Текст книги "Вика"

Автор книги: Алексей Домахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Вера улыбалась, подставив лицо солнцу. Закрыла глаза, глубоко вдыхая.

Все исчезло.

Она снова в душном коридоре: сломленная, измотанная, с горькой слюной во рту.

Голова больше не кружилась. Она встала на колени. Опираясь о стену, выпрямилась. Опустив подбородок, двинулась в спальню – к Андрею. Тихо забралась под одеяло, думая о сыне, и впервые за несколько дней провалилась в глубокий, тяжелый сон.

24

Открывать глаза не хотелось. Раздражающе яркий свет выхватывал крохотные, дрейфующие в пространстве шарики пыли, заполнив собой спальню. Плотный воздух стоял на месте, давя на грудь. Она перевернулась на спину, накрыв локтем веки.

Было тихо.

Вера села, боясь вставать на ноги. Раскрыла глаза и тут же отшатнулась, выхватив собственное отражение в зеркале шкафа.

Лицо бледно-серого цвета, волосы спутаны. Рыжеватые зрачки – широкие и блестящие. Рыхлые опухшие щеки и темные морщинистые ободки под глазами. Болезнь высвечивалась сквозь нее, проступая, как чернила на бумаге.

Вера усмехнулась гармонии формы и содержания.

Злость и обида закачались внутри, точно высокая трава под хлестким ветром. Тело ее выгорало, а разум играл в кошки-мышки. Момент, когда нетерпение и гнев ломят страх – настал.

Мгновение она даже хотела пойти к психиатру, и, если надо, лечь в койку под препараты. Но лишь мгновение, неуловимый миг. Мысль развеялась, унесенная настроем бороться самостоятельно.

Вера оттолкнулась от матраца и пошла в ванную. В глазах закружился фейерверк прозрачных точек, но она не обратила внимание. На месте, где ее вырвало, ковер был чист.

Умывшись, она почувствовала себя лучше.

На кухонном столе лежала записка от Никиты:

«Мы с папой уехали искать клад». Внизу приписка от Андрея: «Хорошо отдохни. Мы тебя любим».

Скулы напряглись: «Вечером будут расспросы». Вера сложила записку и, швырнув обратно на стол, вернулась в спальню.

Включила фонарик на мобильном. Легла на живот и, направив свет в щель между кроватью и полом, стала рыскать глазами таблетки.

Когда шея начала затекать, луч тронул оранжевый бок, под слоем сбившейся пыли. Губы изогнулись, она слегка поморщилась, округляя ноздри. Рукой не достать – слишком узко и далеко. На помощь пришла самая длинная кисть, какая у нее была.

Телефон дрожал. Она положила голову набок и сузила веки. Гранула завладела умом, ее пухленький отполированный бок звал и умолял коснуться его.

Облизав губы, она аккуратно повернула кисть, медленно толкая пилюлю в правую сторону.

Лишь спустя две минуты Вера пальцами вытащила ее на свет и бережно опустила в карман халата. Капельки пота усеяли плечи и лоб.

Оставалась еще одна.

Вера со всех сторон, на четвереньках, ползала вокруг кровати, подсвечивая фонариком – пусто. Проверила под тумбочками, у изголовья и под столиком у окна, хотя и знала, что там ничего нет.

Пальцы сжались в кулак.

– Где ты, сука!?

Облазив каждый угол, она бросила кисть в сторону.

Отчаяние вертелось в груди. Сердцова боялась жить без этих чертовых таблеток. К жуткому, лицу сестры привыкнуть было невозможно. Хоть после каждого приема ее душила рвота и голова шла кругом, звук лопающихся губ и треск зубов стихал, превращаясь в замутненное полотно, а сны кружились наподобие широкого платья с выгоревшим рисунком.

На четвереньках она поползла вокруг кровати. Остановилась. Перенесла вес на правую ногу и почувствовала что-то твердое под коленкой. Послышался легкий хруст.

Не дыша, отодвинувшись в сторону, Вера приподняла угол ковра. Хрупкий мостик над бездной превратился в сплюснутую бледно-оранжевую лепешку.

Она зашипела сквозь зубы, сдерживая гнев и желание разметать проклятые остатки по полу. Выбросить последнюю из кармана и прекратить собственное унижение. Но вместо этого, бережно вернула ковер на место.

Найдя в прикроватном ящике лист бумаги, снова загнула угол и прижав его собственным задом, кисточкой, старательно замела порошок на листочек. Собрав все до крупинки, надежно сложила бумагу в несколько раз и опустила в карман.

Полная отвращения и стыда, она выскочила прочь.

25

К двум часам дня Вера с трудом выпила чашку крепкого кофе. Утренний решительный настрой свернулся в клубок, притаившись в глубине мыслей.

Отворив кухонный шкаф, взяла пачку сигарет и направилась в мастерскую. Есть время – нужно поработать, хотя она и слабо верила в собственные силы.

На втором этаже, она повернула влево и, пройдя до конца по коридору, открыла тяжелую дверь.

Помещение заливал горячий свет. Кругом лежал мягкий запах краски. Вдоль серых стен короткой, но широкой комнаты тянулись металлические стеллажи, обрывающиеся полками. В центре, на деревянных измазанных краской ногах, стоял грузный мольберт. Напротив – потертое кресло, обтянутое замшей в мелкий цветочек. Большое арочное окно, наполовину скрытое шторой, занимало почти всю противоположную от входа стену.

Вера прошла к окну, открыла створку. Закурила.

Тяжелый воздух смешался с дымом, напомнив ей сон. Холст на мольберте слегка пожелтел, выгорев. Глядя на посветлевшие, невыразительные цвета, Вера махнула рукой. По большому счету ей было все равно. Закончить работу она не надеялась, да и не особо хотела.

Глубоко затянувшись, стряхнула пепел в окно. Прошла к раковине, открыла кран. Затушив окурок под напором воды, сунула его в стеклянную пепельницу. Сложив руки на груди, двинулась по кругу, обходя стеллажи и настраиваясь на рабочий лад.

Содержимое стеллажей было сортировано удобным ей порядком. Банки и тюбики с краской, кисти, палитры, карандаши занимали среднее пространство. Ниже тянулись ряды с бумагой, газетами, тряпками и всякой мелочью. Холсты, книги, инструмент в прозрачных коробах, незаконченные картины пылились наверху.

Она три раза обошла мастерскую, пока остановиться у чистого альбома. Мараться в краске не хотелось; взяв простой карандаш, засунула под мышку альбом. Села в кресло.

Положив ногу на ногу, она выпрямила спину, упирая альбом в бедро. Прикусив зубами карандаш, уставилась на пустой лист. Часто она насильно заставляла себя работать, но сейчас образы легко складывались в голове, требуя формы.

Вера достала карандаш изо рта и плавными движениями стала набрасывать эскиз.

Постепенно линии начали складывать образ. Показались контуры человеческой фигуры: высокий рост и широкие плечи, мускулистые руки, крепкая шея и ровные ноги. Она рисовала мужчину, в пол-оборота стоявшего спиной к зрителю. Оформились узкие глаза с короткими линиями морщин под ними, твердый подбородок. Человек был насторожен, точно уловил какой-то неправильный, подозрительный окрик. Вера не знала, кто он – просто мужчина, повернувшийся на зов.

Прибавляя деталей, она почувствовала возбуждение.

Сердце забилось чаше. Ей нравился этот человек с короткой стрижкой, широкими скулами и губами, сложенными полуухмылкой. Добавив мышц на спине, четкими линиями обвела сильные ягодицы. Рисунок возбуждал ее все сильнее.

Выводя слегка напряженную грудь, она видела живую, гладкую кожу. Низ живота приятно защекотало, мысли путались. Часть ее сознания протестовала, часть же заставляла медленно двигать руку.

В прошлом, работая с натуры, Вера знала подобное и не считала свои ощущения постыдными. Теперь все было гораздо сильнее.

Деталей прибавилось, когда четкий рисунок на бумаге слился с образом в голове. Карандаш выскочил из руки, укатившись прочь. Она пальцем продолжила обводить грудь и спину, ощущая живое тело и чувствуя сладковатый запах пота. Взгляд и лицо мужчины казались знакомыми, хамоватая улыбка приятной и отталкивающей.

Противиться не было сил.

Вера прикрыла веки, откидываясь назад. Альбом сполз с бедра в угол кресла. Она раздвинула ноги. Рука скользнула между ними, прячась под халат. Широкие дуги бедер напряглись. Другой рукой она обхватила грудь, зажав сосок между большим и указательным пальцами.

Ухмылка на лице мужчины стала четче, он наблюдал зелеными, переливающимися похотью глазами. Она, в свою очередь, хотела показать себя, но лишь на расстоянии.

Движения рук стали шире, ноги приподнялись над полом, сгибаясь в коленях, ступни вытянулись вниз. Беззвучно открыв рот, она облизала губы. «Быстрее», – голос мужчины прозвучал хрипло и возбужденно. Она послушно ускорила темп. Край халата между ног подскакивал от плавных круговых движений. Дыхание участилось.

Мягкий прилив накрыл ее. Вера издала тихий стон. Короткая судорога пробежала по телу, ноги затряслись, тяжело опускаясь на пол.

Образ человека растворился.

Мышцы расслабилась, закружилась голова. Вера открыла глаза, морщась от яркого света. Моргнув несколько раз, подтянулась в кресле. Вытащила альбом, трезво глядя на рисунок.

Приятную усталость выдавил стыд. Отвращение подкатило к груди, руки задрожали. Отведя взгляд, она зло вырвала лист, и, смяв, брезгливо отбросила подальше.

Плечи осунулись. Вера подобрала под себя ноги, стараясь укрыть их коротким халатом. Главное – не видеть обнаженного тела. Жар возбуждения сменился ознобом и пустотой.

Мужчина на рисунке был ее отцом.

26

Просидев так около часа, она сожгла рисунок, смыв пепел в раковину.

Возвращается все: не только сестра ломает сознание. Еще и отец показал свои истлевшие кости под слоем песка, разбросанного ветром.

Вера спустилась в зал.

Две последние таблетки лежали перед ней на журнальном столике. Обе по 50 миллиграммов. Целая и порошок. Если принимать по 25 в сутки, хватит еще на четыре дня, но и эффект будет половинчатым. Достать еще упаковку сложно. В обычной аптеке их нет, а где есть, продадут только по рецепту.

Вера скривила губы.

«Господи! Хочешь лечиться – лечись. Езжай к психиатру, расскажи о последних четырех днях жизни и:

– Вы приняты. Располагайтесь».

– Нет! – выкрикнула она.

Идти следом за матерью – никогда. Кем она станет в глазах мужа и сына: сумасшедшей, поехавшей истеричкой? Даже само признание вытянет за собой всю грязь прошлой жизни. Они не должны знать.

Точка.

Вся соль проблемы в ней самой, в ее голове. Шестнадцать лет борьбы за право жить: иметь семью, растить ребенка, заниматься любимым делом. Отступить? Сдаться теперь?

Нет!

Сестра – часть ее, и эту часть следует уничтожить.

Все идет как должно. Рано или поздно она оборвет нити прошлого. Убегать от самой себя нет ни сил, ни желания.

Она примет бой. Воля поднималась, росла. А злость и обида давали крепости.

Вера сгребла крошки агомелатина в ладонь, сдула остатки порошка и бегом кинулась в туалет. Не раздумывая, бросила все в унитаз. Выдохнула, отвернула голову и нажала на смыв.

27

Андрей с Никитой ввалились усталые часов в пять. Голодные, пыльные, в грязной обуви. Она встретила их вяло, пряча глаза. В мыслях шумел близкий вечер. Вера жаждала момента сомкнуть веки и погрузиться в кошмар.

За ужином они наперебой рассказывали, где и что нашли, хвастаясь двумя ржавыми монетами, узкой пряжкой от пояса и тупым наконечником копья. Вера, где надо, задавала вопросы, хвалила Никиту и кивала мужу.

Андрей разошелся приделать к наконечнику древко и повесить на стену; почему-то упорно называя (наконечник) скифским.

Отулыбавшись до десяти вечера, она уложила Никиту спать.

Нужный момент близился, и в животе переливался колючий холодок. Однако в кухне ее ждал Андрей.

Он сидел за столом, сжимая рукой бутылку пива. По зеленому стеклу медленно скатывались шарики влаги.

Вера цокнула губами, подошла к столешнице.

– Что происходит? – голос рубил серьезностью так, что Вера еле сдержала улыбку.

Она ненавидела такие беседы.

Пиво на столе означало: Сердцов крайне раздражен.

– Всегда что-то происходит, – спокойно ответила Вера.

Андрей сделал глоток, не поворачивая головы.

– Ты знаешь, о чем речь.

Она встала к нему спиной. На столешнице ножи в массивной деревянной подставке. Тяжелые, несмотря на глубокий дол, но удобные и хорошо лежат в руке.

– Кажется, я вчера отравилась, – лгала Вера.

Ей захотелось почувствовать приятную тяжесть ножа. Ощутить кожей отполированный прохладный металл.

Губы потянулись в стороны, рисуя впадины ямочек. Ее вновь подогревало возбуждение, слабый холодок занимался в паху. Улыбка стала шире. Рука потянулась к подставке.

– Вера! – крикнул Андрей.

– Со мной все в порядке! – она резко повернулась, убирая руку. Шеки покраснели, веки подрагивали.

Андрей поднялся.

– Ты назло это делаешь? А… Назло? – произнес он негромко. – Я хочу просто поговорить. Разрешить вопросы в голове. Посмотри на себя, – он махнул в сторону зеркала. – Я все вижу. С тобой что-то происходит. На все одна реакция – ноль. Проясни ситуацию, – глаза его округлились, грудь отяжелела.

Вера уперлась задом в край столешницы. Поставила левую ногу на пальцы. «Сказать ему сейчас? Все как есть, без вранья, без скидок и нытья. Выкинуть страх, признаться во всем и, обняв, разрыдаться на плече?»

Никогда!

Она приняла решение и будет следовать ему без сомнений. Это ее прошлое, и только она переломит ему хребет.

– Не молчи! – Андрей хищно следил за ее лицом, стараясь не проглядеть хоть намек на понимание. – За четыре дня ты трижды отравилась? – ему хотелось сплюнуть. – А знаешь, что пугает больше всего – твое равнодушие. Тебе плевать, ты никогда не разговариваешь. Наши беседы – это мои монологи. Как сейчас! – он приложился к бутылке, сделав два больших глотка. – Драя с утра ковер, думал – ты все поймешь. Но… – Андрей усмехнулся.

– Короче, Сердцов. Повторяю еще раз для сентиментальных, – со мной все в порядке. Ты можешь придумывать, что угодно и оправдывать себя как угодно, но все вопросы снимаются сейчас. – Сердце молотило, закладывая уши. – Тогда, за ужином, у меня резко закружилась голова. Вчера утром у меня закружилась голова. Ночью меня рвало так, что грудь болит до сих пор, а в спальню пришлось ползти на четвереньках. Извини, что не убрала. – Сухие губы сложились в линию, пальцы вцепились в дерево. – На этом все мои метаморфозы закончились. Слышишь? – Она вытянула вперед шею и, медленно, по слогам, протянула, – со мной все в порядке.

Капелька пота, скользнул по спине. Андрей чувствовал себя идиотом. Все, что он говорил, даже близко не коснулось ее мыслей.

Иногда он считал жену сумасшедшей. Так было и теперь. Не может нормальный человек не понимать очевидных вещей. Мышление ее, казалось, устроено совершено иначе.

Андрей представил сложную, запутанную схему из крохотных шестеренок, заключенную в прозрачную стеклянную сферу. Шестерни блестели и вращались. Каждая со своей скоростью легко сообщала движение соседке рядом. И так, по цепочке, образуя единую, безупречно выверенную систему. В системе работали свои защитные механизмы. Если одна шестерня выходила из строя, все система оставалась подвижна благодаря обходным путям. Заржавела одна, сломала зубец другая – не беда. Внутри сферы раздавался щелчок, и движение шло по новому маршруту.

У Веры эти пути отсутствовали, или был сломан механизм их включения. В том, что какие-то шестерни попросту развалились – сомнений не было. Так и теперь ее стеклянный взгляд говорил о глубоком дефекте в самом понимании вещей.

– Мне надо работать, – она отвернулась, наливая воду в стакан. На глазах наворачивались слезы.

Андрей обвел взглядом длинную шею и собранные в хвост пряди волос. Каждая линия ее тела оставалась для него родной.

Обхватив горлышко, он стащил со стола недопитую бутылку и пошел к привычному месту.

– Живем дальше, Андрей.

– Живем дальше, Вер.

28

Ловя мягкий сквозняк, Вера стояла у раскрытого окна. Свет луны застыл на полу, заползая кривой линией на мольберт. Она скрестила руки, касаясь плечом теплой стены. Под крышей веранды, внизу, сидел Андрей. Видны были лишь его ноги и плотные, неповоротливые клубы дыма от сигареты.

Вера закурила.

Небо было чистым и черным. Мелкие звезды щурились, поблескивая.

Докурив, она включила светильник и села в кресло. Пустота внутри раздражала.

Время – половина одиннадцатого.

Скоро-скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

Строки вспомнились сами собой. Она вжалась в спинку, чувствуя приближение всей прошлой мерзости. Накатило медленное головокружение. Вера откинула голову назад.

Началось.

Помещение резко заплясало вокруг подскакивая вверх-вниз и переваливаясь с одного бока на другой. Холсты повалились с полок. Крышки банок, хлопая, взлетали. Краски, точно рвота, короткими, мощными рывками выплескивались наружу.

Тонкие струи липли друг к другу, косами заплетаясь в тягучие волны. Краска лилась потоками, высясь у свода и закручиваясь разноцветным вихрем.

Вера вцепилась в кресло.

Скрипя, стены пришли в движение. Раздался треск перемалываемого кирпича. Вся мастерская сдвинулась с места, вращаясь по кругу.

Широко открыв рот, Вера хотела закричать, позвать Андрея, когда от громадного вихря отделилась плотная, красная масса, похожая на ленту, и буром влетела ей в горло.

Глаза Веры округлились. Вены на шее разбухли, напоминая толстых дождевых червей.

Жирный маслянистый вкус разлился во рту. Она начала задыхаться. Поток заполнял желудок, больно давя на его стенки.

Пространство вокруг звенело и мялось, хруст кирпича нарастал, давя на уши. А в центре всего этого литым монументом неподвижно возвышался мольберт.

Она буравила его мутными взглядом, цепляясь за единственный различимый предмет.

Сознание потухало. Звуки таяли, серая мгла задымила глаза. Казалось, смерть приходит к ней, когда бурлящий вихрь над мольбертом резко застыл, градом рухнув на пол.

Все стихло.

Удушливый приступ кашля согнул тело пополам. Она глотала воздух. Плевала на пол, стараясь избавиться от жирного привкуса.

Затихнув, Вера отдышалась.

Вокруг все было, как прежде: ни следа безумия. Вещи стояли на своих местах, пол и стены были неподвижны. Разноцветный вихрь исчез. Только холст на мольберте изменился; вместо незаконченного пейзажа, в свете лампы, тянулись багровые линии портрета.

Лицо было серым, щеки осунувшимися. Закрытые глаза впали, будто вдавленные в череп. Уголки губ опушены, а сами губы растянуты подобно двумя тонким веревками. Голова лежала на груди, опираясь на расплывшийся подбородок. Шею стягивала толстая, грубая петля с крепким узлом над затылком.

Это была ее портрет.

Вера с отвращением закрылась руками, прижимая пальцы к щекам.

Момент за моментом прошлое возвращалось к жизни. Она тонула в болоте собственного разума.

Сердцова зарыдала. Ладони взмокли от слез. Вера рыдала, пока не заболели скулы и не стало трудно дышать.

– Немного мрачновато. Не находишь? – скользкий женский голос прозвучал сзади и сбоку. Веру передернуло. Она мотнула головой на звук.

– Вряд ли кто-то захочет себе такое. Хотя… натурально получилось.

Голос плыл вокруг головы, обтекая лоб и затылок.

Вера полезла в карман за агомелатином, но, стиснув зубы, остановилась. Она хотела бороться – время настало. Все эти годы Вика оставалась рядом с ней, но спала, беспокойно ворочаясь в темноте разума.

Теперь она проснулась.

– Здравствуй, сестра.

– Привет Озма. Или мне назвать тебя Ассоль?

Вера прикусила губу. Так они звали друг друга в детстве, начитавшись Баума и Грина. За годы эти имена выветрились из памяти, но голос сестры приоткрыл страницу черно-белого альбома.

– Называй меня Вера.

– А я, значит, Вика?

– Да

– Ты так в этом уверена?

– Да

– Интересно…Тогда здравствуй, Вера.

«Это очередной сон. Или я разговариваю сама с собой», – подумала Вера, вытирая мокрые щеки.

– Это не сон, – тут же отозвалась Вика. – И ты не разговариваешь сама с собой.

– Ты умерла шестнадцать лет назад.

– То есть, меня не существует?

– Нет

– Кому же ты отвечаешь?

– Я не знаю, – Вера вжалась в кресло. – Ты умерла. Умерла. А я схожу с ума. Я выкинула таблетки. Думала, что справлюсь, но стало еще хуже.

Она замотала головой.

Повисла тишина. Ночной ветерок колыхнул шторы.

– Не плачь, сестра, – голос зазвучал точно в ее голове. – Если считаешь меня дефектом собственного разума… Пусть так. Это не главное. Мы связаны друг с другом и должны быть рядом.

Голос была спокойным и расчетливым, с ядовитым оттенком ненависти.

– Что тебе нужно?

– Для начала я хочу кое-что показать. Вернее, ты сама должна увидеть. Хотя ты уже видела, но забыла. Припомни тот день, Озма. И припомни свое обещание. Ведь ты нарушила его.

– Я…

Воздух застрял в горле.

– Тише, сестра, – заботливо прошипела Вика.

Вера захрипела.

– Мне надо закончить, а тебе – слушать внимательно. Договорились?

Мыча, она замотала головой.

– Дыши.

Вера повалилась вперед, падая на колени.

– Извини. Теперь ты веришь, что я реальна?

Хватая ртом воздух, она повернула голову, различая блестящий край стеллажа. Что если, разогнавшись, влететь в него головой? Закончить все здесь и сейчас? Натурально пробить дырку в голове, хорошенько прицелившись в острый уголок?

Нет, ей не хватит сил.

Она взглянула в окно.

Звезды никуда не делись, продолжая свое вечное сияние. Ей захотелось обнять сына, укрыть его рукой, уснуть, чувствуя легкое дыхание на своей щеке.

Вера легла спиной на пол и развела руки в стороны. Все лучшее в ее жизни сейчас – под крышей этого дома, и она не даст ей обрушиться.

– Говори, Вика, я слушаю.

– Прекрасно, сестренка. Но я лучше покажу.

29

Август выдался жарким, очень жарким. Сухой воздух замер на месте, листья на деревьях казались нарисованными в свой неподвижности. Было шесть вечера, солнце тускнело, приближаясь к горизонту. Тот же сон, тот же день.

Вера уже не считала.

– Этот вечер стал поворотным, Озма. – раздражающее шипение обернулось наивным детским голоском. – Ты должна увидеть все сама.

– Я не хочу, – Вера прижалась к сухой, коре дерева.

Она знала – увиденное ей не понравится.

– У тебя нет выбора, как не было и у меня. Мы близнецы, Вера, а близнецы едины. Поверни течение сна в другое русло. Вспомни, с чего все началось.

– Я не хочу смотреть, просто расскажи мне, – молила Вера.

– Не бойся – это всего лишь сон. Все уже произошло, – голос ее стал выше и чище. – Начни мой путь, сестра. Иди.

Голос умолк, и Вика оставила ее. Но ненадолго Вера знала, «милая» Ассоль вернется, как только получит свое.

Из дома послышались глухие стоны.

Искать сестру смысла нет, Вика не пряталась от нее.

Вера медленно подняла взгляд на белое деревянное окно второго этажа. Створки были плотно закрыты, только узкий прямоугольник форточки отходил в сторону.

Ей придется подняться наверх и увидеть все самой.

Тихими шагами она двинулась ко входу. Маслянистый, тяжелый воздух вибрировал от стрекота цикад. Все, что ей удалось забыть, ожило звуками и цветами. Дом, в котором прошла половина жизни, вновь отворял свой зев, приглашая войти.

Она ступила на крыльцо. Первая ступенька. Вторая. Третья. Гладкая, почти скользкая ручка двери. Напряжение в мышцах и жалобный скрип петель. Вера шагнула внутрь, ощущая себя в гнилой утробе умирающего гиганта.

В прихожей густел мрак.

Она встала на деревянный пол. В коротких просветах мелькали серые точки оседающей пыли. Бледные выгоревшие обои с синими фиалками на стенах и приторный, колющий запах цедры. Она скривилась. В детстве все это казалось не таким отвратительным. Особенно запах, он даже нравился. Сейчас Вера брезгливо шла вперед, прижав руки к телу.

У правой стены узкая сварная лестница винтом уходила на второй этаж. В рядах коричневой обуви светились василькового цвета босоножки. Вика даже не забыла снять обувь.

Сверху послышались стоны и скрип.

Заставив себя ухватиться за липкие перила, Вера шагнула на ступень и рванула вверх.

Локти задевали металл, воздуха не хватало. Выскочив в коридор, она прислушалась.

Было тихо.

Вера побежала к родительской спальне, вдыхая затхлый, кислый от пота воздух.

«Вика, бедная моя Вика» – стучало в голове, когда Вера остановилась у полуоткрытой белой двери.

Отец стоял в глубине комнаты, спиной к ней. Развернувшись на пол-оборота смотрел в скрытый дверью угол. Он был в одних трусах, а на лице застыла похотливая полуулыбка.

Это был человек с ее рисунка.

На низкой кровати застыла мать. Она сидела на коленях спиной к отцу. Выпятив голый зад и упираясь локтями в бледный матрац, послушно ждала, опустив голову на ладони.

Вера боялась пошевелиться.

– Видишь, – хрипло начал он. – Это естественно и совсем не страшно. Так делают все мужчины с женщинами.

Отец дышал ровно и глубоко. Мелкие капли пота скользили по лбу и спине.

– Тебе было хорошо, Анна?

– Хорошо, – выдохнула она рыхло, без понимания.

– Не бойся, – он положил ладонь матери на бедро и небрежно толкнул, как надоедливую куклу. Мать повалилась на бок, качаясь в кровати. Голова вывернулась в сторону двери. Ужас застыл на красивом, усталом лице, когда мутный взгляд выхватил загнанную в угол дочь. Дрожащей рукой она схватила покрывало и потянула на себя. Глупо уставилась на мужа.

– Герман…

– Помолчи, – он ядовито рявкнул. – Наша дочь учится. Ведь так?

Вера ощутила испуганный кивок за дверью.

Ей захотелось броситься в комнату и ударить отца. Бить его, пока рукам хватит сил. Но не смогла двинуть и пальцем.

Еще она чувствовала страх и отчаяние сестры, ее отвращение и ужас. Чувствовала, как теплые слезы текут по щекам Вики и ее собственным.

– Запомни, что видела, – отец наклонился. – Не реви. Это просто урок. – Натянув трусы, он резко отпустил резинку, шлепая себя по животу. Гадко улыбнулся.

– Не криви личико.

Выгнув грудь вперед, завел руки за спину, сцепив пальцы потянулся на носках. Раздался противный хруст.

– Ты дала мне красивых дочерей, Анна.

Неожиданно он посмотрел прямо в глаза Вере. Хищные зрачки округлились.

Она попятилась. «Этого не может быть!» Слабость размяла тело. «Это лишь сон, сон», – зашептала Вера, чувствуя, как холодеют пальцы на руках.

– Но у Вики красота особенная. Да, Анна?

– Да, – пробормотала мать.

– Хочешь побыть на месте мамы? – вопрос хлестнул Вере по ушам.

«Он не посмеет».

– Нет? – губы разошлись, обнажая ровные зубы. – Конечно. Какой я идиот, – он ударил себя в лоб ладонью. Звонкий шлепок болтнул воздух. – Тебе нужно время. Время подумать. Но… – он присел на корточки. – Думай быстрее, или мне придется научить Веру, – голос был холоден и строг. Лицо его вытянулось, брови сошлись, скулы напряглись, как у бойцовской собаки. – Ты ведь не хочешь этого? – повисла пауза. – Отлично, – снова приторная улыбка.

– А теперь беги, – он поднялся, отступая.

Вера расставила ноги, ища опору, пол зашатался, фигуры поплыли.

– И помни, – голос отца перебил гул в ушах. – Никто не должен знать о нашем уроке. Иначе на месте мамы окажется твоя сестра.

Вера вываливалась из сна. Все вокруг смялось в бесцветный ком. Последнее, что ей удалось схватить – это детский силуэт в голубом платьице, бегущий по коридору.

Так сестры узнали своего отца.

30

Она проснулась от холода. Еще тонкие лучи солнца окрасили мастерскую в желтое. Шея и спина затекли, мышцы застыли в напряжении.

Вера открыла глаза. Свет обступал мольберт, бросая на пол квадратную тень. Рисунок на холсте снова был прежним. Ни лица, ни петли.

Голова была ясна, а мысли спокойны. Она полулежала на кресле, завалившись набок и подобрав под себя ноги.

Вера медленно поднялась. Колючее онемение стиснуло икры.

Большая стрелка на часах поравнялась с шестеркой.

Она была выжата до капли, как тряпка, перекрученная сильными руками. Чувства притупились.

Теперь все ясно. Они с Викой действительно были и остаются едины, и не деться ей никуда. Это было понятно еще тогда, в день ее смерти. С бледным лицом, перескакивая ступени, мчась вниз, подальше от мертвого тела, Вера уже знала, что сестра уютно дрейфует в море ее надломленного сознания. Она дремала, ожидая своего часа.

Почти насилуя свою больную жену на глазах дочери, отец «преподал урок», и Вика усвоила его, не дав Вере оказаться на месте матери. И что получила – предательство.

Но даже теперь Вера металась. Сын и муж, ради которых стоит бороться, и сестра, которой она обязана всем.

Именно поэтому сегодня вечером она снова сядет в кресло и услышит шипящий голос.

31

Андрей в очередной раз свернул вправо на засыпанную гравием дорогу. Камни затрещали под колесами. Выровняв руль, он прибавил газу. Достал из бардачка флешку, стянул зубами крышку и вставил в проигрыватель. На дисплее высветился длинный список исполнителей. Он выбрал «Печаль» Кино.

Мягкие басы заполнили пространство. Закрутив руль влево и качаясь на ухабах, мысленно запел.

Уже час Андрей наворачивал круги в поселке далеко от дома, симулируя очередное собеседование.

Он снова крутанул баранку. Улица показалась очень знакомой, особенно в сумерках. Высокие дома, аккуратные деревья и асфальт вместо уезженной колеи. «ул. Вишневая», прочел он табличку на заборе.

Нога резко легла на тормоз. Завизжали покрышки, Андрея бросило на руль. Автомобиль замер в клубах пыли. Выдохнув, он сел как прежде, касаясь затылком подголовника.

Дальше по улице жил Фикус.

Андрей сощурил глаза и пожалел, что друга нет рядом. «Нахрена я сюда приперся? – думал он. – Пора ехать домой – к жене и сыну. Разобраться, наконец, с работой. Делать что-нибудь в конце концов!». Даже Илья в положении гораздо худшем принял решение. Трудное, неприятное, но верное. «Надо разворачиваться и ехать домой», – он положил ладони на руль, нога поглаживала педаль газа. Но вместо разворота машина медленно покатилась вперед.

Протянув метров пятьсот, Андрей съехал на узкую обочину.

И вроде жив и здоров,

И вроде жить не тужить.

Так откуда взялась печаль? –

тянул Цой последние строки. Его многомерный голос оборвался, и Андрей заглушил мотор. Слева блестел крышей дом Ильи.

Вышел из машины. За ветвями черешни разглядел окна второго этажа. Два темных квадрата.

Он всегда приезжал к нему в сумерках – как и сейчас.

Легкий ветер принес запах сухой травы и пыли. Послышался лай соседского пса. Пространство казалось мутным, а свет уходящего солнца – густым и серым.

Много четких, людских следов покрывали землю перед стальными воротами и калиткой. Хромированная кнопка звонка излучала слабый блеск.

Андрею захотелось выпить. Сесть напротив Ильи, погрузившись в мягкое кресло, и ввалить в горло стопку теплого, горючего коньяка. Закурить и налить снова. Обсудить прошлое, помолчать и влить очередную порцию.

Иногда они ловили себя на мысли, что рассуждают как измотанные старики. Вспоминая кривые остовы прошлого, не замечая впереди ничего, кроме солнца, умирающего за горизонтом, и бледных, сжимающихся лучей.

Настроение Ильи передавалось Андрею. Имея сына, он тащил прошлое, часто вспоминал отца и его последние дни. Где-то глубоко он еще был одиноким сыном своего умершего отца.

«Вы кончились, парни, – твердил голос внутри, – впереди лишь сумерки уходящие во мрак».

Андрей сплюнул, поднимая облачко пыли. «Пора уезжать и больше не возвращаться. Заводить новых друзей и забывать старых». Он вернулся к машине, бросая короткий взгляд на окна.