Текст книги "Галя не в себе"

Автор книги: Алексей Денегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алексей Денегин
Галя не в себе

***

Монстры не дружат с людьми – монстры их убивают. Она такой жизни не просила, но раз ее сделали монстром против ее же воли, то и поступать она будет соответственно. Она слишком долго терпела, слишком сильно себя сдерживала, притворялась нормальным человеком, пыталась жить как раньше. А ради чего? Чтобы получать пинок за пинком? Чтобы в итоге лишиться того немногого, что представляет для нее какую-то ценность? Все это стало напоминать какую-то насмешку, глупую жестокую шутку, которой не видно конца. Она дала слабину, размякла, и ни к чему хорошему это не привело. Нет, так не пойдет, с нее довольно, и теперь она покажет, на что способна.

I

Галина Павловна Гирова родилась и выросла в безвестной деревне Ковтнюки. Конечно, Галиной Павловной ее никто никогда не называл – просто Галя. В Ковтнюках царила атмосфера фамильярности и амикошонства: человека величали либо по имени, либо по отчеству, либо по фамилии – только что-то одно, никаких сочетаний. Названия деревни Галя не понимала, да и никто из жителей не смог бы толково объяснить, что оно означает. Ясное дело, все понимали, с каким словом оно рифмуется, и шутки на этот счет стали не просто традицией, но чем-то вроде местного национального достояния. Ни один уважающий себя ковтнюковец не мог позволить себе смолчать, если ситуация давала повод пошутить, а уважали себя все ковтнюковцы от мала до велика, и иногда это самоуважение было настолько сильно, что, казалось, соответствовать тому самому рифмующемуся слову было их долгом перед самими собой и перед отечеством. Особенно инициативные шутники занимались исправлением названия населенного пункта на дорожных знаках, что вылилось в их упорную многолетнюю борьбу с полицейскими, на которых свалили миссию по защите чистоты названия деревни. Борьба шла с переменным успехом, шутников периодически отлавливали и наказывали, но всегда находились их последователи, готовые сложить голову за правое дело. Примечательно, что среди нарушителей пару раз оказывались сами полицейские, разгоряченные дедовским самогоном и решившие, что они не твари дрожащие («или как там было?»), но право имеют побыть как все. Но надо сказать, что в Ковтнюках стражем правопорядка мог считаться только тот, кто по собственному опыту знал, как сей порядок не только поддерживать, но и расшатывать. Что касается принятия на грудь, этим ковтнюковцы не брезговали и часто скрашивали скучные будни подобным образом, но настоящих забулдыг в деревне были единицы. Большинство знали меру, хотя мера могла быть впечатляющей.

К числу знатоков меры принадлежали и родители Гали – Павлик и Аллочка. Это были поистине жизнерадостные люди, завсегдатаи всех мероприятий, торжественных и не очень. Присутствие Павлика и Аллочки было залогом успеха любого праздника, они сами были ходячим праздником, он всюду носил с собой свою гитару, а она подпевала ему хоть и не профессионально, но вполне красиво, что вкупе с ее внешностью делало Аллочку в глазах охмелевших слушателей еще более привлекательной. Павлику завидовали все ковтнюковские мужики, ведь он присвоил себе первую красавицу на деревне, притом что сам он как-то особенно выгодно на фоне остальных претендентов не выделялся: были и позажиточнее, и побрутальнее, и, чего греха таить, поумнее. Невысокий, худощавый, курносый, кое-как закончил восемь классов (хотя последним он практически не отличался от основной массы мужского населения Ковтнюков, где действовало суровое правило 444: имея больше четырех четверок за четверть, ты рисковал быть списанным в разряд ботанов-изгоев. Как-то раз, в седьмом классе, у Павлика, к его собственному удивлению, а также к удивлению родителей, одноклассников и самого учителя, выставлявшего оценки, вышло пять четверок, и ему потом долго пришлось пояснять пацанам за эту оплошность и чуть ли не просить учителя перерисовать цифру). После армии Павлик устроился работать водителем в районный хлебозавод и на какие-то высокие должности никогда не претендовал.

В деревне задавались вопросом, чем таким он покорил Аллочку Воробьеву, и немудрено, что начали ходить слухи о том, что все дело в его анатомии, что природа одарила его выдающимся мужским достоинством или, выражаясь более простым, без замашек на аристократизм языком ковтнюковцев, у Павлика большой хуй. Те, что полюбопытнее, взялись проверить эту гипотезу. Метод был незамысловатый, а именно позвать Павлика в баню, но была одна загвоздка: не переносивший духоту Павлик эту процедуру не любил и всячески избегал. Трезвого подопытного уговорить пойти вместе в баню никак не удавалось, потому пришлось заманивать его после изрядного количества выпитого. Но и дальше нашлась другая трудность. Обычно все, как люди воспитанные, прикрывались в парилке полотенцами, Павлик не был исключением. Через его полотенце было ничего не разобрать, поэтому нужно было заставить Павлика от него избавиться. Просто же сдернуть с него это ненавистное одеяние никто не решался: мало ли что он о них подумает, а им потом еще с ним в одной деревне жить да в глаза ему смотреть. Все хуже стоявшая на ногах троица исследователей мужского тела Павлика разработала гениальный план. Поддавая пару, они сетовали на то, что в бане слишком душно, но видя, что Павлик (которому уже давно не мешало бы выйти на свежий воздух) не спешит снимать полотенце, начали поочередно снимать свои, как бы показывая ему, что в этом ничего такого нет и мужикам нечего стесняться друг перед другом. К тому моменту, когда плохо соображавший от спирта и жары Павлик наконец решился последовать примеру коварных товарищей и отодрать от себя прилипшее полотенце, те соображали не менее плохо и уже забыли о своей миссии раскрыть тайну Павликовой привлекательности и положить конец догадкам всех завистливых мужчин-ковтнюковцев, не добившихся руки и сердца, а заодно и прочих частей тела Аллочки. На утро никто так и не смог вспомнить, насколько велико бремя Павлика; ему же после бани было так плохо, что он зарекся впредь переступать порог подобных злачных мест. К досаде любопытных энтузиастов, гипотеза так и осталась ни подтвержденной, ни опровергнутой. Со временем большинство Аллочкиных воздыхателей успокоились и смирились с тем, что она принадлежит другому, но пара-тройка особенно отчаянных и настырных романтиков еще долго не оставляли своих попыток привлечь к себе внимание и отбить ее у Павлика. Пусть даже у этого курносого большой член – что, на минуточку, еще не точно – главное ведь не размер, а техника и старательность. Но какими бы доводами ни руководствовались поклонники Аллочки, она оставалась верна своему мужу, который, в свою очередь, оставался верен своему решению больше не ходить в баню.

Не все, однако, верили в крепкие семейные узы Павлика и Аллочки, которая с юных лет имела репутацию девушки ветреной и несерьезной. Более того, многие не понимали, почему она со своими природными данными не едет покорять столицу. Стройная большеглазая блондинка с алыми, будто всегда накрашенными губами скрывала свою красоту от мира в никому неизвестных Ковтнюках. От подобных разговоров и советов поехать попробовать себя в модельном бизнесе она всегда отнекивалась: «Что, без меня моделей мало? Таких, как я, сотни. И что я там буду делать? Мне и здесь хорошо». При всем своем патриотизме ковтнюковцы считали, что в столице Аллочке будет лучше (они всегда знали, что лучше для ближнего, в этом надо отдать им должное). С другой стороны, ее нежелание уезжать их негласно радовало, ведь в противном случае Ковтнюки лишились бы своей главной красотки. Впрочем, радовались не все. Некоторые женщины устали вытирать слюни своих мужей, которые те пускали на Аллочку, и потому были в первых рядах советчиц, уговаривавших ее отправиться на поиски лучшей жизни.

Аллочку действительно все устраивало. Амбиции ей были чужды, она не скучала и не тяготилась жизнью в деревне. Вопреки внешности немного адаптированной Барби, она умела все, что должна уметь деревенская хозяйка, и получала удовольствие даже от утомительных домашних дел, хотя и в безделье себе не отказывала. О любви Аллочки к жизни говорила ее улыбчивость, которая в то же время могла ввести в замешательство: с одинаковой улыбкой она встречала гостей, ощипывала обезглавленную курицу или опрокидывала рюмку сводящего скулы самогона. Казалось, ничто не могло поколебать ее позитивного отношения к этому миру, разразись даже ядерная война, она бы встретила свой конец от ударной волны все с той же улыбкой.

Но, как ни удивительно, Аллочкин оптимистический пыл немного поугас от более реалистичной и обыденной вещи, чем третья мировая. Все дело было в дочери. К беременности и рождению ребенка супруги-гедонисты Гировы относились совершенно спокойно, как к чему-то логичному, ожидаемому и само собой разумеющемуся. Это не нарушало их планов, которых у них, собственно, не имелось, и не было ни проблемой, ни событием вселенского масштаба. Но отличие маленькой Гали от своих родителей стало проявляться довольно скоро, и чем больше она подрастала, тем ниже опускались уголки рта смотревшей на нее Аллочки, принимая наконец более естественное спокойное положение. В младенчестве Галя почти не плакала и не нарушала режим сна родителей; вместе с тем она и не смеялась, на какой бы козе к ней ни пытались подъехать Павлик и Аллочка. Ни улюлюканья, ни сюсюканья, ни забавные рожи родителей не могли пробить щит Галиной безучастности, ее лицо оставалось все таким же равнодушным и даже немного надменным (насколько надменным может быть лицо младенца). Жена лишь недоуменно переводила взгляд с непрошибаемой дочери на мужа, и тот отвечал ей тем же.

Несмотря на то что разговаривать Галя научилась весьма рано, еще пока большинство ее ровесников только бы издавали нечленораздельные звуки, делала она это неохотно. Она не считала себя обязанной отвечать на глупые вопросы всяких теть о том, как ее зовут, как зовут родителей, сколько ей годиков и т.п. В основном ее интересовали ответы на ее собственные вопросы. Казалось, что она собирает информацию для осуществления некого хитроумного, или – как любил говорить Павлик – хитровыебанного, плана. Как-то раз, за ужином, обычно молчаливая, она без лишних церемоний перебила болтовню родителей, спросив:

– Что значит «Ковтнюки?» Почему наша деревня так называется?

Немного удивленные внезапно проявленным интересом, те переглянулись.

– Ну, – вызвался отвечать жующий Павлик, – ниче не значит. Просто «Ковтнюки», и все.

Галя нахмурила брови. Аллочка неодобрительно посмотрела на супруга и попыталась как-то реабилитировать его перед четырехлетней дочерью:

– Дорогая, папа хотел сказать, что, эм, географические названия не обязательно должны иметь какой-нибудь смысл. Иногда просто придумывают слово, которое красиво звучит… – Аллочка замолкла в ожидании ответной реакции.

Галя обвела взглядом обоих. Было заметно, что подобным ответом родители не оправдали ее ожиданий и не удовлетворили ее любопытства.

– «Ковтнюки» красиво звучит?

– Ну, мне кажется, что, эм… – замялась Аллочка, читая осуждение в глазах дочери.

– Я наелась. Спасибо, – Галя встала из-за стола и пошла к себе в комнату, прихватив свою плюшевую черную летучую мышь, которую всюду таскала за собой и всегда во время еды усаживала ее на отдельный табурет. Кухня и так была небольшая, но родительские возражения по поводу лишнего стула для игрушки, которую можно положить себе на колени, дочь отвергала. Павликово же неаккуратное замечание, что мышь вообще-то может подождать в комнате, казалось, вызвало бессловесное негодование Гали, которая не сказала ничего, но всем своим видом дала понять, что эта тема даже не обсуждается.

Оставленные наедине с ужином Павлик и Аллочка испытывали смешанные чувства. Это был и стыд за проявленное невежество, и печаль из-за неумения расположить к себе дочь, и даже некоторое возмущение ее резкостью. Впрочем, их периодические попытки выразить Гале свое недовольство каким-либо пунктом ее поведения им самим казались жалкими, хотя они не хотели в этом друг другу признаваться. Дело было то ли в их мягкости, то ли все в той же непробиваемости дочери. Да и ругать-то ее было особо не за что: она не баловалась, не шумела и не мешала им заниматься своими делами. Хотя иной раз они желали, чтоб она делала это все и сразу, а не была такой «маленькой высокомерной сукой», как сказал однажды пьяный Павлик, обиженный на очередное проигнорированное замечание. Аллочка, испугавшаяся, что дочь могла это услышать, конечно, надавала ему по губам за такие слова, но негласно его поддержала.

– Не спишь? – шепотом спросила мужа Аллочка, лежа ночью в кровати.

– Не-а. Ты тоже?

– Ага… Далось ей это название. Лучше б спросила, откуда берутся дети, ей богу.

– Думаешь, она еще не знает? Помнишь, как она увидела, как мы это самое?

– Да, у меня тогда мороз по коже пробежал. Иногда я ее боюсь… Еще эта мышь. Твоя мама не могла мишку ребенку купить? Или куклу? Нет же, всучила внучке какую-то черную крысу.

– Я же тебе говорил, что это Галя ее уговорила сшить ей мышь из потрохов других игрушек. Че ты на маму-то гонишь?

– Да ниче. Убедила бы ее, что кукла лучше. И возиться с шитьем не пришлось бы.

– Ага. Ты забыла, что с предыдущими куклами случилось?

Куклы, о которых говорил Павлик, кончили плохо. Насмотревшись каких-то военных фильмов, Галя решила отдать их под трибунал. В справедливом суде и следствии обвиняемым было отказано. Подсудимые приговаривались к высшей мере наказания. Куклы выстроились перед вырытой в огороде ямой, расстреливать их было нечем, поэтому, получив пинок, они все оказались в братской могиле. Родители были не в курсе процесса над куклами – предательницами родины, пока не пришло время собирать урожай и Аллочка не обнаружила пластмассовые останки на морковной грядке. Добиться же от Гали, за что именно поплатились преступники, не получилось. Военный судья Гирова сослалась на найденный ею где-то потрепанный плакат «Не болтай!», который ей очень импонировал, и сказала лишь, что детали дела засекречены, трибунал признал кукол виновными по всем пунктам и приговор пересмотру не подлежит. Поэтому, невзирая на попытки родителей, посмертной реабилитации кукол не произошло. С тех пор единственным верным соратником Гали была плюшевая летучая мышь, чье имя она никому не раскрывала; в противном случае пришлось бы отдать саму себя под трибунал за разглашение гостайны.

Когда пришло время Гале идти в школу, Павлик и Аллочка питали несильную надежду, что там она станет более открытой, социализируется. В детском саду она не социализировалась по одной простой причине: она туда не ходила. Все раннее детство она сидела дома с матерью-домохозяйкой или перекочевывала от бабушки к бабушке, причем каждая считала себя более опытной в искусстве воспитания детей и пыталась перетянуть одеяло – которое олицетворяла Галя – на себя. Тем не менее одолеть внучку не могла ни та, ни другая. Обе не выдерживали, когда она долго у них гостила, хотя сами настаивали на ее приезде, и в итоге просили о передышке Павлика и Аллочку, которые каждый раз, отправляя дочь к одной из бабушек, делали ставки, насколько ту хватит. Не в силах найти оправдание своим неудачам на педагогическом поприще, бабушки сходились на том, что во всем виноваты родители, вовремя недосмотревшие за ребенком. Что касается дедушек, те вообще не понимали, зачем так придираться к девчонке, она ведь никого не трогает, разве что задает иногда какие-то неподходящие вопросы. Юная Галина разделяла их непонимание, но вот неподходящими свои вопросы не считала: почему сложно рассказать, сколько им платят пенсии или когда они умрут?

Школу Галя восприняла как дополнительный источник информации. Она уже умела читать и писать, поэтому программа первого класса ее мало интересовала. Ей нужны были ответы. Она хотела знать, почему нет слов, начинающихся с «ы»; почему большинство ее одноклассников такие тугодумы; почему классная руководительница красит волосы в цвет, который ей совершенно не идет. С этими и многими другими вопросами она без стеснения обращалась и к самой учительнице, и к медленно соображавшим товарищам. Насколько это могло считаться успешной социализацией, было под вопросом.

– Если есть имя Любовь, значит, должно быть и Ненависть. Почему вас зовут именно Любовь Ивановна? Можно называть вас Ненавистью Ивановной?

– Нет, Галя. Я же не называю тебя другим именем. Анжелой, например. Вот и ты обращайся, пожалуйста, ко мне по моему настоящему имени – Любовь Ивановна.

Несговорчивость классной руководительницы разочаровала Галю, но она же не запретила называть себя Ненавистью Петровной, когда к ней не обращаешься, ведь так? Пример, приведенный учительницей, Галю тоже не порадовал: Анжелой Беляевой звали одноклассницу, с которой они не поладили с первого дня. После слов учительницы обе недовольно переглянулись, чтобы убедиться во взаимной неприязни: идея называть Галю Анжелой не понравилась ни Гале, ни Анжеле.

Противостояние двух девочек, казалось, было делом принципа, они враждовали по любому поводу. Вскоре эта вражда вылилась в открытый конфликт. Обеим приглянулся одноклассник Андрей. Точнее, больше приглянулся он Анжеле, Галя лишь считала его симпатичнее остальных, на этом его плюсы кончались. Андрея она тоже относила к категории тугодумов, но, видя, что на него положила глаз соперница, не могла позволить ей получить желанное. Поделить Андрея не было никакой возможности, достаться он должен был только одной. Юные леди вспомнили все ругательства, которые когда-либо слышали от взрослых, и обрушили их друг на друга. Быстро исчерпав запас слов вроде «дура», «тупица», «идиотка», Анжела начала проигрывать Гале, которая в недрах памяти откопала еще «змею подколодную», «медузу горгону» и «ночную бабочку», хотя смысл этих фаунистических выражений ей было малопонятен.

– А ты… ты… посудомойка! – как загнанный в угол зверь, чувствующий приближение погибели, отчаянно отбивалась Анжела.

И хотя в «посудомойке» не было ничего такого уж бранного, тоже выдохшаяся Галя сочла это переходом всех допустимых границ. Неизбежное рукоприкладство сумела предотвратить только вовремя подоспевшая классная. Андрей же не вмешивался и наблюдал за происходящим с недоумением и испугом: впервые в жизни он стал свидетелем подобной женской агрессии. Ненависть Петровна, конечно же, настучала родителям о произошедшем. Аллочка, собрав волю в кулак, отчитала дочку и запретила смотреть телевизор, из которого та наверняка и нахваталась таких слов.

– Зато теперь мы знаем, что нашей дочери хоть кто-то из мальчиков может нравиться, – умозаключил ухмыляющийся Павлик, после того как Галя была сослана в свою комнату.

Где-то к пятому классу Галя перестала изводить окружающих вопросами, которые хоть и были неуместными и зачастую нетактичными, но хотя бы придавали ей живости и разбавляли ее молчаливость. Теперь же, к досаде Павлика и Аллочки, оставался один безразличный взгляд, прямо как в младенчестве, когда она еще не умела говорить и ничего не спрашивала. Похоже, Галя выкачала из знакомых всю возможную информацию и больше они ни на что не годились. С людей она переключилась на книги, дома их было не так много, но вот полки застекленных шкафов у бабушек ломились от макулатуры. Непонятно, какие интересные для себя сведения одиннадцатилетняя девочка могла почерпнуть из книг про марксизм-ленинизм, сельское хозяйство или учебников по математике и физике для старших классов, но Галя усиленно вчитывалась и в них, оставляя без внимания скептицизм родителей. Те, однако, припрятали от нее (а заодно и от впечатлительных бабушек) недавно хлынувшие на книжный рынок новой страны бумажные издания, посвященные сексуальным практикам и снабженные занимательными иллюстрациями. Можно ли уже было дочери читать «Поющих в терновнике», Аллочка сомневалась и предлагала Павлику спрятать и их тоже, от греха подальше. Но было поздно: Галя, воспользовавшись промедлением, успела вцепиться в книгу, название которой не давало ей покоя: кто и зачем будет петь в терновнике?

В школе, с одноклассниками ей было скучно. Несмотря на любовь к чтению всего подряд, Галя отличницей не была и не планировала ей становиться. Единственным развлечением оставалась война с Анжелой Беляевой. Начитавшись книг, от которых Анжела шарахалась как от огня, Галя оперировала новыми фразами и постигала искусство сарказма, который, к ее постоянному разочарованию, соперница не понимала, и иной раз приходилось ей все разжевывать. В те годы у Гали прибавился еще один повод ненавидеть Беляеву. Внезапно нагрянувший подростковый возраст обошелся с девочками по-разному: кожа Анжелы была по-прежнему чистой, в то время как Гале пришлось с тяжелым сердцем отрезать челку, чтобы прятать под ней покрывшийся прыщами лоб. Более того, Анжела раньше остальных в классе начала приобретать женские формы, которые не могли ускользнуть от хищного взгляда ровесников мужского пола. Те как раз начинали вступать в период пубертатной гиперсексуальности, подогретой найденными у родителей видеокассетами. Не то чтобы Галя нуждалась во внимании озабоченных одноклассников, но успех Анжелы она воспринимала как собственное поражение и каждый день, стоя перед зеркалом, сетовала на свой предательский организм.

– Плоскодонка, – знала куда ударить Анжела, каждую перемену отбиваясь от вожделеющих фанатов.

– Зарабатывать на жизнь таким же образом будешь? – парировала Галя, но ослепленная популярностью, Анжела игнорировала эти намеки на свою будущую профессию.

И все же в школе у Гали появилось нечто наподобие подруги. Марина Герасимова хоть с неба звезд и не хватала, но Галя заметила ее тягу к знаниям – пусть зачастую для нее непосильным – и пришла к выводу, что Марина не такая уж и дура, какой казалась предыдущие годы. Со всеми у нее были хорошие отношения (что, по мнению Гали, было неудивительно для такого сорта женщин), она знала все сплетни, среди которых могли оказаться сплетни про Анжелу, и в целом не вызывала у Гали негативных эмоций. В свою очередь, молчаливость и отстраненность Гали возвышали ее в глазах Марины, к тому же Галя была начитанной и при этом не ботаншей. А соблюсти такой баланс сможет не каждый. Короче говоря, Мариночка сотворила себе кумира, и тот обратил на нее внимание. Какова же была радость Аллочки, когда она узнала, что дочь наконец с кем-то общается.

– Ты представляешь, у Гали появилась подруга, – сообщила она мужу приятную новость.

– Да ну? Кто? – недоверчиво спросил Павлик.

– Ее одноклассница, Марина.

– Ты думаешь, мне это о чем-то говорит?

– Дочка Герасимовых. Паш, не тупи, какая еще Марина может быть?

– Мало ли какая Марина. Эта мелкая темная что ли? Я думал, она классе в третьем еще.

– Нет, Паш, она в одном классе с твоей дочерью… Ты же помнишь, в каком классе твоя дочь?

– Че за наезд? Хочешь сказать, что я не знаю? Все я знаю, а вот за чужими детьми не слежу, – напускным возмущением выигрывал для себя время Павлик, чтобы вспомнить цифру на Галиных учебниках: то ли пятерка, то ли шестерка.

– Не уходи от ответа, милый.

– Да че ты прицепилась? В шестом она, в шестом! – в последний момент разрешил свои сомнения застигнутый врасплох супруг. – Но что Галя нашла в этой пиздючке?

– Ой, не начинай. Лучше порадуйся за дочку.

Правда, как выяснилось позже, когда Галя привела новоиспеченную подругу домой, не такую дружбу Аллочка себе представляла. Марина больше походила на ассистентку Гали, всюду за ней волочащуюся и ждущую указаний. Немногословная Галя изредка отвечала на вопросы помощницы односложными предложениями, но большую часть слов, вылетающих из Мариночкиного рта, пропускала мимо ушей. За столом Павлик и Аллочка с интересом и даже некоторой гордостью за дочь наблюдали, как она смеряет взглядом Марину, чтобы та остановила свою болтовню.

– Ну, что я тебе говорил? – довольный своей правотой, промурлыкал Павлик, когда по единоличному решению Гали девочки удалились в ее комнату.

– Впрочем, ничего нового. Наша дочь себе не изменяет. Хоть бы доесть Марине дала, – усмехнулась Аллочка и отправила остатки покинутого обеда в мусорное ведро.

Как ни странно, Марину нисколько не обижало и не отталкивало такое поведение подруги. Будь на ее место кто-то другой, он бы уже давно послал Галю куда подальше. Но хоть Марина и находилась под влиянием своего кумира, на ее поведении это практически никак не сказывалось, и она оставалась все той же Мариной Герасимовой, что и раньше. Она была, как и Галя, по-своему непрошибаема: в ответ на Галины замечания, взгляды исподлобья или проигнорированные ею вопросы, Мариночка и бровью не вела. Пожалуй, именно поэтому Галя и выбрала ее в качестве подруги (насколько бы извращенным не показалось ее понимание дружбы).

Так сложилось, что в налаживании личной жизни Гали не обошлось без участия Мариночки. В восьмом классе Марина с удивлением узнала от подруги, что та еще ни разу ни с кем не целовалась. Сама-то Марина, по ее словам, чуть ли не всех парней в классе уже облобызала, но Галя, зная Мариночкину склонность немножко приукрашать реальность, понимала, что таких счастливчиков на самом деле было от силы один-два и, скорее всего, даже не из их класса, а помладше.

– Марин, ты ври да не завирайся. Вот уж кто точно всех облобызал, так это Беляева. Ну, за исключением разве что дружков-лошков Кости и Егора. Анжела, конечно, себя не уважает, но не настолько.

– Да уж, мне этих двоих даже жалко немного. Никаких шансов у пацанов. Если только сами друг другу не помогут, – сострила Марина, не обратив внимания на обвинения во лжи.

– Вообще странно, что Анжела еще не залетела. Там же точно одними лобызаниями не обошлось.

– Откуда ты знаешь? Может, залетела, но аборт сделала.

– В таком случае не один. Явно.

– И вообще, че она тебе покоя не дает-то? Сейчас речь о тебе. Нужно срочно исправлять ситуацию.

– Зачем? Ну пососусь я с кем-нибудь, и что? Мне это не нужно, да и не с кем. У нас же одни кретины.

– Ладно-ладно. Молчу.

Несмотря на заверения подруги, Мариночка подумала, что та прибедняется и сочла своим долгом ей помочь. Наведя справки, она выяснила, кто в классе неровно дышит на Галю, но боится к ней подступиться. Тайным поклонником оказался Игорь Колесников. Мариночка пораскинула мозгами и решила, что рассказывать об этом Гале не станет, а будет действовать более осмотрительно. Она начала вставлять Игоря в разговор при любом удобном случае, подчеркивая, что он ничего такой и она бы сама с ним пососалась.

– Ну так давай, чего ждешь?

– Мне кажется, ему нравишься ты. Я по взгляду вижу.

Игорю же Марина намекнула, что симпатия взаимна и Галя ждет от него первого шага.

– Ты ведь мужик, Колесник, действуй.

Гале не понадобилось много времени, чтобы понять какую игру ведет подруга, но виду она не подала: ей было интересно, как далеко зайдет Мариночка, чтобы свести их с Колесниковым. Как-то раз, прогуливаясь возле заброшенных амбаров, Галя и Марина наткнулись на Игоря. Неповторимая актерская игра Мариночки, изобразившей удивление от внезапной встречи с одноклассником в таком месте, сразу выдала всю подготовленность данной сцены. Кажется, это поняли все трое, и наступила неловкая пауза.

– Блин, совсем забыла, меня мама просила помочь по дому. Вы пока тут вдвоем погуляйте, а я, может, позже вернусь, – нашла выход из ситуации Марина и быстро растворилась в опускающихся весенних сумерках.

Галя сверкнула глазами в сторону подруги, но не стала пытаться ее остановить.

– Короче, Игорек, – решила она сразу прояснить ситуацию. – Не знаю, что Герасимова тебе про меня наплела и что вы с ней задумали, но предупреждаю сразу: никаких романтических чувств у меня к тебе нет. Без обид, ты парень неплохой… Но раз уж на то пошло, можешь меня поцеловать и покончим с этим.

Растерявшийся юноша был не готов к столь динамичному развитию событий.

– То есть как? Прям… прям вот так?

– Так, либо давай, либо я пошла.

С вылетающим из груди сердцем он робко придвинулся к Гале.

– М-можешь хотя бы глаза закрыть? – промямлил Игорь, не выдержав тяжелого пристального взгляда.

– Ох, Колесников, сколько возни с тобой.

Галя закрыла глаза и через несколько секунд почувствовала неуверенное прикосновение чужих губ к своим. Не то чтобы она чего-то ожидала от поцелуя, но Игорь был непростительно плох, так что она сама прекратила это нелепое действо.

– Что ж, поигрались и хватит, – вытерев Игоревы слюни с губ, вместо прощания сказала Галя и, невзирая на его попытки что-то возразить, скрылась в том же направлении, что и Мариночка.

Провинившаяся Марина не знала, как выудить из Гали информацию о том вечере. Что было? Признался ли он ей в своих чувствах? Поцеловались ли они? Какие у нее впечатления? Напрямую спросить она боялась и надеялась, что Галя сама хоть что-то вымолвит. Но Галя наказывала подругу своим молчанием, зная, как ту разрывает от любопытства, и вела себя так, будто никакой встречи вовсе не было. А вот Игорь вести себя подобным образом не мог. Вопреки Галиным предупреждениям, он вбил себе в голову, что Галя в него влюблена, но строит из себя недотрогу, и ему нужно ее добиваться. Разумеется, о произошедшем он растрепал всем друзьям, причем в разы приукрашенной форме, и Галю перестали считать слишком неприступной. Анжела уже всем приелась, и теперь школьным ловеласам (к коим Игорь, понятное дело, не относился), можно было обратить свой взор на новый объект, учитывая, что к старшим классам Галя, по их наблюдению, стала вполне ебабельной. Ее грудь увеличилась в объемах, сама она тоже подросла и была на полголовы выше Мариночки, но все же пониже Беляевой. Носить челку ей больше было не нужно, и она могла свободнее экспериментировать с прическами для своих светло-русых волос.

Марина заметила вдруг повысившееся к Гале мужское внимание и поняла, что конкретно накосячила. Сама бы она, конечно, не отказалась от такой популярности, но было видно, что Гале все это в тягость, хоть она ничего и не говорит. Чтобы как-то исправить свои ошибки, Марина пыталась убедить Игоря угомониться, заверяя его, что он не оправдал Галиных ожиданий и она к нему остыла. Но и тут Марина вновь накосячила: ее слова только распалили энтузиазм Игоря, уверенного в необходимости доказать Гале, какой он классный парень. Что касается самой Гали, она в привычной для себя манере игнорировала таскающегося за ней Игоря и его неуклюжие попытки за ней ухаживать. Не везло и остальным парням, которые бросали в ее сторону заинтересованные взгляды и делали комплименты, явно недотягивающие до образца оригинальности.