Текст книги "Нож великого летчика"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Да, мы попали на одну из крупнейших "толкучек" – или "черных рынков" Москвы, в одно из тех мест, где правили свои законы. Не могу передать, как мы были ошеломлены этим первым свиданием с совершенно неведомым нам миром. Мы, вроде, и не так спешили, тащась вслед за Седым, но, казалось, все проносится мимо нас на огромной скорости и вертится бешеной каруселью, сливается в огромный калейдоскоп, где не успеваешь схватывать целое, привлеченный то одним, то другим цветным осколком, меняющим весь узор.

Вот пристроился чуть в стороне от основного движения инвалид, на тряпице разложивший ценные значки и медали – и, кажется, даже ордена. Рядом с ним стояла сумка, из которой он извлекал пиво, бутылку за бутылкой, и потихоньку потягивал. Вот мужик в застегнутом наглухо пиджаке, он двигался навстречу главному потоку, с каким-то почти болезненным тщанием шаря по лицам – пытался угадать покупателей. Время от времени – видимо, решив, что именно этот человек может клюнуть – он быстро отгибал полу пиджака, показывал товар, что-то бормотал, а то и просто вскидывал вверх несколько пальцев, и, убедившись, что опять промашка, двигался дальше.

Мы, из любопытства, стали подбираться поближе к нему, и только успели разглядеть брелки в виде черепов, гробиков и скелетов, как рядом с нами возник другой тип и протянул нам кляссеры:

– Марки, пацаны! Танзания по тридцать копеек штука!

А наше внимание уже привлек другой мужик, державший под мышкой стопку новеньких книг. Одну из книг – "Марсианские хроники" Рея Бредбери – держал в руках покупатель и внимательно просматривал.

Нам и это было интересно, но Седой уже исчезал вдалеке. Он успел перехватить Кривого – насколько мы поняли, Кривого прозвали Кривым не из-за того, что у него не было одного глаза или что его глаза косили (оба глаза у него были на месте, и смотрели вроде бы нормально), а из-за того, что вся его худая высокая фигура была какой-то искривленной, будто кочерга – и теперь Седой и Кривой удалялись на одну из боковых аллеек, беседуя о чем-то.

– Скорей! – поторопил я друзей. – Нам нельзя их потерять!

И мы заторопились мимо всего, что ошарашивало изобилием и казалось сказкой, пещерой Али-Бабы: мимо потрясающих "дисков" – по-моему, и у Юрки, со всеми его "битлами" и "роллингами", таких не было – мимо американских сигарет, японских магнитофонов, ярких целлофановых пакетов с эмблемами иностранных фирм, женской косметики, футболок и водолазок с иностранными надписями, цветастых журналов, продавцы которых предпочитали свой товар показывать очень исподтишка, лишь порой, на уголке журнала, специально выставленном из-под полы, можно было различить обнаженную женскую грудь, мимо "объемных" открыток, мимо шариковых ручек с фигурками – паровозиками и русалками – плавающими в прозрачном корпусе ручки вверх и вниз, мимо всего, о чем мы только слышали, но никогда не видели.

Седой и его собеседник свернули на боковую аллейку и вели напряженный разговор. При нашем приближении Седой сделал нам незаметный его собеседнику знак: мол, не очень высовывайтесь. Мы покорно остановились в начале аллейки.

– Выходит, Клим сдал нож барыгам? – пробормотал Юрка.

– А чего ещё от него ждать? – отозвался Димка.

– Как вы думаете, Седой сможет отобрать нож у барыг? – спросил я.

На это ни у кого ответа не было. Мы очень верили в Седого, но понимали, что барыги, вцепившиеся в свой товар – это будет в сто раз похлеще Клима и всей его шпаны.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
АРЕСТ

Здесь, наверно, надо сделать небольшое отступление, чтобы вы лучше почувствовали вкус той эпохи, в которую прошло мое детство. Нам потом не раз доводилось бывать на «черных рынках», и опыт общения с публикой на них годам к пятнадцати-шестнадцати усваивался крепко.

Да, все эти спекулянты... "форца", как ещё их тогда называли. Люди, которые могли предложить нам если не то, о чем мы мечтали, то хотя бы хорошую подделку под мечту. Потому что мечтали мы о дальних странах, о поисках сокровищ, о том, как пальмы шелестят или о том, как кровь запекается на губах в безводной пустыне, когда последними патронами отстреливаешься от дикарей-людоедов. Или, наоборот, о полюсе холода, о собачьих упряжках, о плевках, замерзающих, не долетев до земли. Или – о прокопченных кварталах Лондона и Берлина, где великий сыщик, вроде Шерлока Холмса, глядит, задумавшись, в окно, а где-то в полуподвале корпит изобретатель, и пахнет у него магнитной стружкой, и через обмотки его реле и трансформаторов проходит заряд электричества, и от этого заряда аппарат испускает синеватый луч, обладающий волшебными, доселе не виданными, свойствами. Или, еще, мечталось увидеть боксерский поединок настоящих профессионалов, о профессиональном боксе тогда ходили легенды, которые, в итоге, оказались намного красивее действительности. А может, это мы устали ждать, и, когда спустя двадцать лет впервые увидели профессиональный бокс, со всем его антуражем, то были уже не те. Словом, мы мечтали о распахнутом мире, а на "черных рынках" мир немного приоткрывался, потому что туда стекались товары со всего света, и можно было ходить и глазеть, и сами слова "Это сделано в Малайзии", "Это сделано в Мексике" звучали совсем иначе, чем сейчас. Сейчас мы, чаще всего, понимаем это только в одном смысле: товар – барахло, который долго не проживет, а тогда даже потрогать было приятно, потому что от одного прикосновения на твоих руках, казалось, навеки остается колдовская пыль неимоверно далекой и неимоверно прекрасной страны, будто радужная пыльца с крыльев бабочки.

Собственно, обо всем этом и писал Сент-Экзюпери – почему в те годы, годы самых первых его изданий, в него так и влюбилась вся страна.

Разумеется, люди, предлагавшие нам все эти чудеса, были совсем не похожи на волшебников. Они играли в свою игру – в игру, которые предлагали условия нашей жизни, нашего существования, и не было бы этих игроков, пришли бы другие, и игра эта была достаточно грязной, но грязь тоже входила в правила. Точнее, правило было одно: делай, что хочешь и что можешь ради того, чтобы получить несколько лишних монет. И основным атрибутом этой игры были звенящие монетки и шелестящие бумажные деньги, их холодный неживой блеск, их равнодушное позвякивание и шуршание в разных ладонях. Казалось, что и в жилах тех, кто правили бал на "черных рынках", не кровь, а металл, жидкий металл, наподобие перекатывающихся шариков ртути. И стальной блеск был в их глазах, а потертые черные шляпы и кепки не первой свежести, застегнутые черные пиджаки или (смотря по погоде) пальто напоминали закрытые футляры дешевых кошельков из тусклой искусственной кожи. Нередко от них можно было уловить запах перегара, и это тоже входило в условия игры: холодный блеск монет преображался в холодный блеск бесцветных бутылок водки. Эти люди обладали колоссальной изворотливостью. Они так и вились, так и кружились вокруг каждого нового человека, и вечная ненадежность их положения – сегодня ты здесь, а завтра в тюрьме за спекуляцию – и к тому же, наверно, сама мелочность их бизнеса превращали их характеры в странную смесь злости, наглости, и трусости, и все это было спаяно между собой, переварено в единый сплав, если хотите, глумливым азартом нелегальных сделок, сделок исподтишка и с оглядкой, и при этом с вечной мыслишкой, как бы облапошить покупателя. Они бывали и назойливыми, и пугливыми, при первом обвинении в мошенничестве они выставляли руки вперед ладонями: мол, вы не так поняли, не надо шума, сейчас все уладим. Но в их глазах читалась готовность, если шума будет слишком много или если покупателя "обули" на такую сумму, что можно и рискнуть, начать орать, что их самих обидели... А подвернется случай – и нанести удар ножом в спину. Их злили любые вопросы, не касающиеся цены и качества. Один вопрос "А где вы это достали?" задаваемый всего лишь с намерением прикупить еще, если ещё можно достать доводил их чуть не до белого каления. "Где достали – там нет!" – вот самое мягкое, что они могли ответить. Случалось, сделки заключались не на самом "черном рынке", а в "более приятной" обстановке – в ближайшем пивбаре-"стояке", где опилки на полу, как будто впитывают в себя пивной угар, запах креветок, запах втихую добавленной в кружки с пивом водки и дым табака и потом потихоньку отдают все это в мутный, тяжелый воздух... В воздух, затоптанный голосами, сказал бы я, если вы поймете, что я хочу сказать. Народу полно, всяк талдычит о своем, и каждый старается перекричать других.

Вот приблизительно в такую пивную Седой и Кривой в итоге и направились. То есть, не совсем в такую, рангом повыше. Заглянув, мы смогли убедиться, что там и столики относительно чистые, и места сидячие были. Но, все равно, впечатление по непривычке было жуткое. Может быть, из-за того, что лица у всех были уже обрюзгшие и нездорового оттенка. Возможно, всего лишь вина тусклого освещения, кто знает, но вот такими в советских детективах нашего времени изображали злачные притоны, где бандиты, мимоходом шпыняя официанта, чтобы тот порезвее обслуживал, сговариваются кого-нибудь удить или ограбить. Если сейчас, взрослым умом, попытаться осмыслить то тягостное ощущение, которое я тогда пережил, то, наверно, можно сказать: это было внезапно возникшее ощущение близости беды. Если не убийства, то, все равно, чего-то очень страшного и подлого. Примерно такое же ощущение, которое вызывали у нас осклизлые манящие улыбки продавцов непристойных журналов и карточных колод – улыбки, по которым сразу можно было определить, чем они торгуют. Да, страшно становилось, и хотелось бежать от них.

Мы только быстренько заглянули и увидели, что Седой садится напротив человека, который вполне заслуживает прозвище Пучеглазый. Кривой присел за соседний столик, а Седой заговорил с Пучеглазым... Но тут мы отпрянули от дверей – нам казалось, нас прогонят или по шее надают, если мы ещё задержимся – и, отойдя от пивной метров на двадцать, стали ждать, места себе не находя.

– Да, этот Пучеглазый, которому Клим нож сбыл – вот уж бандюга как бандюга! – сказал Димка. – И глаза у него... Вы заметили? Не только навыкате, но ещё и какие-то елозящие, будто он пытается всех насквозь увидеть.

– Ума не приложу, как Седой заставит его вернуть нож... – пробормотал Юрка.

– Как-то заставит... – мне хотелось верить в лучшее. – У него наверняка есть четкий план, иначе бы он не полез...

Хотя мне самому все это очень не нравилось.

– Интересно, почему Седой велел нам держаться подальше? – задался я вопросом, после небольшой паузы.

– Это ясно! – сказал Димка. – Он ведь строит из себя солидного, поэтому ему нельзя показывать, что он якшается с мелюзгой! Если поймут, что он не ради денег и не ради блатного авторитета в это дело влез – с ним никто считаться не будет, пошлют, куда подальше, и все.

– А мне думается, дело не только в этом, – проговорил Юрка. – Он не хочет, чтобы мы были там, где слишком опасно.

Я кивнул.

– Да, я думаю о том же самом. А по-моему, нам обязательно надо видеть, что делается – этот Пучеглазый в любой момент может подложить Седому какую-нибудь подлянку, на что угодно поспорю!

– Ты думаешь, ты сможешь вовремя разглядеть взрослую подлянку? спросил Юрка.

– И потом, если мы будем близко, мы можем Седому всю игру сломать! предупредил Димка.

– Получается, взвалили на него все самое стремное, а сами в кусты? заспорил я.

– Да не прячемся мы в кусты! – заспорил Димка. – Ты пойми, мы можем только навредить, если вмешаемся!

– Ну, вы как хотите, а я пойду к нему! – сказал я. – Можно ведь сделать вид, будто я один из этих... ну, из мальчишек, которые вертятся всюду и спекулянтский товар сбывают! Ну, которым взрослые спекулянты всякий мелкий товар распределяют, вроде жвачки и сигарет, понимаете? И который подошел к нему инструкции получить. Седому это только прибавит авторитета!

– Не получится, – покачал головой Юрка. – Ты в новеньких джинсах и в белой футболке, а ты обрати внимание, как одеваются эти мальчишки, которые вкалывают на спекулянтов: как можно потрепанней и беднее!

– Ну... – я задумался. Юркин довод имел определенный смысл. По нам сразу было видно, что мы не из тех прожженных пацанов, которые проводят все выходные на "черном рынке" и пообтерлись тут как галька в прибое. – Все равно, я пойду. Не могу я так!.. В смысле, стоять и ждать неизвестно чего. Просто загляну, как там дела, и все. А если надо будет с разговором к Седому подойти, что-нибудь придумаю.

– Ну, смотри, – пожали плечами мои друзья. – Хочешь заглянуть – давай мы тебя проводим.

И мы направились к пивной – так, наверно, витязи осторожно подступали к пещере дракона, где томится их пленный товарищ.

Я заглянул в дверь, мои друзья задержались чуть поодаль, чтобы не привлекать лишнего внимания, если мы заглянем все вместе. Я увидел, что ничего особенного не происходит. Более того, Седой и Пучеглазый, кажется, договорились. Пучеглазый, тяжело поднявшись с места и дружелюбно хлопнув Седого по плечу, направился к дверце туалета. Седой встал и пошел вслед за ним.

Я просто обязан был присутствовать при завершении сделки, такой важной для нас! И я рванул через зал.

– Ты куда? – спросил меня попавшийся на моем пути официант.

– Отлить надо!.. – сквозь зубы процедил я. – Не могу больше!

Официант насмешливо кивнул, и я устремился дальше. Возможно, он решил пропустить меня, как раз увидев, что я одет вполне прилично – явно, что не из мальчишек-торговцев и не из мелкой шпаны, крутившейся вокруг всех "толкучек".

Дверь я постарался открыть как можно тише – и пугливо заглянул, повернут Седой с Пучеглазым головы в мою сторону или нет.

Их не было видно. Туалет изгибался буквой "Г", и они стояли за углом этого "Г". Похоже, они примолкли на секунду, услышав, как скрипнула дверь, но я постарался войти как можно бесшумней, и они сразу же заговорили опять.

– Смотри, – это был одышливый голос Пучеглазого. – Тот самый?

Я понял, что речь идет о ноже. Не увидеть, как он возвращается к нам, было свыше моих сил! Я на цыпочках прокрался вперед и выглянул из-за облицованного кафелем угла стены.

Седой внимательно рассматривал нож – наш нож!

– Да, – сказал он. – Тот самый.

Он шагнул под самую лампу, внимательно изучая и рукоять, и футляр, и кожаные ножны с надписью.

Пучеглазый, вроде бы, спокойно выжидал, но что-то в его позе мне не понравилось. Он как-то выгнулся, насколько ему позволяло довольно увесистое пузо – а когда он выпрямился, в его руке блеснул другой нож!

– Седой! – не своим голосом заорал я. Точнее, не заорал, а завизжал или пискнул изо всей силы.

Седой услышал – и вовремя обернулся. Нож Пучеглазого сверкнул в воздухе, но Седой успел уклониться, и нож лишь задел ему левую руку. Ответным ударом Седой взметнул нож Сент-Экзюпери – к счастью, нож был в ножнах, да и бил Седой рукоятью. Не знаю, осознанно или нет, но он не стал "пырять" Пучеглазого лезвием, иначе не избежать бы большой беды. А так, рукоять угодила Пучеглазому под подбородок, отправив его в глубокий нокдаун. Пучеглазый, охая и держась за челюсть, сидел на полу, окровавленный нож вылетел из его руки, он пытался перебирать ногами, чтобы отползти задом подальше от Седого, но у него не получалось.

– Ах ты, сволочь! – сказал Седой. Сделал два шага к выходу, оглянулся и добавил. – Добить бы тебя, да пачкаться неохота... Пошли! – бросил он мне, убрав нож во внутренний карман пиджака, зажимая раненую руку другой рукой и быстро выходя из туалета.

Я засеменил на ним. Мне было дурно до тошноты. Согласитесь, такая сцена и взрослого "вздернула" бы, что уж говорить о мальчишке!

Седой быстро прошел через зал, вышел из пивбара и, даже не глянув в сторону Димки и Юрки, направился туда, где деревья были погуще и побезлюдней. Я двигался за ним как приклеенный, Юрка и Димка присоединились ко мне.

– Что случилось? – стали спрашивать они шепотом.

Я только рукой махнул – мол, все потом, не до объяснений сейчас!

Седой отошел туда, где кусты были погуще, снял пиджак и стал осматривать рану. Мы его догнали, и мои друзья, ничего не знавшие, с ужасом глядели на разорванную рубаху и кровь.

– Молодец, крикун! – сквозь зубы проговорил Седой. – Если б не ты, эта сволочь мне бы точно между лопаток перо всадила!.. А теперь, есть у кого-нибудь носовой платок?

Носовые платки нашлись у меня и у Юрки. Седой плотно перетянул рану, которая, на рассмотрение, оказалась не очень большим порезом, потом внимательно изучил пиджак.

– Разрыв не очень большой, – сказал он. – Главное – кровь замыть, а порвать пиджак я мог где угодно. Лишь бы следов не осталось, а то с кровью на пиджаке первая же ментура остановит.

– Так Москва-река, вон она! – показал Димка.

– К ней и спустимся, – сказал Седой, проверяя свою повязку, сооруженную из наших носовых платков. Повязка сидела плотно, и рана, похоже, перестала кровоточить. Накинув пиджак на плечи так, чтобы не было заметно окровавленную светлую рубаху, Седой, насвистывая, направился к реке.

Мы нашли спуск к реке подальше от черного рынка – лестницу от парапета, последние ступени которой уходили в воду. Седой, аккуратно вынув драгоценный нож и положив его рядом, стал застирывать в проточной воде рукав пиджака. Надо сказать, Москва-река была в то время не такая грязная, как сейчас, поэтому в ней вполне можно было и одежду отмыть, и руки ополоснуть.

В прохладной проточной воде пиджак отмылся быстро и основательно. Седой поглядел на мокрый рукав, потом сощурился на жаркое весеннее солнце.

– Под таким солнцем за пять минут высохнет, если на камне расстелить, – сказал он. – А как высохнет, так и домой рванем. Нам здесь больше делать нечего.

Он пошарил в кармане, вытащил свой кубинский горлодер и, перед тем, как закурить, лизнул папиросную бумагу.

– Сладкая, – сообщил он нам. – Кубинцы делают папиросную бумагу из сахарного тростника.

Он закурил и расслабился, опершись локтями на верхнюю ступеньку и с блаженным видом созерцая реку.

– Вот так, пацаны, – сказал он после паузы. – Чтоб я ещё раз в такое дело втравился...

– Как ты убедил Пучеглазого отдать тебе нож? – спросил я.

– Пристыдил, можно сказать, – усмехнулся Седой. – А впрочем, это уже и неважно. Главное, что нож у нас.

– А все-таки?.. – стали настаивать заинтригованные Юрка и Димка.

– Ну... – Седой задумался, прикидывая, стоит нам что-нибудь рассказывать или нет. Может, он бы в итоге и решился нам рассказать – но не успел. Пиджак, подсыхавший на солнце, закрыла легкая тень, и мы, подняв головы, увидели, что на самом верху лестницы стоят два милиционера.

Седой бросил быстрый взгляд на нож, лежавший на широкой ступени, на самом виду, но было поздно.

– А вот и орудие преступления, – сказал один из милиционеров. – И такое основательное, одно ношение лет на пяток потянет. Ну, что, убийца хренов, добровольно с нами пойдешь или крутить тебя заставишь?

– Сам пойду, – сказал Седой, вставая и надевая пиджак с ещё не до конца просохшим рукавом.

– Какой же он убийца? – возмутился я. – Это его самого убить хотели!

– А ты сиди! – велел мне второй милиционер. – Попросят тебя выступить – выступишь, а пока молчи в тряпочку! И, кстати, дайте сюда эту финку!

– Это не финка! – сказал Димка. – Это...

– Заткнись, а? – посоветовал ему первый милиционер.

– Молчите, ребята, – сказал Седой. – Все будет нормально.

Он взял ножик и протянул его милиционерам, рукояткой вперед.

– Держите. Только храните поаккуратней. Не знаю, что вам наговорили, но этот нож – музейный экспонат, и мы его спасали.

– Слушай, ты! – первый милиционер, забрав нож, показал Седому кулак. Смотри, довыступаешься! Умный очень! Такие умные могут и огрести, за разговорчики!

Но, видно, слова про "музейный экспонат" на него все-таки подействовали, потому что он очень бережно убрал нож в карман.

– Иди вперед! – велел Седому второй милиционер.

И Седой пошел между двух милиционеров, а мы потащились рядом, готовые в любой момент выступить в его защиту и дать любые показания, какие от нас потребуются.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
МЫ ПРОТИВ ВЕРТУХАЯ

До отделения милиции мы добрались минут за двадцать. Дорогой я сумел наконец рассказать друзьям, что произошло в туалете пивбара. Переговаривались мы вполголоса, чтобы Седой и милиционеры нас не слышали, но оттого обсуждали все произошедшее не менее горячо.

– Не фига себе! – присвистнул Юрка. – Слушай, неужели Седой мог убить его этим ударом?

– Не знаю, – растеряно сказал я. – Когда мы уходили Пучеглазый был жив...

– Такое бывает, я читал, – сообщил Димка. – Человеку нанесут удар, от которого у него в мозгу все переворачивается, ну, вроде как, кровоизлияние происходит. И он где-то с минут пятнадцать, с полчаса чувствует себя нормально, а потом раз – и мертв! Сколько боксеров так помирало после боя! Вроде, и в раздевалку уже уйдут, и все ничего, а начнут переодеваться или интервью давать – и падают замертво. И у Джека Лондона это описано.

– Но ведь никто не говорил, что Пучеглазый мертв... – заспорил я.

– Они назвали Седого "убийцей", – напомнил Юрка. – И если б Пучеглазый концы не отдал, то кому бы Седой был сейчас интересен? Я так понимаю, у Седого невезуха такая вышла: от его удара по челюсти в мозгу Пучеглазого что-то перевернулось, или, может, сосудик какой лопнул, и он умел, не выходя из туалета и даже с пола не вставая. Очередной мужик отлить сунулся – глядь, покойничек лежит, да ещё с разбитой челюстью. Ну, тут же вспомнили, с кем он в туалет выходил, и кинулись Седого искать.

– Верно, – угрюмо кивнул Димка. – Других вариантов быть не может. Теперь Седому убийство впаяют.

Мы совсем приуныли. Этого ещё не хватало! История становилась все путаней и поганей. Весь мир, казалось, катится куда-то в тартарары.

– Но ведь я могу засвидетельствовать, что он всего лишь ударил Пучеглазого, и что Пучеглазый сам напал на него с ножом! – сказал я.

– Так милиция и будет тебя слушать! – хмыкнул Димка.

С тем мы и подошли к отделению милиции.

– А вам что здесь надо? Кыш отсюда! – цыкнул на нас один из милиционеров.

– Мы видели, как все было, и можем быть свидетелями, – набравшись смелости, сказал я.

Седой оглянулся и бросил нам:

– Ребята, бегите отсюда! Что вам, неприятностей мало? – и обратился к милиционеру. – Гоните их в шею, пусть не маячат!

Но милиционер нахмурился, будто в раздумье.

– Свидетели, говорите? Ладно, сядьте здесь, у входа. Скажу начальнику, и пусть он решает, выслушать вас или домой погнать.

Мы присели у входа, в небольшой приемной, из которой нам видна была стойка дежурного и стены которой был украшены плакатами на правоохранительные темы. Мы разглядывали эти плакаты и молчали, боязно было даже слово проронить, в этом учреждении, в которое мы попали.

А Седого повели куда-то на второй этаж.

Наверно, времени прошло совсем немного – хотя нам-то показалось, что прошли целые века – когда к нам спустился один из милиционеров, конвоировавших Седого, и сказал:

– Пошли, пацаны! Начальник вас требует... – а когда мы поднимались по лестнице, добавил. – А обращаться к нему надо "товарищ майор".

С этим мы и вошли в кабинет – и тихо обомлели. Товарищ майор сидел за своим столом, в одном углу, положив руки на колени, сидел Седой, под надзором второго милиционера, а в другом углу... сидел Пучеглазый, целый и невредимый – если не считать, конечно, здоровенного кровоподтека, украшавшего его подбородок!

– Вот они, – доложил милиционер.

– Сам вижу, – буркнул майор, разглядывая нас как-то странно. Ладненько, посмотрим, что они могут рассказать.

– Да что они могут рассказать! – взвился Пучеглазый. Нас удивило, что он разговаривает довольно-таки хозяйским тоном. – Позвоните по тому телефону, который я вам дал, и дело с концом!.. Вам же спокойней будет, небрежно добавил он после небольшой паузы.

– Ну, работа у нас беспокойная, – сказал майор, – "наша служба и опасна и трудна", так чего уж искать спокойствие там, где его нет? Кто из вас, парни, был непосредственным свидетелем происшествия?

– Я, – я сделал шаг вперед.

– Хорошо, – кивнул майор. – Говори.

– Значит, так... – я сглотнул. – Мы хотели вернуть украденный нож...

– Вот этот? – майор указал на нож, лежавший перед ним.

– Да. Там... Ну, там долго рассказывать... В общем, мы узнали, что вор сбыл нож перекупщику... вот ему... – я указал на Пучеглазого. Тот почему-то вдруг ухмыльнулся, нагло и жирно.

– И позвали на помощь старшего товарища? – спросил майор.

– Нет... все было не совсем так...

– Да ты успокойся. С тем, что было раньше, мы ещё разберемся. Расскажи лучше, что ты увидел в туалете. Ну, что за инцидент там произошел.

– Я подглядывал, как идут дела, – стал я докладывать, стараясь говорить поспокойней, – и увидел, что Седой... ну, то есть, Андрей, Андрей Волгин... вроде, обо всем договорился вот с этим, – я указал на Пучеглазого, – и вот этот зовет его в туалет, чтобы там нож вернуть без свидетелей. Мне стало интересно, как все это будет происходить... ну, возвращение ножа... и я тихо прокрался в туалет вслед за ними. Вот он сначала спокойно отдал Седому... Андрею... нож, а потом, когда Андрей отвернулся к свету, рассматривая, то ему отдали или не то, выхватил другой нож и хотел пырнуть Андрея. Я заорал, Андрей обернулся и успел уклониться, и рукояткой ножа двинул вот этому в челюсть, а потом мы ушли и стали рану Андрея перебинтовывать. Вот и все.

– Гм... – сказал майор после паузы. – Вот как? Мы тут слышали другой вариант.

– Да чего вы их слушаете? – подал голос Пучеглазый. – Они чего угодно нагородят, лишь бы дружка выгородить! Вы позвоните, куда я вам сказал?

– Я должен выслушать всех, – возразил ему майор. – Кстати, повернулся он ко мне, – того, кого ты называешь "вот этот", зовут Червоточенко Геннадий Владимирович. И Геннадий Владимирович излагает совсем другую версию. Он говорит, что показывал нож Волгину, и тот вдруг ударил его этим ножом. Геннадий Владимирович успел перехватить и вывернуть руку Волгина, поэтому острие ножа поранило самого Волгина, но Геннадий Владимирович все-таки получил удар рукояткой в челюсть.

– Да, так оно все и было, – безмятежно кивнул Пучеглазый.

– Но ведь это неправда! – вырвалось у меня.

– И потом, если бы его ударили этим ножом, то на ноже остались бы следы крови! – не выдержал Димка.

Майор расхохотался.

– Ребята, вас застукали у реки, где вы отмывались! Вы бы любую кровь успели смыть, разве нет?

– Но ведь ещё есть всякие экспертизы, – сказал Юрка. – Ну, когда эксперт говорит, что удар был нанесен ножом такой-то ширины, а этот нож другой ширины, поэтому это не тот нож, которым ударили...

Майор прищурился на него.

– Начитанный очень, да? Или фильмов насмотревшийся?

Но при слове "экспертиза" Пучеглазый вдруг беспокойно заерзал впервые за все время – а Седой вдруг сказал:

– Можно? Если вы хоть сколько то верите, что я не преступник, то позвольте лишь несколько слов сказать.

– Ну? – майор напрягся.

– А вы позвоните, позвоните – по телефону, который этот, – быстрый кивок Седого в сторону Пучеглазого, – диктует. И скажите, что он попался на валютных операциях и на связях с иностранцами.

Майор, только-только присевший за свой стол после всех хождений вокруг нас, опять привстал с места.

– Ты?.. Что?..

– А вы на него поглядите, – кивнул Седой.

Пучеглазый, и правда, как-то резко сник. Вроде, пытался он что-то промолвить, но язык присох у него в горле.

Но здесь мне вам надо объяснить, что такое в советское время означали "валютные операции". В то время любое общение с иностранной валютой каралось самым строжайшим образом, вплоть до расстрела. Если у человека находили любую иностранную банкноту на руках – это уже тянуло на пять лет как минимум. Вам странно это слышать – вам, которым я привез из Лондона по фунту в монетке, как сувенир? И который – я, ваш папа, чувствующий себя прежним двенадцатилетним мальчиком, и мне странно представить, что мне когда-то будет сорок пять и у меня самого будут сыновья – испытал ужас, не сравнимый ни с чем, едва услышав про "связи с иностранцами". Да, и еще, надо объяснить, в то время валютчиков, работавших напрямую с долларами, или, там, с фунтами, или с марками, практически не существовало. Вместо долларов, ходили чеки внешбанка – так называемые чеки серии "Д", на которые советские граждане, поработавшие за границей, обязаны были обменивать все свои деньги. Эти же чеки принимались и в "валютных" магазинах – в "Березках", которые сейчас повывелись. А иметь "живые" доллары на руках это была уголовная статья. Преступление, которое никому не прощалось, даже самым заслуженным работникам. Вам это странно слышать – ведь и со мной многие посетители заповедника рассчитываются твердой валютой, и даже мы обмениваем лишние деньги на доллары, в обменном пункте нашего маленького городка, чтобы эти деньги инфляция не съела. Но такова была тогдашняя жизнь, и впрямь отгороженная от всего остального мира "железным занавесом" и колючими границами. И то, в чем Седой обвинил Пучеглазого, тянуло почти на расстрельную статью.

– И ты можешь это доказать? – резко спросил майор.

– А вы на него поглядите, – сказал Седой. – Какие там ещё доказательства? Если за него возьмутся, то признание из него вытрясут. Расколется в два счета. Так что звоните, звоните.

Майор встал и заходил по своему кабинету.

– Но ты понимаешь, что и тебя укатают вместе с ним? – спросил он, остановившись перед Седым. – Лезвие ножа, который у тебя изъяли, превышает допустимые размеры. Холодное оружие! А тебе больше четырнадцати лет, так что отвечать будешь по полной программе.

– Я ж говорю, этот нож – музейный экспонат, – ответил Седой.

– А где справка об этом? – осведомился майор.

И повернулся к нам.

– Пацаны, вы сможете быстро сгонять за справкой? Куда вам ехать?

– На улицу Госпитальный Вал, – ответил я, не очень представляя, какую справку может представить Мадлена Людвиговна. Но я видел – ощущал, скорее что майор играет на стороне Седого, а значит, он как-то подскажет нам, что сделать, чтобы нужная справка взяла и появилась.

– Ближний свет! – усмехнулся майор. И задумался. – Вот что! – велел он милиционеру, охранявшему Седого. – Запри этих двух субчиков по разным камерам, а я сам пацанов отвезу, на служебной машине, чтобы быстрее было.

– Меня? В камеру? – подал голос Пучеглазый. Седой промолчал.

– На два часа, – усмехнулся майор. – А потом в другую камеру переедешь, если обвинения подтвердятся. Либо один, либо вместе с этим, – он кивнул на Седого, – если справки не окажется. Поехали, пацаны!

– Куда поехали? – взвился Пучеглазый. – Вы заодно с ними, я вижу! Но вам это даром не пройдет! Погон лишишься, как минимум!

Кажется, Пучеглазый начинал обретать прежнюю наглость.