Текст книги "Нож великого летчика"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Ну и ну! – выдохнул Юрка. – Ребята, кажется, мы нарвались!

– Нарвались, точно, – кивнул Димка. – Я на завтрашнюю встречу без кастета не пойду. И ещё ножик прихвачу – тот, самодельный, о котором я вам говорил. И вам советую вооружиться.

Я подумал о том, что может ждать нас завтра на Гороховом поле, и мне стало не по себе. Вряд ли даже кастеты и ножики нам сильно помогут, думал я, с ними нам может быть только хуже. Но как-то вооружиться все равно будет надо, факт... Собрав все силы, чтобы говорить спокойно, я сказал.

– Ну, ладно. Все это будет завтра. А сейчас нам надо доставить Гиза к Мадлене Людвиговне. Она, небось, с ума сходит, потому что семь часов уже прошло!

И мы направились к Госпитальной улице, с глубоким унынием думая о том, как нам быть завтра, чтобы вызволить драгоценный нож. Мы понимали, что нарвались на такое "толковище", из которого вряд ли унесем ноги, и "первой кровью" здесь не обойдется. Но отступать нам было некуда.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЯВЛЕНИЕ ПРИНЦА

Вплоть до самой квартиры Мадлены Людвиговны мы молчали. Открыв нам дверь, она ахнула:

– Мальчики, в каком вы виде!.. И Гиз... мон дью, что с ним?

– Этот тип его лупасил, – стал сбивчиво объяснять я. – Он вообще не хотел его вам возвращать, он хотел продать его завтра на Птичке. Но ничего, он сильно по нему не попал, мы успели, поэтому надо только йодом смазать, и все заживет...

– А вы... Что с вами?! – воскликнула Шарлотта Евгеньевна.

– Да это тоже все ничего, – ответил я, раз уж взял на себя обязанность отвечать за всех. – Вот только нож этот тип не вернул, сказал, что успел убрать нож в какое-то другое место. Но завтра обещал принести.

– Да Бог с ним, с ножом! – воскликнула Мадлена Людвиговна, подхватывая Гиза на руки. – Главное, что вы все живы и здоровы!..

– Ой! – воскликнула Шарлотта Евгеньевна, перенося все внимание на меня. – А это у тебя что?

Я, несколько растеряно, ощупал свое лицо и обнаружил, что от лба до скулы по нему тянется здоровенная ссадина. Я сам не мог припомнить, где я её получил: то ли, когда ломился в дверь сарайчика, то ли, когда бросился на этого типа, спасая Гиза. В горячке, просто внимания не обратил, что где-то крепко приложился, понимаете?

– Да это так... – пробормотал я. – Где-то врезался...

– В этого типа он врезался! – горячо вмешался Юрка. – Когда увидел, что тот собаку бьет смертным боем, чтобы она была послушной. И ведь отбил Гиза, как видите!

– Мальчики мои! – ахнула Мадлена Людвиговна. – Да вы герои! Настоящие три мушкетера! Нет, даже больше – Сид, Роланд и Франциск I!

– Да ну... – смущенно пробормотал я.

– Все ваши раны надо немедленно обработать, – в один голос сурово заявили Мадлена Людвиговна и Шарлотта Евгеньевна.

И вот нас с Гизом взяли в оборот, Гиз сидел у себя на коврике, я – на табуретке, и мы оба взвизгивали и кряхтели, когда нас обильно мазали йодом. Чтобы успокоить нас и заговорить нам зубы, Мадлена Людвиговна рассказывала, нанизывая слова с такой энергией, что мы и возгласа вставить не могли:

– Это было после войны, когда стали показывать много зарубежных фильмов, трофейные фильмы и фильмы по обмену, понимаете? И вот тогда показывали чудесный французский фильм, как раз про тот Париж, который я помню – "Дети райка". Сорок шестой это был год или сорок седьмой, дай Бог памяти. Это любовная история нескольких знаменитых актеров, в которую вмешивается и профессиональный убийца, потому что решает им помочь. Такая трогательная история, а про неё писали, что её снимали в годы оккупации, чуть ли не подпольно, потому что она получалась настоящим призывом к Сопротивлению – никакой политики, но такая прекрасная показана Франция, которую отняли оккупанты, со всеми грехами, вроде этой любви и этого убийцы, который чуть ли не в высшее общество вхож, но все равно прекрасная, и такая легкомысленная, мы ведь тоже были легкомысленными, и даже очень, иначе разве мы бы поехали в эту страну, впрочем, Россия тогда казалась оплотом всех оплотов, это было такое колоссальное государство, с самыми лучшими заводами, с большой армией и с императором во главе, а эти заводы все производили и производили, и у тех русских, которые приезжали в Париж, всегда было много золота, и русский балет очень славился, я ещё помню разговоры о скандале перед самой войной, когда весь балет плясал в этих, в кубистских костюмах, сама-то я в балет не ходила, нам, воспитанницам, запрещали, но об этом скандале было во всех газетах и он был у всех на слуху, вроде бы, эти костюмы делал Пикассо, который потом стал таким знаменитым, но я этого все равно не могу понять, как и всю эту живопись, которую сейчас выставляют в музеях, я так и люблю пейзажи с мельницами, потому что мельниц в моей юности было ещё очень много... Да, а когда в сорок шестом – или в сорок седьмом? – году мы пошли на "Дети райка", это было в кинотеатре "Художественный", там была эстрада, на которой перед сеансами играл оркестр и пела певица, и мы взяли по бокалу шампанского по коммерческим ценам – генерал платил мне хорошо, и я могла себе это позволить – и мы медленно попивали шампанское, пузырьки быстро-быстро бежали в золотистой жидкости, на вкус оно было точно такое, как то, которое я попробовала впервые в жизни – за Реймсом, когда мне было семнадцать лет, в одном маленьком городке, куда мы свернули после экскурсии по виноградникам Шампани и где остались переночевать, потому что в Париж вернуться не успевали, такая славная была маленькая гостиница, где всех нас разместили, и я знала, что лягу спать, поэтому без боязни выпила шампанского, и у меня голова закружилась... Так вот, мы потихоньку пили коммерческое шампанское, а оркестр играл, и певица пела:

 
Ночь коротка,
Спять облака,
И лежит у меня
На погоне
Незнакомая ваша
Рука...
 

А рядом с эстрадой пристроился старик... Как же его назвать? «Художник-силуэтчик», наверно. Перед ним лежала стопка листов черной бумаги, и он за десять копеек – или за рубль? после стольких денежных реформ цены в голове путаются, что когда было – вырезал ваш силуэт, вам надо было только несколько секунд посидеть неподвижно, а он очень легко вел ножницами, рисуя ими совсем как карандашом, и сам он был весь в черном, и он наклеивал силуэты на плотную белую бумагу, вроде ватмана, и отдавал вам, а мне было так весело, что, вот, мы пьем шампанское, и оркестр играет, и певица поет, и мы будем смотреть французский фильм про Париж – про тот Париж, который мы знаем и помним – и я спросила этого старика, нельзя ли вырезать не только мою голову и бюст, но и руку с бокалом шампанского, и он сказал, что, конечно, можно, только это будет стоить чуть подороже, и я согласился, и он вырезал... Я так и сохранила этот силуэт, вот найду и покажу его вам, когда йод подсохнет...

Так она рассказывала, перескакивая с одного на другое, а я, улучив момент, спросил:

– Кстати, а как фамилия того генерала, у которого вы воспитывали сына?

– Клементьев, – ответила она. – А что?

– Да ничего, – ответил я. – просто интересно.

В общем, наши боевые раны обработали, ещё раз угостили нас чаем, и мы отправились домой. Мы немного спешили – ведь было уже около половины девятого.

– Только теперь не отпускайте Гиза с поводка, – предупредил я, уходя. – А то мало ли что. Вряд ли этот тип рискнет ещё раз его похитить, и вряд ли Гиз теперь за ним пойдет, но береженого Бог бережет, сами знаете...

– Уж мы за этим проследим! – сказала Шарлотта Евгеньевна, опережая Мадлену Людвиговну.

– Ребята, этот нож мы должны вернуть хоть кровь из носу! – сказал Димка, когда мы вышли во двор. – Есть у меня одна догадка...

– У меня тоже есть одна догадка, – сказал я. – Знаете, с кем мы столкнулись?

– Ну? – спросили мои друзья.

– С внуком того самого генерала Клементьева!

– Да брось ты! – ошалело проговорил Юрка, а Димка выразился намного резче:

– Слушай, тебя не пора по-пырому в Кащенку отвезти?

– Да нет, ребят, я не сбрендил! – стал с жаром доказывать я. – Вы послушайте!.. Этот тип, которого мы видели – ему ведь не так много лет, просто он уже, как говорится, в расход выходит. А так, не удивлюсь, если ему всего шестнадцать-семнадцать, при том, что выглядит он на тридцать. Дальше. Внук генерала был последним – до меня, в смысле – кому Мадлена Людвиговна показывала нож и рассказывала о его ценности. Она говорила о нем, как о маленьком мальчике, он и остался для неё маленьким мальчиком, но ведь это было семь лет назад! Мы сами не сообразили, что за семь лет мальчик должен вырасти! Допустим ему тогда было лет девять-десять... ну, может, одиннадцать. Сколько получается ему сейчас?

– От шестнадцати до восемнадцати, – пробормотал Димка, а Юрка молча кивнул.

– Пошли дальше. Мадлена Людвиговна упомянула, что мальчик глядел букой, такой был угрюмый бутуз. Похоже по характеру на типа, с которым мы столкнулись? Но и это не главное! А главное вот что. Ограда могилы этого восемнадцатилетнего парня, которого друзья поминали водкой, и скамья участка Смирновых, выкрашены точно такой же краской – и, судя по всему, в одно и то же время! Очень похоже на то, что друзья этого парня его поминали и красили ограду, а тут Смирновы были на кладбище и попросили их: вы, мол, лавочку у нас не покрасите, если краска останется, а мы вам доплатим? Те согласились, и мазанули лавочку, и этот тип запомнил, что лавочка участка Смирновых – это очень укромное место! То есть, получается, опять-таки, он из тех, кому семнадцать-восемнадцать лет – иначе бы что ему делать в компании друзей этого помершего парня?

– Кстати, как зовут этого помершего парня, ты не запомнил? – спросил Юрка.

– Запомнил, – сказал я. – Савраскин Макар Анатольевич. А что?

– Надо бы у Седого спросить, – сказал Юрка. – Он всю округу знает. Если он подтвердит, что внук генерала Клементьева стал отпетой шпаной, и что этот внук дружил с Макаром Савраскиным, который не так давно окочурился – то, значит, ты прав. Ему резко не хватало денег на выпивку и гулянки – и он вспомнил про нож гувернантки его отца. Про нож, который стоит очень дорого. А заодно решил и собаку на Птичке загнать – чего церемониться?

– Седой сейчас должен быть или на стройке, или на школьном стадионе, сказал Димка. – Давайте его сразу и найдем. Чего на завтра откладывать? Завтра у нас других дел будет полно.

Мы с этим согласились, и отправились искать Седого. Нашли мы его не на стройке и не на школьном стадионе, а за стадионом, где он сидел на полуразвалившейся скамье и аккуратно раскуривал папиросу. Уже наступали сумерки, и огонек папиросы – крепкого кубинского горлодера без фильтра, в те времена вся Москва была завалена кубинским табаком, и ещё египетский встречался (сигареты "Нефертити", которых никто сейчас не помнит, а тогда они многим нравились) – высвечивался будто один из отблесков дымно-розового заката над Москвой.

– Ну? – спросил Седой, когда мы остановились перед ним в нерешительности. – Не телитесь, выкладывайте, чего надо. Про марки спросить хотите?

– Нет, Седой, не про марки, – проговорил Димка. – Хотели спросить, ты не знаешь, как погиб такой Макар Савраскин?

– Нормально погиб, – буркнул Седой. – В машинном отделении лифта его током ударило, когда он раскурочить что-то там пытался... А что?

– Да вот, хотели узнать, не было ли среди его друзей парня, который внук генерала Клементьева... – проговорил я.

– Клим? – Седой вскинул голову. – То есть, вообще-то его Пашкой зовут, но все кличут его Климом. Есть такой. А что? – опять повторил он.

– Да нет, ничего... – проговорил я. – Просто узнать хотели...

Мы сделали движение, чтобы уйти, но Седой с неожиданной резкостью сказал:

– Стоп на месте! Начали – так договаривайте. Чего вы с Климом не поделили?

– Он... – я сглотнул. – Он одну вещь украл... Точнее, две вещи, но одну мы заставили его сегодня вернуть...

– Вернуть? – Седой прищурился. – Заставили? Что-то вы больно целенькие, только у тебя морда покарябана.

– Ну да, мы с ним сцепились немножко, но... – начал Димка.

– Сцепились? Немножко? – Седой напрягся, потом потянулся, расправляя плечи. – Пацаны, вы в своем уме?

– А что? – это теперь Юрка спросил.

– Да то, что вижу вас непокалеченными. Это же недоумок, и без всяких тормозов. Ему на перо вас поднять – раз плюнуть.

– Он и хотел, – сказал Димка. – Но нас трое было, а Ленька стальным прутом вооружился, и даже огрел его разок. Он больше не рискнул сунуться.

– Ты его огрел? – Седой смотрел на меня как-то странно.

– Ну да... – сказал я.

– Ох, пацаны!.. – Седой встал, затянулся в последний раз и в сердцах выбросил окурок куда-то вдаль. – Вы хоть понимаете, с кем связались? По нему давно тюряга плачет, он полный дебил, по три года в каждом классе сидел, сейчас второй год в седьмом классе тужится... Он вон в той школе учится, – Седой показал рукой в сторону, где далеко за нашим кварталом встречались Бакунинская и Большая Почтовая. – То есть, не учится, потому что на уроках не бывает. Учителя от него стонут и ждут не дождутся, когда дотянут его до восьмого класса, чтобы можно было выпихнуть его в ПТУ. Если бы не дед – герой войны, он бы уже десять раз мотал срок в колонии. Говорят, дед его отмазывает до поры до времени, но сам так зол на него, что велел ему не появляться у него перед глазами... Он же с настоящей бандой связан, мелких таких шпаненков, которые самые опасные, а его друзья-приятели постарше уже все через срока прошли. Кое-кто и сейчас сидит. Улавливаете?

– Улавливаем... – потеряно пробормотали мы.

– Так что теперь ходите только вместе, по людным улицам, и никуда не суйтесь, ясно? – сказал Седой. – Полгода должно пройти, не меньше, чтобы он про вас позабыл и перестал искать. А увидите его – сразу бегите на другую сторону улицы, а ещё лучше, прячьтесь, если есть, куда спрятаться. Стальной прут вам не всегда вовремя подвернется, а его финка всегда при нем.

– Не получится нам прятаться, – хмуро сказал Юрка. – Мы на завтра с ним встречу назначили.

– Встречу? – у Седого дрогнули губы, словно он собирался то ли рассмеяться, то ли выругаться.

– Ну да, – объяснил Димка. – Мы с ним должны встретиться, чтобы он вернул нам вторую украденную вещь.

– И где вы должны встретиться? – полюбопытствовал Седой.

– На пустыре за Гороховым полем, – ответил я.

Седой присвистнул.

– Ценная вещь? – спросил он.

– Очень, – ответил я. – Нож. Мало того, что сам нож обалденный закачаешься, главное, что он когда-то принадлежал самому Сент-Экзюпери. Любой коллекционер за такой нож удавится.

Седой стоял, расставив ноги, и рассматривал нас, словно мы были редкими экземплярами в каком-то музее. Потом он вытащил помятую белую пачку, вытащил оттуда очередную кубинскую горлодерину и стал медленно катать её в пальцах.

– Ну и влипли вы, пацаны, – сказал он. – Выкладывайте все, до конца.

Мы замялись.

– Ну? – грозно сказал Седой.

– Значит, так... – рассказывать взялся я, ведь именно с меня началась вся история. Я рассказывал, а мои друзья иногда меня дополняли и поправляли. Седой слушал, нахмурясь, не издавая ни звука.

– Охренеть можно, – сказал он, когда мы закончили рассказ. От чего можно охренеть – от того, что по Москве блуждает нож Сент-Экзюпери или от нашей глупости, он не уточнил. – В общем, так. Есть разные варианты. Первый – мы топаем с самого утра к его папаше или к его деду, Клима призывают на расправу перед предками и заставляют его вернуть вам нож. Но этот вариант не очень хорош, потому что он вам это припомнит и на вас отыграется. А надо сделать так, чтобы он от вас отлез и пальцем вас потом не вздумал тронуть. Да, заварили вы кашу, чтоб вас... Ладно. Завтра в десять на этом месте. Вы ведь школу собираетесь прогуливать, ради этой встречи?

– Собираемся, – подтвердили мы.

– Чтоб были здесь, ясно? Вот еще, не хватало мне забот, только таких кретинов, как вы, от ножа отмазывать... – с досадой проговорил он. – И без меня на Гороховое поле не идите ни в коем случае, ясно?

– Ясно, – пробормотали мы.

– Вот и хорошо, что ясно. А теперь разбегайтесь по домам. Будете меня слушать – все будет тип-топ. Мне самому интересно на этот охрененный нож поглядеть.

И, не сказав больше ни слова, он пошел прочь – легким пружинистым шагом, и в каждом его шаге ощущалась такая сила, которая может горы своротить, не то, что справиться с каким-то Климом.

– Послушайте, а он ведь и в самом деле похож сейчас на принца, – тихо проговорил Юрка, глядя ему вслед. – Недаром ему эту кликуху дали.

– Не даром, – согласились мы с Димкой. А мне прямо воочию увиделся сверкающий огнем меч, висящий у пояса Седого. Он шел так, как будто этот меч действительно был при нем и как будто он в любой момент был готов его выхватить.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЧЕРЕЗ ПЕРВЫЙ БАРЬЕР КО ВТОРОМУ

Утром мы честно вышли в школу, с ранцами и в форме, но, не доходя до школы, свернули за гаражи, к набережной. До десяти было почти два часа, и это время нам предстояло как-то проболтаться. Димка был рассеянным, лицо бледное, глаза красные: вчера, перед тем, как идти домой, он заскочил к Юрке и взял у него большой том Сент-Экзюпери, почитать. Судя по его виду, он читал чуть ли не всю ночь, и не выспался, а по его задумчивому и отрешенному выражению можно было предположить, что это чтение навеяло на него какие-то важные мысли. Но этими мыслями он пока не хотел с нами делиться, додумывая их про себя – так сказать, тщательно пережевывая и основательно пробуя на вкус.

– Ты чего такой смурной? – поинтересовался Юрка.

Димка только головой покачал.

– Я все думал... В общем, ребята, нам позарез надо вернуть этот нож.

– Это мы уже слышали, – сказал я. – Ты можешь объяснить толком, до чего ты дотумкал?

Димка решился. Наклонившись к нам, он сказал, понизив голос до шепота:

– Дело в том, что... В общем, я открыл... В общем, в "Маленьком принце" все – правда!

Мы с Юркой переглянулись. У Димки периодически ехали мозги, когда он увлекался самыми неожиданными идеями – и, надо полагать, это был тот случай!

– Что – правда? – спросил я. – Что Маленький Принц путешествовал с планеты на планету с перелетными птицами? Или что на астероидах могут жить Пьяницы, Короли, Банкиры, Фонарщики и так далее? Или...

– Да нет! – перебил меня Димка. – Я имею в виду, что и это тоже правда, но в другом смысле. Это – зашифрованная правда!

– То есть, под видом встречи с Маленьким Принцем Сент-Экзюпери описал какие-то события, которые были на самом деле? И которые, по сути, похожи на всю эту историю? – спросил Юрка.

– Приблизительно так, – сказал Димка.

Он открыл ранец и вытащил Юркин том Сент-Экзюпери, который, оказывается, был у него с собой.

– Вот, смотрите, – сказал он, открывая книгу на одной из закладок (закладки он сделал из промокашки, разорвав её на полоски.) – "...Вопреки всем ожиданиям, мне удалось исправить самолет!" Он пишет об этом как о чуде, но ничего больше не пишет, не пишет, как именно и что он исправил! Но мы-то знаем, что он исправил аварию при помощи ножа! Так почему он ничего не написал о ноже?

– Не к месту было, – сказал я.

– Скажешь тоже, "не к месту"! – фыркнул Димка. – Этот нож – сам по себе такая волшебная штука, что написать о нем в сказке было бы только к месту! Выходит, он умолчал о ноже намеренно – но зачем? Пошли дальше. Сент-Экзюпери написал "Маленького принца" незадолго до смерти. Что происходит с Маленьким Принцем? Он, вроде бы, исчезает в пустыне погибает, укушенный змеей – а на самом деле он возвращается на свою планету, и змея помогает ему в этом! Ее укус приносит ему не смерть, а возможность лететь дальше, домой, только для всех это остается тайной! А что потом происходит с самим Сент-Экзюпери? Он отправляется в боевой вылет – и исчезает над Альпами, и все, естественно, считают его погибшим, когда он не возвращается на базу, но тайна его смерти так и осталась нераскрытой, и до сих пор люди бьются, ищут документы и свидетелей, пытаясь её разгадать! И ещё одно – для Сент-Экзюпери это был последний боевой вылет, после этого его должны были минимум на полгода снять с полетов, потому что он уже отлетал все мыслимые и немыслимые нормы, положенные военным летчикам. То есть – он бы больше не летал в бой, потому что война явно шла к концу и через полгода точно закончилась бы! То есть, если он хотел исчезнуть – для него это была самая-пресамая последняя возможность, другой бы не представилось!

– Ты что хочешь сказать? – недоверчиво спросил Юрка. – Что Сент-Экзюпери не погиб, а где-то спрятался, чтобы жить под другим именем, втайне от всех?

– Вполне возможно! – сказал Димка. – Главное, что я хочу сказать: что в Маленьком Принце, который якобы погиб, а на самом деле остался жив, Сент-Экзюпери написал самого себя! И то, что он ни словечком не упомянул о ноже, очень показательно. Он намекнул, что существует тайна, и не стал писать про нож, потому что нож эту тайну открывает!

– Так нож-то он подарил Мадлене Людвиговне задолго до войны, напомнил я.

– Правильно! И на это в "Маленьком принце" тоже есть намек. Смотрите! Он пишет: "И вот прошло уже шесть лет..." Если вычесть шесть лет от времени, когда был написан "Маленький принц", то получится, что приблизительно в это время Сент-Экзюпери и был в Союзе и встречался с Мадленой Людвиговной и другими французскими гувернантками, о которых написал свой очерк! Кстати, не мешало бы попросить Мадлену Людвиговну и Шарлотту Евгеньевну перевести нам этот очерк слово в слово.

– Не мешало бы, – согласился Юрка. – Но вообще ты, по-моему, перегнул. Мало ли что можно найти в книге? Так что угодно можно доказать!

– Вот погодите, вернем нож – тогда убедитесь, что я прав, – сказал Димка.

– Кстати, нам пора потихоньку двигаться, – сказал я. Уже полдесятого, и лучше мы чуть-чуть подождем Седого, чем он нас будет ждать.

С этим все согласились, и мы отправились на место встречи. По пути у меня не шли из головы Димкины безумные предположения: а вдруг в них все-таки что-то есть?

Мы не прождали и пяти минут, как появился Седой. Убедившись, что мы на месте, он коротко кивнул нам и сказал:

– Пошли.

Он шел легкой небрежной походкой, насвистывая по пути, а мы семенили за ним. Надо сказать, что теперь, когда встреча с Климом и его кодлой шпаны (что он приведет свою кодлу, можно было не сомневаться) сделалась непосредственной и близкой реальностью, мы (то есть, я, во всяком случае не берусь говорить за других, но, наверно, и Димка с Юркой испытывали то же самое) почувствовали себя не очень хорошо: возникла дурная тяжесть в ногах, и приходилось прилагать усилие, чтобы сдвинуть каждую ногу, вдруг ставшую свинцовой, и сердце бешено колотилось, и во рту пересохло... Нет, не то, что мы сомневались в способности Седого одолеть все и вытащить нас из любой передряги, но все равно было страшно. Однако мы должны были спасти нож – и я, стиснув зубы, перебарывал свой страх.

А Седой, будто нарочно, безмятежно насвистывал:

 
И с ними
Лет двадцать
Кто мог потягаться,
Как школьнику драться
С отборной шпаной?
 

И, подмигнув нам, пропел дальше:

 
Но вот недавно
Их козырь главный
Уже не козырь,
А так – пустяк!
И их оружьем
Их бьют не хуже
И бьют к тому же
На скоростях!
 

Допев эту песенку Высоцкого, он засвистал «Серую юбку»:

 
Когда в море горит бирюза,
Опасайся шального поступка,
У неё голубые глаза
И английская серая юбка...
 

– Чего приуныли, пацаны? – бросил он. – Уж влезли в это дело, так держитесь.

И, словно бы перестав обращать внимание на нас, стал опять глазеть по сторонам, положив руки в карманы и приминая тротуар своей небрежной походочкой.

Пару раз он ещё останавливался поболтать о пустяках со встречными приятелями, которые поглядывали на нас с любопытством, явно гадая, какие такие дела связывают нас с Седым, но напрямую вопросов не задавали, и к Гороховому полю мы подошли где-то без десяти одиннадцать.

А на нужном пустыре оказались без пяти. Клим уже был там – и, естественно, не один. С ним была компания мелкой шпаны, пацанов приблизительно нашего возраста или чуть постарше – штук семь этаких юных шакаленков. Клим верховодил ими – и, вроде бы, делал это с большим удовольствием. Увидев нас, он встал и с глумливой улыбочкой пошел нам навстречу. Но тут заметил Седого рядом с нами – и замер. Замерли и все его волчата.

– Седой, ты? – спросил он. – Вали отсюда, тут тебе делать нечего.

– Ошибаешься, – сказал Седой. – У меня тут свой интерес имеется. Давай отойдем, потолкуем.

– Не нарывайся, Седой, – сказал Клим. – Я бы знал, что ты за этими ребятами – я бы не эту мелкотню привел, а и Рябого, и Шпингаля, и ещё кое-кого. Тебя бы здесь закопали, и никто бы никогда не нашел!

Седой словно бы пропустил эту угрозу мимо ушей. Да эта угроза ведь сама по себе говорила: Клим признает, что без дополнительной помощи ему с Седым не справиться, даже всю эту свору мелкой шпаны на него выпустив, и готов идти на попятный.

– Давай поговорим, – спокойно повторил Седой. – Просто поговорим, так, чтобы все они нас не слышали. Чтобы у тебя потом неприятностей не было.

– Неприятностей?! – расхохотался Клим. Но были в его смехе дребезжащие нотки, которые показывали: он начал поджимать хвост.

– Угу, – кивнул Седой. – Ты сам не представляешь, во что влип. Давай, отойдем в сторонку.

И пошел к дальнему краю пустыря, не оглядываясь и не сомневаясь, что Клим потащится за ним следом. И Клим потащился.

Не доходя до края пустыря, Седой остановился, повернулся и заговорил с Климом. Нам было видно, что позы у обоих достаточно напряженные – у Клима, в первую очередь, но и заметно было, что Седой старается вести беседу в довольно дружелюбном тоне, стараясь вложить в голову этому придурку какие-то важные мысли, а не запугивая его.

Пока они говорили, семеро шпаненков приблизились к нам.

– Ты гляди, двое джинсовых! – сказал один из них.

– Сейчас Клим с Седым договорится, джинсы с них снимем, в трусах домой побегут! – загоготал другой.

– И ранцы у них классные, тоже пригодятся, – заметил третий.

У меня и у Юрки были роскошные чешские ранцы – из крупнозернистой грубой кожи, на медных заклепках. У Димки ранец был похуже, но тоже из натуральной кожи.

Эта сволочь потихоньку брала нас в кольцо. Один из них протянул руку и пощупал материал Юркиных джинсов. Юрка отпихнул его руку, и тот тут же вскинул кулак:

– Ты!.. Борзый!.. Урою!..

Седой вдруг повернул голову и гаркнул:

– Эй, вы! Отойти друг от друга на двадцать метров и не приближаться!

Шпаненки заколебались, выжидая, что скажет Клим. Клим еле заметно кивнул им – таким кивком, как будто он по собственной воле велит оставить нас в покое, а не подчиняясь Седому – и вся шобла нехотя отошла от нас.

Седой и Клим разговаривали ещё минут десять, и эти десять минут мы ждали в таком напряжении, что мускулы начало спазмами сводить, и в животе будто кто-то все кишки в тугой узел завязывал. Потом Седой кивнул Климу, будто благодаря его, и неспешно направился к нам. Проходя мимо нас, он не стал притормаживать, а лишь коротко бросил:

– Пошли.

Мы заспешили вслед за ним, переводя дух с таким облегчением, как никогда в жизни. Ничего сказано не было, но ведь и без всяких слов мы понимали – без Седого нас бы сейчас измордовали так, что мы бы, как говорится, полгода кровью харкали.

– Здорово ты их... – сказал Димка, когда прошло, наверно, минут десять, и мы были уже далеко.

– Да, пустяки, – буркнул Седой. – Вот сейчас задача потрудней будет.

– Какая? – спросили мы.

– Нож отобрать.

– Так нож не у него? – спросил я.

– Разумеется, нет. Вы ж видели, он мне ничего не отдавал. Но он сказал мне, у кого нож.

– У кого-то, кто покруче Клима и всей этой мелкой шпаны? – обеспокоено спросил Димка.

– Вот именно, – Седой хмыкнул и вытащил на ходу мятую пачку своей кубинской отравы. – Так что это была только службишка, служба впереди. Так ведь в сказках говорится?

– Кто же это? – вырвалось у меня.

– Узнаете... Хотя, думаю, вам бы лучше не ездить со мной, а разбежаться по домам.

– Ни за что! – с горячим возмущением воскликнули мы. Хотя на душе у нас опять стало тягостно и нехорошо: что же это за люди, с которыми сам Седой опасается связываться?

А он привел нас к метро, и ещё спросил, есть ли у нас пятаки на проезд. Пятак у каждого нашелся, и мы проехали до Библиотеки Ленина – то есть, до "Арбатской", а на "Библиотеку Ленина" мы сделали пересадку. Мы несколько раз пытались выяснить у Седого, куда мы едем, но он отмалчивался.

В итоге, мы сошли на станции "Ленинские горы", под стеклянным куполом над Москвой-рекой, и два выхода с этой станции вели на два берега реки. В общем, над нами было пространство стекла, в которое светило небо, а под нами – широченная асфальтовая платформа над водой. Я никогда не видел ничего подобного. От нас, если пройти не до "Курской" или "Бауманской", а до "Пролетарки", и поехать в сторону "Кузьминок", был участок пути, где метро проходило над землей. Но одно дело – просто над землей, а другое дело – просторная станция над рекой, с обеих сторон которой пути уходили в туннели.

Седой быстро сориентировался и повел нас к нужному выходу. Мы вышли на Ленинские горы и пошли по утоптанной дорожке между зеленых холмов над Москвой-рекой и над приречными прогулочными аллеями, с их лавочками и красивыми оградами. По мере того, как мы шли, народу становилось все больше, народ оживленно переговаривался, рассматривал что-то, передаваемое из рук в руки.

К нам подскочил мальчишка с ищущими глазами – приблизительно нашего возраста, ну, может, чуть постарше.

– Жвачка не нужна? – быстро спросил он, протягивая упаковку мятной жевательной резинки.

– Сколько? – на ходу прищурился Седой.

– Пять рублей пачка, – и торопливо добавил. – Но можно отдельными пластинками, по рублю пластинка.

Мы, что называется, "тихо прибалдели". Пять рублей! Да это ж больше двух недель школьных обедов!

Но Седой не смутился.

– Возьму, пожалуй, – сказал он, доставая пять рублевых бумажек. Кстати, – осведомился он, когда парень вручил ему жвачку, – ты Пучеглазого, случайно, не видел?

– Кого-кого? – недопонял парень.

– Пучеглазого. Неужели не знаешь, кто это такой?

Парень моргнул, задумался.

– Погоди... – проговорил он наконец. – Это такой толстомордый, с пузом? Ну, и глаза навыкате, все точно...

Седой небрежно кивнул. Парень поглядел на него с каким-то новым уважением.

– Вообще-то... Вообще-то он так не вертится, как другие. Ты вон у того спроси, у Кривого, они ж с Пучеглазым по одному и тому же товару спецы. Он, наверно, знает, появился Пучеглазый или ещё нет. А если появился, то в каком пивняке с покупателем переговоры ведет.

– Угу, – кивнул Седой и направился в сторону того, кого парень назвал Кривым. Мы пошли за ним, несколько оробело оглядываясь вокруг и держась метрах в двух позади: мы так поняли, Седому надо пока действовать самостоятельно, чтобы мы не висели на нем лишним грузом.