Текст книги "Анабиоз"

Автор книги: Алексей Гравицкий

Соавторы: Сергей Палий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Не боись, едрить меня под хвост, – успокоил Женя, забирая опустошенную стопку у кривоносого. – Растут вон там, на склоне – видать, семян из супермаркета нанесло сто лет назад. Дикие, но вполне съедобные. Максимум, понос прошибет.

– Вы как спирт разбавляли? – постепенно отходя от горлодера, спросил я.

– Как все, – пожал плечами Женя, – на глазок.

– А я предлагал хотя бы мензурки у студентов выменять, – ворчливо вставил Алексей. – Так нет же. Тут все сами себе профессора. Тут все во всём разбираются.

Первый обжигающий вал сошел на нет. Тепло растеклось от груди к конечностям, на голодный желудок моментально шибануло в мозги. Захотелось накатить еще немного, чтобы окончательно смыть с души гадкую накипь последних дней.

Я дожевал огурец и протянул руки к мангалу. Пальцы приятно закололо от жара. Внутреннее тепло должно жить в гармонии с внешним.

Хотелось забыть о кошмаре, обступившем со всех сторон и без спросу ворвавшемся в жизнь. Хотелось поговорить с этими людьми, чтобы не потерять мимолетное ощущение легкости. Хотелось встать, запрокинуть голову к ночному небу…

Я крепко зажмурился, до радужных пятен. Поморгал.

– Круто прихлобучило, – констатировал Женя, хлопнув меня по коленке. Сказал, как похвалил.

– Что, правда, целая цистерна? – поинтересовался я, кивая себе за плечо.

– Шысят четыре тонны, – ответил вместо Жени Пасечник. – Есть все-таки бог на свете. Есть.

Алексей страдальчески закатил глаза и поправил:

– Пятьдесят, пятьдесят тонн. Заладил со своими «шысят четыре». И откуда только взял?

– Шысят четыре тонны, – повторил Пасечник, игнорируя мелкого. – Нам с врачами на всю жизнь бы хватило. Не медицинский, конечно, но пить можно.

– Тьфу ты! – Алексей в сердцах шарахнул стопкой по столику. – Угораздило же рядом с этим клоуном проснуться.

Пасечник снова его проигнорировал, стал перебирать струны и напевать что-то себе под нос.

– Проснулись удачно, – подхватил тему Женя, разливая по второй. – Правда, жмуриков много вокруг было. Пришлось сплавить. Пути-то вон как затопило. Течения нет, но глубина приличная. Столкнули трупаки в воду и отогнали палками туда, под мост. Жалко они все уже пустышки были, костяшки – даже рыбе на корм не хватит…

Меня передернуло. Румяная рыба на прутьях больше не выглядела аппетитной.

– Ну-ну, не все так плохо, – оптимистично сказал Женя, протягивая наполненную кружку. – Жмурики сплавились, мы остались. Хорошо же сидим, едрить меня под хвост.

– Ага, просто чудесно, – буркнул Алексей. – Еще пару таких коматозных вечеров и можно будет оставаться тут навсегда. Всё, – решительно заявил он, беря стопку, – уйду утром.

– Куда уйдешь-то? – равнодушно спросил Женя. Тут же сам ответил: – Некуда тебе идти. Семьи нет, сам говорил. Ну, доберешься домой, сядешь там и что?

– И то, – мрачно огрызнулся Алексей.

– Вот и всё, – кивнул Женя. – Пей.

Алексей набычился, но стопарь замахнул. Вернул тару на столик. Движения его оставались точными, но взгляд уже порядочно осоловел. Правильно, на такую массу тела и пары бутылок пива может хватить, а тут спирт в чудовищной пропорции, да вдобавок – уже не первый день.

Я заранее достал из рюкзака сухари, минералку и, не нюхая, опрокинул в себя пойло. На этот раз Женя налил больше, и пришлось пить в два глотка. В горле заклокотало. Я поперхнулся, сплюнул, тонкие струйки неприятно потекли из уголков губ по подбородку и шее.

Прокашлявшись, я запил водой из бутылки и победно выдохнул.

– Низкая культура пития, – заключил Женя. – Ничего, это поначалу. Третья легче пойдет.

Пасечник перестал тренькать, насторожился.

– Ходят, пчел пугают, – обронил он.

– Началось… – закатил глаза Алексей.

– Тихо ты, – поднял руку Женя. – Кажись, и впрямь кто-то идет. – Он встал и крикнул в темноту: – А ну стой! Стрелять буду!

Сквозь хмельной шум в голове я только теперь услышал, как со стороны цистерны приближается хлюпанье. Повернулся и постарался рассмотреть хоть что-нибудь.

Хлюпанье стихло.

– Здравствуйте, – донеслось снизу.

– А, это ты, – расслабился Женя, возвращаясь на матрас.

Я снова попробовал разглядеть, кто там пришлепал, но на фоне матовой пленки воды угадывался лишь худосочный силуэт.

– Как у вас дела? – спросил он.

– Залезай, отец, – пропустив вопрос мимо ушей, позвал Женя.

– Я не полезу, – ровным тоном сказали из-за борта платформы. – Не могли бы вы одолжить немного спирта?

– Иди и сам налей, – злобно посоветовал Алексей. – Что, руки оторвало и крантик отвинтить не можешь?

– Хорошо, – сказал силуэт, не двигаясь с места.

Осмелев, я взял спиртовку и, рискуя сверзиться в воду, перегнулся через бортик. Ночной визитер не шелохнулся, и мне, наконец, удалось его рассмотреть.

Высокий, худощавый, в обшарпанном пальто и обернутом вокруг шеи шарфе. С хвостом черных засаленных волос. Глаз не различить за бликующими линзами очков, на лице вежливая улыбка. В руке – эмалированное ведро.

– Здравствуйте, – сказал визитер, не переставая улыбаться.

– Здравствуйте, – в тон ему ответил я.

– Вы здесь новенький, – безошибочно определил он. – Моя фамилия Серебрянский. Я организовал студенческую ячейку. Мы проводим перепись выживших и хотим начать восстанавливать документы, удостоверяющие личность. Не хотите присоединиться?

– Не хочу, – искренне признался я.

– Зря…

– Пошел на хрен со своими документами! – Вопль Пасечника взорвал ночь, заставив меня вздрогнуть. Лампа мотнулась в руке и едва не полетела в воду. – Ща встану и в рог дам!

Студент Серебрянский развернулся и молча ухлюпал в темноту, громыхая пустым ведром. У меня так и отпечатался в памяти его образ: вежливая улыбка, равнодушный басок, дурацкий шарф, пальто не по сезону и бликующие очки, скрывающие взгляд.

Я вернулся к мангалу, поставил спиртовку на стол. Спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Кто он?

– Студент местный, – отозвался Женя.

– Задрал со своими документами, – все еще кипятясь, сказал Пасечник. Взял термос и отпил прямо из него, будто там был компот, а не горлодерка. У меня аж скулы свело от такого зрелища. Пасечник вытер губы рукавом и резюмировал: – Вот кого надо в дурку-то упаковывать.

– Тут общага недалеко, – объяснил Женя. – Этот… Здравствуйте… набрал там команду из юристов юных или бухгалтеров, фиг знает, я в них не разбираюсь, и решил, что надо сделать учет населения. И документы новые всем наштамповать.

– Это же… – Я поискал слово, чувствуя, как язык перестает слушаться, а мысли скачут веселой чехардой. Хмель все уверенней заволакивал сознание. – Это же ведь неплохо. В сущности.

– Понимаешь ли, в чем дело, – включил свой менторский тон Алексей, и ко мне мгновенно вернулось желание двинуть ему в челюсть, – с одной стороны, вроде бы неплохо. Хоть какая-то упочаред… – Алексей насупился, поджал губы и со второй попытки выговорил: – Упорядоченность. А с другой – это, фактически, новое гнездо бюрократии.

– Он первым приперся, когда мы у цистерны обосновались, – сказал Женя, доставая из-за матраса второй термос, точную копию первого. Я сначала даже решил, что в глазах двоится. – Сразу предложил товарооборот наладить. Мы ему спирт и всякое полезное барахло, что из супермаркета натаскали, а эта их ячейка взамен – рыболовные снасти, прибамбасы всякие вроде спиртовок, гитару вон этому приволокли…

– Погоди-и-и… – перебил Пасечник, но опять не нашелся, как продолжить и, посопев, добил остатки из первого термоса.

Я зажмурился и тоже выпил. В руку опять ткнулся холодный огурец, и я с удовольствием захрустел. Легкий шум в голове сменился протяжным низким звоном, словно где-то далеко ударили в колокол, а тысячи усилителей разнесли звук по всей округе.

– О, комендантский час, – отметил Женя.

– А я думал, это у меня в б-башке… комендантский час, – сказал я.

Сравнение показалось ужасно смешным, и я расхохотался над собственными словами. Загыгыкал и Пасечник.

Алексей покачал головой. Женя тоже не поддержал шутку, подчеркнуто серьезно разъяснил, хотя никто его не просил об этом:

– Это в Донском. Там какая-то банда окопалась. Говорят, монастырь в настоящую крепость превратили. Посреди ночи в колокол бьют, а потом – утром. Комендантский час. Всех, кто сквозь стену идет – в расход.

Мне все еще было смешно про комендантский час в башке, но в сознание уже плавно въезжала новая мысль, вытесняя остальные. Я перестал хихикать и сел ровно. Сфокусировался на пунцовой роже Жени. Уточнил:

– Скв-возь к-какую стену? Монастырскую?

– Какую монастырскую, – опешил он. – Стена света там. Ты чего, не знаешь?

Несколько секунд я соображал, чувствуя, как остатки мимолетного восторга растворяются в ночи, а на их место пытается вползти тягучий, животный ужас.

– Не знаю, – наконец выдавил я.

Перед глазами закружились обрывки странного видения, которое проступило через пелену дождя позапрошлым вечером, когда я прогнал Ольгу с девчонкой от слетевшего с тормозов Бориса. Золотистое свечение, стеной уходящее в самое небо. Неясные силуэты людей по ту сторону… Откуда я мог это знать?

– Во дает, – хмыкнул Алексей и удостоил меня взглядом. – Ты где очнулся-то, клоун?

– Сам клоун, – вяло огрызнулся я. – У Внуково я очнулся.

Алексей присвистнул. Кажется, мне удалось его удивить.

– Некисло. А как тебя сюда-то занесло? – поинтересовался он.

– Ветром попутным, – грубо ответил я. – Про стену лучше расскажи.

– Понимаешь ли, в чем дело… – начал Алексей, но я предупреждающе вскинул руку. Он воззрился на меня и уточнил: – Чего?

– Одному мне хочется стукнуть его за эту фразу? – спросил я, напряженно сопя.

– Не-а, – мотнул головой Пасечник. – Мне тоже. И давно.

Женя лишь неопределенно пожал плечами. Алексей непонимающе оглядел нас и поджал губы. После секундного размышления спросил:

– Так мне рассказывать или нет?

– Рассказывай, – сказал я, чувствуя, как вспышка необоснованной агрессии проходит.

Алексей осуждающе поглядел на меня косящими от пьянки глазами.

– Понимаешь ли… – Он осекся. Посопел. – Дурдом… Ладно. В общем, стена. Непрерывная, бьет прямо из земли. Если издалека смотреть, почти не заметно. Но чем ближе, тем ярче кажется. Вплотную я не подходил, но, говорят, если рядом стоять – слепит.

– Что это такое? – спросил я.

– Вот бы знать, – ответил Алексей, разглядывая ополовиненную стопку. Голос его сделался неожиданно спокойным. – Думаю, это как-то связано с тем свечением, которое на коже было после пробуждения. Или это только меня глючило?

– Я тоже видел, – признался я, невольно посмотрев на руки.

– Зверье за треть века не пожрало, – начал загибать пальцы Алексей. – Мы не померзли, не состарились, даже щетина и ногти почти не отросли. Тех, кто не умер естественной смертью, словно бы что-то законсервировало, верно?

– Верно, – опять согласился я, стараясь не впустить внутрь липкий страх, пробивающий спиртовой барьер. – На анабиоз похоже.

Алексей кивнул, сказал:

– Животные не заснули. Значит, критерием… э-эм… отсева был разум. Так?

Он посмотрел мне прямо в глаза. В этот момент мелкий казался абсолютно трезвым и вовсе не выглядел задохликом, как поначалу.

– Так, – тихо ответил я, понимая, что сдерживать подступающий страх все труднее.

– Когда пустили коллайдер, что-то там у них переклинило… – продолжил Алексей, но я его перебил.

– Коллайдер?

– Слушай, ты в своем Внуково газет, что ли, не читал? – раздраженно уточнил он. – Впрочем, вы все вообще темные, за наукой не следите… В тот день, в шестнадцатом году, запускали на предельную мощность новый коллайдер. Видать, когда там рычаг на полную выкрутили, тогда и шарахнуло. Может, частицу какую хитрую получили, может, крошечную черную дыру в разгоночном туннеле, может, поле какое – хрен его знает. Вот и появилась эта стена.

– А в Сколково? – нахмурился я.

– Что в Сколково? – не понял Алексей.

– Ну, там же вроде тоже… стена, – растерялся я, вспоминая рассказ мужичка в гипермаркете.

– О как. – Во взгляде Алексея мелькнул интерес. Он допил стопку, быстро проглотил кусок рыбы. – Значит, не одна такая хреновина возникла. Занятно, занятно. А что там, в Сколково?

– Мужичка одного видел, – поделился я. – Утверждал, что его этим светом ударило… И птицы задом наперед летали. Чушь, наверно…

– Еще неизвестно, чушь или не чушь, – задумчиво изрек Женя. – Говорят, там с физикой нелады. Какие-то законы бытия, что ли, нарушены, едрить меня под хвост. Это свечение – вроде как граница между слоями реальности.

– Занавес, а за ним какая-то дрянь аномальная, – добавил Алексей.

– Так студент один говорил из ячейки этого Серебрянского, – подтвердил Женя. – Он вроде как ходил на ту сторону, к донским, а потом вернулся. Перепуганный, заикался даже сначала. Там, говорит, не так, как здесь, всё. Может, и брешет, конечно, едрить меня под хвост. Бандиты ему по куполу дали, вот и заговаривается… Ну-ка, тару сюда. Обновлю.

Я машинально протянул кружку. Попытался сосредоточиться, но мысли непослушно разъехались. Значит, это из-за коллайдера… И такая штука не одна… И свечение под кожей, когда очнулся… Оно наверняка связано с этой стеной…

Кружка вернулась в руку, изрядно потяжелев. Мы чокнулись, выпили.

Глотку уже почти не жгло, закусывать не хотелось.

– И сколько ведь времени прошло, – проговорил Алексей, словно подцепляя какой-то обрывок неоконченного разговора. – Я тут прикинул… Если вырубило не только Москву, а вообще… ну, всех… то на Земле произошли глобальные изменения. Многие обжитые районы заболотило, а то и вовсе затопило, береговые линии поменялись. Возможно, – он поднял палец, – даже климат кое-где стал другим.

Мне тоже захотелось что-нибудь рассказать, а лучше – похвалиться. К примеру, как запросто определил по спилу дерева, сколько времени люди провалялись в отключке.

А что, это идея.

Я открыл было рот, но понял, что членораздельно выговорить все то, что так стройно пронеслось в мыслях, не получится.

Женя разлил еще по одной и извлек третий термос. Или это уже четвертый? У него там под матрасом что, термосный склад?..

Мы выпили.

Пасечник задвинул что-то эпохальное про ульи и начал наигрывать какую-то знакомую мелодию. Гитарный перебор слился с шумом в голове, и они зазвучали в унисон. Ночь закружилась ярким хороводом вспыхнувших и сорвавшихся с бескрайнего неба звезд…

Я дернулся и резко открыл глаза.

Светало.

В глотке стоял ком, язык прилип к небу, в нос и пищевод словно насыпали колючек.

Хотел сесть, но получилось только повернуться с одного бока на другой. Затекшая левая рука отказалась повиноваться и осталась лежать плетью на матрасе. От резкого движения картинка поплыла, и огонек спиртовки весело запрыгал на фоне ржавого вагонного борта.

Промокшие ноги замерзли, но холод ощущался как-то приглушенно, не напрягал. Напрягало то, что в висках пульсировала боль, и в голове не было ни единой ясной мысли.

– На, а то сдохнешь, – донесся до сознания голос Жени, и в правой ладони возникла прохладная кружка. – Только нюхать не вздумай.

Я стиснул зубы, чувствуя, что сводит скулы. Кое-как приподнял голову и выпустил из легких весь воздух. Одним глотком осушил кружку. Спирт смел колючки из пищевода и провалился в желудок. Замер, решая, остаться или красиво вернуться?

– Воды дай, – просипел я, отпуская кружку. Звякнуло.

В ладонь ткнулась баклажка. Трясущейся рукой я донес ее до рта и жадно припал к горлышку. Минералка оказалась теплой и безвкусной, но в тот момент мне было до фонаря.

– Нормально, отец? – спросил Женя из-за спины.

– Более-менее, – прошептал я, чувствуя, как онемевшую руку начинает покалывать, а спирт устраивается в желудке поудобней, отказавшись от варианта «красиво вернуться». – Голова трещит.

– Минут через десять еще накатишь. Ну ты дал жару, едрить меня под хвост.

– Да ладно? – Я усмехнулся и закашлялся. Сплюнул. – Не помню почти ничего.

– Научил Пасечника играть этот, как его… битбокс. И танцевал. Чуть за борт не навернулся раза три.

– Битбокс? – уточнил я. – Круто. С трудом представляю, что это такое, честно говоря.

– Зато ночью ты это отлично представлял, – сказал Женя. – Был раскован и непредвзят.

Я засопел, прислушиваясь к ощущениям. Убийственная боль перестала пульсировать в висках, в разы уменьшилась и сместилась к затылку. Затаилась. Сознание накрывала та редкая звонкая эйфория, которая граничит с тревогой.

– Эй, – позвал я хмурого Пасечника, – хорош грустить. Спой чего-нибудь. Подушевней, а.

Тот медленно поднял на меня расфокусированный взгляд. Мужик был пьян в дрова. В таком состоянии не то что петь, говорить трудно.

– Не, ты не в форме, – решительно сказал я. – Дай-ка сюда гитару, сам…

– Я те дам, сам. – Пасечник глубоко вдохнул, шумно выдохнул и очень внятно для его состояния произнес: – Башка не варит, пальцы помнят.

– Ну валяй, раз помнят, – подбодрил я. – Пой.

Пасечник еще раз посмотрел на меня исподлобья и запел, аккомпанируя себе ритмичным боем. Голос у него оказался неожиданно сильный, глубокий, и практически трезвый.

Пальцы действительно что-то помнили. Даже, наверное, не помнили… Они будто выхватывали ноты из другого измерения…

Dust is on the highway,

Traffic lane markings are pale,

I crossed the threshold

And found the animal’s trail…

Mess is in my visions,

Your phantom – beyond sparkling wall,

I made an incision

And got in the derelict hall…

There’re cracks on the asphalt,

Trembling hands are covered by grime,

I found myself in

The amber hoarfrost of time…

The moon scar is in heaven,

The golden wormholes are on my way,

I’ve gone in tomorrow,

You stay in unlucky today.

Hear the scream,

See the beam,

Rasp off the ice from my heart,

Let it beat watt by watt.

Wake up!

Your time has come,

Shining curtain is just edge of the morning.

Rays of

The sun are so warm,

Look around and you’ll see: life is born again…

But something happened,

Something is wrong,

I can’t understand,

Why stasis goes on.

Your heart is still quiet,

Your eyes are still closed…

After Anabioz.

Он замолчал так же резко, как начал.

Оборвал песню, и все.

Он-то замолчал… Но последнее слово, изрезанное острыми гранями финального аккорда, еще звучало. Странно звучало, пронзительно, надрывно и как-то… неприкаянно. Это слово будто бы застряло между уже отпустившим его исполнителем и еще не принявшим миром. Будто зависло над вагоном, водной гладью, скользкими от росы склонами, серыми в предрассветной мгле домами и пустыми дворами. Над тихонько шелестящими на ветру деревьями. Над неподвижными машинами и растрескавшимися дорогами.

Оно могло в любой момент упасть или рвануть ввысь.

– Понял? – проговорил Пасечник. Совсем другим голосом, пьяным и насмешливым. Словно это не он только что пел, а другой человек. На другом языке. Выхватив частицу музыки из другого мира. – Пальцы-то, ё-моё, помнят…

Слово упало.

Я молча налил в кружку из термоса и выпил, понимая: зря, лишняя… Но в тот миг мне было плевать. Мимолетная эйфория растворилась в этой бледной утренней мгле без следа. На душе стало погано и мерзко.

Проснулся Алексей. Обвел всех тяжелым мутным взглядом, зябко поежился. Плотнее закутался в безразмерную клеенчатую куртку. Буркнул:

– Лучше б не просыпался. Ни сейчас, ни вообще… Дайте, что ли, горло промочить.

– Ты утром уйти хотел, – напомнил Женя, распутывая «бороду» на закидушке. – Утро. Энтузиазм прошел?

– Понимаешь ли, в чем дело, – вставая и дотягиваясь до очередного термоса, пробормотал Алексей, – я вот сейчас уйду, а вы сопьетесь и помрете. Я, конечно, порядочная сволочь, но…

– Погоди-и-и, – перебил кривоносый, кося глазами и все дальше ускользая из реальности в свой волшебный мир с пасекой.

– Не-е, – качнул головой Алексей. – Я такой грех на душу не возьму.

– Погоди-и…

Я слушал их пустую болтовню и понимал: нужно идти. В памяти вспыхивали и гасли осколки вчерашнего разговора про коллайдер, стену света, необъяснимые вещи, которые творятся за ней.

Да, пьянка на время отодвинула насущные проблемы, но теперь все вернулось, навалилось с новой силой…

Как там Эля? Дома ли? Если дома, что она ест? Где берет воду? Ведь уже прошло три дня! Дома нет ни воды, ни еды. Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.

Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.

Штормило беспощадно.

– Э, отец, ты куда? – забеспокоился Женя.

Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.

Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.

Женя встал. Хлопнул по плечу.

– Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.

– Не хочу! – резко скидывая его руку, выдохнул я.

– Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?

Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!

Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально – упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.

Оружие?

К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.

Мутило просто чудовищно, но мысль, что Эля там одна, а вокруг дикий, обезумевший мир придавала сил и заставляла двигаться. Я подошел к борту вагона, взялся рукой за приваренную лестницу. Главное, не свалиться.

– Тебе в центр, что ль? – спросил Алексей, так и не поднявшись с матраса. – Так ты б лучше по берегу и через мост. Первый завален, но чуть дальше, через второй, есть проход. Потратишь лишние полчаса, зато сухим останешься.

– Пошел ты со своими советами, – обронил я, не узнавая собственного голоса, сквозь хмельную вату в ушах. – Сиди тут… как сидел.

– Да мне-то что, – обиделся мелкий. – Я-то завтра утром уйду.

– Никуда ты не уйдешь, – зло усмехнулся я. – Кому врешь-то?

– Понимаешь ли, в чем дело…

Я не стал дослушивать очередные доводы. Пусть чешет языком. Плевать.

Перекинул ногу и уперся в ступеньку. Крепче взялся за борт. Перенес вес, едва не упал. Выровнялся.

– Спиртом несет, – откладывая гитару, взволновался Пасечник.

– Дык, конечно, несет, едрить меня под хвост, – отозвался Женя. – Было б удивительно, если б не несло.

– Не, это не от нас. – Пасечник встал сначала на карачки, а потом на ноги. Повел кривым носом, снова становясь похожим на вменяемого человека. – Из воды пахнет.

Женя подошел к борту и, упершись ладонями, нагнулся.

– Точно, разит, – распрямляясь, констатировал он. – Цистерна прохудиться не могла?

Я уже начал осторожно спускаться по лестнице, но после этих слов замер.

С Пасечником что-то произошло, и я даже не сразу понял, что именно. Сначала из взгляда ушла пьяная муть. Потом пальцы на руках хрустнули, сжались в кулаки. Лицо побагровело, сравнявшись по тону с рожей Жени.

– Она не прохудилась, – зверея, прошипел он. – Это Серебрянский…

– Что Серебрянский? – не понял Женя. Было видно, что поведение Пасечника его всерьез обеспокоило. – Отец, что Серебрянский-то?

– Вечером спирт сливал и кран не закрыл. – В голос Пасечника добавились истерические нотки. Он, не глядя, взял со столика так и не потушенную лампу и шагнул к борту. Выдавил: – Шысят четыре тонны.

– Пятьдесят, вообще-то… – начал Алексей, но осекся.

– Э, э, отец! – Женя двинулся в сторону вставшего, как монумент, Пасечника. – Ну, не кипятись, сейчас пойдем и закроем крантик. Чего завелся?

– Стоп. В рог дам, – тихо сказал тот, таращась на водную гладь с решимостью одержимого. Женя остановился. – Когда улей разоряют, выжившие пчелы мстят.

– Кому? – закатил глаза Алексей, приподнимаясь с матраса. Видимо, его тоже напрягла ситуация. – Кому ты мстить собрался, шмель?

– Всем, – выдохнул Пасечник.

Я уже догадывался, что сейчас произойдет. Вокруг – насыщенный водно-спиртовой раствор. Если этот упырь бросит туда лампу с горящим фитилем – полыхнет все. За ночь полцистерны, поди, вылилось.

Ждать больше нельзя…

Я разжал пальцы и прыгнул.

Брызги разлетелись во все стороны.

Приземлился неудачно. Устоять на ногах не получилось. Меня повело, и я плюхнулся в воду, хлебнув сразу носом и ртом. От убийственного спиртового привкуса едва не вырвало.

Отхаркиваясь и мотая головой, кое-как сумел подняться. Ботинки почти полностью ушли в вязкое дно.

Пасечник так и стоял памятником с занесенной рукой, в которой подрагивал язычок пламени.

Оглядываясь, я выдрал одну ногу, затем вторую. И почапал к противоположному берегу. Намокшая одежда тянула вниз, каждый шаг давался с трудом, каждый метр приходилось буквально выгрызать у этой равнодушной водной глади. Очень хотелось перейти на бег, но остатки здравого смысла не позволяли этого сделать. Бежать нельзя. Снова упаду и потеряю драгоценные секунды.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем, я услышал сзади громкий хлопок.

Этот кретин все-таки бросил спиртовку!

Тело рефлекторно рванулось вперед, подальше от вспыхнувшей воды.

Следующее мгновение растянулось, словно резиновое. Мышцы напрягались и расслаблялись, работали, качали энергию, воздух врывался в легкие и обжигал их, глаза застилала серая пелена.

«Вот сейчас, – билось в голове, – вот, вот сейчас загорюсь…»

Сообразить, что не загорелся, удалось только, когда выбрался на берег и вскарабкался по скользкому склону. Но окончательного понимания, что повезло, еще не было.

Оскальзываясь и падая в грязь, я добежал до полуразрушенной будки обходчиков и только здесь притормозил, чтобы отдышаться. Облокотился на осыпающуюся под ладонью штукатурку. Обернулся.

В светлеющей утренней мгле полыхающее пятно вокруг цистерны и вагона-платформы выглядело инфернально. Синеватые всполохи плясали на воде, прыгая на полузатопленные колеса, рессоры, сцепы. Нижняя часть цистерны тоже горела. Пятно неторопливо расползалось, кое-где от него отделялись призрачные островки пламени.

Троица уже покинула свое пристанище. Мужики размахивали руками на противоположном берегу, о чем-то споря.

«Шысят четыре тонны», – всплыло в памяти.

Гори, нечаянная радость алкоголиков, гори.

Я сплюнул и отвернулся. На скорую руку отжал шмотки и пошел прочь от затопленных путей. Прямо через заросли, не разбирая дороги, понимая, что ломиться напрямки опасно. Но тревога уже полностью вступила в свои права и прочно засела мерзлым комом в груди.

Слева, между ветвями, мелькнула гофрированная жесть. Ангар? Забор? Может быть.

Опять заросли, заросли…

Я уже не шел, я бежал трусцой, лишь иногда переходя на шаг, чтобы не выдохнуться окончательно.

Наверное, это глупо торопиться, когда уже прошло три дня, и могло случиться все, что угодно. Наверное. Но я не мог ничего с собой поделать. Страх за единственного оставшегося у меня близкого человека гнал вперед.

Вылетев из надоевших зарослей на дорогу, я споткнулся о бордюр и чуть не врезался в стоявший посреди проезжей части пикап. В последний момент успел затормозить.

Я обошел машину, перебрался через спутанные провода, сорванные с фонарных столбов упавшим неподалеку деревом, и потрусил дальше, вдоль пятиэтажки.

Возле одного из подъездов стояла компания – человек пять. Когда поравнялся с ними, один из подростков окликнул меня, но я не стал останавливаться. Либо помощи начнут просить, либо прибьют и оберут.

В спину ударилось обидное проклятие, но за мной никто не погнался.

Добежав до конца дома, я огляделся и узнал место. Дальше – автомойка и кафе на Третьем транспортном. Мы тут однажды с Борисом останавливались и пили кофе, пока его «аудюху» мыли.

Как же давно это было! Тогда, все было проще – не так, как теперь. Или так?..

А, не важно. Сейчас главное – добраться до Арбата и найти Элю. Перейду кольцо, двину до Шаболовки, а там уже и до центра не далеко.

Скорее! Столько времени потеряно…

Я снова побежал. Ритмично замелькали носки ботинок. Пришлось поднять голову, чтобы не смотреть на это мельтешение – и без того тошнит.

Тропинка, по которой я двигался к мойке и Третьему транспортному, сильно заросла. С обеих сторон над ней нависал высокий кустарник, образуя сумрачную галерею. Асфальт растрескался, через него пробивалась трава, там и тут чернели земляные кочки, поросшие подорожником.

С диким мрррявом из-под ног метнулся кошак, заставив вздрогнуть и шарахнуться в сторону. Зверь прошелестел по кустам и стрелой взлетел на дерево. Следом моментально вскочил еще один.

– Брысь! – запоздало рявкнул я, чтобы хоть как-то разрядиться.

Коты отозвались шипением. Дикие какие-то.

Я побежал дальше. Конца тропинки все еще не было видно. То ли с местом обознался, то ли из-за этих вездесущих зарослей казалось, что расстояния совсем другие…

На Третье кольцо я выскочил так неожиданно, что в первый момент едва не ослеп от золотистого свечения, разрезавшего автостраду пополам, по разделительной полосе. Полупрозрачная янтарная пелена подрагивала метрах в двадцати от меня. На самом деле она была не очень яркая, просто после полумрака затененной тропинки даже этот мягкий свет сильно ударил по глазам.

Сердце заухало с бешеной скоростью. В голове пронесся калейдоскоп картинок. Да, именно такой я и видел в своих странных грезах эту призрачную стену: беспрепятственно пробивающую землю и уходящую в самое небо, отрешенную, мерцающую, чужеродную.

С одной стороны, эта желтоватая пелена совершенно не вписывалась в окружающий пейзаж. Ее словно бы наклеили, как лишний слой кальки на уже готовую аппликацию. Но с другой…

Я моргнул.

Посмотрел на необыкновенное свечение неуловимо изменившимся взглядом.

И золотистая стена предстала абсолютно иной. Теплой и гостеприимной. Такой органичной, так уверенно бегущей тонкой линией по Третьему кольцу, что казалось, будто она всегда тут была, а дорогу потом построили по какому-то недоразумению…

Я посмотрел по сторонам: никакого движения, только бесконечные остовы машин. Тихо.

Попробовать обойти? Я пристально вгляделся вдаль, где стена бледнела и растворялась в утреннем тумане. Нереально. Судя по всему, эта штуковина тянется на многие километры.

Придется идти сквозь пелену. Что там говорил Женя? По ту сторону нелады с физикой?

Вот и проверим.

Я дождался, пока сердце угомонится, несколько раз глубоко вдохнул и двинулся вперед. Обогнув прогнивший скелет легковушки. Свечение усилилось.

Я остановился.

Может, показалось? Да нет, стена действительно стала ярче, потеряла прозрачность. Теперь почти не было видно пейзажа и предметов на той стороне. Алексей вроде бы упоминал о чем-то таком… Издалека – прозрачная, вблизи – ослепить может.