Текст книги "Чужак из ниоткуда 3 (СИ)"

Автор книги: Алексей Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Здесь, на Таганке, тоже творилось волшебство. Только гораздо более мощное. Оно захватывало зрителей властно, беспощадно, мгновенно и уже не отпускало до самого конца – до бешеных оваций, криков «браво!» и букетов цветов.

После спектакля, в фойе, нас с Таней остановил Валерий Золотухин, который не был задействован в спектакле.

– Ребята, вы торопитесь? – осведомился он улыбнулся так, как умел улыбаться только он.

– Ой, – сказала Таня. – Вы… вы правда Валерий Золотухин?

– Нет, – подмигнул ей актёр. – Я просто его играю сегодня. Похоже?

– Очень, – засмеялась Таня.

– Серёжа, – обратился ко мне Золотухин. – Там Володя тебя зовёт. И Юрий Петрович тоже. Они бы сами подошли, но, ты же понимаешь… – он выразительно повёл глазами на поклонниц, которые уже стояли неподалёку с блокнотиками и ручками наготове.

– Хорошо, – сказал я. – Где они?

– На втором этаже, в кабинете Юрия Петровича. Идёмте, я провожу.

– Товарищ Золотухин, автограф, пожалуйста… – самая отважная из девиц шагнула вперёд, протягивая блокнот и ручку.

– Подождите минут десять-пятнадцать, хорошо? – обаятельно улыбнулся актёр и повёл нас наверх.

Стены кабинета художественного руководителя и главного режиссёра Театра на Таганке Юрия Петровича Любимова были расписаны шутливыми стихами, пожеланиями и всяческими автографами. На полу – ковёр. Письменный стол, к которому придвинут ещё один прямоугольный столик буквой «Т», на котором стояло железное ведро, куда, как в корзину, были натыканы букеты с цветами.

Вдоль стен – полукресла с подлокотниками.

Пианино.

Хозяин кабинета – за письменным столом, заваленным бумагами.

Рядом, опершись задом о пианино со скрещёнными на груди руками – Высоцкий. Всё в том же чёрном свитере и джинсах, в которых играл Гамлета. В полукресле, закинув ногу за ногу, – Алла Демидова.

– Привёл, Юрий Петрович! – провозгласил Золотухин.

– Вижу, вижу, – раскатился из-за стола бархатистый голос Любимова. – Проходите, молодые люди, присаживайтесь.

Высоцкий оторвался от пианино, шагнул навстречу, протянул руку.

– Тебя Сергей зовут? Спасибо тебе, Серёга, выручил. Как это у тебя получилось?

Рукопожатие у него было крепким, искренним.

– Здравствуйте, Владимир Семёнович, – пролепетала Таня.

– Привет, – Высоцкий улыбнулся, пожал руку Тане, усадил нас рядом с Аллой Демидовой, уселся сам. Напротив, тоже в полукресле, устроился Золотухин.

Любимов поднялся, вышел из-за стола, прошёлся по кабинету, театрально заложив руки за спину. Остановился, посмотрел на меня.

– Серёжа, не знаю, кто вы, но на моих глазах вы совершили чудо. Самое настоящее.

– Рад был помочь, – сказал я. – Но это не чудо, поверьте.

– Для нас – чудо, – отрезал Любимов. Мы были в шаге от катастрофы, а вы нас спасли. Можете совершить ещё одно? Если получится, вам пожизненно обеспечены билеты в наш театр. На любой спектакль.

[1] Стихотворение Евгения Евтушенко, написанное в 1965 году.

[2] Повесть Василия Аксёнова, опубликованная в «Юности» в марте 1968 года.

[3] Стихотворение «Гамлет» Бориса Пастернака.

Глава девятая
Чудеса на Таганке (продолжение). МВТУ им. Баумана. Сильные мира сего

Я покосился на Высоцкого. Тот едва заметно вздохнул и отвёл глаза.

В дверь коротко и громко постучали.

– Занят! – рявкнул Любимов.

Дверь отворилась, вошёл мужчина средних лет в костюме и галстуке.

– А, Коля, – сказал Любимов. – Заходи, Коля. Вот, изволь видеть, твой протеже актёр Высоцкий опять напился и едва не сорвал спектакль. Если бы с неба не упал этот юноша, – он показал на меня, – всё бы закончилось очень плохо. Говорил уже, повторю тебе – этот юноша нас спас.

Мужчина подошёл, протянул руку. Я встал.

– Николай Лукьянович [1], – представился он. – Директор этого творческого бардака.

– Сергей Ермолов. Можно просто Серёжа.

– А по отчеству?

– Мне четырнадцать лет, Николай Лукьянович, какое отчество.

– Сколько⁈ – изумлённо переспросил Любимов.

Алла Демидова даже наклонилась вперёд, чтобы через Высоцкого заинтересованно посмотреть на меня.

– Но по паспорту – шестнадцать, – сказал я.

– Какая интересная история, – заметил Высоцкий. – Прибавил себе два года?

– Не я, Комитет госбезопасности. Иначе меня было не вытащить из США.

– А что ты делал в США? – спросила Демидова.

– Работал в бродячем цирке. Есть такой – Circus Smirkus. Не слышали?

Николай Лукьянович отрицательно покачал головой.

– Час от часу не легче, – пробормотал Любимов.

Высоцкий и Золотухин расхохотались.

– Кем работал? – поинтересовался Высоцкий.

– Артистом. Выступал на сцене с номером.

– Каким?

– Стрелял. Свечи гасил, в карты попадал – из «двоек» «тройки» делал. В таком роде.

– Юный ковбой?

– Разрешите представиться, – я поднялся поклонился и, подражая голосу Мэттью Раймонда, провозгласил. – Лучший стрелок старой доброй Англии Джимми Хокинс по кличке Юнга! Когда-то с помощью своей необыкновенной меткости он добыл сокровища кровожадного пирата Флинта на далёком острове, а теперь продемонстрирует своё искусство нам!

– «Остров сокровищ»! – воскликнула Алла Демидова. – Неожиданный образ. И как, был успех?

– Не жаловался.

– Так мы в некотором роде коллеги? – осведомился Золотухин, забавно приподнимая брови.

– Погоди, – сказал Высоцкий. – Как ты в Штатах оказался? Ты американец?

– Русский. Более того – советский. Меня ЦРУ выкрало, чтобы узнать кое-что важное. Случилось это в апреле месяце в городе Мары – областном центре Туркменской ССР. Но я сбежал, примкнул к цирку и… Товарищи, это длинная история, давайте как-нибудь в следующий раз. К тому же, я не всё могу рассказывать. Подписку давал.

– Чувствую себя на страницах авантюрного романа, – сообщила Демидова.

– А вы ещё спрашиваете, за что мы любим театр, – сказал Николай Лукьянович.

– Я не спрашиваю, – сказал Любимов. – Я знаю. Театр – это мы, а себя нужно любить. Иначе ничего не получится.

– Разве не ближнего своего? – неожиданно подала голос Таня.

– Да. Но как самого себя, – парировал Любимов. – Как интересно, советская молодёжь цитирует Евангелие. Неплохо, неплохо. Но мы отвлеклись. Речь шла о чуде. Серёжа, думаю, вы с вашими разнообразными талантами уже догадались, какое чудо я имею в виду.

– Думаю, да, – сказал я и посмотрел на Высоцкого. – Владимир, вы как? Вам нужно чудо?

– Я могу бросить в любой момент, – сказал Высоцкий преувеличенно нейтральным голосом.

– И этот момент настал! – торжественно провозгласил Любимов.

Высоцкий едва заметно поморщился.

– Товарищи, – сказал я. – Вы можете оставить нас с Владимиром Семёновичем наедине минут на двадцать-двадцать пять? Иначе ничего не получится.

– Однако, – пророкотал Любимов. – Меня выгоняют из собственного кабинета?

– Пошли, Юра – Николай Лукьянович взял Любимова под локоть. – Пошли, не будем мешать. Дело интимное. Алла, Валера, и вы, девушка, – за мной.

Все вышли, дверь закрылась.

– Значит, так, – сказал я. – Как всегда, есть новость плохая и хорошая. Плохая заключается в том, что вы, Володя, больны. Эта болезнь называется алкоголизм. Ещё одна плохая новость – алкоголизм практически не лечится.

– Ты разве врач? – насупился Высоцкий.

– Нет, я волшебник. Тебе чудо нужно, или так и будешь загибаться на глазах у всех, кто тебя любит? – я намеренно перешёл на «ты».

– Что ты предлагаешь?

– Предлагаю хорошую новость. Я могу сделать так, что ты не будешь пить… ну, скажем, год.

– А что будет через год?

– Сам решишь. Перед тобой откроются три пути. Или будешь контролировать потребление спиртного самостоятельно, или бросишь пить навсегда, или погибнешь.

– Погибну?

– Ага, от водки. «Но нет, никто не гибнет зря. Так лучше, чем от водки или простуд» – процитировал я его песню. Так вот, ты не альпинист, не космонавт и не пограничник на острове Даманский [2]. Погибнешь зря, от водки. Как последний подзаборный алкаш. Прости за откровенность, но это правда.

– Я правильно понимаю, что сейчас передо мной только два пути? – спросил Высоцкий.

– Да. Или завязать на год или погибнуть.

– А ты можешь сделать так, чтобы я на всю жизнь завязал?

– Могу. Но оно тебе надо? Такие решения человек должен принимать самостоятельно. В особенности человек твоего уровня одарённости. Свобода, понимаешь?

– Понимаю. Свобода – это важно. Важнее, пожалуй, ничего нет.

– Разве что любовь, – сказал я. – Но мы об этом можем поговорить в другой раз. Принимай решение, Володя. Сейчас.

Высоцкий на несколько мгновений задумался. Я не умею читать мысли, но понимал, о чём он думает. Трудно вырваться из сладких объятий смерти.

– А, где наша не пропадала! -хлопнул он себя по коленям. – Давай, шамань. На год. Что я должен делать?

– Просто сиди спокойно и не напрягайся, – сказал я, усаживаясь напротив и кладя ему руку на лоб. – Это не больно.

После короткого бабьего лета в Москву пришли холодные нудные дожди. Небо обложило плоскими тёмно-серыми тучами, которые висели над городом неделями – так, что казалось, просвет не наступит уже никогда. Впрочем, особенно печалиться об ушедших солнечных днях не приходилось – не до этого было. Практически всё время отнимала работа. Я мотался между Дубной, Москвой и Калининградом, решая десятки технических вопросов, возникающих в ходе создания гравигенераторов и установки их на ракетные системы.

Работа, надо сказать, шла бешеными темпами. Я боялся, что будет гораздо сложнее, но недооценил знания, умения и творческий энтузиазм советских инженеров и рабочих. Окрылённые успехом и открывающимися перед страной и лично ими небывалые перспективы, эти люди готовы были горы свернуть. Да что там готовы – они их и сворачивали в каком-то смысле, предлагая иногда такие решения, до которых я сам в жизни бы не додумался. Это было чертовски интересно и захватывало меня полностью.

Ещё – учёба. Следуя разумному совету Берегового и тщательно изучив имеющиеся предложения, я выбрал Бауманку – Московское высшее техническое училище имени Баумана. Оно действительно лучше всего подходило к тем задачам, которые я перед собой ставил.

Перед тем, как явиться туда лично, взял в ЦК, в отделе науки и учебных заведений, рекомендательное письмо, которое не поленился подписать ещё и у председателя ГКНТ СССР Кириллина Владимира Алексеевича, директора ДПКО «Радуга» Фёдорова Николая Павловича, главного конструктора той же «Радуги» Березняка Александра Яковлевича, а также Героев Советского Союза, лётчиков-космонавтов Берегового Георгия Тимофеевича и Быковского Валерия Фёдоровича. Мог бы ещё, но подумал, что, пожалуй, хватит. Правильно подумал. Потому что в деканате факультета «Специальное машиностроение», куда я принёс документы, письмо и так произвело впечатление.

Секретарь факультета – женщина средних лет в строгом костюме, очках и с непривычно короткой стильной причёской долго вчитывалась в текст письма и разглядывала многочисленные подписи. В какой-то момент мне даже показалось, что она готова вытащить из какого-нибудь ящика стола лупу и продолжить исследование, но обошлось.

– Это что же, – осведомилась она, наконец, указывая на письмо, – действительно подписи всех этих уважаемых товарищей?

– Вы думаете, я их подделал? – спросил я.

– Не хамите, молодой человек! – окатила она меня ледяным взглядом.

– И в мыслях не было, – сказал я. – А подписи, разумеется, самые настоящие. К слову, всех этих людей я знаю лично, по работе.

– По работе… Одну минуту, – он взяла в свои холёные руки мой паспорт, посмотрела на страницу с фотографией, снова посмотрела на меня. Поправила очки на переносице, во взгляде теперь читалось искреннее любопытство.

– Так это что же, – снова повторила она, понизив голос. – Вы тот самый юный гений, который построил в сарае гравигенератор?

– Бинго, – улыбнулся я. – Так что, берёте меня? А то мне ещё много чего построить нужно.

– Думаю, да – улыбнулась она в ответ. – К сожалению, занятия уже вовсю идут, поэтому только на подготовительные курсы. Уверена, в следующем году поступите.

– А в виде исключения не первый курс никак? – спросил я. – Готов сдать все экзамены.

– Сколько вам лет, Серёжа? – спросила она. – Не по паспорту, а на самом деле.

– Четырнадцать, – признался я. – В паспорте два года прибавили, так было нужно.

– Даже не буду спрашивать, кто это сделал. Но поверьте моему богатому опыту. Не торопитесь. Поступайте в следующем году на общих основаниях, а уж потом, если будет такое желание, оканчивайте институт экстерном. К тому же специально для вас собирать приёмную комиссию… – она покачала головой.

Подумав, я согласился. Окунаться с головой в насыщенную студенческую жизнь прямо сейчас, когда организм всё еще активно растёт, а нагрузка на него и так велика, пожалуй, не стоило. В следующем, так в следующем.

При всех этих трудах и заботах нельзя было забывать о слонах по имени Энергия, Информация и Воспитание. А также о здоровье Леонида Ильича Брежнева и некоторых других товарищей, без ключевой роли которых все мои усилия мало бы стоили.

С этим, слава Создателю, всё обстояло более-менее благополучно. Конечно, вернуть молодость генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза я не мог, но избавить его от застарелых болячек – так, чтобы он снова мог полноценно работать и радоваться жизни – получилось. Заодно и жену его, замечательную хлебосольную Викторию Петровну, подлечил.

Сил на это не жалел, понимая, насколько важен для страны и моих целей Леонид Ильич.

Руководитель СССР и один из самых могущественных людей мира не был идеалом (да и откуда взяться идеалу, идеальных людей нет даже на Гараде, как говорил там один мой хороший знакомый, идеал потому и прекрасен, что недостижим), но мы с ним хорошо сработались. Самое главное, Брежнев был добрым человеком. Но не добряком, из которого можно вить верёвки. Когда надо, проявлял удивительную волю, непреклонность и даже жёсткость.

Мне он явно благоволил. А с чего бы не благоволить, если я дал ему ещё лет двадцать полноценной жизни! Настолько полноценной, что как-то после очередного сеанса омолаживания, у нас состоялся следующий разговор:

– Серёжа, скажи мне, как врач…

– Я не врач, Леонид Ильич. Ну честное слово! Ваш врач – Чазов Евгений Иванович.

– Чазов – это Чазов, а ты – это ты, – отрубил Брежнев. – Лечишь, значит, врач. По факту. Поэтому скажи, это нормально, что мне снова начали сниться э… определённые сны?

– Что значит – определённые, Леонид Ильич?

– Ну такие, знаешь, которые молодым снятся обычно. Определённые.

– Эротические, что ли? – догадался я.

– Э… ну… можно и так выразиться.

– Дорогой Леонид Ильич, – сказал я торжественно. – Поздравляю вас! И себя заодно.

– С чем? – Брежнев забавно вздёрнул свои знаменитые брови.

– Вы снова мужчина в самом расцвете сил, как сказал бы Карлсон.

Брежнев рассмеялся:

– Хороший мультфильм.

– Ага, мне тоже нравится.

– Так значит…

– Да, Леонид Ильич. Можете даже меня не спрашивать. Ни меня, ни Чазова. Есть только один человек, которого можете спросить.

– Это ещё кто? – не понял Брежнев.

– Виктория Петровна. Уверен, ваш вопрос её заинтересует.

– Гкхм! – кашлянул Брежнев. – Удивительное дело. Иногда я забываю, что тебе всего четырнадцать.

– Во-первых, уже скоро пятнадцать, а по паспорту и вовсе семнадцать. А во-вторых, я и сам часто об этом забываю. Самое главное, Леонид Ильич, что наши оздоровительные сеансы можно прекращать. Цель достигнута.

Только сейчас, когда на меня свалилась такая масса разнообразных и больших задач, я начал понимать по-настоящему сколь велика ответственность обличённых властью людей. Эта ноша воистину тяжела, не все её выдерживают. Дело тут не только в соблазнах или злоупотреблениях властью. Дело большей частью в талантах, характере и энергии, отпущенных тому или другому человеку. Быть на своём месте – в этом залог успеха. К сожалению, не все и не всегда на этом месте оказываются, из-за чего происходит миллион накладок и тормозится дело. А на тех, кто тянет, нагрузка увеличивается вдвое и втрое. Вот и не выдерживает организм – ломается.

Однако я быстро убедился, что обучить даже небольшое количество талантливых врачей тому, что умею сам – невозможно. Они просто не верили, что взять и зарастить на себе глубокий порез – это довольно просто. Или убрать без лекарств головную-зубную боль. Или снизить давление и сахар в крови. Не говоря уже о том, чтобы помочь сделать это другим. Что касается более серьёзных заболеваний, то здесь и вовсе вырастал психологический барьер толщиной с хорошую крепостную стену. Что делать, медицина – крайне консервативная наука, а такие понятия, как аура или биополе в представлении нормальных врачей относились, скорее, к области шаманства и даже откровенного шарлатанства (что, впрочем, часто одно и то же), и говорить об этом серьёзно серьёзным людям не пристало.

Опять же, с кем говорить? С четырнадцатилетним пацаном, который едва-едва школу закончил? Не смешите нас. Если даже он что-то и умеет, то это, скорее уникальный природный дар. Талант. Научить этому вот так сразу нельзя. В любом случае, прежде чем учить, следует разобраться в природе этого дара. Откуда он взялся? Почему ничего подобного мы не наблюдали раньше? На каких именно возможностях человеческого организма и разума он основывается? Каков механизм проявления этих возможностей? Десятки, сотни вопросов. Нужны серьёзнейшие исследования. Только после этого можно говорить о создании хотя бы относительно приемлемых методик обучения опытного характера и начать их применять на небольшой, тщательно отобранной группе врачей-исследователей. Эксперимент, товарищи! Эксперимент и повторяемость результатов. Без этого науки не бывает. А все ненаучные методы давно нами отвергнуты, как пережиток прошлого. Давайте ещё о всяких бабкиных наговорах-заговорах вспомним и начнём их серьёзно обсуждать. Да что там! Уже вспоминаем! Наш молодой человек прямо говорит, что один из его предков был деревенским колдуном, лечил людей и разговаривал с животными. Вероятно, лечил этими самыми наговорами. Простите, но мы, советские врачи и учёные, стоящие на позициях марксисткой науки, не можем, не имеем права допустить в наших рядах мракобесия и шарлатанства. Слишком дорого это может обойтись здоровью советского народа!

Так или примерно так говорили и думали большинство из тех, кого я собирался научить лечить по-новому.

В общем, здесь у меня возникли практически непреодолимые трудности. Как и со слоном по имени Воспитание. В обоих случаях требовалось положить на это жизнь. Да ещё без гарантированного результата. Особенно это касалось воспитания. Почему? Целых три причины. Во-первых, начинать следовало с детей (или очень молодых людей) – только с их гибкой психикой и свежим взглядом на мир можно было чего-то достичь. Во-вторых, нужны были методики и талант воспитателя. И, если первые худо-бедно я знал, то со вторым дело обстояло худо – не было у меня таланта воспитателя. Наконец, в-третьих, идеология. Коммунистическая идеология, царящая в Советском Союзе, с большим трудом поддавалась даже малейшей коррекции, а ведущие партийные идеологи, стоящие у руля, крайне болезненно реагировали на эти попытки. В частности, товарищ Суслов Михаил Андреевич [3], с которым у меня с самого начала сложились весьма непростые, если не сказать хуже, отношения.

[1] Дупак Николай Лукьянович

[2] вооруженный конфликт между СССР и КНР на острове Даманский произошёл в марте-сентябре 1969 года.

[3] Член Политбюро ЦК КПСС, ведущий идеолог партии.

Глава десятая
Сильные мира сего (продолжение). Взросление

Началось всё с моей докладной записки, в которой я тезисно изложил свои взгляды по поводу воспитания нового человека грядущего коммунистического общества и, не мудрствуя лукаво, положил на стол Брежневу. Леонид Ильич прочитал и передал её Суслову, о чём честно меня предупредил.

Буквально через день, раздался звонок. Я как раз ехал в «Прагу» (нравился мне этот ресторан своей кухней), с намерением пообедать. Я снял трубку:

– Слушаю.

– Здравствуй, – послышался знакомый голос Леонида Ильича, чья дикция за последнее время значительно улучшилась.

– Здравствуйте, Леонид Ильич.

– Ты где?

– На Садовом.

– Жду тебя через пятнадцать минут в Кремле у себя.

– Буду. Что-то случилось?

– Ещё не знаю. Суслов с тобой хочет встретиться. Причём у меня.

– Мне волноваться?

– А ты разве когда-нибудь волнуешься?

– Ещё как, Леонид Ильич. Просто стараюсь не показывать.

– Вот и поглядим на твои старания, – сказал Брежнев и положил трубку.

– Слышал? – спросил я у Василия Ивановича.

Тот молча кивнул.

– Дуй в Кремль. Чувствую, останусь я сегодня без обеда.

Предчувствия меня не обманули.

Когда я вошёл в просторный кремлёвский кабинет Брежнева на третьем этаже Сенатского дворца, Суслов был уже там. До этого мы встречались с Михаилом Андреевичем лишь мельком, и я не успел составить о нём какого-то мнения. Теперь же, по укоренившейся привычке, вгляделся в его ауру и постарался поймать эмоциональную волну.

Ничего хорошего не увидел.

Этот человек был стар и болен. Сходу я определил серьёзные проблемы с сосудами, сахарный диабет второго типа и общую изношенность организма, говоря простыми словами.

Что до эмоциональной волны, то здесь было много всего: недовольство, презрение и даже тщательно сдерживаемая холодная ярость. Плюс железная воля старого коммуниста, вступившего в партию, насколько я знал, ещё в те времена, когда она называлась Российской коммунистической партией большевиков, в год образования Советского Союза. Можно сказать, что на одной воле он и держался. Убери её – и человек развалится. Забавно, к слову, что, признавая большое значение человеческой воли в деле оздоровления организма, советские врачи отказывали ей в прямом воздействии на те или иные органы – нет, мол, механизма. Но мы отвлеклись.

– Здравствуйте, товарищи! – бодро поздоровался я.

– Проходи, садись, – Брежнев кивнул на свободный стул напротив Суслова.

Я сел, посмотрел на Суслова. Холодные серые глаза за стёклами немодных очков, стальная чёлка, каменное, изрезанное морщинами, лицо, на котором выделяются острый нос и скулы. Тонкие сжатые губы.

А ведь этот человек был в молодости красив, подумал я. Ему бы почаще улыбаться…

– Давай, Михаил Андреевич, – сказал Брежнев. – Говори, что хотел.

– Твоё сочинение? – Суслов постучал пальцем по моей докладной записке, лежащей перед ним.

– Моё.

– Лёня, ты это читал?

– Просмотрел. Серёжа поднимает вопросы воспитания подрастающего поколения, поэтому отдал тебе. Так сказать, на экспертизу.

– Хорошо. Тогда слушайте моё экспертное мнение, – голос у Суслова был высокий, резкий. – Эту писульку – по-другому я не могу её назвать – следует спрятать куда подальше и никому больше не показывать. А лучше вообще сжечь все экземпляры, включая черновик, и пепел развеять по ветру. Над Москвой-рекой.

Я почувствовал, как во мне поднимается злость.

Какого чёрта! Я, конечно, не великий гарадский педагог Сейма Ларго, чья теория «глубинного воспитания» в своё время перевернула старый авторитарный подход и даже не советский Антон Макаренко, чья «Педагогическая поэма» произвела на меня большое впечатление. Но инженер-пилот Кемрар Гели был воспитан на Гараде и, смею надеяться, воспитан неплохо. Чему порукой всё гарадское общество, преодолевшее (или почти преодолевшее) те воистину невыносимые социальные проблемы, от которых страдает человечество Земли. Причём любая его часть, включая великий советский народ.

Думаю, всё дело было в обеде. Точнее, в его отсутствии. Голодный человек – злой. Плюс та негативная эмоциональная волна, которая шла от Суслова и которую я очень хорошо ощущал. Наверняка в последующем разговоре сыграли свою роль мой нынешний юный возраст с его разгулом гормонов, а – главное! – и то, что последнее время у меня всё выходило относительно легко. Ну, не считая облома с врачами, но здесь я не особо расстраивался – дело житейское, в конце концов, как говаривал герой нашего с Леонидом Ильичом любимого мультфильма – Карлсон, который живёт на крыше.

А вот воспитание – это было действительно важно. Так мне казалось. Здесь я готов был побороться за свои убеждения.

– Сжечь и развеять пепел недолго, – сказал я как можно сдержаннее. – А поконкретней можно, Михаил Андреевич? Что именно вам так не понравилось?

– Всё. Ну вот, например, читаем с самого начала, – он поправил очки, опустил глаза на бумаги, зачитал. – «Недопустимо превращать коммунистическую идеологию в новую религию. Люди должны не только верить в светлое коммунистическое завтра, но и точно знать, что оно наступит. Этому нужно учить, а не вдалбывать в головы при помощи лозунгов, на которые давно никто не обращает внимания». По-твоему, мы не учим, а вдалбываем?

– Судя по тому, что я вижу – да. Количество лозунгов просто зашкаливает. Куда ни глянь, только и видишь «Слава КПСС!», «Вперёд, к победе коммунизма!» и прочее в том же духе. А молодёжь не любит лозунги и формализм. Молодёжь любит знание и живое интересное дело. Извините, но лично я вижу за всем этим обилием лозунгов слабость. Лозунг написать проще, чем объяснить юноше или девушке, почему советская власть лучше любой другой власти на земле, а коммунистическое общество лучше капиталистического.

– Извини, – вмешался Брежнев, – но это очевидно. Принцип от каждого по способностям – каждому по потребностям говорит сам за себя.

– Чтобы этот принцип начал работать, нужно соответствующим образом воспитывать потребности. И, между прочим, удовлетворять их.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что голодный человек, да ещё и без нормальных штанов или платья, тянется не к духовному, а материальному. Но главная потребность человека, даже голодного и без штанов – это свобода. Не свобода пить-гулять или обогащаться за счёт других, а та самая свобода как осознанная необходимость, о которой говорил Маркс и не только он. Свобода выбора, к слову, тоже не помешает.

– Ты ещё скажи, что у нас свободы мало, – буркнул Брежнев. – В том числе и свободы выбора.

– Именно это я и хочу сказать. Мало. Выбор для молодого человека, о воспитании которого мы говорим, заключается не только в выборе будущей профессии, тут у нас всё неплохо, кстати, но в возможности выбора тех же штанов.

– Дались тебе эти штаны… – буркнул Брежнев.

– Или веры, – негромко сказал Суслов. – Так?

– Или веры, – подтвердил я.

– Может быть, нам ещё церкви открыть? – вкрадчиво осведомился Суслов. – С мечетями заодно?

– Да хотя бы имеющиеся не закрывать, – сказал я. – Вы же сами только что прочли – недопустимо коммунистическую идеологию превращать в новую религию. Но религия людям нужна, в том числе и молодым. Не вижу ничего плохого в верующем комсомольце. Бог – это бог. А коммунизм – это коммунизм. Как говорится, отдавайте богу богово, а кесарю – кесарево.

– Прекрасно, – сказал Суслов. – Мы уже Евангелия цитируем. Лёня, ты слышишь?

– А что плохого в Евангелиях? – я уже завёлся и сдерживаться мне не хотелось, достал меня этот старый «железный идеолог». – Там много отличных, правильных и даже вдохновляющих мыслей. Та же Нагорная проповедь Христа – это просто кладезь с точки зрения воспитания потребностей. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся, – процитировал я, заодно переводя на ходу, так как Новый Завет читал до этого только на английском, будучи в США. – Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем. Блаженны миротворцы. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. И ни слова о штанах, кстати.

– Так! – Суслов хлопнул ладонью по столу. – Вижу, ты ничего не понял. Нам ещё только религиозной отравы не хватало в деле воспитания советской молодёжи. Оправдывает тебя только то, что ты не по своей воле провёл несколько месяцев в Соединённых Штатах и там, как это, увы, часто бывает, нахватался всех эти завиральных антимарксистских идей о, якобы, свободе, которой у нас не хватает.

– И штанах, – добавил Брежнев.

– Именно, – поддакнул Суслов. – За джинсы готовы Родину продать.

– Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст [1], – вполголоса сказал я.

– Что? – спросил Суслов. Будто засов лязгнул.

– Ничего, – сказал я. – Мне всё ясно.

– Очень на это надеюсь, – Суслов поднялся. – Пойду, дела ждут. Это, – он брезгливо отодвинул от себя листки с тезисами, – оставляю здесь. До свидания, Леонид Ильич. Спасибо, что принял.

Брежнев поднялся, они пожали друг другу руки.

Я смотрел на обоих, сравнивал ауры и понимал, что сила и здоровье в любом случае на стороне Брежнева. Теперь ещё и молодость, поскольку с десяток, а то и больше лет он скинул точно с моей помощью. Но и пренебрегать Сусловым не стоило. Как я уже говорил, у этого человека была железная воля.

– Михаил Андреевич, – сказал я.

Суслов посмотрел на меня всё тем же холодным взглядом.

– Да?

– Не желаете, могу поработать с вами? – сказал я мягко. – Будете гораздо лучше себя чувствовать, обещаю. Вот Леонид Ильич не даст соврать.

– Спасибо, – сухо ответил Суслов. – Я совершенно здоров и прекрасно себя чувствую. Советую вам, юноша, заниматься своим делом и не лезть в то, что вас не касается. Будет полезнее всем нам. До свидания.

Он повернулся и вышел из кабинета.

– Допрыгался? – спросил Брежнев, когда за Сусловым закрылась дверь. – Самым умным себя посчитал?

– Могли бы предупредить, Леонид Ильич, – сказал я.

– С чего бы? – брови Брежнева недовольно шевельнулись. – Я тебе что, нянька, – предупреждать? Ты сам о чём думал, когда вот это всё писал? – он кивнул на оставленные Сусловым бумаги. – Кстати, я и предупредил, что Михаилу Андреевичу отдам. А уж как он отреагирует, мог бы и сам догадаться, не маленький. Или маленький? – он испытывающе посмотрел на меня.

– Не маленький, – сказал я.

– А если не маленький, то должен понимать последствия своих действий! – повысил голос Брежнев. – Ты мне дорог, скрывать не стану. И не только мне, а всему нашему советскому народу, хотя он об этом пока не догадывается. Но критиковать партию не смей!

– Леонид Ильич…

– Я сказал – не смей! Молоко на губах не обсохло, а туда же. Пойми, партия – это святое. А замахиваться на святое имеет право лишь тот, кто сам свят. Да и тот не станет. Знаешь почему?

– Учение Маркса всесильно, потому что оно верно? [2] – догадался я.

– Вот, – кивнул Брежнев. – Значит, понимаешь.

– Но…

– Молчи, – отрезал Брежнев. – Правильно тебе Суслов сказал – занимайся своими делами, их у тебя невпроворот. А в идеологию и коммунистическое воспитание не лезь – костей не соберёшь. Даже я не спасу, если что.

Не скрою, после этой встречи в Кремле мне пришлось серьёзно пересмотреть свои взгляды на текущее положение дел и, соответственно, планы. Стало ясно, что вопросы воспитания с наскока не решить. Нет, я не испугался возможных трудностей и, уж тем более Суслова, но забрезжило понимание, что в чём-то главный идеолог партии прав. Не стоит здесь торопиться. В конце концов, Кемрар Гели был не мастером-воспитателем высшей категории и не учёным-социологом, а всего лишь инженером-пилотом. Достаточно разнообразно образованным (как и большинство гарадцев), совсем не дураком и силгурдом не без способностей, но – инженером-пилотом. Ему удалось практически невероятное – собрать и подарить советской (а в ближайшей перспективе и мировой, это неизбежно) науке и экономике действующий гравигенератор со сверхпроводимым при комнатной температуре контуром. На очереди – термоядерный и кварковый реакторы; новые материалы; передатчик дальней связи; персональные ЭВМ, связанные в единую информационную сеть; ядерный двигатель для космических кораблей…