Текст книги "Чужак из ниоткуда 3 (СИ)"
Автор книги: Алексей Евтушенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава седьмая
Прощай, школа! Стихи и проза. Редакция журнала «Юность»
Решение не жалеть оказалось правильным. Об этом мне рассказали Петров с Бошировым во время очередной нашей встречи в ресторане «Метрополь», где мы любили иногда днём выпить кофе с пирожными (и то, и другое было здесь отменного качества) и поболтать о разном. К тому же «Метрополь» находился в шаговой доступности и от Кремля, и от Совета министров, и от площади Дзержинского – очень удобно.
Кто-то скажет, что кофе с пирожными в подобном случае больше подходит женщинам, и будет не прав.
Мужчины любят сладкое не меньше женщин, а уж хороший кофе… Не так много мест имелось в Москве, где готовили хороший кофе. Не коньяк же пить в рабочее время! Петрову с Бошировым – ещё ладно, а мне, подростку, совсем ни к чему. К тому же к спиртному я был равнодушен. А вот хороший кофе любил.
Ребята-комитетчики по-прежнему меня курировали или, говоря человеческим, а не казённым языком, присматривали за мной.
– Мало ли что может случится, – объяснял Петров, вальяжно развалясь на стуле и смакуя кофе. – Мы за тобой не следим, упаси боже, но всегда начеку и готовы прийти на помощь. Например, если бы ты позвонил нам, а не министру внутренних дел, спектакль с товарищами милиционерами из Новочерёмушкинского ОВД мог заиграть более яркими красками.
– Это как? – поинтересовался я.
– Так их просто уволили всех, – объяснил Боширов. – А мы бы им ещё и публичную порку организовали.
– Было за что?
– Выше крыши, – сказал Петров. – Когда копнули… Щёлоков этого майора Коровина, папашу твоего одноклассника-идиота, считай, с нар снял, когда уволил с волчьим билетом. Мы бы посадили на фиг.
С соседкой по парте Таней мы подружились. Насколько это было возможно при моей загруженности. Она оказалась забавной девчонкой. Внешне, вроде бы, ничего особенного. Рост невелик, грудь только-только начала вырисовываться под школьной формой. Однако ножки ровные, крепкие, талия узкая, волосы густые, рыжие. Смех весёлый, заводной. Ещё смелая – не побоялась встать рядом в истории с Длинным и его папашей. Ещё – начитанная. Впервые я встретил на Земле ровесницу, которая прочитала больше меня. Художественной литературы, я имею в виду. Причём не только фантастики-приключений, а литературы серьёзной. Во всяком случае, считающейся таковой. К примеру, она прочла всю тетралогию Томаса Манна «Иосиф и его братья», изданную в СССР в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. В то время, как я брался за это произведение трижды, и трижды откладывал, не в силах нырнуть в его глубины. При этом я понимал, что роман хороший, но… В конце концов, вспоминал я анекдот, чукча не читатель, чукча писатель. Потом как-нибудь прочту. Если время и желание найду.
Ещё она хорошо разбиралась в поэзии и, как выяснилось, сама писала стихи. Во многом незрелые, но в них уже чувствовался талант настоящего стихотворца – дайте только срок.
Собственно, на сочинительстве мы во многом и сошлись. Потому что я тоже начал сочинять. Но не стихи – фантастические рассказы.
Зачем? Сам толком не знаю. Если первый свой рассказ «Случай на речке Кушка» я писал исключительно для гонорара (ладно, ещё было интересно, получится или нет) и был он документальным, то теперь, когда недостатка в деньгах я уже не испытывал, исключительно потому, что очень сильно захотелось.
Вот захотелось – и всё.
Поэтому я купил себе шикарную немецкую пишущую машинку Erica, обычную и копировальную бумагу и за неделю, работая по вечерам, написал два рассказа.
Первый назвал «Экскурсовод». В нём говорилось о человеке, чьей профессией было водить экскурсии в прошлое. В какой-то мере навеяно рассказом американского писателя Рэя Брэдбери «И грянул гром», но совершенно о другом. Основная идея рассказа Брэдбери заключалась в том, что из-за причинно-следственных связей путешествия в прошлое опасны: раздавил случайно бабочку в мезозое – получи другое общество в своём времени. У меня же говорилось, что опасность вовсе не в этом, а в том, что прошлое может так захватить человека, что он изменит своему настоящему. Но будет ли это изменой в прямом смысле слова – тоже вопрос.
Второй – «Мусорщик» – рассказывал, с какими трудностями и опасностями могут столкнуться люди светлого коммунистического завтра, очищая земные океаны от всевозможного мусора, накопившегося в результате безудержного потребления и гонки вооружений отсталых капиталистических времён.
Получается, оба рассказа так или иначе были связаны со временем. Ничего странного, учитывая мои обстоятельства – у кого чего болит, тот о том и говорит.
Будучи уже немного знаком с тем, как делаются у нас дела, скромничать я не стал. Но и давить уже имеющимся авторитетом и административным ресурсом тоже. Просто позвонил старому знакомому – корреспонденту «Комсомольской правды» Аркадию Горскому.
– Ермолов? – послышался в трубке бодрый голос корреспондента. – Серёжа, ты, что ли?
– Он самый.
– Сам господь, которого нет, тебя послал. Главное – не бросай трубку!
– С чего бы?
– Не знаю, на всякий случай. Тут главный редактор вспомнил, что мы знакомы и требует с тобой интервью. Срочно в номер, так сказать.
– Интервью со мной? С чего бы это?
– Как это – с чего? Мальчик-гений, который изобрёл гравигенератор и материалы для сверхпроводимости! Это же открытие эпохального масштаба! Изобретение колеса и письменности в одном гранёном стакане!
– Погоди, а ты откуда знаешь, что это я изобрёл? – как-то незаметно и естественно я перешёл с корреспондентом на «ты».
– Слухами земля полнится, – ответил он уклончиво. – Серёга, у газетчиков свои источники. Оно тебе надо?
– Как сказать. Понимаешь, в чём дело, Аркадий, эти сведения секретные. То есть, я понимаю, что шила в мешке не утаишь, но писать об этом – о гравигенераторе и сверхпроводимости, да и обо мне тоже пока рановато. Ты в курсе, вообще, что меня ЦРУ в этом году похищало, чтобы упомянутые секреты вызнать?
– Ни хрена себе… – пробормотал Горский. – Правда, что ли?
– Как бог свят, говоря языком моей прабабушки.
– И ты так спокойно об этом говоришь по телефону?
– А чего мне бояться? Я с Комитетом госбезопасности дружу и сотрудничаю, так что ни по телефону, ни без оного ничего ненужного не скажу. Тебе тоже не советую. Более того – я рад, что мой телефон прослушивается, поскольку это работает в первую очередь на защиту моей семьи и мою. Но ты не бойся и трубку, пожалуйста, не бросай.
– Ха-ха, – сказал корреспондент. – Пусть враги боятся. А я свой, советский в доску!
В конце концов, мы договорились встретиться в городе.
Аркадий быстро сообразил, что в недалёком будущем я могу стать для него источником абсолютно эксклюзивной информации, за доступ к которой любой настоящий газетчик продаст душу дьяволу, поэтому на сотрудничество в духе «ты – мне, я – тебе» пошёл охотно.
– Знаю я, как ты пишешь, – заявил он мне, принимая картонную папку с отпечатанными рассказами внутри. – Я ещё тогда, в Кушке, понял, что из тебя выйдет толк. Сам почитаю и покажу редакторам в «Технике молодёжи» и «Знание – сила». Устроит? Ничего не обещаю, сам понимаешь, но намекну.
– Намекни, – разрешил я. – Рассказы под псевдонимом. Однако скажи им, что подачек мне не нужно. Решат, что рассказы слабые – публиковать не надо.
– Ладно, скажу. Как с тобой связаться?
– Никак. Я сам тебе позвоню. Извини, но так надо.
– Офонареть, – покачал головой корреспондент. – Ладно, раз надо, значит – надо. Чай советские люди, понимаем.
– Вот и хорошо, что понимаешь. Бывай, Аркадий, и спасибо тебе. Обещаю, что узнаешь обо всём первым, когда придёт время, – я поднялся со скамейки на Тверском бульваре, где мы встретились, – протянул руку.
– Бывай, – задумчиво сказал Горский, пожимая мне руку.
Я повернулся и пошёл вниз к Никитским воротам, где меня ждала машина.
– Серёжа! – позвал Аркадий.
Я остановился, обернулся.
– Какой псевдоним?
– Казимир Станкевич. Рассказы подписаны.
– Хм. Необычно и даже где-то загадочно.
– А главное – по-нашему, по-интернациональному, – подмигнул я, махнул рукой и ушёл.
Экзамены за восьмой, девятый и десятый классы я сдал на «отлично». Все. Были попытки – и неслабые! – меня завалить, но все они с треском провалились. Даже оценки снизить хотя бы на балл не получилось.
– Блестяще, – первой пожала мне руку завуч Лидия Борисовна Гуменюк. – Просто блестяще! Поздравляю тебя с окончанием средней школы, Серёжа! Желаю дальнейших больших успехов в учёбе и личной жизни!
– Спасибо, Лидия Борисовна, – искренне ответил я.
С классом не прощался – не с кем там было прощаться, кроме Тани.
– Теперь, наверное, мы редко будем видеться, если вообще увидимся? – спросила она меня прямо.
– С чего бы, – ответил я. – Ты собираешься обо мне забыть?
– Да ну тебя, – она покраснела. Ты прекрасно понимаешь, о чём я. В школу ты же перестанешь ходить? Перестанешь. Дела у тебя разные взрослые серьёзные дальше некуда. А тут какая-то девчонка, с которой и подружиться толком не успел. Так ведь?
– Не так, – я слегка её приобнял. – Не так, Танюша. В доказательство, что я не вру предлагаю совместный поход в театр. Ты же любишь театр?
– Обожаю! – её глаза вспыхнули.
– Вот! В субботу седьмого октября идём в Таганку на «Гамлета», в главной роли Высоцкий. Билеты уже у меня.
– В субботу… – Таня явно растерялась. – В эту субботу?
– В какую же еще, в эту. Что-то не так?
– Всё так. Только… Я не смогу, прости. Маме нужно помочь, и вообще…
Идти не в чем, догадался я. Платья нет для театра, семья-то бедная. Можно, конечно, выбрать другой стиль – джинсы и свитер, но джинсов у неё тоже нет, судя по всему, иначе я бы их на ней уже видел.
Опять же, к джинсам нужны кроссовки, а к платью – туфли. Какая зарплата у библиотекаря? Специально не интересовался, но не думаю, что больше восьмидесяти-девяноста рублей. Минус тринадцать процентов налог, профсоюзные взносы… Одни слёзы остаются. Джинсы у фарцовщиков стоят больше, чем месячная зарплата. Что же делать? Для меня купить Тане платье с джинсами (и не только) – не проблема. Но как это сделать? Гордые же все, куда там д’Артаньяну, только что прибывшему в Париж.
Решение пришло неожиданно.
– У тебя стихотворений двадцать найдётся для публикации? – спросил я.
– Для к-какой публикации? – Таня даже заикаться начала от неожиданности.
– В журнале, – сказал я. – Например, в «Юности». Отличный журнал, и твои стихи его только украсят. Ну как, найдёшь двадцать достойных виршей?
– Ты с ума сошёл? Где я и где «Юность»? Я вообще нигде не публиковалась и даже не знаю, как это делается!
– Делается это очень просто, – объяснил я. – Печатать на машинке умеешь?
– Откуда? У меня и машинки-то нет.
– Тогда берём твои стихи, идём ко мне и печатаем. А потом относим подборку прямиком в редакцию «Юности». Не бойся, всё получится, я уже публиковался.
– Где⁈
– В «Пионерской правде», в прошлом году. И сейчас у меня два рассказа должны взять. В «Технику молодёжи» и «Знание сила».
– Прямо сразу вот так, – в редакцию?
– Прямо вот так. Любой советский человек имеет полное право прийти в редакцию любой газеты или журнала и предложить материал. Другое дело, что могут в публикации отказать по разным причинам. Но я уж постараюсь, чтобы этого не произошло. Стихи у тебя талантливые.
– Что-то у меня голова кругом. «Гамлет», стихи… Зачем тебе это?
– Затем, что идти в театр одному мне категорически не хочется, а ты отказываешься со мной идти, потому что тебе, якобы, не в чем. Я это прекрасно понимаю, поэтому предлагаю приемлемый для всех вариант.
– Как ты… какой вариант?
– Очень простой. Мы договариваемся о публикации твоей подборки в «Юности». Несколько стихотворений – это рублей сорок-пятьдесят гонорара. Как раз хватит на джинсы с кроссовками или платье. Но лучше джинсы. Советую. Свитер же найдётся у тебя?
– Найдётся, сама вязала, новый… Постой, джинсы дороже стоят!
– Это у фарцовщиков. Я знаю, где взять по госцене. Рублей в двадцать или чуть больше обойдутся. Плюс кроссовки хорошие, рублей пятнадцать-семнадцать, в США молодёжь любит джинсы с кроссовками носить, всюду так ходят, даже в цирк. Как раз твой гонорар.
– Но гонорар ещё получить надо! Это же шкура неубитого медведя получается!
– Считай, убитого. Сегодня перепечатываем стихи на машинке, а завтра идём в редакцию и в ГУМ. Там есть специальная секция, не для всех. «Двухсотка» называется, у меня в неё свободный доступ. Там купим всё, что надо. А деньги ты мне с гонорара отдашь.
Разумеется, я Таню уговорил. Хотел бы я посмотреть на четырнадцатилетнюю девчонку, которая отказалась бы от подобного предложения! Оставалось уговорить её маму, но тут я был спокоен – матерям нравится, когда их дочери дружат с серьёзными и умными мальчиками. Как раз такими, как я. А тут мальчик ещё и зарабатывает самостоятельно и законно столько, что не всякий взрослый похвастаться может. И, главное, с такими людьми знаком, которых только по телевизору можно увидеть. Настоящий клад, тут и говорить не о чем. Даже если эта дружба – всего лишь дружба и ничего больше, уже моей девочке повезло. Если же она влюбилась, и у мальчика тоже к ней чувства… Что ж, пусть. Главное, чтобы глупостей не наделали раньше времени, но тут уж я с Танюшкой поговорю заранее, объясню, что и как. Да она и сама должна понимать. Или не должна? Не разберёшь нынче эту молодёжь, что они понимают, а что нет. Иногда кажется – ничего не понимают, мы как-то ответственнее были, что ли. Эх, летит времечко, не успеешь оглянуться и замуж её отдавать…
Примерно в этом ключе, по моему мнению, будет рассуждать Танина мама. Вряд ли радикальнее. В конце концов, судя по рассказам Тани, она нормальный хороший советский человек. Как все мы.
Нет, что ни говорите, а есть свои плюсы, когда взрослый со своим взрослым опытом находится в теле подростка! Самое главное, что никто от тебя не ожидает такой прыти. Эффект неожиданности – залог победы.
Редакция журнала «Юность» располагалась в старом четырёхэтажном здании на улице Горького, бывшей Тверской, напротив памятника Владимиру Маяковского, над знаменитым в Москве рестораном «София».
Пришли мы туда вместе, но Таню я пока оставил внизу, в ресторане, пить кофе с пирожным (швейцару – рубль, чтобы присмотрел за девочкой на всякий случай). Затем поднялся наверх, в редакцию. Нашёл дверь с табличкой, где было начертано «Зам. главного редактора А. Д. Дементьев». Постучал.
– Войдите, – послышался голос за дверью.
Я вошёл. Из-за письменного стола на меня смотрел пышноволосый темноглазый человек лет сорока пяти с тонкими губами и орлиным носом на худощавом лице.
– Здравствуйте, Андрей Дмитриевич, – поздоровался я.
– Вы Серёжа, полагаю? – осведомился известный советский поэт-песенник.
– Он самый. Сергей Ермолов.
– Проходите, присаживайтесь, – Дементьев широким жестом указал на стул.
Перед посещением редакции я сделал пару звонков, воспользовавшись служебным положением. Так что Дементьев был соответствующим образом проинформирован.
– Ну-с, показывайте, что у вас.
– Новая Надя Рушева [1], – сказал я. – Только в поэзии.
– Эх, молодой человек, – вздохнул Дементьев, принимая от меня папку. – Если бы вы знали, сколько раз я слышал эти слова… Ну-с, посмотрим.
Он достал из папки лист с отпечатанным стихотворением, чуть отодвинул его от себя как делают дальнозоркие люди и принялся читать вслух:
Полосочкой огней на дальнем берегу
И прошлое моё, и будущее время.
А я иду себе по мокрому песку,
По звёздам и по мху, что на боках деревьев.
Ах, как же ночь тиха! Медведица ковшом
Крадёт туман с реки в Туманность Андромеды.
А я иду себе, и так мне хорошо,
И сонная волна ползёт за мной по следу.
Я в полночь, может быть, присяду отдохнуть
И буду размышлять о самом сокровенном.
А искры от костра умчатся в Млечный Путь
И звёздами навек застрянут во вселенной.
А что там впереди? За левое плечо
Мне трижды наплевать и дальше – без оглядки.
Мне топать до зари немерено ещё,
И тёплая вода мои щекочет пятки…[2]
Умолк. Я видел, как он пробегает стихотворение ещё раз глазами, про себя.
– А что, – задумчиво произнёс известный советский поэт. – Неплохо! Ну-ка, ещё одно, – он отложил лист, взял из папки другой. – Так.
Фонарь
У фонарей оранжевые нимбы.
Они работать звёздами могли бы.
Но только вот одна у них беда —
Их в небо не пускают провода.
Один фонарь – я видела сама —
Сошёл, наверно, всё-таки с ума.
Он вырвался, взлететь хотел, но – раз! —
Свалился вниз, разбился и погас.
А утром, убирая стёкла, дворник
И знать не знал, что тут случился подвиг…
Засмеялся.
– Неплохо, неплохо. Немного наивно, шероховато кое-где, но – неплохо. Знаете, пожалуй, мы это напечатаем.
– Отлично, – сказал я. – Не сомневался, что вам, с вашим талантом, вкусом и опытом, стихи понравятся. Они и впрямь хороши.
Дементьев тепло и самодовольно улыбнулся. Он уже забыл, что час назад ему насчёт меня звонил сам Цуканов. Теперь поэт был уверен, что самостоятельно принял это решение – напечатать стихи юной талантливой поэтессы. В конце концов, журнал так и называется «Юность». Значит, и печататься там юным.
– Только вот что… – он посмотрел на меня. – А где же ваша протеже? Хотелось бы познакомиться, раз уж мы её стихи берём.
– Две минуты, Андрей Дмитриевич, – сказал я, поднимаясь. – Сейчас приведу.
[1] Гениальная художница-график, умерла в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году в возрасте семнадцати лет.
[2] Стихи Полины Орынянской.
Глава восьмая
Чудеса на Таганке
Надо ли говорить, что счастью Татьяны не было предела? Её стихи взяли для публикации не куда-нибудь, а в журнал «Юность»! Она познакомилась с самим Андреем Дементьевым!
Мы шли вниз по Горького, к Красной площади и ГУМу, и моя спутница аж подпрыгивала на ходу. Радостная улыбка не сходила с её лица. В Москве началось бабье лето, тёплые солнечные лучи играли на золоте деревьев Тверского бульвара, и сам Александр Сергеевич Пушкин, замерший на своём пьедестале, казалось, украдкой, провожает нас одобрительным взглядом.
– Скажи, – она, наконец, перестала скакать и взяла меня под руку. – А с Евтушенко и Аксёновым ты знаком?
– Любишь Евтушенко и Аксёнова?
– Не всё. Хотя «Идут белые снеги…» [1] и «Затоваренная бочкотара» [2] мне очень нравятся. Так знаком?
– Нет, – я засмеялся. – С чего бы?
– Ну… не знаю. Если ты знаком с Дементьевым, то почему не быть знакомым с Евтушенко и Аксёновым?
– С Дементьевым я познакомился только что.
– Да ладно!
– Правда. Но понимаешь, в чем дело, мы с ним в некотором роде коллеги. Поэтому он отнёсся к моей просьбе прочесть твои стихи с… пониманием, скажем так.
– Что значит, коллеги? – Таня смешно нахмурилась. – Разве ты пишешь слова к песням?
– Нет. Андрей Дмитриевич, кроме всего прочего, заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ. А я – консультант ЦК КПСС. У нас, как бы это сказать… во многом общие задачи и довольно большое количество общих знакомых.
Таня даже остановилась.
– Ты работаешь в ЦК КПСС?
– Ага. В некотором роде. Иначе откуда бы у меня был доступ в двухсотую секцию ГУМа?
– О-фо-на-реть, – по слогам произнесла она. – Чувствовала я, что ты какой-то особенный, но чтобы настолько… Консультант?
– Ну да. До кучи я ещё консультант в Верховном Совете, Совете министров и внештатный сотрудник Комитета госбезопасности. Думаю, ты должна знать, а то мало ли.
Пока мы дошли до памятника Юрию Долгорукому, я, как мог, уверил Татьяну, что все мои должности и регалии не имеют в наших отношениях никакого значения.
– А какие у нас отношения? – серьёзно спросила она.
– Дружеские, – ответил я. – Разве нет? И таковыми останутся, пока ты этого хочешь.
Она задумалась и через несколько шагов сказала:
– Какой-то двусмысленный ответ у тебя получился, не находишь?
– Двусмысленный в плохом смысле или хорошем?
– Тфу на тебя, – засмеялась она и снова взяла меня под руку. – Я уже поняла, что голову морочить ты мастер.
Пока дошли до гостиницы «Москва», я успел рассказать о своей работе – то, что мог, разумеется:
– Государственная тайна, извини.
– Я знаю об этом приёмчике, – заявила она. – Парни любят напускать на себя таинственность и значимость, чтобы понравиться девушкам.
– Эх, Танюша, – вздохнул я. – Рад бы напустить, да нечего. Само лезет отовсюду.
Двухсотая секция ГУМа, как это ни странно, не произвела на Таню какого-то особого впечатления. Нет, глаза у неё поначалу разбегались, но восторженных «ахов» и «охов» я от неё не услышал.
Она как-то очень быстро освоилась в этом царстве изобилия, примерила и выбрала себе джинсы и кроссовки (американские Lee и чешские Botas, все вместе обошлось в тридцать пять рублей), и мы ушли.
– Всё-таки никак я не могу понять, – сказала она, когда мы вышли из ГУМА и направились к станции метро Проспект Маркса, которую Таня, как коренная москвичка, называла Охотный ряд (на эту поездку с ней я вызывать машину не стал).
– Что именно? – спросил я.
– Джинсы эти. Штаны и штаны. Да, – хлопковые, да – красивые и удобные. Неужели так трудно пошить на всех штаны, которые нравятся людям? Ракеты в космос запускаем, а штаны пошить не можем. То же самое и с кроссовками. Одни кеды умеем.
– Пошьём и штаны, – сказал я. – Дай срок.
– Даю, – сказала она. – Шей.
– А можно сначала в космос? – засмеялся я.
– Вот ты шутишь, – ответила она серьёзно. – А я ведь и поверить могу.
– Это правильно, – сказал я. – Верь. Потому что я действительно собираюсь в космос.
Вечером в субботу, перед началом спектакля, у здания театра было не протолкнуться.
– Ого, – сказала моя спутница. – Как хорошо, что на мне джинсы и свитер.
– Почему?
– Платье бы помялось, – объяснила она.
О как. Такая маленькая, а уже женщина.
– Держись за меня, – сказал я и, крепко ухватив Таню за руку, нырнул в толпу.
– Билетика, билетика нет лишнего?
– Молодые люди, продайте лишний билетик!
– Билетик…
Мы предъявили на входе билеты, вошли внутрь. Вечер был тёплым, поэтому гардероб нам не понадобился.
Я огляделся. Мой расчёт оправдался – не менее половины мужчин были в джинсах, рубашках и пуловерах. Многие женщины, особенно молодые, тоже щеголяли в джинсах и – почему-то – в туфлях (как и мужчины), наряд дополняли разнообразные блузки и кофточки. Хватало и вечерних платьев – от строгих до весьма откровенных.
Бусы, серьги, кольца посвёркивали настоящими и фальшивыми камнями в электрическом свете.
Завитые волосы. Сложные причёски. Подведённые глаза. Помада на губах. Духи, духи, духи.
Мужчин в традиционных костюмах было мало – те, кто не смог или не захотел прийти в джинсах, облачились в расклешённые брюки всех расцветок и такие же спортивные пиджаки и блейзеры.
Яркие галстуки и шейные платки. Сигареты с фильтром и трубки. Коньяк и шампанское из буфета.
На наши с Таней смелые и демократичные кроссовки бросали откровенно завистливые взгляды – понимали, что это последний писк моды, но сами то ли не решились надеть, то ли не смогли достать хорошие.
Не меньший интерес, в особенности женской «джинсовой» половины, вызвала Танина сумка из разноцветных кусочков кожи и «хипповской» длинной бахромой по краям.
– Классный сумарь, – оценил я, как только её увидел и показал большой палец. – Сама сшила?
– Ага, – ответила довольная Таня. – У нас машинка, «Зингер», от бабушки осталась – любую кожу берёт. Шить тоже бабушка научила.
– Кайф, здорово получилось. Что будешь пить-есть? Здесь неплохой буфет. Чай-кофе-сок-бутерброды?
– Ничего, спасибо. Хочу походить, посмотреть.
– Ну, походи. А я, пожалуй, съем бутерброд с кофе.
Однако, до буфета я не добрался. Только встал в очередь, как услышал за столиком неподалёку разговор.
За ополовиненными рюмками коньяка и двумя тарелками (одна с нарезанным лимоном, другая с тонкими ломтиками сыра) разговаривали двое мужчин.
Один постарше – лет сорока восьми, лысоватый, в очках, желтоватых брюках-клёш, светло-коричневом спортивном пиджаке и с шейным платком под распахнутым воротом жёлтой же рубашки. Второй молодой, до тридцати, в джинсах, светлой рубашке и тёмно-синем пуловере. Я услышал фамилию Высоцкого и прислушался.
– Не может играть, – негромко говорил жёлто-коричневый. – Пьяный. Хоть спектакль отменяй.
– Ты-то откуда знаешь?
– Случайно услышал. В туалете. Я в кабинке был, зашли Смехов и Лёня Филатов – отлить, узнал их по голосам. Говорили тихо, но я расслышал. Говорят, никогда такого раньше не было.
– Да ладно, все знают, что Высоцкий выпивает, и крепко.
– Это – да. Бывало даже заменяли его. Но в «Гамлете» – нет. Он всегда выходит, в любом состоянии. Но тут… Не знаю, время есть ещё, может, приведут в чувство как-то.
– Пятнадцать минут до первого звонка, – сказал молодой, посмотрев на часы.
– Я и говорю, есть время. Ну, давай выпьем.
– Выпьем за то, чтобы Гамлет протрезвел, – сказал молодой. – Смешно.
Они чокнулись, выпили.
Я покинул очередь, нашёл Таню. Моя юная спутница, держась преувеличенно прямо (плечи отведены назад, подбородок вздёрнут), рассматривала фото актёров, развешенные по стенам):
– Отлучусь на пятнадцать минут, – сообщил. – Возникло срочное дело. Если до звонка не вернусь, занимай наши места и жди меня.
– Что-то случилось? – спросила она обеспокоенно.
– Всё в полном порядке, не волнуйся. Просто нужно кое с кем поговорить. К началу спектакля буду.
Дежурной, сидевшей на страже у входа в административную часть театра и защищавшей эту крепость от осады восторженных зрителей и – особенно! – зрительниц, желавших во что бы то ни стало засвидетельствовать свой восторг любимому актёру или актрисе, я показал удостоверение ЦК КПСС и, наклонившись, полушёпотом осведомился:
– Высоцкий где? Меня специально вызвали по телефону.
– А ты… вы…мальчик, разве доктор?
– Читайте, что написано, – я показал. – Консультант. В том числе и по этим деликатным вопросам. Кому надо, тот знает. Потому и позвонили.
– Понятно, – тоже полушёпотом ответила дежурная, в глазах которой засветилось понимание и причастность к высоким государственным секретам. – В костюмерной он. Нашатырём и кофе пытаются отпоить. Но…
– Где у нас костюмерная?
– Прямо по коридору и направо до конца. Там увидите.
В костюмерной, куда я вошёл не постучавшись, толпилось несколько человек.
Я узнал взъерошенного и сердитого Любимова, облачённого в серый, свободно кроя костюм и рубашку без галстука. Аллу Демидову, Вениамина Смехова, ещё два-три лица показались мне знакомыми.
Высоцкий, в джинсах и джинсовой же рубашке с мокрой грудью сидел на продавленном диване и отталкивал стакан с какой-то прозрачной жидкостью, который ему протягивал Валерий Золотухин:
– Пей, Володя, говорю – помогает! На себе испытано.
– Не буду я пить эту гадость, – услышал я знакомый хрипловатый голос. – Убери, Валера. Кофе дайте мне кто-нибудь, и покрепче. Всё нормально будет, я в порядке, – он попытался встать и снова плюхнулся на диван. – Вот чёрт… Кофе есть?
– Кофе не поможет, – сказал я с порога. – И нашатырь тоже. Разрешите мне?
– Кто вы такой, молодой человек? – раскатисто осведомился Любимов. – Кто вас сюда пустил?
– Консультант ЦК КПСС по деликатным вопросам Сергей Ермолов, – представился я, протягивая Любимову удостоверение. – Не волнуйтесь, Юрий Петрович. – Я случайно услышал, что у вас проблема и решил помочь.
– Нечему здесь помогать, – сказал Любимов, мельком глянув на удостоверение. – Я отменяю спектакль.
– Десять минут, – сказал я, твёрдо глядя ему в глаза. – Дайте мне десять минут и оставьте нас с Владимиром Семёновичем вдвоём, а потом отменяйте или не отменяйте – ваше право. Но уверен, что спектакль состоится. Зря я, что ли, билеты доставал? Смею вас заверить, это было непросто даже с моими связями.
– Хм, – Любимов несколько секунд неотрывно смотрел мне в глаза. – Хорошо. Десять минут. И вот ещё что… Алла, – обратился он к Демидовой, – останься с ними. Будешь моими глазами и ушами.
Демидова кивнула.
– Хорошо, Юрий Петрович.
– Верное решение, Юрий Петрович, – сказал я.
Высоцкий всё это время сидел на диване с локтями на коленях, стараясь сфокусировать на мне взгляд. Получалось не очень.
Все вышли, мы остались втроём.
– Что теперь? – спросила Демидова, скрестив руки на груди. – Не знаю, кто вы, но не много ли на себя взяли, молодой человек?
– Разберёмся, – улыбнулся я. – Так, Владимир?
– Р-разберёмся, – с энтузиазмом подтвердил Высоцкий и сделал ещё одну попытку подняться.
– Сиди, сиди, – я слегка придержал его за плечи, одновременно входя в орни. – Алла Сергеевна, будьте столь добры, пододвиньте мне стул…
Высоцкий выпил много. Это было видно по его ауре и тому, как сильно от него несло спиртным. Хуже того, в желудке оставался алкоголь, который ещё не усвоился.
– Алла Сергеевна, ведро тут есть какое-нибудь или таз?
– Сейчас, – Демидова как-то быстро сообразила, что спорить со мной не нужно, а лучше помогать.
Молодец. Правильный человек. И актриса прекрасная.
Я заставил Высоцкого выпить жидкость, которую ему предлагал Валерий Золотухин (вода с несколькими каплями нашатырного спирта), после чего подставил ведро.
Проблевавшись, Высоцкий обессиленно откинулся на спинку дивана. Я отодвинул ведро ногой (пахло оно неприятно), взял Высоцкого за руки, нащупал учащённый пульс.
– Сейчас я досчитаю трёх, и ты уснёшь, – сказал размеренным голосом. – Крепко уснёшь и будешь спать ровно десять минут. Потом я досчитаю от пяти до одного, и ты проснёшься. Трезвым, свежим и отдохнувшим. Один, два, три… Спать.
Глаза Высоцкого закрылись, он уронил голову на грудь.
– Однако, – сказала Демидова. – Слышала о таком, но никогда не видела. Вы гипнотизёр?
– Отчасти, Алла Сергеевна. Отчасти. Теперь ждём десять минут. Абсолютно трезвым он не проснётся, но играть сможет. Гарантирую.
В зал я прошёл после третьего звонка. Сел на своё место, успокаивающе дотронулся до Таниной руки.
– Всё в порядке, – шепнул.
Посмотрел на сцену. Там, в глубине, у какой-то бутафорской каменной стены сидел Высоцкий с гитарой и тихонько перебирал струны.
Погас свет.
Луч прожектора упёрся в Высоцкого.
Актёр посмотрел в зал и поднялся. Это был уже Гамлет.
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку… [3]
Хриплый, преодолевающий всё преграды голос актёра понёсся с авансцены и мгновенно подчинил себе зал.
Волшебство началось.
Я всегда любил театр. Есть он и на Гараде. И, конечно же, лучшие театры в столице – Новой Ксаме. Помнится, учась в Космический Академии, я старался попасть на премьеры того же ксамского Театра имени Исьяра Гурона (знаменитый средневековый драматург, сравнимый талантом с земным Шекспиром) всеми правдами и неправдами, и не только на них. А когда в Кушку в ноябре прошлого года приехала разъездная труппа из Ашхабада со спектаклем по пьесе Александра Островского «На всякого мудреца довольно простоты», я смотрел на игру плохо загримированных и неважно одетых актёров в каких-то пыльных декорациях условного девятнадцатого века, чуть ли не раскрыв рот. Потому что это был театр. Волшебство.
