355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Гастев » Леонардо да Винчи » Текст книги (страница 32)
Леонардо да Винчи
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:00

Текст книги "Леонардо да Винчи"


Автор книги: Алексей Гастев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

90

Если геометрия сводит всякую поверхность, окруженную линией, к фигуре квадрата и каждое тело к фигуре куба, а арифметика делает то же самое со своими кубическими и квадратными корнями, то обе эти науки распространяются только на изучение, прерывных и непрерывных количеств, но не трудятся над качеством и красотой творений природы и украшением мира, как это делает живопись.

Леонардо обычно полагают превыше всего преданным измерению, числам и всяческой точности, но из приведенной записи видно, как не поддающееся исчислению искусство живописца выступает в виде последнего аргумента.

Удивление какого-нибудь постороннего человека, тайно, без спросу проникшего в самую дальнюю из предоставленных Мастеру комнат, оказалось бы наибольшим, если бы такое случилось в довольно редкие дни, которые тот отдает занятию этим своим искусством, да еще если внезапный свидетель мало знаком с обычаями папского двора в понтификат Льва X, похожего скорее на вертеп, чем на основание и сердцевину христианской церкви, тогда как одно из действующих лиц представления внешностью напоминает языческого друида, жреца древних галлов, каким он рисуется в воображении. «Его – Леонардо – голова была покрыта длинными волосами, брови были такие густые и борода такая длинная, что он казался олицетворением благородной учености, каким до него были друид Гермес и древний Прометей», – сообщает миланец Паоло Ломаццо в сочинении «Храм живописи». С возрастом волосы поредели, а отливающая золотом борода сделалась прозрачной и давала возможность видеть покатый подбородок, подобный сточенному водой морскому камню, как он просвечивает сквозь пену убегающей волны. Однако же опускающаяся иной раз для краткого отдыха рука живописца с внезапно наполняющимися венозной кровью бугорчатыми жилами и плоскими, обточенными соприкосновением с инструментом ногтями мастерового создавала впечатление старческого проворства и силы. Обстановку представления в целом Леонардо описывает следующими словами:

Живописец с большим удобством сидит перед своим произведением, хорошо одетый, и движет легчайшую кисть с чарующими красками; и убран он одеждами так, как это ему нравится; и жилище его полно чарующих картин и чисто; и нередко его сопровождает музыка или чтецы различных прекрасных произведений, которые слушаются с большим удовольствием.

В увлечении доказательством преимущества живописи перед другими искусствами он, по обыкновению, преувеличивает, но комната в самом деле отличается удобством, поскольку здесь все устроено, как Мастер приказывал: столы сделаны на козлах, чтобы их легче было передвигать, различные ненужные и не доставляющие удовольствия глазу предметы домашнего обихода скрыты за перегородкой, а окна увеличены и затянуты промасленной бумагой, оттого помещение также и в яркую солнечную погоду заполнено ровным рассеянным светом, подобно легчайшему ветерку, овевающему синьору Пачифику Брандано, поместившуюся на возвышении в кресле, поставленном относительно Мастера наискосок. Поэтому синьора повернулась к своему живописцу, легко опершись на подлокотник и кистью правой руки притрагиваясь к запястью левой: покуда синьора Пачифика не устает, позвоночник ее выпрямлен, что при некоторой грузности фигуры показывает большую энергию и силу мышц. Подруга Джулиано Медичи, гонфалоньера св. Римской церкви, смотрит на Мастера, как бы ему покровительствуя; и это понятно, если иметь в виду положение и сан ее господина и возлюбленного. Не каждый легко выдерживает тяжесть подобного взгляда, впрочем, смягчаемого прелестной улыбкой, как однодневная бабочка витающей около ее губ.

В зависимости от того, как продвинулась работа к тому времени, когда предполагаемый тайный посетитель проник в мастерскую, он, если истек достаточный срок и Мастер вышел к сфумато, рассеянию, мог бы увидеть точно такую улыбку на укрепленной в мольберте доске. Правда, нельзя быть уверенным полностью, что чему служит причиной и свойственна ли такая улыбка синьоре, или же она является изобретением Мастера, тогда как его модель ей подражает. Тем более задолго до этого во Флоренции смутная с косиною улыбка распространялась, как помнит читатель, благодаря излучению некоторых скульптур, отлитых в мастерской Вероккио по моделям его ученика и сотрудника. Впрочем, возможно и допустимо, что присутствовавший здесь с инструментом, лирой ди браччо, Аталант Миллиоротти способствовал благоприятному расположению духа синьоры, которую недаром прозвали Джоконда, то есть Играющая, а это, в свою очередь, хорошо согласуется с описанием, сделанным самим Леонардо, и словами Вазари, когда тот говорит, что, дескать, во время работы над портретом Мастер держал для своей модели «…певцов, музыкантов и постоянно шутов, поддерживавших в ней веселость, чтобы избежать той унылости, которую живопись обычно придает портретам, тогда как в этом портрете Леонардо была улыбка настолько приятная, что он казался чем-то скорее божественным, чем человеческим, и почитался произведением чудесным, ибо сама жизнь не могла быть иной». Также Аталант прочитывал иной раз вслух для развлечения какие-нибудь веселые стихи или новеллы известных авторов, которых большую часть не так удобно цитировать, поскольку понятия о приличном быстро изменяются, и тончайшая улыбка синьоры Пачифики нередко возбуждалась сальностями, в другие времена заставляющими краснеть и наборщиков.

Много впоследствии, когда «Джоконда» прославилась повсеместно, один английский медик, рассматривая знаменитый портрет и основываясь на положении рук, сложенных на животе и как бы прикрывающих его от нечаянного повреждения, заключил, будто синьора беременна. Согласившись с чрезмерно догадливым медиком, придется признать, что, помимо Леонардо, синьоры, Аталанта Миллиоротти и неизвестного, притаившегося за ширмами зрителя, присутствовавших тогда в Бельведере в комнатах Мастера, придется назвать еще Ипполито Медичи, будущего префекта города Рима и кардинала. Однако синьора Пачифика прибыла из Урбино через Флоренцию, где впервые встретилась с Мастером, имея на руках сына от Медичи уже двухлетним, а других детей у нее не было. Так что от остроумного предположения придется отказываться; а жаль, поскольку, имея в виду траурную вуаль, знак вдовства, прикрывающую прическу синьоры, оно как нельзя лучше отвечает излюбленному Леонардо принципу пары противоположностей, а именно – жизнь против смерти. Но все же возможно избежать большего убытка и сохранить достойное Мастера глубокомыслие, переведя беременность этой Джоконды, так сказать, в метафорический ряд.

91

Посмотри, что ближе человеку: имя человека или образ этого человека? Имя человека меняется в разных странах, а форма изменяется только смертью.

Называя картины детьми художника, Леонардо другой раз приводил анекдот, придуманный к случаю и, правду говоря, довольно плоский: когда-де одного живописца спросили, почему его дети, рожденные в браке, имеют безобразную внешность, в то время как в картинах фигуры миловидны и привлекательны, тот ответил, что детей он делает ночью в темноте, а живописью занимается днем, когда недостатки хорошо видно и он может их исправить. Удивительно, но людей ужасает или, наоборот, утешает и радует то самое, что их утешало и радовало в глубокой древности, тогда как вещи, казавшиеся вчера смешными наиболее тонкому человеку, сегодня представляются неостроумными и плоскими самому невежественному. И все же из приведенной непритязательной шутки возможно извлечь полезный для понимания смысл, а именно из выражения дети художника, поскольку будет невыносимой пошлостью и ложью сказать о произведениях Леонардо, что тут, дескать, мгновение останавливается и застывает, выхваченное из потока времени. И это происходит из-за особенного качества самостоятельной медленно текущей жизни, свойственного его произведениям и не много зависящего от сходства с моделью и вообще от правдоподобия: в сырых темных подвалах, бывает, появляется на стенах плесень, располагающаяся необыкновенными узорами и ни на что не похожая, однако изумительным запахом свежести раскрывающая свою живую природу. Так и с живописью Леонардо, когда излучение жизненного тепла и влажности дает себя обнаружить вместе с первым касанием грифеля о приготовленный грунт, хотя метафорические роды длятся сравнительно с обыкновенными родами долго.

Между тем притаившийся вымышленный свидетель, в каком бы состоянии он ни застал готовящееся произведение, присутствуя при метаморфозе, когда касание мертвого о мертвое, то есть грифеля или другого орудия живописца к грунту, становится причиной и местом возникновения жизни, сонной, как просыпающийся ребенок, станет испытывать страх, словно бы явился свидетелем черной магии. И тут всякие упоминания о музыкантах и чтецах, хотя бы Мастер в самом деле для этого старался, покажутся детскими выдумками сравнительно с могучей игрою создания, затеянной им здесь, на доске, когда чудесное излучение, или эманация жизни, усиливается лавинообразно, доска раскрывается в мир и стены за нею рушатся как бы от звуков трубы, сокрушающей библейский Иерихон.

Мастер видит страшно далеко, и за спиною Джоконды разворачивается долина реки, вьющейся в теснине между скалами, чему нету и малейшего подобия в низменной болотистой окрестности Рима. Отчасти это напоминает вид, открывающийся с какой-нибудь возвышенности вниз по течению Арно, когда с каждым поворотом реки и в соответствии с мерою удаления местность все больше растворяется в потоках воздуха и света и близко к горизонту ничего нельзя различить, помимо тусклого мерцания; при этом кажется, будто река течет на небо.

Что касается правдоподобия безотносительно к чему-нибудь определенному, то, имея в виду готовый портрет, Вазари сообщает следующее: «Изображение это давало возможность всякому, кто хотел постичь, насколько искусство способно подражать природе, легко в этом убедиться, ибо в нем были переданы все мельчайшие подробности, какие только доступны тонкостям живописи. Действительно, в этом лице глаза обладали тем блеском и той влажностью, какие мы видим в живом человеке, а вокруг них была сизая красноватость и те волоски, передать которые невозможно без владения величайшими тонкостями живописи. Ресницы же благодаря тому, что было показано, как волоски их вырастают на теле, где гуще, а где реже и как они располагаются вокруг глаза в соответствии с порами кожи, не могли быть изображены более натурально. Нос со всей красотой своих розоватых и нежных отверстий имел вид живого. Рот с его особым разрезом и своими концами, соединенными алостью губ, поистине казался не красками, а живой плотью. А всякий, кто внимательнейшим образом вглядывался в дужку шеи, видел в ней биение пульса, и действительно, можно сказать, что она была написана так, чтобы заставить содрогнуться и испугать всякого самонадеянного художника».

Людей, предпочитающих их родному наречию латынь, Данте называл преступниками и прелюбодеями, тогда как Леонардо, гневаясь на аббревиаторов, или сократителей, считал для них наиболее подходящим общество диких зверей. Какого наказания заслуживает Джорджо Вазари, в других случаях показывающий большую тонкость суждения, если произведение, исключительное по важности и достойное стать завершением громадной деятельности Мастера, оценивает, как если это удачное изделие фальшивомонетчика? Малопривлекательные подробности писатель громоздит одна на другую, так что оторопь берет; когда же дело доходит до биения пульса, якобы видного на дужке шеи, живому воображению представляется полевая ящерица – Леонардов Левиафан, застывший на поверхности нагретого солнцем камня, и в том месте, где у людей бывает зоб, вздувается и опадает желвак довольно мерзкого вида. Тот, кто видел «Джоконду», легко обнаружит несоответствия, допущенные биографом, настаивающим на волосках, которым Леонардо, по его словам, каждому определил правильное место. Но что Вазари частично угадал, так это чувство томления и страха, охватывающее не только живописца, но каждого зрителя, как если бы он опасался, что на месте прелестной возлюбленной Джулиано Медичи внезапно окажется обольстительное чудовище, какая-нибудь морская сирена наподобие той, какая, по свидетельству хроникера, в лето 1435 года продавалась на рыбном базаре во Флоренции. Кстати, разворачивающийся за спиною Джоконды пейзаж много имеет от морских полей, как они видны, когда обнажаются при отливе. Ввиду всего этого будет понятно, что, если, как выражается Вазари, «внимательнейшим образом вглядываться в дужку шеи», можно заметить не биение пульса, но более медленное движение, соответствующее чередованию и ритму морских приливов и отливов. Также и определение улыбки как «приятной» приблизительно и неточно и не охватывает явления, известного теперь в целом свете как улыбка Джоконды: от сношения с инкубами и суккубами не такие вещи рождаются. Да и неправильно толковать указанное завершение попросту или вовсе отказывать ему в толковании, к чему склонны исследователи, усматривающие в чужом глубокомыслии покушение на их собственное. Вазари же извиняет то обстоятельство, что «Джоконда» покинула Италию, когда ему было неполных четыре года.

– Вот так раз! – скажет читатель. – К чему, в таком случае, знать его мнение, заведомо ошибочное?

А к тому, что это еще и заблуждение многих, поскольку общее мнение нередко является не чем другим, как широко распространившейся ложью.

Исходя, по-видимому, из общего мнения, Вазари приписывает самому завершению, то есть «Джоконде», качество незавершенности, говоря, что, протрудившись четыре года, живописец оставил работу неоконченной. Является ли такое утверждение ложным? И да и нет. Да, потому что невозможно вообразить живописца, который с большею тщательностью отделывает каждый малейший участок поверхности своего произведения. В этом смысле «Джоконда» как нельзя лучше готова к тому, чтобы вставить ее в красивую раму и передать заказчику – пусть бы он радовался, а живописец довольствовался полученной им значительной суммою денег. Но заключение о ее незаконченности также не полностью ложно, скажет человек, понимающий незаконченность как непременное качество жизни и что окончить – означает убить. Ведь когда Леонардо придумывал особенное покрытие из тончайшего стекла, чтобы предохранить картину от неосторожного прикосновения и порчи, он одновременно искал совершенной прозрачности, не желая препятствовать эманации жизни распространяться и чтобы не дать картине погибнуть как бы от удушья. Но попрекавший живописца, будто бы он заботится об окончании, не приступая к началу, папа Лев о том, надо полагать, не догадывался.

Так случилось, что аретинец Джорджо Вазари, имевший редкую память и девяти лет знавший наизусть большую часть «Энеиды» Вергилия, в этом возрасте проводил ежедневно по два часа в обществе своего ровесника Ипполито, родившегося от Джулиано Медичи и Пачифики Брандано, Играющей, а также другого малолетнего Медичи, Алессандро; и все они вместе воспитывались поблизости папы Льва, а затем папы Климента из той же фамилии. Джорджо Вазари пришлось горько оплакивать папу Льва, как и папу Климента, умерших своею смертью, а скоро затем сына Джоконды, кардинала Ипполито, отравленного племянником Алессандро, с которым он воспитывался. Можно подумать, что Пачифика Брандано, лишившаяся вначале своего испанского мужа, после возлюбленного, а затем прямого потомства в лице кардинала Ипполито, взамен многочисленных частых утрат вознаграждена была чудесной способностью плодить двойников, происходящей, как естественно предположить, из качества самостоятельной жизни, присущей произведениям Мастера. Одетые и причесанные, как эта Джоконда, одетые иначе, совершенно раздетые, какой ее представляли наиболее наглые из многочисленных упорных поклонников, они сходны со своим образцом, но скорее как сестры между собою или дети с родителями – как Мария и Анна в известном картоне для флорентийской Аннунциаты. Так же, по-видимому, соотносятся единственная и подлинная «Джоконда» с действительной внешностью синьоры Пачифики: можно сказать, что синьора есть первая попытка природы, тогда как для окончательного осуществления замысла понадобится содействие Мастера.

Вазари отождествляет модель самого знаменитого портрета в истории живописи не с Пачификой Брандано, но с моною Лизой ди Антонио Мария ди Нольдо Герардини, женой флорентийского гражданина Франческо дель Джокондо. Если это действительно так, почему синьора имеет поверх прически обычную вдовам траурную вуаль, хотя Франческо скончался еще много позднее живописца «Джоконды»? Также Вазари не объясняет причину, отчего произведение с его редкостными достоинствами не досталось заказчику, но оставалось долгое время у Мастера в величайшем секрете. Это покажется еще удивительнее, если, согласившись с Вазари, предположить, что «Джоконда» создавалась вскоре после возвращения Леонардо на родину и службы у Борджа, когда он был озабочен соперничеством с Микеланджело Буонарроти и мог воспользоваться этой изумительной вещью для доказательства своего превосходства.

С другой стороны, версия с Пачификой Брандано небезупречна. Так, многие недоумевают, возможно ли, чтобы к своему величайшему произведению Мастер подошел, когда его ожидают у порога старость, болезни, а за ними и смерть? Некоторые, хотя не согласны с Вазари, называют вместо синьоры Пачифики неаполитанку Констанцу д'Авалос, ссылаясь на известный сонет, где имена Мастера и этой Констанцы поставлены рядом. Однако при равной неопределенности версий автору, по-видимому, принадлежит право выбора, даже если он руководствуется целями, относящимися к форме его сочинения, как композиция и другие подобные вещи.

92

О геометрической игре. Здесь описаны приемы, позволяющие производить бесконечное разнообразие квадратур в случае поверхностей, ограниченных кривыми линиями. Квадрат есть конец преобразования геометрических поверхностей. Кончено июля 7 дня в 23 часа, в Бельведере, в комнате для занятий, устроенной для меня Джулиано Медичи Великолепным, 1514.

– Высшим счастьем человека на земле, – говорил Никколо Макьявелли, – является возможность участия в управлении государством; а когда тирания не дает нам этого, не остается ничего другого, как искать его в ученых занятиях, ожидая лучших времен и собирая уроки опыта для потомства.

После того как Медичи возвратились в Тоскану, секретаря совета Десяти обвинили в заговоре, били плетьми и сослали в его имение в Сан-Кашьяно. Там он, по его словам, проводил часть дневного времени на постоялом дворе в разговорах с проезжающими, тогда как вечером и ночью беседовал с людьми древности, расспрашивая о смысле их деяний. При этом он забывал все тревоги и отчасти глушил жажду деятельности, подтачивавшую его существование. Но все же многого ему недоставало для исцеления; так что, прослышав о намерении папы сделать Джулиано Великолепного князем Эмилии, Модены и Реджо, чтобы, объединив названные области Италии, прибавить их к владениям церкви, Макьявелли стал хлопотать, желая поступить на службу и помочь тем самым Медичи, которые его опозорили и изгнали. Когда его упрекали за это, он с необычайной горячностью возражал, не задумываясь, поставить свое достоинство после государственной выгоды, а не наоборот, как это свойственно итальянцам.

Знаменитое впоследствии сочинение «Государь», герой которого, образцовый в делах управления и всевозможных злодействах, списан с Цезаря Борджа, Макьявелли тогда снабдил посвящением Джулиано Медичи, гонфалоньеру св. церкви и капитану папской гвардии: как ни изображай инженеров, художников и разных советчиков подлинными владельцами и устроителями, все вертится вокруг этих князей. С другой стороны, история прямо свидетельствует, что относительно таких, как Джулиано, судьба бывает слепа, бестолкова и непоследовательна, в то время как для художника, инженера или писателя вместо судьбы – его намерения и упорство, остающиеся в его распоряжении, кто бы им ни командовал. 24 сентября 1514 года Леонардо в сопровождении Франческо Мельци и одного слуги достиг города Пармы и приступил к составлению географических карт, необходимых на случай военных действий. Находясь на вершинах холмов, на высоких башнях и в других местах, откуда хорошо видна окрестность, Мастер проворно орудовал угломерным инструментом и одновременно наблюдал и обдумывал вещи, которые, может быть, не относятся к географии.

В книге, выкупленной у торговца бумагой годом раньше в Милане, первая запись имеет непосредственным поводом молнию, ударившую в миланскую Кредитную башню, где он вполне в духе Аристотеля рассуждает о силе пустоты, пожирающей окружающий ее воздух. По совпадению, спустя ровно год, минуя некоторые остававшиеся покуда незаполненными листы, на последнем, восьмидесятом, Леонардо вновь записал о пустоте, на этот раз образуемой, если воздух частично обращается в дождь, о чем он размышлял, находясь наверху одной Пармской башни. Таким образом, при начале и конце так называемого «Кодекса Е» одна напротив другой, как бы для надзора и охранения, возвышаются башни. И тут начинает действовать воображение, которому остается их соединить натянутым прочным канатом, по возможности чтобы не касался земли, хотя это трудно ввиду ее выпуклости, и посредине подвесить Коня вместе с проблемами, зачатыми в глиняном чреве ввиду императорской свадьбы, когда Моро велел его перетаскивать из Корте Веккио на пустырь перед замком Сфорца. Как и должно быть для вещи, которая в действительности не существует и питается чистой возможностью, Конь сильно исхудал и насквозь просвечивает, так что растягивающие его шкуру подобно тончайшим прутьям чертежные линии даже больше заметны сравнительно с его внешними очертаниями. Хотя если воображаемый конь, воспринимаемый на высоте, надо полагать, внутренним зрением, как бледная дневная луна, удачно повертывается под лучами солнца, его бок вспыхивает внезапно и слепит наблюдателя. Так прозрачное стекло, вдруг сдвинувшись, когда окно растворяют, отражает слепящий солнечный свет.

В числе параграфов знаменитого «Кодекса Е» нашли место несколько важных, которые касаются груза, подвешенного к растянутой между опорами нити: есть мнение, будто одних только этих параграфов хватит, чтобы считать Леонардо величайшим механиком. Но хотя мало кто полностью отрицает его заслуги в этой области, находятся люди, упорно и злостно пытающиеся их преуменьшить. Эти показывают, что Галилей первым применил выражение момент силы к понятию, принятому в механике в настоящее время, и что-де если кто придумывает название какой-нибудь вещи, тот ее и открывает. Однако, догадываясь, что их аргументация шаткая, эти хулители еще и чернят все целиком научные занятия Мастера: не ставя ни в грош исключительную кропотливость в исследованиях, они не видят огней истины, зажигаемых его интуицией то там, то здесь. Если же такие огни иной раз бывают и слабы, они нуждаются скорее в бережном укрытии, но не в кричащей надменности тех, кто, не гнушаясь пошлыми обвинениями, посмеивается, что Леонардо, дескать, за многое брался, но мало доводил до конца и вместо правильного научного рассуждения злоупотреблял метафорами и аналогиями.

Не существует великого человека, которого не осуждали бы другие авторитетные и умные люди. Не Декарт ли распространялся о Галилее, что тому недостает важного качества, так как он постоянно делает отступления и не останавливается, чтобы до конца выяснить какой-нибудь научный вопрос. «Это показывает, – утверждает Картезий, – что он не исследовал систематически, но, не отыскивая первопричину природы, изучал только основания некоторых отдельных явлений, и следовательно, строил без фундамента». В то же время, оправдывая и защищая аналогии, уместно сослаться на Кеплера, называющего их самыми преданными своими наставницами, воочию являющими сущность какого-нибудь предмета, тогда как Фрэнсис Бэкон, величайший агитатор экспериментального метода, по праву считается непревзойденным и изумительным мастером искусства аналогии. Кто другой догадается сравнивать волосы, целиком покрывающие древнего Пана, с лучами света и всевозможными другими истечениями из тела природы? Если же аналогии оправдываются признанными авторитетами, почему не сравнить момент силы с трехголовой Химерою, поскольку в чертеже его представляют три ветви, или три направления действия, а Леонардо не уподобить греческому Беллерофону, настигшему эту Химеру, воспользовавшись быстротою крылатого коня Пегаса? Что до названия, послужившего по крайней мере изобретателю – а именно потенциальный рычаг, – может, оно в самом деле не слишком удачно, но хорошо послужило своему изобретателю.

Чем более ширится угол веревки, которая на середине своей длины поддерживает груз п, тем более уменьшается потенциальный рычаг af и растет потенциальный противорычаг ad, поддерживающий груз; abc – актуальная поддержка груза; af и ad – рычаг и противорычаг, они потенциальные.

Также:

Если бы рычаг af был вдвое больше соответствующего ему противорычага ad, то веревка fc ощущала бы половину веса п; и это может произойти только в случае, если рычаг af займет горизонтальное положение, что невозможно, если подвесы ab и cb, совместно поддерживающие груз п, не станут параллельными друг другу.

Говоря иными словами, – нить, проволока или канат для Коня в том случае вытянутся в прямую линию, если подвешенный посредине груз равен нулю, а канат или проволока также не имеют тяжести; но это противоречит как идеальным условиям, так и действительности, а потому невозможно. Тот же, кто бросит взгляд в прошлое и посмотрит, как расставлены по течению времени отдельные вехи исследования и окончательное достижение, что этому было началом и куда Мастер пришел, тому человеку представлявшееся прежде случайным и беспорядочным кружение болотных огней покажется путешествием к заранее намеченной цели и станет видна его планомерность.

Но как нету малейшего груза, тяжесть которого сколько-нибудь не оттягивала бы книзу укрепленный на опорах канат, так каждая жизнь в своей изумительной совершенной законченности непременно меняет положение метафорического каната, протянутого из прошлого в будущее. Если же при повороте внезапно вспыхивает сильнейшим блеском поверхность Коня, отлитого из металла воображения, так же другой раз возможно увидеть как бы множество водяных пузырьков наподобие августовской росы, оседающей рано утром на паутине, но осевших на пеньковом плетении воображаемого каната, – драгоценную испарину мироздания, иначе говоря, деятельность многих людей, совокупно направляющих историю к ее цели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю