Текст книги "Деграданс"

Автор книги: Алексей Калугин

Соавторы: Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

20
ВЕДАКОВ
13.01. Пятница

Ведакову и раньше приходилось доводить до ума наброски статей и репортажей Калинина, но сейчас... Какая к черту обработка? Он не понимал Декельбаума. В галерее стрельба... Ксюша под верзилой с наручниками... Под сердцем холодело...

– Иван Исаакович! – заглянула в кабинет секретарша. – Резервная линия!

– Нет меня, нет, сколько говорить? Занят!

– Да Калинин же!

– Ах, Саша... – Главный суетливо искал нужную кнопку на селекторе.

– Вторая слева. Да вторая же, Иван Исаакович!

– Нашел, нашел! Записывай!

Начал быстро диктовать Ведакову:

– «Террорист, захвативший заложников, требует встречи с Христом...» Саша, я тебя правильно понял?

– С Христом? – мрачно переспросил и Ведаков.

– Да, Саша, слышу... Да, понял... Ага... «Требует встречи с Христом... Тогда он гарантирует жизнь заложникам». Но, Саша, он уже застрелил одного! Ну да, я знаю, он и тебя ранил. Ты держись. А как же так с Малышевой-то? Шоу? И зачем этому типу Христос?... «Хочет рассказать о наболевшем»... Андрей, записывай! Саша, я не совсем понял. Этот террорист, он действительно требует встречи с Христом? Зачем это ему? «У него не осталось ни одного другого близкого существа?» Андрей, записывай... Но, Саша, как он себе это представляет? Вам что, священника надо прислать в галерею?... Ах вон что... «Достучаться до Христа проще, чем до чиновников...» Записывай, Андрей, слово в слово... Что конкретно нам нужно сделать? Связаться с Седьмым каналом?...

– Сашка, – вмешался в разговор Ведаков. – Что ты там задумал?

– А ты еще не понял?

– Что я должен понять?

– Соображай! Или ключ подбросить?

– Какой еще ключ?

– Новая эстетика...

– При чем тут это?

– Твои слова?

– Ну и что?

Долгие гудки.

Главный вопросительно поднял брови:

– Андрей, о чем это вы? О какой эстетике?

– Неважно, Иван Исаакович. Теперь уже неважно.

В сознании Ведакова что-то сместилось. Новая эстетика...

Ну да, от Калинина можно ожидать чего угодно. Он там ранен? Возможно. Но, похоже, террорист или террористы доверяют ему, если разрешили работать с видеокамерой, вмонтированной в мобильник. Почему Ксюша там? Почему Сашка не помешал происходящему? Сердце покалывало. В режиме слайд-шоу вдруг пронеслись в памяти вырезки из газет, показ фрагментов концерта группы «Зомби и Каннибал» (запись подарила Ксюша), рекламный плакат выставки Гюнтера фон Хагенса на выходе из метро... Теперь, наконец, требование? Встретиться с Христом! Да что, черт побери, происходит с миром? Сашка – сволочь... Он умная сволочь... Чем больше людей он втянет в эту свою непонятную игру, тем легче потом ему будет выпутаться... Новая эстетика... Вспомнил! Наши предки искали мандрагору под грязной виселицей, под ногами повешенных, в их непроизвольных испражнениях, а что ищет Калинин?

Нет, не понимаю.

21
ПЕТУНИН
13,50. Пятница

– Товарищ капитан!

– Что там еще у тебя?

– Список заложников.

– Установили всех?

– Вроде бы.

Петунин пробежался по списку.

Иногда задерживался взглядом на приложенных фотографиях.

Павел Иванович Гребнев, 32 года, холост, работник департамента профтехобразования... (Мордастый мужик, с таким по пьяни не поспоришь, но в галерее его не видно и не слышно).

Петр Ильич Гетманов, 27 лет, электрик ЖЭУ Бауманского района...

Магдалина Иосифовна Строммель, 27 лет, учительница биологии и обществоведения... (Кудрявая, глаза внимательные. Понесло ее на эту чертову выставку...)

Яков Павлович Ямщиков, 31 год, водитель маршрутного такси...

Илья Фомич Григорьев, 42 года, разведен, прозектор...

Надежда Ивановна Болтенко, 32 года, домохозяйка... (На фотографии – толстуха в нелепом коротеньком платьице).

Наталья Ивановна Фомина, 20 лет, студентка МАИ...

Андрей Соловьев, 27 лет, художник-декоратор, прописан в частном секторе... (Вид какой-то похмельный, делать ему с утра было нечего?)

Павел Сергеевич Голубев, 23 года, слушатель курсов живописи при художественном училище...

– Товарищ капитан, Голубев – это тот самый очкарик, которого застрелили...

Олеся Олеговна Тарасюк, 29, учитель анатомии и биологии...

Ксения Сергеевна Малышева, 25 лет, издательский работник...

– А это та, которую загнали в бассейн...

Капитан внимательно всмотрелся в округлое лицо Ксюши.

Красивая девушка, но, наверное, своевольная... Вызывающий взгляд... Таким он, наверное, уже никогда не будет... Золотистые завитушки... Голубые глаза... Поразительно чистые, голубые... Жалко девку...

Венера Марсовна Денежкина, 27 лет, кулинар...

Александр Павлович Оконников, 29 лет, охранник художественной галереи «У Григорьевича»...

– Ясно, почему он в наручниках...

Мария Федоровна Половцева, 52 года, смотрительница художественной галереи «У Фабиана Григорьевича»... (Божий одуванчик, ей о Боге думать, она сидит среди трупов немца...)

Галина Александровна Долгова, 53 года, смотрительница художественной галереи «У Фабиана Григорьевича»... (Тоже не первой свежести девушка, губы сжаты неприятно...)

Алина Федоровна Расстегай, 19 лет, студентка...

Калинин Александр Федорович, 27 лет, журналист, сотрудник «Газетты» и Седьмого канала...

На фоне беззубых мумий, зеленоватых, оплывающих, расставленных по залу, как страшные чучела, среди обвисающих бесформенных лохмотьев человеческой кожи, на фоне кровавого бассейна один только Александр Федорович Калинин выглядел выигрышно...

Ранен?

Насколько серьезно?

Почему пользуется доверием террористов?

Сергей Федорович Макарцев, 27 лет, декоратор, в Москву прибыл в служебную командировку... (Ну да, служебного времени не жалко, болтается, куда ноги несут, догулялся...)

Людмила Васильевна Ефимова, 28 лет, археолог, связана с галереей «У Фабиана Григорьевича» договорными работами... (Какие договорные работы могут быть у симпатичного археолога с галерей, не брезгующей трупами?)

Юрий Александрович Болховитинов, 31 год, искусствовед...

Ангелина Павловна Вовк, 26 лет, кассирша художественной галереи «У Фабиана Григорьевича»... (Не могла найти никакой другой работы? Странно для ее двадцати шести лет и такой фигурки...)

Эмма Викторовна Ткачук, 24 года, гость столицы, приглашена на совещание театральных работников... (О командированных можно не говорить... Ноги их не дают головам покоя...)

Аделина Викторовна Розанова, 26 лет, гость города, приглашена на совещание театральных работников...

Софья Александровна Молчалина, 27 лет, официантка кафе «Эльбрус»...

Леонид Семенович Лапкин, 29 лет, самодеятельный художник...

Сергей Семенович Величко, 26 лет, гость города, прибыл в служебную командировку... (Такое впечатление, что командированным другого места в Москве не нашлось...»

Василий Иванович Трубачев, 36 лет, искусствовед...

Глеб Панфилович Костров, декоратор...

Серафима Львовна Пагусова, 42 года, бухгалтер художественной галереи «У Фабиана Григорьевича»...

Алла Борисовна Кулько, машинист электровоза, 25 лет, гость города, приехал из Саратова, числится в отпуску... (Хорошо отдохнет, надолго запомнит...)

Сергей Галь, 29 лет, рок-музыкант...

Святослав Львович Жуков, 26 лет, безработный...

Владимир Тихонович Духнов, 26 лет, безработный...

– Список полный?

– На сегодняшний час да.

– Почему не хватает фотографий?

– Обещаны. Ждем-с...

– Сигарета найдется?

– Только «Галуаз». Вы такие не любите.

– Сейчас все равно. Давай свою отраву.

Закурил. Выпустил клуб темного дыма, мечтательно пообещал:

– Не нравится мне этот журналюга... Я его под суд отдам, если найду хоть что-то...

– Не получится, – огорченно покачал головой Арутюнян. – Журналюга он и есть журналюга. Сами знаете. Имеет право находить и распространять информацию любым удобным для него способом.

– Падальщик!

– Работа у него такая.

– Какая это «такая»?

– Собирать грязь...

Ладно. Капитан затянулся.

Приказ подполковника Стопольского предельно ясен: ждать.

Что ж, будем ждать... Пока у этих придурков, взявших заложников, от трупов, духоты, тесноты окончательно крыша не поедет... Сейчас бы через отверстие, осторожно просверленное в перекрытиях, пустить в помещение легкий наркотический газ... Пусть бы они там расслабились, словили кайф... А потом газ усыпляющий... Покрепче... И вот уж тогда вышибай окна...

Но приказ есть приказ!

Разговор с шефом состоялся пять минут назад.

«Понимаешь, Алексей, – подполковник явно был сбит с толку. – Этот поганец... Строго между нами, конечно... Я о Калинине, о журналисте... Он вроде ранен, вроде повздорил с нападавшими, а вот ведет репортаж прямо из логова... Так это сейчас подается прессой... Если мы, не дай бог, пристрелим Калинина или даже зацепим его, пресса разведет вонь... Общественное мнение – сила... Если оно обернется против нас, конец всей нашей работе. Может, „Антитеррор“ и не разгонят, но, уж точно, заставят отчитываться за каждый патрон, согласовывать каждый шаг. Ты согласен так работать? – Петунин, естественно, был не согласен. – Ну, так вот, Леша, ситуация у тебя там вроде как под контролем, да? Так что, подождем... Есть тут некие смутные моменты и с террористами и с этим ловким журналистом... В общем, ничего особенного пока не предпринимай... Только наблюдение и контроль...»

– Товарищ капитан!

Петунин поднял голову.

Миша Яранский прибыл на место происшествия.

– Вот, взгляните, – ухмыльнулся он. – Экстренный выпуск «Газетты». Мальчишки на улицах продают.

ЧЕЛОВЕК, ЗАХВАТИВШИЙ ЗАЛОЖНИКОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ГАЛЕРЕЕ «У ФАБИАНА ГРИГОРЬЕВИЧА», ВЫСТАВИЛ ПЕРВОЕ ТРЕБОВАНИЕ! ОН МЕЧТАЕТ ПОГОВОРИТЬ С ХРИСТОМ!

Человек...

Мечтает...

Вот так из твари делают человека.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ «ГАЗЕТЫ» АЛЕКСАНДР КАЛИНИН РАНЕН! МУЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛИСТ НАХОДИТСЯ СРЕДИ ЗАЛОЖНИКОВ! РАНЕНЫЙ, ИСТЕКАЮЩИЙ КРОВЬЮ, ОН ПОДДЕРЖИВАЕТ ДУХ ЗАХВАЧЕННЫХ ЛЮДЕЙ И ВЕДЕТ РЕПОРТАЖ ПРЯМО ИЗ ЛОГОВА ТЕРРОРИСТОВ!

Ну, прямо репортаж с гранатой в плавках!

Тут же фото мужественного Александра Калинина.

На втором плане просматривались лица нескольких заложников, но террорист отсутствовал. Он не показывался ни на одном снимке. Это тоже казалось капитану Петунину странным.

– Товарищ капитан! А вот и до вас дошла очередь!

– Что? Телефон? Из галереи?

– Да!

– Капитан Петунин?

Одним ухом Петунин слушал голос в телефонной трубке, другим вникал в результаты прослушки помещения, в котором находились заложники.

– Это ты, капитан, руководишь операцией?

– С кем я разговариваю?

– Неважно.

Капитан напрягся.

Тихое, почти неразборчивое шуршание.

Или нет... Скорее, голос... Будто кто-то дает подсказку говорящему...

– Как ваше имя?

– Это неважно.

Петунин жестом показал Арутюняну, что его интересует номер телефона, с которого говорит террорист. Жора тут же развернул дисплей. Все правильно. Петунин угадал. Конечно, Калининский мобильник.

– Слушай, капитан, мои требования.

Голос странный. Какой-то потусторонний.

– Ты с похмелья, что ли? Хочешь коньячку? Девочек из борделя?

– Понадобится, сам в зубах принесешь коньяк, а девочки у меня есть. Не зли меня.

И вновь с прослушки зафонили обрывки слов. Кто-то там, точно, подсказывал террористу нужные слова.

– Слушай, капитан... Без шуточек... Телевидение чтобы работало, ясно? Это первое... Я тут держу одну известную шишку, – террорист явно имел в виду Калинина. – Вот пусть рассказывает народу правду. Обо всем. Начнешь мешать, начнешь прерывать связь, положу всех... Материалу тут у меня хватает...

Он так и сказал – материалу.

– И еще... Слышишь?

– Слышу.

– Хочу с Христом поговорить.

Теперь подсказка прозвучала отчетливо. Стой на своем...

– Ну да, – хмыкнул Петунин. – Больше прямо поговорить не с кем?

Неизвестный суфлер (может, журналюга?) снова забормотал: бу-бу-бу...

Петунина так и подмывало крикнуть: «Кончай дурочку валять, лучше говори сам!», но террорист отрезал:

– Именно с Христом.

– А как с ним связаться, не подскажешь?

– Догадаешься, когда положу еще одного заложника.

– Да ладно, – быстро ответил капитан. – Я просто пытаюсь понять. Христос сам должен спуститься к тебе в подвал или для начала достаточно будет телефонной связи?

Короткая заминка. Бу-бу-бу. Поразит молнией.

– Начать можно с телефона.

– А как поймешь, что это Христос говорит?

Заминка.

Б-бу-бу.

– Я пойму.

– Больше ничего не надо?

– Пока нет. Сиди на связи.

– А заложникам? Им что-то нужно?

– Ничего им не нужно. Они со мной. Им хорошо. А будет еще лучше.

22
КАЛИНИН
14,52. Пятница

– ...да ты, Витя, посмотри!

Калинин широким жестом обвел зеленые мумии.

– Как думаешь, почему люди идут смотреть на весь этот ужас? На все эти вырезанные органы, на не родившихся детей, на мумифицированных ссохшихся женщин? Да потому, что смерть вездесуща. Доходит? Смерть – самое распространенное в природе явление. Рано или поздно каждый подходит к черте, которая отделяет его жизнь от смерти. И никто, переступивший указанную черту, назад не возвращается.

Калинин уже не обращал внимания на заложников. Простреленная нога ныла, но он старался и на боль не обращать внимания, только легонько поглаживал повязку, наложенную поверх брюк.

– ...назад никто не возвращается. Доходит? Некому рассказать о том, что происходит там. Все наши представления о загробном мире, Витя, базируются на прозрениях мудрецов и откровениях мистиков. Сам знаешь, как им доверять, – Калинин покачал головой. – Мифы и легенды не в счет. Дело не в них. Люди самым естественным образом стараются приписывать божественным силам то, чего не в силах понять. Вот если бы мой отец... или близкий друг... или твой близкий друг, Витя... если бы кто-то из них вернулся оттуда... и рассказал бы, где ему довелось побывать, что он увидел, как там обстоят дела, тогда я, может, поверил бы. А так... Чепуха... Обычные суеверия... Ты вот рассказывал о своих погибших в Чечне друзьях, им, наверное, было бы что рассказать нам, правда? Почему-то любой человек до истерики хочет знать, что ждет его после смерти. Райские сады или адское пламя? Новая за-жизнь или вечное ничто? Человек боится смерти, Витя, но ничто его так сильно не притягивает как смерть. Парадокс, да? У животных ведь не случается самоубийств. А почему? Да потому, Витя, что звери, птицы, рыбы не подозревают о том, что они не вечны...

Калинин оглянулся, и прислушивающиеся заложники со страхом отвели глаза.

– ...человек – болтливое животное, Витя. И думающее. Самоубийство для него не просто выход из некоей безвыходной ситуации, не просто избавление от мучительной, неизлечимой болезни или невыносимых душевных страданий, но еще и особая эстетика... Скажем так... Новая эстетика... Слышал? – ухмыльнулся он. – Так и назовем... Новая эстетика. Почему нет? Выстрелить в висок или выпрыгнуть в окно способен любой дурак, а вот человек творческий, человек думающий, человек взыскующий, Витя, даже к акту самоубийства подойдет иначе. Смерть можно нарядно оформить, ее можно обрядить сообразно цели, правда? Вспомни японское харакири – это же не просто самоубийство, это настоящая песнь во славу человеческого духа! Это настоящий театр для избранных. В коротком прощании распорядись тем, что после тебя останется, прости врагов, долги, оскорбления, продумай технику ухода... – щеки Калинина зарумянились от волнения. – Яд? Нож? Пистолет? Неважно. Можно и камнем красиво башку разбить. Или так выбросится из окна, чтобы от машины, на которую ты упал, торжествующе стекла брызнули. Или возьмем коллективное самоубийство... Вот где простор для творчества... Главное найти достойных партнеров, не разменяться на пошлость... Пока в Сети нет настоящей цензуры, ищи понимающих людей, они откликнутся... Уверяю тебя, откликнутся... Не так страшно, когда ты не один ищешь ответ на мучающие тебя вопросы, правда?

– Хочешь склонить их к коллективному самоубийству? – хмуро усмехнулся Шивцов, кивнув на заложников.

– ...нет, я не об этом. Это мелко. Я о жажде знаний. Ты только вспомни обо всех многочисленных приспособлениях для пыток и умерщвления, придуманных человечеством на протяжении последних тысяч и тысяч лет. Несть им числа! Можно подумать, что людей ничто за всю их историю так не интересовало и не интересует, как совершенствование самых разнообразных орудий убийства. На смену топору приходит гильотина. На смену виселице приходит электрический стул. Если бы электричество было открыто во времена Ирода, Витя, уверен, христиане носили бы сегодня на шеях не кресты, а миниатюрные электрические стульчики...

Шивцов сплюнул.

Он не узнавал Калинина.

– ...вспомни Арвина Майвеса. Этот жизнерадостный каннибал из Берлина разместил в Сети сообщение о том, что ищет молодого, крепкого мужчину, который позволил бы себя съесть. И что ты думаешь? Облом? Да нет, желающий нашелся. Понимаешь? Они встретились и Арвин Майвес красиво заколол жертву перед включенной видеокамерой, а потом порезал счастливого дурака на куски, и часть их съел, а часть – заморозил. Арестовали Арвина Майвеса только после второго его пришествия в Сеть. В тюрьме каннибал написал мемуары, по которым сняли популярный художественный фильм. Миллионы, десятки миллионов благодарных зрителей и читателей! Доходит? Понимаешь, в чем тут фокус? Этот Майвес не думал скрываться. Напротив, он специально засветился в Сети, он специально обставил акт убийства и поедания жертвы как некое увлекательное эстетическое действо. Он не боялся оставить улики, наоборот он их активно оставлял! И постановка действия ему удалась, черт побери! Его до сих пор помнят! Вообще вся современная массовая культура, Витя, построена на крови. Сцены насилия в художественных фильмах множественны и натуралистичны. Документальные фильмы спорят с художественными если не выразительностью видеоряда, то хотя бы детализацией самых жестоких подробностей, часто переходящих в откровенное смакование. Нынче ни один издатель не рискнет выпустить роман, в котором нет перерезанного горла или отрубленной головы. Что больше всего дергает нервы? Ну да, война, терроризм, секс, массовые убийства. Смерть и секс в нашей жизни занимают все более видное место. Даже во время самой разгульной вечеринки люди умолкают, увидев на экране телевизора падающий самолет, самые добрые самаритяне улыбаются, когда пуля хорошего полицейского разносит мозги нехорошего преступника. Посмотри вокруг. Посмотри на этих серых перепуганных людей, у них глаза покраснели от страха. Организмы с аналоговой нервно-мышечной структурой... Всего лишь... Точнее не определишь... Но лучшего материала для творчества не найти... Осмотрись... Чувствуешь?... Эти мерзкие мумии, сумеречность, страх, кровавый бассейн, натянутые нервы... Господин немец фон Хагенс удачно угадал сцену...

Калинин понизил голос.

– ...власти депрессивного городка, в котором фон Хагенс открыл свой «Пластинариум» надеялись на приток туристов. Скажешь, неэтично? Скажешь, аморально? Да наплевать! Люди боятся думать о том, что они смертны. А раз так – вот вам! Глядите на то, чем вы станете! Нет у вас шансов! Этот фон Хагенс «пластинировал» трупы особым полимером. Он разработал его сам, когда работал в Гейдельбергском университете. Власти? Ну да. Фон Хагенс попадал под суд. Пару раз его обвиняли в закупке трупов в Новосибирске и Казахстане, но хороший юрист разберется с этим. Если что-то продают, значит, это можно купить. Но все это чепуха, Витя. Для нас важно то, что немец не сделал последнего, самого важного шага...

– О чем ты?

– О творчестве.

– О каком творчестве? – подозрительно покосился Шивцов.

– О подлинном творчестве. О подлинном творце. О творце, который не работает с мертвой плотью, а создает ее...

23
КАЛИНИН
15,06. Пятница

– Не понял...

– Да ты посмотри вокруг!

Зажатым в кулаке мобильником Калинин указал на мертвого парня, застывшего на полу.

– Ты на них посмотри!

Калинин ткнул мобильником в мокрого охранника и в Ксюшу, потрясенно съежившихся на холодном мраморном бортике бассейна. Темно-кровавый раствор на одеждах почему-то не засыхал, он покрывал каждую складку тончайшей изящной пленкой, он медленно стекал под ноги, образуя плоские лужицы на плитках пола. Ксюша казалась совсем голой, впрочем, груди ее действительно были обнажены, но она не замечала этого.

– Витя, теперь все, что мы будем говорить и делать, пойдет в эфир! Это моя задача, правильно объяснить людям, что мы делаем. Я говорю – мы. Понимаешь? Твои почитатели имеют право знать, что нами двигало.

– Какие почитатели?

– Поймешь. Не торопись.

– У меня голова с утра болит.

– Голова? Какого черта, Витя, при чем тут голова?

– Говорю же, у меня с утра голову сносит.

– Голову сносит? – Калинин изумленно выпятил нижнюю губу. – Какая, к черту, голова? Помолчи, Витя! Это что же получается? Можно подумать, что ты и галерею захватил потому, что у тебя болела голова?

– Еще мне в забегаловке подали несъедобный салат...

– Молчи... – зашипел Калинин, оглядываясь на заложников. – Необязательно пускать в ход оружие только из-за того, что тебе подали вонючий салат...

– А тебе такой раз подавали?

Шивцов в бешенстве рванул Калинина за ворот рубашки.

– Подавали. Остынь. Подавали чаще, чем можно подумать. – Калинин не вырывался, он, как мог, спокойно смотрел в мутные глаза Шивцова. – К черту, Витя! Надоело скотство. Обрыдло.

Он случайно перехватил взгляд Ксюши.

Странный оказался у Ксюши взгляд. Нездешний, безмерно удивленный, убитый, отвращение в нем читалось, тоска. А может, так казалось из-за размазанной по лицу краски. Калинин злобно усмехнулся. Она потрясена. Актриса. Шлюха в боевой раскраске. Ну, трахнул ее какой-то охранник на глазах перепуганной толпы. Впервые подставлять себя? Могла бы расслабиться, схватить кайф, сама ведь расстегивала ширинку охраннику, сама орала: «Возьми меня, Саша!» – будто секс со мной ее защищал. А я не могу быть защитником, я не могу быть другом. Отныне я уже никому не могу быть другом. Я выше этих банальностей. Я шел к такому моменту всю жизнь. Теперь у меня другое назначение. Новая эстетика. Вот база. Я больше не человек. Я – автомат, фиксирующий прекрасные и ужасные события. И нет в мире более благодатного материала для Новой эстетики, чем перепуганный человек...

– Знаешь, что тебя ждет за стенами этой галереи?

– Тюрьма, наверное, – буркнул Шивцов.

– И все? Никаких вариантов?

– А какие еще варианты?

– Не будь дураком. Ты выйдешь отсюда любимцем публики!

– С чего вдруг?

– Да с того, что знаменитостям позволено все.

Калинин наклонился к Шивцову, заговорил быстро, торопливо.

– Когда обычный человек стреляет в другого, – заговорил, – это называется убийством. С его мотивами разбирается суд. Но если в человека стреляет знаменитость, к тому же стреляет осознанно, заранее просчитав все последствия, это уже не преступление, а творческий акт!

– Знаменитость, – Шивцов искривил губы. – Я даже рисовать не умею.

– А что умеет фон Хагенс? – Коротким взмахом руки Калинин призвал в свидетели толпящиеся вокруг мумии. Заложников он не замечал, они его не интересовали. – Разве фон Хагенс снимает фильмы или пишет полотна? Да нет, ничего такого. Он просто экспонирует мумии! Ему и вкуса не хватает, сам видишь, понамотал кишок, придурок. Создатель нового направления в искусстве должен мыслить, Витя. Мыслить, а не танцевать и не петь арии. Создателю нового направления в мировом искусстве совсем не обязательно что-то уметь. Не рисовать, не писать, не вышивать крестиком. Нужно уметь выдвигать концепции...

– Это тебе Ведаков с толку сбил?

– Забудь Ведакова, – впервые огрызнулся Калинин. – Ведаков – бездарность и неудачник.

– Но про умение выдвигать концепции болтает он...

– Плохо болтает, раз никого не заинтересовал.

– Все равно...

Шивцов хмуро потер виски.

– Ты ведь Андрея повторяешь...

– Это неважно, – Калинин улыбнулся. Подлый тепленький страх еще держался где-то в подсознании, но Калинин уже поймал, уже держал Шивцова в руках. – Видишь, мыслить не так уж трудно. Пробелы в твоих знаниях я заполню.

– В камере, что ли, не будет времени?

– Забудь про камеру, Витя. Думай не о тюрьме, не о химии. Думай о чудной вилле, которую ты отгрохаешь на Рублевке, или в Ницце, или где-нибудь под Лондоном в зеленом местечке. Учись мыслить в нужном направлении. Ты прав, Ведаков умеет болтать. Он неплохо болтает иногда. Только ведь он, как фон Хагенс, остановился, не сделал главного шага.

– А ты сделаешь?

– Мы сделаем.

Шивцов медленно огляделся.

Непонятно, что он подумал. Может, сравнил тесную камеру будущей тюрьмы с кровавым бассейном, перед которым валялся убитый им человек.

– ...концептуальное искусство, Витя, – быстро шептал Калинин, – потому так и называется, что стремится передать исключительно идею, а не образ. Доходит? – голос Калинина становился напористее. – В концептуальном искусстве можно использовать все. В нем нет ничего запрещенного. Мрамор, бронза, золото. Какая разница? Дерьмо, отбросы, живые человеческие тела. Дело во вкусе. Фон Хагенс называет свои мумии «художественно препарированными», а на самом деле они просто изуродованы. Фон Хагенс хотел шока, мы с тобой хотим восприятия...

– Мы с тобой? – переспросил Шивцов.

– Вот именно. Мы с тобой... – было видно, что Калинин решился. – ...мы с тобой, Витя, сделаем следующий шаг. Именно мы с тобой. Фон Хагенс использовал для инсталляций завещанные ему или купленные тела людей, а мы устроим грандиозный перформанс с участием живых... временно живых людей, – подчеркнул он. – Тех людей, которым еще только предстоит стать телами... Помнишь, что такое перформанс? Ну да, искусство акций, производимых художниками перед зрителями. Банальную акцию с захватом заложников мы превратим в грандиозное явление мирового искусства! Новая эстетика в действии. Доходит?

– Дурость, – сплюнул Шивцов.

– А беседа с Христом не дурость?

– Капитан из «Антитеррора» может все, что угодно пообещать – работа у него такая.

– В «Антитеррор» дураков не берут. Он обещал.

– Все равно дурость.

– А ты не пытайся думать за других. Капитан обещал, пусть у него и болит голова. Чем абсурднее требования, тем проще они доходят до толпы. И средствам массовой информации чрезмерные требования всегда нравится. – Калинин осторожно присел на скамеечку служительницы и вытянул раненую ногу. – Мы – творцы, Витя. Мы не насильники. Привыкай к этой мысли. Мы с тобой показываем всему миру, каким образом может прийти в мир новое учение. Абсолютно новое. Уже через месяц мир забудет имена всех этих неудачников, – он холодным взглядом обежал заложников, – но миллионы и миллионы людей запомнят тот факт, что ты один из многих униженных и оскорбленных захотел поговорит с Христом...

– А о чем мне с ним говорить?

– Как это о чем? Об искусстве, конечно!

Шивцов поморщился, потер ладонью виски.

– Похоже, ты всех держишь за дураков, Сашка?

– Не всех, но многих. А ты... сомневаешься?

– Не знаю...

Положив обрез на колени, Шивцов обхватил голову.

Боль, казалось, уже оставившая его, вновь вернулась, крепко обожгла мозги, накатила с новой силой. Калинин искоса поглядывал на карабин. Шивцов за него и не держится. Вот он в двух шагах. Дотянуться, выхватить? А потом? Прощай мечта? Может, расстрелять Витьку?

Калинин колебался.

Тоже красиво. Ложится в концепцию.

Но мелко, мелко. Он скосил взгляд на заложников.

Перемазанный кровавой краской охранник смотрел на него так, что даже губы у него тряслись. «Давай, сука, – тряслись губы охранника. – Ты же не в наручниках. Хватай карабин, не медли!»

Можно, пожалуй.

Но никто не запечатлеет исторический момент.

А тоже недурственное полотно. «Расстрел террориста». Вспышка, грохот, визг. Крупно – окровавленные лица на фоне бассейна...

Он сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

А, открыв их, встретил мутный взгляд Шивцова.

– Заснул, что ли?

– Нога...

– Может, отстрелить ее совсем?

– Ага, – обрадовался Калинин, – начинаешь схватывать суть.

– Ты опять о Новой эстетике? – Шивцов медленно растирал виски

– Разумеется, Витя. Ты гений. Ты схватываешь на лету. Концептуально уже то, что ты захватил заложников не где-нибудь, не в ресторане «Максим», скажем, и не в отеле «Президентский», и не на борту самолета, а в художественной галерее, на выставке современного искусства! – Калинин поднял указательный палец. – Не зря ты много раз посещал эту выставку!

– Да я случайно сюда зашел.

– Не будь дураком. Ты уже бывал здесь!

– Говорю же, и не собирался. Такая хрень...

– Нет, ты бывал здесь! Запомни! И не раз! Эта выставка тебе снилась! Доходит? – с особым нажимом повторил Калинин. – Работы фон Хагенса произвели на тебя такое впечатление, что ты буквально заболел ими. Бессонница. Вегетативный невроз. Не от слабости, а от силы духа. От того, что, осознав ценность работ немца, ты одновременно почувствовал все их ужасное несовершенство. И, как истинный художник, не захотел с этим смириться...

– И что дальше?

– Слушай внимательно.

– Ну давай, давай, трепло.

– Молчи. Сосредоточься. На улице считают, что ты террорист. Но это временно. Скоро все поймут, что на самом деле ты – интуитивный гений. Ты творишь новое искусство. «Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы». Красиво, но устарело. Это все давно устарело. Ты не разрушитель, Витя, ты строитель. Тебе ничего не надо уничтожать. Чем тебе мешает Джоконда? Или Шагал с Пикассо? Да ничем. Они сами по себе. Они не греют. Девочку на шаре нельзя трахнуть, а мужики в улете и без Шагала достали. Ты первый, кто творит искусство, являющееся самой жизнью и накрепко при этом связанное со смертью. Подлинное новое искусство по Виктору Шивцову! Ущербность работ фон Хагенса в том, что его жуткие мумии не чувствуют боли! Они не радуются и не плачут! Они не умоляют о пощаде! Они не рвут друг друга на клочья. Если всадить в них пулю, из тел их не выступит ни капли настоящей крови.

– Думаешь, придется еще кого-то?

Шивцов спросил это очень спокойно.

Но именно от холодного его спокойствия по спинам заложников, даже тех, кто не расслышал слов Шивцова, пробежал смертный холодок.

– Сколько сейчас времени?

– Начало четвертого, – ответил Калинин.

Шивцов кивнул. Начало четвертого, черт бы всех побрал. Уже два часа, как я должен быть в охранной конторе. Интересно, там уже хватились меня? Наверное, звонят домой. Или думают, что застрял в пробке. Трафик. Эта мысль показалась Шивцову такой нелепой, что он опять почему-то вспомнил сцену возле забегаловки. «Что есть таракан, фроляйн?» – спросил какой-то немец. «Да все он есть! – шумно обрадовалась фроляйн. – И хлеб есть! И мясо!»