Текст книги "«Исконно русская» земля Сибирь"

Автор книги: Алексей Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Самоеды со ртами на темени

Четвертое известие сказания уже кажется менее поддающимся объяснению. «В той же стране – иная самоедь: вверху рты на темени, а не говорят. А образ (видение) в пошлину (по обычаю) человечь. А коли ядят и они крошат мясо или рыбу, да кладут под колпак или под шапку. И как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз».

Дело идет тоже о самоедах, и притом имеющих вполне человеческий образ, за исключением того, что рот у них на темени и они не говорят. Последнее надо, вероятно, разуметь в том смысле, что у них «язык нем», т. е. что они говорят на непонятном языке. Но каким образом объяснить существование рта на темени? Очевидно, не чем иным, как тоже особенностью костюма. Известно, что одежда самоедов шьется вроде мешка с отверстием вверху для просовывания головы и с рукавами, к которым пришиты рукавицы. К отверстию пришивается обыкновенно «триушок» (треух), род башлыка для покрытия головы, причем этот триушок на верхней одежде, парке, делается иногда из кожи головы оленя с ушами. У юраков отверстие малицы, в которое с трудом пролезает голова, имеет воротник, а у верхнего платья, сокуя, к отверстию пришита меховая шапка, плотно охватывающая голову. В том случае, когда воротник кругом охватывает шею и стоячий, так что закрывает рот и даже часть носа, есть в таком костюме не совсем удобно, и надо или отгибать воротник или поднимать рот кверху, чтобы класть в него пищу. Может быть, подобный костюм с жестким воротником, заставлявшим по необходимости загибать при еде голову назад и класть пищу в рот сверху, составлял особенную принадлежность одного какого-нибудь племени или рода, известие о котором, неверно понятое, и послужило поводом к возникновению кажущегося невероятным рассказа [20]20
  Иславин, описывая еду самоедов, говорит, что они «берут куски сырого оленьего мяса, обмакивают их в горячую кровь и около самого рта вверх к носу отрезывают куски ножом». (При этом, очевидно, рот должен быть поднят кверху, иначе кровь будет стекать мимо.) Гондатти записал предание манси о мэнквах, леших, которые отличаются большим ростом, острою головою и тем, что у "них между грудью и шеей воткнут гвоздь, подпирающий голову, так что они не могут смотреть вниз, а только вперед или вверх. Такие существа, если они едят, должны, конечно, класть пищу в рот сверху. В «Сказании об Индийском царстве» упоминаются, впрочем, также «иные люди вверх рты их». См. «Летописи русской литературы». Изд. Тихонравова, 1859. Кн. IV. С. 101.


[Закрыть].

Впадающие в зимнюю спячку

Следующее известие сказания представляется еще более баснословным. «В той же стране есть иная самоедь, яко же и прочие человеци. Но зимой умирают на два месяца. Умирают же тако: как где которого застанет в том месяце, тот там и сядет, а у него из носа вода изойдет, как от потока, да примерзнет к земле; и кто человек иные земли неведанием поток тот отразит у него и сопхнет с места, и он умрет, то уже не оживет, а не сопхнет с места, то оживет, и познает и речет ему, о чем мя еси друже поуродовал. А иные оживают, как солнце на место вернется; тако на всякий год оживают и умирают».

Дело идет о людях, умирающих или засыпающих на зиму или на два месяца. Рассказы о подобных людях были распространены, по-видимому, с давних пор. Уже Геродот говорит о счастливых гипербореях, живущих в стране, где полгода царствует ночь. В России рассказы о временно умирающих людях на севере известны в нескольких вариантах от XVI и XVII веков. Герберштейн приводит один из них, заимствованный из какого-то русского дорожника. «Сказывают, – говорит он, – что с людьми Лукоморья (по ту сторону Оби, в горах) происходит нечто удивительное и невероятное, весьма похожее на басню: по слухам, они каждый год умирают, именно 27 ноября, когда у русских празднуется память святого Георгия, и потом оживают, как лягушки, на следующую весну, большею частью около 24 апреля». Подобные же рассказы встречаются в русских космографиях XVII века. Попов напечатал один из них, помещенный в статье «О Сибирском царстве», в сокращенной «Космографии», по списку хронографа 1696 года. Космография эта «переведена с римского языка», но в ней имеются вставки переводчика, к числу которых относится и вставка о Сибири. Между прочим, в статье говорится: «В зимнее же время в странах Сибирской земли во многих местах мраза ради и тяжких воздухов никто же обита-ти и жительствовати может в то время, но бывают пусты и бесчеловечны. Глаголют же нецыи, яко за тою Рекою Обью великою под самой север есть человеци Дикие безгласни, точию рычат и шипят, зимою же, егда мразы настанут, человецы же (те) пускают от ноздрей своих сморг или соплю, и егда сии замерзнут, тогда стоят ови яко о древесах, к весне же сия сопли расстаивают, человецы же паки оживают, егда же кто сих соплю преложит, таковые уже не оживают, но невем о сих аще истинна суть». В конце XVII века такие рассказы возбуждали, следовательно, уже сомнения, тем не менее все-таки по старой памяти приводились в описаниях Сибирской земли. Что рассказы о сибирской стуже могли вызвать преувеличенные представления о ее влиянии на человека, это неудивительно, в особенности если принять в соображение, что на далеком севере зима сопровождается еще ночью, продолжающеюся, смотря по географической широте, от нескольких дней до нескольких месяцев. Уже Олеарий, путешественник первой половины XVII века, пытался объяснить басню о северных жителях, умирающих на зиму, особенностями их жизни, именно тем, что зимою, во время долго продолжающихся сумерек и ночи, они скрываются будто бы в своих «низких, на половину скрытых в земле, но сверху округленных и заостренных жилищах», которые заносятся тогда настолько снегом, вышиною в рост двух человек и более, что нельзя ни войти, ни выйти. Самоеды сидят тогда в своих жилищах, освещая их рыбьим жиром, а для сообщения между собою они проделывают под снегом ходы от одного жилища до другого. Толкование это, интересное как одна из первых попыток объяснить реальными фактами баснословное известие, не может, конечно, считаться удовлетворительным, во-первых, потому, что подобное прокапывание ходов под снегом не практикуется (притом трудноисполнимо, да и снегу за Уралом выпадает меньше, чем в Европейской России), а во-вторых, потому, что оно совершенно не объясняет другие подробности рассказа, в котором говорится о людях, засыпающих или умирающих на поверхности земли «как где которого застанет» и кои (по объяснению русского космографа XVII века) «стоят яко о древесах». Можно полагать скорее, что возникновение такого представления было вызвано видом человекообразных идолов, которые, по многим старинным известиям, существовали в Самоедской земле. Первое известие о таких идолах мы встречаем у польского писателя Матвея Меховского (1517), который (в своем сочинении о Сарматиях) говорит, что за Вятской землей, в Скифии, находится большой идол Золотая Баба, в виде старухи, которая при вопрошании ее издает звуки и которой поклоняются окрестные народы, принося ей в жертву меха убиваемых ими зверей.

^{Часть карты Антония Вида}

Позже эта же Золотая Баба является на карте Антония Вида (Wied, издание 1555 года), но составленной между 1537 и 1544 годами, именно в стране Abdori, в виде статуи женщины, с ребенком на руках, перед которой изображены молящиеся и приносящие ей в жертву звериные шкуры четыре дикаря. Далее ту же Золотую Бабу мы находим на карте Герберштейна (1549), где она помещена около устья Оби и представлена в виде женской фигуры, в парадном (западном) костюме того времени, с копьем в руке, хотя в тексте приводится рассказ (подвергаемый, впрочем, сомнению), что эта золотая старуха изображена с ребенком, и даже с двумя, одним побольше, которого считают ее сыном, и другим, младенцем, ее внуком. Такое изображение Золотой Бабы, с двумя детьми, отроком и младенцем, и с двумя стоящими перед ней на коленях людьми, находится на карте Дженкинсона (1562), где оно помещено между «Joughoria» и «Molgomzaia», причем в надписи к этому месту пояснено, что баба эта – старуха, и почитается обдорянами и югричами, которые обращаются к ней через посредство жреца за советами, как к оракулу. Более подробные сведения о Золотой Бабе приведены у Александра Гваньини (1580) и Петрея де Эрлезунда (1620). Гваньини рассказывает, что баба эта, с двумя детьми, высечена из камня, что ей поклоняются обдоряне, югричи, вогуличи и другие соседние народы, которые приносят ей соболиные и другие меха, а также жертвуют отборных оленей, причем мажут ей кровью лицо и другие части тела. Петрей сообщает, что Золотая Баба имела внутри пустоту, что она стояла на берегу Оби и что она издавала звук вроде трубного, когда жрецы совершали перед ней моления, что ей приносили в жертву черных соболей и куниц, а также убивали диких зверей и мазали кровью их ее рот и глаза. Жрецы спрашивали ее о будущем, и она давала ответы, подобно Дельфийскому оракулу. Но уже Флетчер признает весь этот рассказ о Золотой Бабе баснею, хотя замечает, что в обдории, на берегу моря, близ устья Оби, есть одна скала, которая (при определенной помощи воображения) может казаться имеющею вид женщины в лохмотьях, с ребенком на руках, как одна скала у Нордкапа – форму Фреи. Место это, продолжает Флетчер, часто посещается обдорскими самоедами из-за удобств рыбной ловли, причем они (по их обычаю) производят здесь иногда свои колдовства и гадания – о перекочевках, удачной охоте или рыбной ловле и тому подобном.

^{Часть карты Герберштейна, изданной в 1556 г., с изображением Урала и реки Оби, вытекающей из Kithay lacus. Между Уралом и Обью, на севере, показана Slata Baba, в западноевропейском костюме богатой дамы с копьем в руке}

О существовании таких священных скал у самоедов говорят и новейшие исследователи; так, Иславин упоминает о камне Неве-хэге (т. е. «мать истуканов») и Ню-хэге («сын-истукан»), маленький утес, оба на Вайгаче, о Минисее – возвышении у Уральского хребта и др. Он же записал предание, что на Вайгаче до пришествия самоедов ничего не было, но что вскоре потом явился на берегу моря утес, который все более и более рос и наконец образовался наподобие человека. Пораженные таким чудом, самоеды стали веровать в его содействие при болезнях и промыслах и приносить ему в жертву оленей. Герберштейн, со слов русского посла Гр. Истомы, сообщает о священных утесах на берегах Лапландии, которым проезжавшие мимо них моряки считали обязанностью принести некоторую жертву (Щепотку муки и т. п.). Что касается человекообразных идолов, то мы встречаем описания о них у нескольких иностранных путешественников XVII века, которое не упоминают, правда, о Золотой Бабе, но говорят о многих деревянных идолах, служивших предметом поклонения и лица которых вымазывались кровью. Самое раннее известие имеем мы, кажется, в отчете об экспедиции к устью Оби Ст. Борро, (Burrough) 1556 года. «3-го августа, пишет он, высадились мы с Лошаком (Loshak, какой-то русский промышленник, встретившийся в море с английским судном и оказавший содействие экспедиции своими указаниями) на один остров (по-видимому, один из небольших островов около Вайгача), где Лошак показал мне кучу самоедских идолов, числом около 300. Они были самой грубой и плохой работы; у многих глаза и рот были вымазаны кровью. Они представляли мужчин, женщин и детей, и то, что у них было выделано из других частей тела, также было вымазано кровью. Некоторые идолы имели вид просто палок или кольев, с двумя-тремя нарезками на них, сделанными ножом… Здесь валялись также сломанные сани и оленья шкура, исклеванная птицами. Перед некоторыми идолами стояли деревянные обрубки, достигавшие высоты их рта и все в крови; я полагаю, что это были жертвенники, на которых приносились жертвы [21]21
  В пользу возможности существования Золотой Бабы, т. е. идола с позолоченным лицом или с какими-нибудь золотыми украшениями, говорит тот факт, что уже древние норвежские саги упоминают о богатстве Биармии золотом и о существовании там богато украшенного идола Юмалы. Позже у русских Закамская сторона славилась своим серебром, которое было, по-видимому, не местное, а привозное. Так можно заключать, во-первых, по малой культуре Приуральских инородцев, которые едва ли могли искусно обделывать металлы, а во-вторых – по находкам в Приуральском крае многих серебряных изделий (особенно – блюд восточного происхождения и Сасанидской эпохи). Эти блюда, вероятно, приобретались в обмен на ценные меха и служили для религиозных целей, судя по тому, что еще недавно в отдаленных местах в особых сараях, посвященных главным богам, хранились у остяков десятки пудов старого серебра в изделиях, причем запасами этими можно было в крайних случаях пользоваться заимообразно. Подобные серебряные изделия для той же цели приобретаются инородцами иногда и теперь от русских. По словам Кушелевского, «были случаи, что русские промышленники, из корыстолюбивых своих видов, нарочно заказывали для идолов серебряные короны и, привозя их в Обдорск, тайно продавали инородцам за большие деньги». По его же словам, на реке Большой Хоров, впадающей в реку Обь, находится идол Ортик; у него человеческая голова с металлическим лицом. При живых жертвах у идола ставятся маленькие металлические тарелочки в Ч2 вершка в диаметре и на эти тарелочки наливают кровь из сердца того животного, которое было обречено ими в жертву. По словам Гондатти, тарелочки эти бывают серебряные и употребляются еще и для другой цели, именно ставятся перед жилищем во время призывания ночью шаманом «Мир-сусне-хума» (Бога, заведующего людьми, Младшего сына главного Бога «Нума торума») для того, чтобы конь этого бога мог стоять не на голой земле или снегу. Приобретаются эти тарелочки большею частью также от русских, например, тарелочки, употребляемые для просфор.


[Закрыть].

Я видел также прибор, на котором жарили мясо, и, насколько я мог понять, огонь разводился прямо под вертелом». Норденшильд приводит копию с одной старинной голландской гравюры, изображающей самоеда, едущего в запряженных оленями нартах мимо десятков идолов, поставленных на пригорке и представляющих грубое подобие человека. Мартиньер, путешествовавший к северным берегам России в 1647 году, рассказывает, что на Новой Земле (по-видимому – Вайгач) он видел «обрубленные древесные стволы, на которых грубым рельефом была выделана фигура человека и перед которыми преклонялись дикари». В описании его путешествия приведено изображение такого идола с двумя молящимися перед ним дикарями, а в тексте прибавлено еще, что, по словам русских, в идолов этих входит дьявол и произносит свои предсказания.

^{Самоед, едущий на оленях мимо священного места, уставленного деревянными идолами и оленьими рогами. Со старинной голландской гравюры, приведенной в «Путешествии» Норденшильда}

Из русских писателей едва ли не наиболее ранние известия об идолах приобских инородцев мы находим у Новицкого, составившего в 1715 году «Краткое описание о народе Остяцком». Он говорит, что остяки обвивают своих идолов холстом, сукном, шкурами, отчего идолы эти «толико сими странными рубищы утолстевают, яко в пятидесяти аршин толщиною бывают; древа же самого иссеченного не вящще поларшина; весь же расшырен искони приношением тех утварей, ими же повивают». Новицкий сам видел многих остяцких идолов, помогая преосвященнику Филофею в их истреблении и в крещении инородцев. «Так, – говорит он, – обретохом в Шоркоровских юртах кумира единого; в среде поленце от пятдесятъ лет прикладними обвитое сукнами, а на верху с жести изваянная личина, мало что бяше подобие человека».

Подобные же идолы, одетые в сукно или «холстины» из шелковой материи или из парчи с позументом, встречаются, по словам Кушелевского, «еще и теперь у обдорских самоедов, а равно местами и у остяков. раз, говорит он, случилось мне видеть у остяков в Эндерских юртах идола, одетого в старый заседательский мундир и при шпаге. Все приклады идола надеваются на него так, чтобы он не терял человеческой фигуры, и оттого идолы эти год от года становятся толще». «В Шорковых юртах, – по словам Новицкого, – бе кумир изсечен от древа на подобие человече, сребрен, имеющ лице: сей действием сатаниным проглагола бездушный и предвозвести надходящее себе близ разорение от десницы проповедника и учителя, моляще ревнителей и служителей своих, дабы восхотели поревновать древнему отец своих зловерию и крепко противостать проповеди». Из этого известия можно заключить, что у остяков были идолы, которые говорили, вроде того, как это передавалось ранее о Золотой Бабе. Близ Пелыма, читаем еще у Новицкого, «бе кумирня, в ней же обретохом пять идолов древянных, в подобие человеческое изсеченных, обложении рубищами»; перед ними «особь пред каждым в сосудех берестеных кости положены» [22]22
  «Краткое описание о народе Остяцком», соч. Гр. Новицким в 1715 году (Изд. Майков, Спб., 1884): «Старик Обский, – говорится здесь, – имеюще скверное свое хранилище на усть Иртыша недалече Самарова града. Бысть же сей по их зловерию бог рыб, изображен безстудне: дека некая, нос аки труба жестяны, очеса стекляны, роги на главе малые, покрыты различными рубищы, сверх одеян червленою одеждою с золотою грудью. Оружие – лук, стрелы, копие, панцеры и иная около его бяху положенные. На Конде, в Нахрачеевых юртах, был также кумир, «изсечен из древа, одеян одеждою зеленою, злообразное лице белым железом обложено, на главе его лисица черная положена; жилище все, наипаче же седалище сего украшенно сукном червленным; поставлен же высочае прочыих; иные же нижае около предстоят менини кумиры, их же глаголют быти служителей настоящего кумира».
  Старик Обдорский – вот что о нем сообщает Иоханн Бернхард Миллер (1716 г.): «Другой шайтан был гусь с распущенными крыльями… Третьего шайтана называли СТАРИК ОБДОРСКИЙ»; он стоял против местечка Самарова и имел два местопребывания… Он был деревянный и имел большой околоченный железом хобот… на голове стояли два маленьких рога, а глаза были из стекла… У него они клали свои панцири, которые обозначали победу, одержанную им над всеми морскими богами… Другие же идолы вовсе не имели никакой фигуры, так как представляли собой толстый длинный чурбан, положенный на землю и украшенный всякого рода лоскутами и тряпьем, а сверху лежал кусок зеркала, который при появлении солнца испускал сияние». (Из путевого журнала Lorentz Langen, 1716.)


[Закрыть].

^{Идолы с острова Вайгач} 

Остяцкие идолы находились в кумирнях, но у самоедов подобные же идолы стояли под открытым небом. По словам Иславина, кроме домашних болванчиков, у самоедов есть еще один род истуканов, которых они сами отесывают из какого-нибудь деревянного чурбана, наподобие человека, и ставят на возвышенных местах по тундре и в лесах, и также намазывают им губы кровью, их они называют сядеи…. Древнейший и знаменитейший самоедский идол находился на острове Вайгач, на большом утесе, и назывался Уэсако (старик). Он был седмиличный, деревянный, отесан с трех сторон, и в 1827 году сожжен миссионерами и с ним 420 тут же находившихся деревянных истуканов, со множеством привесок, разноцветных суконных лоскутков, ушей от медных котлов, пуговиц и других украшений. Кроме того, сокрушено еще было на Вайгаче 20 каменных идолов. Верстах в 20 от Мезени, в Кузмин-перелеске, миссионеры сожгли также множество деревянных истуканов. У манси, по словам Гондатти, идолы делаются теперь из дерева, из металла и очень редко из кости; «идолы общественные, преимущественно, вырезаются в деревьях, продолжающих еще расти. Нередко идолы эти представляют просто шесты, вбитые в землю и увешанные наверху лоскутками, шкурками, блестящими безделушками и тому подобными предметами. Шесты эти, из которых средний самый высокий, посвящены каким-нибудь богам; кругом валяются кости, остатки трапезы, маленькие лопаточки, которыми едят и т. д.». «У самоедов и юраков, – говорит Третьяков, – в прежние времена делались статуи из лиственницы, стоящей на корне; на верхнем конце вырезывалось подобие человеческого лица, обращенного к западу. Чаще всего ставился простой кол с заостренным верхом и двумя или тремя зарубками; такие статуи у юраков назывались сядеи... Можно думать, что такие и подобные им человекообразные идолы, стоявшие «яко о древесах» или одетые в костюм, и могли, особенно зимою, когда они стояли обледенелые и покрытые снегом, – вызвать представление, что это замерзшие люди, чему могли способствовать и неверно понятые рассказы туземцев, например, что эти идолы – их предки и родичи».

Известно, что многие изображения или даже только грубые подобия людей, как, например, причудливой формы скалы, стоячие камни или столбы каменной соли (на берегу Мертвого моря), подавали повод к возникновению разнообразных легенд, в которых эти естественные продукты неорганической природы выставлялись окаменелыми людьми. Что же касается до возникновения известий о дивных народах на основании слухов об идолах, то можно указать на шестируких людей, живущих будто бы в Индии, средневековое представление о которых, очевидно, возникло на основании непонятых рассказов об индийских многоруких и человекообразных идолах.

До сих пор составитель сказания говорил только о стране и народах в нижней области Оби, прилегающей к Ледовитому морю; следующие известия относятся уже к другим областям, лежащим «вверху Оби, реки великой».

Верх здесь считается, вероятно, от страны Югров, хотя может относиться как к верховьям Оби [23]23
  Реке Оби придавалась прежде громадная ширина. В Космографии («Изборник» А. Попова, с. 528) говорится, что «Обь – великая река, еже широта от берега до берега шестьдесят верст, а иже и больше».


[Закрыть], так и Иртыша, о котором в сказании не упоминается.

Страна Баид

Первое известие об этих областях «вверху Оби» касается какой-то земли Баид (или Байд). «В той же стране, вверху Оби, реки великой, есть земля, Баид именуется. Леса на ней нет, а люди, как и прочие человеци, живут в земле, едят мясо соболье, а иного у них никоторого зверя нет, кроме соболя. А носят платье все соболье, и рукавицы, и ногавицы, а иного платья у них нет, ни товару никоторого. А соболи ж у них черны весьма и велики; шерсть живого соболя по земли волочится». В списке Синодальной Библиотеки положение этой страны поясняется еще так: «вверху Оби, реки великой, поперек ее ехать днями летними», что следует понимать, по-видимому, так, что попасть туда можно было только летом, плывя вверх по течению. Люди, описываемые в этом известии, ничем, по-видимому, от прочих людей не отличаются, кроме того, что носят платье из одних соболей, едят соболиное мясо и живут в земле, т. е. в землянках. Страна эта, следовательно, богата соболями, которые отличаются здесь особенною добротою меха, пушистого и. черного. Такому богатству соболями противоречит, однако, известие, что в стране нет леса: соболь, как известно, зверь лесной и кормится белкой и другими лесными животными. Очевидно, отсутствие леса надо понимать не в том смысле, чтобы там леса совсем не было, а, вероятно, так, что лес этот отличался от северной сплошной тайги, был смешанным из лиственных и хвойных деревьев и рос в горах. (Или составитель статьи смешал известие о находящихся к югу от югры степях с известием о еще более южной стране Баид.) На горы указывает, по-видимому, и особенная доброта (чернота) водящихся там соболей, так как известно, что лучшие сибирские соболи добываются в горных местах, теперь в Олекмо-Витимском крае, а ранее и на Алтае и Урале. Необыкновенная же длина соболиного меха, волочащегося по земле, была, вероятно, преувеличением, которое могло явиться из стремления оттенить сильнее добротность соболя в описываемой земле.

Но где именно находилась эта земля и к какой части бассейна реки Оби она должна быть приурочена? Единственной опорой в данном случае может служить, название страны: Баид. Это название (Baida) встречается на многих старинных картах XVI и XVII веков, как какой-то страны за Обью, на востоке. На карте Дженкинсона в атласе Ортелия 1573 года именем Баи-да означена страна (народ), соседняя с Malgomsai и лежащая за ними (к востоку); далее за нею показаны Colmack. На карте Меркатора 1587 года Baida помещена за рекою Tachnin, на берегу моря, перед меридиональной цепью гор, за которыми означены «Colmack», тоже у самого Ледовитого моря. В «Geographia Blaviana» (1663 год) Baida занимает то же положение, но несколько южнее Molgomzaia, хотя все-таки выше полярного круга; Colmack помещены по-прежнему за меридиональною цепью гор, но еще южнее и уже ниже полярного круга. Наконец, в атласе Сансона, 1683 год, названием Baida отмечены горы, идущие в меридиональном направлении к востоку от страны Malgomzaia, за Енисеем и Пясидой, и именно северная часть этих гор выше полярного круга. Эта меридиональная горная цепь соответствует, очевидно, Имаусу Птолемея, т. е. той меридиональной системе гор, какая, по представлениям Птолемея и других географов, до самого XVIII века делила азиатскую Скифию (северную Азию) на две части, западную и восточную, по сю и по ту сторону Имауса. Все эти указания, однако, по их разноречию и неопределенности не могут уяснить нам точнее местоположение описываемой страны. Видно только, что название Баид (Баида, Baida) пользовалось известностью в XVI—XVII веках и что оно помещалось где-то на востоке, перед калмыками, и соединялось с горами. Заметим еще, что в списке собрания Унковского вместо «Баид» стоит «Бад», а в Строевском – «Сайд», но это, по-видимому, описки, так как во всех прочих, и особенно в двух древних, новгородских списках читается явственно: «Баид». Нельзя ли предположить, что это – название тюркского или монгольского племени Байдалы, имя предков киргиз. Байдаулету, Беде – по Sanang Setsen – древнее название монголов; Байты – одно из четырех племен, на которые распадаются западные монголы (дюрбу-ты, байты, уранга (урянхайцы) и торгоуты). В настоящее время байты (по Потанину) граничат с соитами (сойотами) в Прикобдинском Алтае и по хребту Хан-Хухей. Но Потанин приводит сведение, что ранее монголы, двигаясь вдоль южной подошвы монгольского Алтая, дошли до реки Урунгу, затем до озера Балхаш и до реки Тагаса, а отсюда стали подвигаться на север, в степную долину Черного Иртыша и до озера Зайсан, наконец, перешли «щеки» (Колбинский хребет) и распространились в долину Нижнего Иртыша, где в XVII столетии спустились до озера Ямыш и даже ниже. Урянхайцы в XVII веке также появились в наших пределах у Усть-Каменогорска, спускаясь с летовок в вершинах Бухтармы, а буряты доходили по Енисею до Красноярска. Все эти движения относятся, правда, преимущественно к XVII веку, но весьма вероятно, что подобные же движения тюркских племен происходили и ранее, подобно тому, как это было в громадных размерах в XIII веке.

Фишер («Сибирская история», с. 207—208) приводит известие, что в начале XVII века между Обью и Иртышом жили теленгуты (часть киргиз), орда князя Бинея (часть калмыков) и чаты. Калмыки показаны уже на карте Вида (первой половины XVI века), где-то между Обью (которая представлена очень короткою) и Каспийским морем. Дженкинсон упоминает о калмыках в отчете о своей поездке в Бухару как о живущих близ Каспийского моря по реке Yem (Эмбе). Следует заметить еще, что многие родовые названия монголов встречаются у тюрков и, наоборот, что некоторые из этих разных названий являются в других лучаях племенными. Так, в числе родов алтайских калмыков (монголов по типу и называющих себя Kalmak или Oirot, но говорящих по-тюркски, с примесью многих монгольских слов) встречаются роды: Sart, Kyrgus, Mongul, Sojong и другие, названия которых мы находим и у целых племен или народностей, – сартов, киргизов, сойотов и т. д.

Возможно, поэтому и название «Байды» принадлежало не одним только современным байтам Прикобдинского Алтая, но и какому-либо другому тюрко-монгольскому роду или племени, жившему в XV– XVI веках в верхнем течении Оби. Что касается до того, почему страна Баид, помещаемая разбираемою нами статьею вверху Оби, является на иностранных картах XVI—XVII веков в форме Baida, гораздо севернее и к востоку от Оби, за молгонзеями, – об этом мы позволим себе сделать догадку несколько далее.