Текст книги "Просто мы разучились мечтать (СИ)"
Автор книги: Александра Соколова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Неожиданно Лёка засмеялась и почувствовала прилив хорошего настроения. Кинула еще один взгляд на танцпол. Вынула бумажник. Бросила на столик несколько купюр. Навесила на лицо мрачное выражение. И двинулась в центр зала.
10
Лена вела машину молча. Марина не решалась завести разговор и только изредка поглядывала на мрачный напряженный профиль. Следовало признать – очень красивый профиль. Точеные черты лица, пряди волос, окинутые со лба, сильные плечи, руки, выступающая под обтягивающей футболкой грудь. И бедра, удобно расположившиеся на сиденье. Тело, которое этой ночью будет принадлежать ей, Марине.
План удался на славу. Было даже немножко обидно, что Лёка повелась на такой старый, испытанный способ. Лёгкий флирт с другой девушкой, кончики пальцев, порхнувшие по её щекам, тесные объятия в медленном танце…
Марина улыбнулась. Наверное, та девчонка из клуба до сих пор отходит от случившегося. Лёка была прекрасна в своем гневе. Быстрым шагом подошла к парочке, одним взглядом расцепила их объятия и заставила девочку испуганно посторониться. А потом просто развернулась и пошла к выходу. Конечно же, Марина последовала за ней. И теперь во всех деталях представляла себе будущую ночь.
Взвизгнув тормозами, машина остановилась перед дверью гаража. Лёка принялась искать брелок. Проверила карманы джинсов, кинула взгляд на заднее сиденье, и, нагнувшись, потянулась к бардачку. Её коротко стриженный затылок оказался прямо перед Марининым лицом и женщина вздрогнула. Она почувствовала запах… нет, не духов – кожи. Чистого тела. Чистых волос. Желание было настолько непреодолимым, что Марина наклонила голову и коснулась губами пушка на Лёкиной шее. Провела кончиком языка по впадинке и отстранилась, испуганная собственным жестом.
Лёка никак не отреагировала. Нашла, наконец, брелок и нажала на кнопку. Машину окутал тусклый гаражный свет.
В лифте обе женщины молчали. Марина буравила взглядом пол, Лена смотрела прямо перед собой.
Ключи от квартиры тоже нашлись не сразу. Лёка чертыхнулась, выуживая их из тесного джинсового кармана, и, наконец, толкнула дверь. Марина переступила порог. Что делать дальше, она не знала.
– Душ там, – это были первые слова, произнесенные Лёкой с тех пор, как они вышли из клуба, – Синее полотенце, синий халат.
– Спасибо.
В ванной Марина успокоилась. Стоя под прохладными душевыми струями, она продумывала дальнейшую стратегию. Нужно было всё сделать так, чтобы эта ночь не оказалась последней. Очень нужно. Просто жизненно важно. И Марина даже знала, как этого добиться.
Выбравшись из ванны, женщина посмотрела на халат и решительно завязала вокруг талии большое полотенце. Она не стала вытираться, капельки воды, блестящие на совершенном теле, приятно ласкали кожу. Раскинув длинные влажные волосы по плечам, Марина вышла из ванной и поискала взглядом спальню.
– Я здесь, – раздался из глубины квартиры знакомый голос.
– Иду…
Марина остановилась на пороге большой кухни и сладко потянулась, поднимая вверх руки. Лёка застыла с чашкой в руках, оглядывая полуобнаженную женщину и оценивая выигрышность принятой позы.
– Что ты пьешь? – грудным мягким голосом поинтересовалась Марина.
– Кефир. Будешь?
– Кефир?!
– Ну да. Очень полезно. Для пищеварения. Так будешь?
– Нет… Спасибо.
– Как знаешь.
Романтический настрой был испорчен. Марина почувствовала себя полной дурой. Зато Лёка, напротив, вполне уверенно допила свой кефир и принялась мыть чашку. Она успела переодеться в домашние спортивные брюки и футболку без рукавов.
Марина подошла к ней сзади и обняла за талию. Постояла так немножко. Провела ладошками по напряженным бицепсам. И потерлась обнаженными сосками об спину.
Лёка убрала чашку на полку и повернулась к женщине. Через секунду её губы коснулись всё еще влажной шеи, язык толкнулся в ямочку над ключицей и скользнул выше – к уху.
Внезапно Марина почувствовала, как сильные руки разворачивают её на сто восемьдесят градусов, влажный язык ласкает ушную раковину, а кончики пальцев принимаются за соски.
Она завела руки назад и вцепилась в Лёкины бедра. Как раз вовремя, потому что наглая ладонь уже отбросила в сторону полотенце и скрылась между предусмотрительно раздвинутых бедер.
Марина ахнула и задрожала от возбуждения. Лёка не обратила на это никакого внимания – сделав несколько движений пальцами, она убрала руку и, слегка отстранившись, переместила ладонь на спину.
Воздух в кухне наполнился напряженным ожиданием. Мягкие поглаживания спины сменялись чувственными прикосновениями к ягодицам, бедрам и глубже, глубже…
Марина стонала, вцепившись ладонями в мойку, и только двигалась навстречу ищущим пальцам. Лёкин шепот огнем коснулся её ушей:
– Хочешь меня, бэби?
– Да… – выдохнула. – Пожалуйста…
– Какая вежливая девочка. Надо же.
Лёка коленом раздвинула ноги Марины еще шире. Её ладони прошлись от живота к груди, впиваясь в соски и подразнивая их осторожными касаниями. Капельки пота выступили на коже, дыхание срывалось от непредсказуемости движений и от их интенсивности. Пальцы снова запутались в треугольнике темных волос и Марина наклонилась, касаясь грудью металлической мойки.
– Пожалуйста… – простонала она. – Прошу тебя…
Лёка только посмеивалась, чувствуя, как Марина двигает низом живота, чтобы поймать ритм, и больше никогда с него не сбиваться.
Горячо… Медленно… Чуть быстрее… Одна рука ласкает раскаленную от желания влажность, другая – гладит за ухом, простое движение, элементарное, но почему от него плавятся мысли и ноги уже отказываются удерживать дрожащее тело?
Марина окончательно потеряла голову. Игра перестала быть игрой. Все мысли сосредоточились на сильных пальцах, проникающих с каждым движением всё глубже, на дыхании в затылок, на ощущении металла на груди.
Дыхание – порывистое, стоны становятся страстными криками, и кажется, что вот еще немножко, еще чуть-чуть – и сердце разорвется на куски вместе с телом, которое так предательски чутко реагирует на ласки.
К черту игру… Все игры… Сильнее… Пожалуйста… Лёка…
Марина изогнулась в отчаянном желании продлить это удивительное ощущение единения души и тела, прижалась спиной к Лёкиному животу.
Еще немножко… Только чуть-чуть…
Волна прошла от ног к голове и взорвалась там целым фейерверком ощущений. В глазах вспыхнули все самые возбуждающие картинки, которые она видела за свою жизнь. В горле застыл крик, а в теле – самое потрясающее ощущение, которое только можно было бы себе представить…
Крик медленно остывал в ушах, превращаясь в тихий шепот. Картинка перевернулась, стала объемной и Марина словно со стороны увидела себя, обнаженную, покрытую каплями пота, вцепившуюся в Лёкины волосы и почти плачущую от счастья.
***
Бывают в жизни моменты, когда даже самый циничный и равнодушный человек теряется и не знает, как ему быть. Сегодня Лёка убедилась в этом на собственной шкуре.
Она привыкла к женским выходкам – частенько девушки, с которыми она спала, начинали говорить о любви, еще чаще – о совместной жизни. Некоторые из них устраивали истерики, некоторые уходили, гордо закинув на плечо порванные в пылу страсти колготки. Но – вот беда – то, что сделала Марина, не делал до неё никто.
А ведь как хорошо всё складывалось! Марина играла, Лёка подыгрывала, делая вид, что не понимает её намерений. Слегка унизила, слегка возбудила, трахнула, поцеловала в плечо и предложила чаю. И вот тут всё пошло наперекосяк.
Вид обнаженной женщины, сидящей на корточках у кухонной мойки и тихо плачущей в ладони, ошарашил Лёку. Она смотрела на сжавшуюся в калачик Марину и не знала, что ей делать. Все привычные способы устранения из жизненного пространства всего, что напрягает, в данной ситуации не сработали бы. По той простой причине, что Лена чувствовала – эти слёзы – не игра. Играя, так не плачут.
Окончательно растерявшись, Лёка не стала задавать вопросов или лезть с утешениями. Достала сигареты и закурила, отвернувшись к окну.
Через четыре выброшенных окурка, всхлипывания за спиной сменились шумом воды в душе. Лёка облегченно вздохнула и включила кофеварку.
– Можно мне тоже кофе? – Марина появилась из душа уже одетая и даже подкрашенная. Без малейшего следа слёз на идеально-красивом лице.
– Может, валерьянки? – пошутила Лёка и плюхнула на стол две кружки.
– Нет, спасибо. Лучше к психиатру тогда.
– Идет. Завтра запишу тебя на приём.
О чём говорить дальше не знали ни одна, ни вторая. Поэтому кофе пили молча. Лёка изучала взглядом микроволновую печь, мысленно пыталась составить из названия «LG» слово «вечность». А Марина украдкой смотрела на Лёкины руки.
– Что значит твоя татуировка? – спросила она, наконец.
– Детская глупость.
– Женя. Это твоя первая любовь?
– Послушай, детка, – Лёка улыбнулась и от этой улыбки по Марининой спине прошел холодок, – То, что я тебя трахнула, не дает тебе право задавать такие вопросы. Понятно?
– Это что-то личное, да?
– Мне повторить?
– Не нужно, – Марина осторожно пристроила чашку на стол и встала на ноги, – Я пойду, пожалуй.
– Вызвать тебе такси?
– Нет. Возьму частника. Пока.
И она действительно ушла. Лифт вызывать не стала – спускалась по ступенькам, покачиваясь, словно пьяная. И ненавидела. Лёку, всю сложившуюся ситуацию, собственное унижение, собственные слёзы, и – главное – себя.
Нет, Марина не была окончательной дурой, она прекрасно понимала, что рано или поздно это снова случится. Она готовилась к этому, планировала, как будет выходить из ситуации, но чтобы вот так… но чтобы настолько… В прошлый раз это заняло не один год. Теперь же всё случилось очень быстро. К этому она оказалась не готова. Слишком много эмоций, слишком много боли, слишком большая каша в голове.
Мысли запутались в клубок. Провожаемая насмешливым взглядом охранника, Марина выскочила на улицу и пошла к проспекту. Ветер растрепал волосы, юбка вокруг бедер заходила ходуном, но впервые в жизни женщине было на это наплевать.
Растрепанные чувства, растрепанные мысли, растрепанные волосы. Всё верно. Оставалось решить только один вопрос – что, чёрт возьми, теперь со всем этим делать?
11
Встреча с Игнатьевым прошла на высшем уровне. Как и ожидала Лёка, он принял её условия. Теперь на карту было поставлено всё. Либо её программы понравятся публике, либо придется искать другую работу. Либо пропуск в большую жизнь и большие деньги, либо полный провал.
И началась новая жизнь. Лёка работала на износ, подготавливая первое шоу, перестраивая сцену, репетируя новые танцевальные этюды и расписывая сценарии. С Мариной разговаривала только о деле. Перешагнула через то, что между ними было, с привычной легкостью и забыла навсегда.
Марина тоже разговоров не заводила. Была приветлива, улыбчива, безотказна. Но не более того. Вдвоем они ночами сидели над бумагами, тщательно выверяя каждое слово из сценария. Иногда, заработавшись, засыпали на одном диване, старательно отодвинувшись каждая на свой край. Лёка – равнодушно. Марина – испуганно.
И вот, наконец, пришло время представить свою работу публике.
Накануне Лёка осталась ночевать в клубе – в собственной, отдельной гримерной. Не хотела тратить время на дорогу туда-сюда. Слишком дорого оно сейчас стоило, это время.
В большом зале кипела работа. Рабочие заканчивали драпировать сцену темно-синим бархатом, звукорежиссер настраивал аппаратуру. А за большим столом, покрытым белой скатертью, сидели все участники Лёкиной команды.
– Вы что тут делаете? – искренне удивилась Лена и засмеялась в ответ на явный испуг в пятнадцати парах глаз.
– Мы подумали, что может понадобиться помощь, и решили прийти пораньше, – за всех ответил Никита, – Мы это зря, да?
– Нет. Вы молодцы. Сейчас ребята закончат со сценой, и прорепетируем еще раз.
Лёка ушла к осветителям, а Ник повернулся к остальным.
– Ким, она спала хоть немного за эти дни?
– Кто её знает… Таблеток ела много, так что, может, и не спала.
Никита поморщился. Ему не нравилось то, что за последние дни Лёка сильно похудела, осунулась. Не нравилась ему и затея с новым клубом – слишком хорошо он понимал, что если будет провал – вряд ли Лёка это переживет. Но решения всегда принимала она. Как бы там ни было – это было её решение.
В хлопотах и делах прошел день. В девять вечера, когда в клубе уже было немало посетителей, вконец замороченная и усталая Лёка зашла в общую гримерную. Словно окунулась в свежую струю – шум, запах грима, шелест нарядов и обнаженные тела выступили катализатором. Настроение поднялось до небес.
– Где Марина? – поинтересовалась женщина и высыпала на стол пятнадцать колес. – Угощайтесь, девочки и мальчики.
– Она за коньяком ушла, сейчас придет, – ответил Ким и первым потянулся за таблеткой.
Через несколько секунд на столе осталось восемь заветных шариков.
– Остальные не хотят? Как знаете, – движение руки, и стол снова девственно чист, – Через полчаса начинаем.
– Не вопрос, – подал голос Никита, – Всё будет в лучшем виде.
Лена замерла на полувздохе. Её вдруг камнем по голове ударила мысль, что сейчас она ставит на карту не только собственную судьбу, но и судьбу всех этих людей. Ответственность. Вот так и бывает. От чего бежала – к тому и пришла.
– Постарайтесь, ребят, – улыбнулась Лёка, – У нас всё получится. Я в вас верю.
И быстро захлопнула дверь, чтобы не видеть ошеломленных глаз.
В коридоре наткнулась на Марину. Вспыхнула зрачками ей навстречу, распахнула губы, но ничего не сказала.
Хватит болтовни. Сегодня у неё есть шанс выполнить обещание и объяснить что-то всем этим людям. Неважно даже, какой ценой.
Пора делать шоу.
12
Зал клуба погрузился в полумрак. Дымовая завеса заполнила сцену одновременно с разливающейся музыкой. Возникало чувство, словно мелодия проникает отовсюду – выбирается из-под столиков, сползает с потолка, вливается сквозь щели стен.
На сцене – десяток статуй, изображающих людей, застывших в разных позах. Кто-то тянет руки вверх, кто-то закрывает ладонями лицо.
Среди дыма – две танцующие фигуры. И тихий шепот втекает в музыку. Он суров, этот шепот. Словно кто-то сквозь разбитый рот, сквозь сжатые зубы, пытается что-то сказать.
Радость моя. Не замаливай губ, ведь тебе никогда не отмыться
Сердце моё. Разорвать на куски и поверить, что я еще жив
Боль не моя. Я тебе её дам поносить, как потертые джинсы
Счастье моё. Я тебе расскажу, что такое… и как это – жить
Нарастает музыка, становится громче, и фигуры кружатся, кружатся, взявшись за руки, опускаясь ниже, ниже и утопая в дыму.
Вспышка, щелчок – и дым становится черным. И уже не видно танцующих, и в яркой дорожке света на сцену выходит женщина.
Она обнажена и прекрасна. Её черные волосы скрывают грудь и опускаются до самых бедер. В каждой её руке пригоршня чего-то, что невозможно разглядеть.
Босые ноги утопают в черном дыму. Она доходит до середины сцены и смотрит вверх.
Музыка плавно опускается до тишины и снова нарастает, но уже более живая, более быстрая, более громкая.
И статуи оживают. Они начинают танцевать, и от этого танца холодок пробирает по коже – белые фигуры, залитые белым гримом лица и руки, они холодны и почти мертвы, и только их движения заставляют поверить в то, что они еще живы.
И снова в мелодию врывается шепот.
На пороге своем ты припомнишь всех тех, кто встречался.
Кто прошел невзначай, не затронув и не зацепив.
Кто на век приходил, а потом убегал, попрощавшись.
Кто не помнит тебя. И всех тех, кто когда-то любил.
Вспышка. Женщина поворачивается вокруг. Она по очереди пытается посмотреть на каждого из танцующих и тот, на кого падает её взгляд, опускается вниз и исчезает в черной дымке. Несколько мгновений – и она остается одна.
Бездна тепла. Я тебе расскажу, что они еще помнят.
Бездна отчаянья. Или не помнят совсем.
Бездна любви. Ты увидишь всех тех, кто непонят
Бездна поруки. И всех, кем непонята ты.
Женщину больше не видно. На сцене – пара: он – уставший, взрослый, побитый жизнью мужчина. И она – молодая женщина, доверчиво глядящая в его глаза.
Он приглашает её на танец словно нехотя, а она летит ему навстречу.
Светлый дым… Розовый свет. Легкие движения. Легкая мелодия. Она счастлива. А он?
Он оборачивается, в танце пытается уйти от неё, но она не дает – хватает за руки, наступает, преграждает путь.
Музыка снова тревожна, она начинает раздеваться, скидывает блузку, проводит обеими руками по груди, берет его ладони и опускает себе на бедра. Соблазняет, очаровывает. Чтобы остался. Еще на один раз. Еще на один миг.
Теперь раздеваются оба. В танце, только в танце, не сходя с ритма. Он ведет. Страстно, яростно. И вот они почти обнажены. Они застывают друг напротив друга – он, такой большой, такой сильный, и такая хрупкая она. Смотрят друг на друга мгновение и опускаются в занавес дыма.
Медленная тяжелая музыка. Чьи-то стоны вливаются в неё. Стоны сладострастия, стоны животной любви. Но – что это? Постепенно оттенок звуков меняется, и это уже не стон удовольствия, а стон боли.
Дым развеивается. Обнаженная девушка лежит на полу, распластав руки. Обнаженный мужчина смотрит на неё сверху вниз. Переступает. И идет дальше.
Снова поднимается дым. Он серый. Дым поруганной невинности. Дым исчезнувшей надежды.
Больно. Цена. За надежду – не слишком ли много?
Страшно. Увы. Ты же знала, на что ты идешь.
К черту. Его и других. И себя. Даже Бога.
Снова цена. Ты подумай – за что отдаешь?
Красный дым. Девушка в красном. Музыка такая, что хочется плакать. Оперный голос – не разобрать, о чём поет, но дергает за самые потаенные жилки в сердце.
Девушка выгибается, её танец похож на предсмертные судороги – страшно смотреть, но и взгляд оторвать невозможно.
Она скидывает с себя платье, оставаясь в черном белье. В танце гладит собственное тело – запомнить, успеть запомнить, какой была, какой уже никогда не будет.
Вспышка – и девушка делает резкое движение рукой, в её ладони – красная лента, рывком пересекающая надвое. Девушка опускается на пол. И исчезает в клубах алого дыма.
Несколько мгновений тишины. Дым чернеет. Зал погружается в темноту. Ничего не видно, слышен только стук. Сердце стучит. Громко-громко. Натужно, словно из последних сил. И вдруг замолкает.
Мрак на сцене потихоньку рассеивается. На коленях женщина. В черном. Две пригоршни. Она смотрит в них и пытается что-то взвесить, сравнить. Музыка такая тихая, что её едва можно расслышать.
Кто судья? Кто отмерит, куда тебе дальше?
Кто судья? Кто решит, виновата иль нет?
Ты судья. Ты решила прийти сюда раньше.
Ты судья. И тебе лишь известен ответ.
Женщина поднимается на ноги, протягивает руки к зрителям. Её взгляд мечется по залу, устремляясь то к одному, то к другому.
Разливается музыка. Она танцует со сжатыми кулаками. Спускается в зал. В танце прикасается к зрителям, мечется, но ни у кого не находит ответа.
Снова сцена. Женщина, уткнувшаяся лицом в собственные сжатые кулаки. Постепенно затухающий свет. Постепенно затухающая мелодия.
И – в последний раз – шепот. На этот раз жестокий. Жесткий.
Ты застыла. Ты плачешь. Кричишь. И ты просишь пощады.
Не готова? Не знаешь ответа? Не можешь решить?
Никогда не берись за решенья, которым не рада.
Никогда не спеши умирать, не успев нагрешить.
В последнем всплеске света женщина снова протягивает руки к зрителям и разжимает пустые ладони.
Темнота. Мрак. Чей-то силуэт выходит на сцену, оставаясь почти невидимым – только контуры.
– Так случается, что мы принимаем решения, на которые не имеем права. Так случается, что мы берем на себя больше, чем можем вынести. И главное, наверное, в таких ситуациях помнить одно: мы не Боги. И не знаю, как вы, а я этому бесконечно рада.
Вспышка света ослепила зрителей, недоуменно уставившихся на пустую сцену. Мгновение – и шквал аплодисментов наполнил клуб. Аплодировали сидя, аплодировали стоя – это была настоящая овация.
Игнатьев под руку с Лёкой вышел из-за кулис. Остановился посередине сцены и, широко улыбнувшись, проговорил в микрофон:
– Дамы и господа. Разрешите представить. Автор сегодняшней шоу-программы. Новый арт-директор клуба «Три чуда света». И – по совместительству – наше новое четвертое чудо. Елена Славина!
Лёка улыбалась, раскланивалась, но взгляд, которым она обводила посетителей клуба, был холоден и мрачен.
Они не поняли.
Они опять ничего не поняли.
13
Перманентный поиск. Вся наша жизнь – поиск. Поиск любви, счастья, денег, друзей. Поиск подходящей одежды и шкафа в комнату – такого, чтобы вписался в интерьер. Поиск книг, которые ничему не учат на самом деле, а всего лишь помогают вынуть из глубин подсознания то, что мы и так давно уже знаем.
Поиск себя. Как часто мы обманываемся, убеждая всех вокруг в этом поиске. А на самом деле ищем не себя. Отнюдь. Ищем успокоения. Ищем конца поиска. Ищем место, время или человека, в котором всё станет ясно и просто. Ищем финала – того финала, в котором уже больше не останется вопросов.
Балкон в Лёкиной квартире выходил прямо на оживленный проспект. На нём всегда пахло деревом, побелкой и свежим воздухом. На небольшом подоконнике стояла пепельница, а у открытой створки окна – барный стул.
Здесь было очень хорошо ночью – вдыхать в себя воздух с примесью никотина, провожать взглядом исчезающие автомобили и слушать шум никогда не засыпающего города.
Здесь – только здесь – можно было перестать врать. Играть. Притворяться.
Нет, перестать притворяться вовсе не означало лить слёзы и скорбеть о своей загубленной жизни. Да Лёка и не скорбела. Она знала, что её жизнь закончилась на черноморском побережье. И только из-за каких-то бюрократов там, наверху, её душа и тело пока оставались на земле.
Удивительно – насколько часто мы хотим, чтобы нас поняли. Друзья, любимые, родные – все вокруг. Мы выплакиваем тонны слез в телефонные трубки и винные бокалы, мы говорим сотни тысяч ненужных слов, и засыпаем в алкогольном бреду с осознанием того, что – нет, не может один человек понять другого, как не может он даже на мгновение одеть на себя чужие страхи, чужие сомнения, чужую боль.
Удивительно – насколько часто люди вокруг хотят, чтобы их поняли. И мы слушаем одинаковые в своей банальности истории, даем советы, понимая, что они безнадежны, гладим по голове и говорим волшебное: «всё будет хорошо». И искренне радуемся, если чья-то история напоминает нашу собственную – ведь это такой замечательный повод чтобы загореться глазами, воскликнуть: «Как я тебя понимаю! У меня тоже такое было!» – и начать рассказывать свою историю. Такую же ненужную собеседнику, как и история собеседника не нужна нам.
Но мы люди. И мы хотим жить. И приходится притворяться, делать вид, что понимаешь, и делать вид, что тебя поняли, и жить дальше, и пытаться запомнить бессмысленные сны – да-да, они чаще всего бессмысленны, но почему же в них отражается так ясно всё то, что мы не можем никому объяснить?
Ах, если бы можно было показать эти сны другому человеку. Тогда бы, наверное, понимания в нашем мире стало больше.
Дымок от Лёкиной сигареты улетал вверх, цепляясь на стеклянную блесткость балкона, за белые европейские ручки окна, за прозрачный черный воздух снаружи.
Ей никто не был нужен. С уходом Саши Лена постепенно поняла, что вся эта «дружба», «любовь», «вместе до гроба» и прочие высокие слова – это лишь попытка людей убежать от одиночества. Сделка. Ты помогаешь другу, друг помогает тебе. Вместе вы словно беспомощные котята барахтаетесь в жизненной луже, подсаживая друг друга по очереди. И не понимаете главного – пока кто-то из вас не остановится, и не перестанет требовать подсадить себя, из лужи вы не выберетесь. Потому что философия «ты мне – я тебе» очень хорошо подходит для кредита в банке, для финансовых операций, для закупок в супермаркете. Но не для дружбы. Истинная дружба не требует и не просит. Она подставляет плечи и помогает выбраться пусть не из лужи – но хотя бы на мелководье. Помогает и ничего не просит взамен.
Но это утопия. И так не бывает. И приехав однажды посреди ночи чтобы утешить друга, и оставшись до утра, наплевав на сон и покой, в следующий раз мы будем ждать в ответ того же самого. И удивимся, если друг поступит иначе.
Вот и вся дружба.
Такая дружба была Лёке не нужна.
Почти не нужна.
Почти – потому что бывали ночи, когда до слёз хотелось с кем-нибудь поговорить. Зная, что не поймут, что будут улыбаться недоуменно, но выслушают. Зная, что утром придет сожаление – «Зачем я, идиотка, об этом заговорила?». И зная, что в ответ на услугу придется выслушивать чужую историю.
Но – несмотря на всё это – хотелось. Высказаться, выплакаться – а вдруг поможет?
Вот только кандидатур для такого весьма сомнительного эксперимента Лёка не видела.
С Никитой не поговоришь – с тех пор, как они начали работать в «Трех чудесах света» прошло почти полгода, но до сих пор проблем выше головы, и у Ника тоже. С Кимом – тем более – потому что на следующий же день история облетит весь клуб и полпитера в придачу. С Мариной? Едва ли. Слишком она странная. Слишком многое в ней покрыто мраком таинственности. Может быть, конечно, вся эта таинственность – лишь попытка создать себе воспетую женским глянцем «изюминку»? Может быть… Но стоило ли рисковать?
Оставался еще только один человек. Но захочет ли он её выслушать? После всего, что было? После того, как они почти год разговаривали только по телефону? После всех больных и обидных слов, выкрикиваемых друг другу в лицо?
Захочет ли?
А почему бы не проверить?
В конце концов, всю Лёкину жизни можно было обозначить простой фразой – почему бы и нет?
Так почему бы и нет?
