Текст книги "Сказ о пути"

Автор книги: Александра Созонова

Соавторы: Ника Созонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Тогда пойдем, – он не отреагировал на шутку. – Нужно попрощаться с Привратником и поблагодарить за все.

– Я уже попрощалась и поблагодарила – и за себя, и за тебя. Он, кстати, уехал только что – на этом своем чудном Руме. Я поцеловала его напоследок в клюв. А он так захлопал крыльями, что поднял маленький ветер.

Дийка кольнуло, что старик с ним не попрощался. Но он отогнал эту мысль как нехорошую, неправильную. Привратник сделал для него очень много, и обижаться было бы крайне неблагодарно.

– Ну что ж, тогда тащи наши пожитки, Наки. И зови Гоа…

…………………………………………

– Он меня бросил, представляешь? Это было бы так грустно, если бы не было так смешно. Он два года меня добивался. С цветами у подъезда сторожил. Потом три года жили вместе, ни разу не изменил – это я точно знаю. И тут – на тебе! Нет, я понимаю, что безумной любви, о которой романы и стихи пишут, с моей стороны не было, даже в самом начале. Но ведь было доверие, была теплота. И так обидно теперь, знаешь, Лешенька, хоть я и понимаю, что во мне сейчас говорит лишь оскорбленное женское самолюбие…

Этот голос уже не был безликим. Он обрел лицо, плоть. Память услужливо подставляла нужные детали: мальчишечий (или птичий?) хохолок волос на макушке, длинные нежные пальцы, загорелый изгиб шеи. И впервые ему не захотелось покидать этот сон, прежде столь тягостный. Страстно хотелось иного – выбраться из тисков неподвижности, шевельнуть сначала рукой, а потом приподняться всем туловищем, встать с постылой кровати. Открыть глаза, заговорить. Увидеть герань на подоконнике, ошеломленное лицо Лели, обнять ее – чья жалобная речь перешла уже во всхлипы, детские, обиженные… Взъерошить короткие волосы. Утешить. А потом… Что будет потом, он не представлял. Но отчего-то был уверен, что найдет, чем себя там занять.

Темный мир. Лабиринт

– Слушай, давай уйдем отсюда прямо сейчас, не будем задерживаться!

Наки настроженно озиралась по сторонам. Дийк склонен был с ней согласиться: чем раньше они покинут это место, тем лучше. Крайне редко при перемещении в другой мир он оказывался в замкнутом помещении – сейчас было именно так. Они стояли по щиколотку в мутной холодной воде туннеля или коридора, стены которого пульсировали нездоровым зеленоватым светом. С потолка капало, запах вокруг стоял премерзкий.

– Отсюда никак, – отозвался промир, кивнув под ноги. – Надо найти местечко посуше!

– Ну, тогда давай найдем его побыстрее! И вообще, мне кажется, это самовнушение. На самом деле ты можешь проходить без всяких дурацких меловых кругов.

– Я пробовал – не получается. Куда погребем: вправо? Влево?

– А есть существенная разница? – фыркнула девочка.

Она решительно двинулась вправо. Гоа, стараясь поджимать все четыре лапы, чтобы поменьше окунать их в дурно пахнувшую жидкость – что выглядело на редкость забавно, засеменил следом.

– Я тебя еле добудилась нынче, – на ходу заговорила Наки. – Даже испугалась: а вдруг ты умер?

– У меня бывают странные сны. Я попадаю в один и тот же мир, очень похожий на реальный. И мне не хочется из него возвращаться.

– Там так хорошо? Этот мир похож на Алуно?

Дийк представил палату цвета топленого молока, герань и паутину проводов.

– Нет, нисколько. Этому миру далеко до Алуно. Там всё обыденно и даже скучно. Но там присутствует один человек, рядом с которым мне хотелось бы быть. – Помолчав, он уточнил: – Девушка. Ее зовут Леля. Она очень одинока и нуждается во мне. Только в этом сне я абсолютно беспомощен, даже пошевелиться не могу.

– Точно – влюбился, – заключила Наки. В голосе ее прозвучали нотки то ли ревности, то ли обиды.

– Не бери в голову, малышка! Разве я могу бросить свою юную спутницу и проводницу? – Догнав ее, промир ласково потрепал по плечу, но она сердито сбросила его руку.

– Вполне можешь бросить! Как бросал всех прежних своих… проводниц.

– А прежних не было.

– Врешь!

– Честно. Я ведь и помню одни пейзажи, а не людей, потому что не было никого рядом. Постой-постой… – Он приостановился, удивленный пришедшим соображением. – С тех пор как я с тобой, что-то во мне поменялось. Когда рассказывал Привратнику о том, что видел, так и подмывало поведать о Покровителе, мастерящем из людских душ ценные безделушки, о простеньком способе сотворить рай собственными руками. Сдержался лишь, чтобы не нарушать общего идиллического настроя. Черт побери! Уже не только пейзажи. Вот что ты, оказывается, со мной сотворила, вздорная девчонка.

– Начинаешь немножко походить на человека, только и всего!..

Туннель между тем вывел к обширной пещере, столь же мокрой, бледно-зеленой и отвратной на вид. В центре ее кружилось, подымая и опуская руки и бормоча, существо, отдаленно напоминавшее человека.

Дийк окликнул его, и тот, замерев на месте и постояв в молчании, присел и на полусогнутых ногах заковылял в их сторону.

Абориген был худ и оборван. Вся нижняя часть лица заросла всклокоченной бородой, в которой висели запутавшиеся камушки и комки грязи. Рот был приоткрыт, с нижней губы тянулась мутная нить слюны, а глаза были совершенно безумными: радужки ни на миг не оставались в покое, хаотично мечась между век. Тщедушное тело сотрясала дрожь.

– Уважаемый, не подскажешь, как можно выбраться на поверхность?

Промир не рассчитывал на внятный ответ. На всякий случай он выступил вперед и заслонил собой девочку. Гоа тоже приготовился к атаке, припав на передние лапы и вздернув в оскале верхнюю губу.

– Мыши, мыши с человеческими лицами… мыши, которые едят людей, и жуки, выползающие из пустых обглоданных глазниц… – Незнакомец бормотал очень тихо, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать торопливые слова. – Зал раздора, зал ненависти, галерея страха… Акана, моя бедная Акана, прости меня, я не мог, не мог удержаться… Ты осталась там, и сквозь твои кости прорастают водоросли, а зубы, твои драгоценные зубы поделили между собой обитатели преисподней… Волосы, твои волосы, они мстят мне… они душат меня, прорастают внутрь, в утробу…

– Пойдем отсюда!

Дийк заметил еще один коридор, выходящий из пещеры, и потянул за собой девочку. Он пятился задом, не выпуская из поля зрения безумца – мало ли, что может придти ему в голову. А тот внезапно завизжал и кинулся им под ноги, взметнув веер мутных брызг:

– Не ходите туда, там ад, ад! И выхода нет, нет пути наверх!.. Жадный лабиринт захватит ваши души, иссушит ваши тела… Вы будете умирать от голода, вы будете глодать друг друга, давясь костями, захлебываясь кровью… – Ухватившись за штанину промира, сумасшедший принялся лихорадочно ее целовать. – Живые, живые, послушайте старого Варра, лучше умереть здесь, чем провести хоть день там… Если хотите, я буду кормить вас, отрезая от себя по кусочку, и вы будете сыты…

– Пожалуй, мы будем вынуждены отклонить ваше предложение!

Дийк попытался высвободить ногу, но безумец выпустил ее сам. Теперь он сидел в воде, вращая глазами и хихикая.

– Глупцы, глупцы! Оно там везде, оно заберет вас и проглотит… Вы станете таким же, как Варр, нет, вы будете хуже, вы будете неприкаянными мертвецами…

Безумец откатился от них, вскочил на ноги и понесся прочь, дергаясь во все стороны и скаля рот с черными гнилыми зубами.

– Он меня напугал, и его пророчества тоже. Может, вернемся назад и пойдем в другую сторону? – Голос Наки был неестественно звонким.

– Разве ты не заметила – в другую сторону путь шел с понижением. Значит, воды будет все больше и больше. А этот туннель, мне кажется, чуть поднимается. Есть надежда дойти до сухого места. Или ты такая трусишка, что поверила бредням этого несчастного?

– Но что-то же должно было свести его с ума, – рассудительно возразила девочка. – И, если честно, меня совершенно не тянет встречаться с этим «что-то».

– Значит, обратно?

Дийк тяжело вздохнул. Его сапоги промокли насквозь, что крайне мало способствовало хорошему настроению.

Наки ответила не сразу. Оглянувшись, она изучила глазами туннель, из которого они вышли.

– Ладно уж, – выдавила она. – Пошли дальше. Не хочу, чтобы ты всю оставшуюся жизнь дразнил меня трусихой. Но учти, если кто-то или что-то пожелает закусить нами, ты будешь первым: ты жирнее.

– Не жирнее, а мускулистее, дурочка, – возразил промир. – У меня вообще одни мышцы! – он горделиво выпятил грудь и напряг бицепс.

Наки захихикала:

– А мясо, оно еще питательнее и вкуснее, чем жир. Так что готовься!

Дийк пошел первым. На самом деле безумные речи несчастного аборигена его не на шутку встревожили, но показывать это девчонке не обязательно.

Покуда, впрочем, ничего страшного или странного не происходило. Туннель слегка подымался вверх. Все те же фосфоресцирующие стены, все тот же отвратный запах. Правда, прибавился звук: монотонное жужжание или, скорее, звон. Он был еле слышен, но очень раздражал – словно бесконечная серенада комара над ухом.

Видимо, то был и впрямь лабиринт, как уверял безумный абориген – поскольку появилась развилка. Затем еще и еще. Каждый раз они долго выбирали, куда свернуть – налево или направо.

– А ты знаешь, что обратную дрогу нам уже не найти? – Наки выглядела усталой и не на шутку напуганной. Правда, всеми силами старалась не показать этого.

– Ничего страшного. Посмотри под ноги: здесь уже почти сухо, и я смогу нарисовать круг. Попытаюсь, по крайней мере.

Дийк присел на корточки и вытащил мелок. Круг получился нечеткий – поскольку линия шла по грязи, и кривой. Но ничего, бывало и хуже. Наки, тихо смеясь от радости, шагнула к нему. Рыш, крупно дрожащий – то ли от сырости, то ли от омерзения, тоже не заставил себя упрашивать. Промир крепко зажмурился…

Проклятый звенящий звук, он отчаянно мешал, забивая голову, не давая сосредоточиться. Еще не открыв глаза, Дийк уже знал, что ничего не получилось. Впервые он не смог уйти. Что за черт?..

Он повернулся к девочке, чтобы сказать ей, что нужно поискать местечко посуше. Но ее не было. Ни ее, ни Гоа.

Видимо, куда-то он все же перенесся, поскольку потолок стал значительно ниже, а под ногами опять плескалась грязная водица. Да и жужжание стало отчетливее: казалось, весь воздух вокруг состоит из него и мерзкий звук проникает в тело уже не только сквозь уши, но и сквозь поры.

– Наки! На-а-а-ки!!! Гоа!..

Он кричал, пока не охрип. Что же все-таки произошло?! Никогда не бывало такого, чтобы меловой круг переносил заключенных в нем в разные места. Это шуточки здешнего гнусного мира? Грязи, оставшейся от вонючей водицы, по которой прошел мел? Непонятного невыносимого звона?..

Дийк бродил по одинаковым сырым туннелям, пока не почувствовал, что не может больше ступить ни шагу. Он прислонился к стене и сполз по ней. Теперь ноги его целиком находились в воде. Подземный холод сковал их и побежал вверх по позвоночнику.

Он был прав, тот безумец в пещере. Вот и к нему подступает безумие. Он уже слышит его смрадное дыхание в своем мозгу, ощущает липкое давление внутри глазниц…

Все вокруг расплывалось – видимо, от усталости. Дийк сделал несколько глубоких вздохов, пытаясь навести хоть какой-то порядок в голове. Тщетно. Вместо стройности и порядка ворвался рой осколочных воспоминаний и закружил, вовлекая в хаотичные водовороты. Вот ладонь Наки с кровоточащей ссадиной на мизинце – она напоролось на сучок в том доисторическом лесу, где они встретили племя мохнатых существ, уже взявших в руки палку но еще не обзаведшихся речью… Вот Гоа поджимает переднюю лапу и жалобно скулит – его укусила змея. Два дня зверь метался между жизнью и смертью, а они сидели возле него в пещере, беспомощные и молчаливые, и не было в жизни промира более холодных дней… А вот щеки девочки, залитые неестественно ярким светом самого потрясающего восхода из всех, что он видел…

Что-то переменилось. Гнилостный запах сгустился – казалось, его можно было осязать. Звук достиг такой силы, что барабанные перепонки напряглись, словно струны, готовые лопнуть. А затем из-за поворота туннеля появилось нечто… Больше всего это походило на волну грязно-бурого тумана, из которого тянулись отростки – то ли конечности, то ли щупальца. Но страшны были не столько они, сколько вырвавшийся на свободу запах. Никогда прежде Дийку не могло бы придти в голову, что запахом можно свести с ума.

Туманообразная масса заполнила весь туннель и, медленно перетекая или ползя, надвигалась на него. Страх приковал промира к месту. Когда зловонная туша была уже шагах в десяти, каким-то чудом он сумел справиться с собой: вскочил на ноги и ринулся прочь. Это был инстинкт – думать он был не в состоянии. Ужас завладел остатками сознания. И еще в нем зрел дикий гнев на самого себя. Эти страсти, перемешиваясь и усиливая друг друга, придали ему энергию, позволившую развить немалую скорость.

Дийк не заметил, как споткнулся обо что-то и упал. Лишь когда рот его захлестнула вонючая вода, вызвав кашель, он немного пришел в себя. Поднявшись на дрожавшие от перенапряжения ноги, он уперся в тупик, которым заканчивался туннель. В тупике была дверь, в которую промир забился всем телом – не только кулаками, но ногами, грудью и подбородком…

Как дверь в конце концов отворилась, и он рухнул в проем – он уже не помнил.

Сознание умчалось прочь, ухватив напоследок лишь полуразмытые лица, руки, переносившие его куда-то, неразборчивые голоса, звучавшие словно из-за плотных штор или занавеса…

– Я должен туда вернуться.

– Это невозможно. То, что ты вышел к нам – чудо. У лабиринта всего два выхода, а площадь его огромна – можно блуждать месяцами.

Женщина говорила негромко, сухим и бесцветным голосом. Она была плоска, худа и напоминала усталое насекомое. Большие желтоватые глаза, столь же невыразительные, как и голос, слабо и тускло светились. Тяжелые коричневые веки то и дело надолго прикрывали их, словно уставая быть поднятыми. Тело облекала глухая темная одежда, а пергаментного цвета рука сжимала посох с масляным фонарем.

Ничто в ней не указывало на правительницу подземного народа – такая же одежда и посохи были принадлежностью всех обитателей окруженного лабиринтом города. Разве что – неестественно прямая осанка, да полное отсутствие мимики на худом треугольном лице.

– Вы не понимаете – там остались два самых дорогих мне существа! Единственные, кто у меня есть.

– И все-таки это невозможно, – она сомкнула узловатые пальцы с тихим тоскливым хрустом. – Они находятся там слишком долго – скорее всего, их уже нет в живых. Или, при самом лучшем раскладе, они стали безумны. Даже если ты их найдешь, они тебя не узнают – но набросятся, растерзают и съедят. Ведь они очень голодны – если еще живы.

С низкого потолка упала тяжелая капля. Разбилась на каменном столе…

В подземном помещении, куда привели промира, лишь только он пришел в себя, было на редкость гнетуще, темно и сыро.

– Там девочка, совсем ребенок! Я прошу вас дать мне в подмогу нескольких своих людей – вместе мы сумеем ее разыскать.

– Я что, похожа на безумную? Даже если я отдам такой приказ своим людям, каждый из них скорее застрелится, чем выйдет за пределы города. Я не ведаю, кто ты и откуда появился в лабиринте, но думаю – по твоим безумным речам, – или ты свалился с луны, или твой разум глубоко помрачен.

– Я свалился с луны, – Дийк кивнул с готовностью. – Мой разум не помрачен, я способен во всем разобраться и всё понять. Прошу тебя, поведай мне, отчего нельзя выйти за пределы города и отыскать заблудившихся в лабиринте.

Женщина пожевала сухими губами и, прикрыв глаза, на этот раз надолго, приступила к размеренному повествованию.

– Когда-то, несколько столетий назад, мой народ жил на поверхности земли. Люди любовались солнцем днем и луной и звездами ночью. Они разводили сады, осваивали пастбища, строили дворцы, храмы и хижины. А потом появилось Оно. И за пару месяцев поглотило всю землю. Нашему народу повезло больше других – среди простых смертных оказался мудрец и провидец, к которому все прислушивались. За год до несчастья он поведал, что нужно срочно строить под землей город и окружить его обширным лабиринтом – чтобы уберечься от большой беды. Люди послушались его и, когда все произошло, спустились вниз, в заранее приготовленные жилища. И сумели выжить. И вот так мы выживаем уже не одну сотню лет. После смерти мудреца править стал его сын, а потом его внук – и так далее. Этот великий человек был и моим предком, поэтому в настоящее время правлю я. Мы надежно защищены: хотя Оно просачивается и под землю, но лабиринт глушит звуки, а толстые пористые стены не пропускают запах.

– Выживаете не одну сотню лет… – Дийк пробормотал это с искренним ужасом. – Но как? Как вы живете – без солнца, без растений, без еды, наконец?!..

– Солнце нам заменяет это, – правительница шевельнула посохом с масляным фонарем. – Растения мы научились выращивать при слабом свете, а что до еды – мы питаемся очень разнообразно: корни и клубни растений, личинки жуков, крупные насекомые вроде медведок… Нам знакомо и настоящее мясо с кровью – ведь под землей обитают кроты и землеройки. Правда, в самом верхнем слое, до которого добираться смертельно опасно, но отдельные смельчаки отваживаются и на это.

– Да уж, поистине королевское разнообразие…

– Ты напрасно язвишь, чужеземец. Мы привыкли к такой еде и находим ее и питательной, и весьма вкусной. Окажись мы вдруг наверху и предложи нам блюда, которые вкушали предки, думаю, они вызвали бы у нас отвращение.

– Пожалуй, ты права: привычка – великая вещь, – покладисто заметил промир. – Правда, насчет питательности можно поспорить – глядя на твою фигуру и фигуры твоих достойных подданных. Но скажи: откуда тогда взялись те безумцы, что бродят по лабиринту? Ведь ты утверждаешь, вы надежно защищены.

– Глупцы и авантюристы – вроде тебя, смельчаки, переоценившие свою ловкость и удачливость… Мало ли по каким причинам человек покидает город? Важно, что ни один – заметь: ни один! – назад не вернулся. Надеюсь, ты понял теперь, насколько дико прозвучала твоя просьба?

– И да, и нет. Возможно, у меня и у вас по-разному устроены мозги, но неужели никому из твоего народа за сотни лет не пришла в голову свежая мысль попробовать уничтожить это самое Оно? Кстати, что оно есть такое и откуда взялось?

– Откуда взялось – мне неведомо. Есть замшелые легенды, в которых говорится что-то на этот счет, но я слышала их в детстве и давно позабыла. А что Оно есть такое… – Правительница помолчала, прикрыв веками тусклое свечение глаз и отчего-то задержав дыхание. – Тебе повезло, что ты не познал этого на собственном опыте. Те, к кому Оно прикоснулось, задело своими щупальцами или своим дыханием, вряд ли смогут рассказать о своих ощущениях. Они просто сошли с ума.

– Отчего же? Познал… – Промир усмехнулся с горечью. – И меня почти коснулось его дыхание. И я был близок к тому, чтобы потерять рассудок.

– Значит, ты знаешь об этом больше, чем я, – правительница подняла тяжелые веки и улыбнулась. Но улыбка вышла ущербной и безотрадной. – Впрочем, твои вопросы мало кого здесь занимают. Главное – не что и откуда, а как от него уберечься. Из близко соприкоснувшихся с неведомым злом лишь единицы сохраняли рассудок – те, кто был глух и при этом с рождения не воспринимал запахи. Некоторые, узнав о таком, протыкали себе барабанные перепонки и зажимали носы, но это не помогало – запах все равно проникал в мозг и сводил с ума.

– То есть все дело лишь в его жужжании и вони? И только-то? – переспросил Дийк. – Верится с трудом. Думаю, запахом и звуком эта мразь лишает сознания, а уж потом пожирает.

– Оно не пожирает и не убивает, недоверчивый чужеземец! Лишь сводит с ума. Разве ты только что не поведал о том же самом? О том, что был близок к безумию? Мой мудрый предок считал, что Оно питается не телами, не плотью, но ужасом и отчаяньем своих жертв. Множество безумцев блуждают по лабиринту, пока не умирают от голода. От голода – а не от его лап и зубов!

– У него нет лап… – рассеянно поправил промир. – Только щупальца. И зубов, как я мог рассмотреть, тоже.

– Тем более! Смерть от зубов и когтей несравненно легче и достойнее, чем кромешная тьма безумия и голод, от которого грызут кости и плоть своих близких. Надеюсь, ты уразумел, по какой причине я отказала тебе – не отправила своих людей на поиски девочки, давным-давно потерявшей человеческий облик?

– Уразумел, вполне. Но не вспомнишь ли ты все-таки, о чем говорится в ваших замшелых легендах? Возможно, если я пойму, что есть такое это вонючее Оно – у меня появиться шанс с ним справиться.

– Как ты смешон, чужеземец, – Правительница издала короткий смешок, больше похожий на икоту. – Но изволь. Вот то, что я помню: в легендах говорится, что Творец Мира разгневался на свое творение – людей. Губительное Оно – посланная Им кара.

– За что? Что они такое натворили, эти несчастные люди, твои предки?..

– Нарушали заповеди, плохо молились, мало размножались… да мало ли что! Оно, словно огромная метла, очистило поверхность земли, и теперь на ней живут иные создания, лучше и послушнее прежних. Они иначе устроены – без носов и ушей, поэтому им не грозит безумие.

– Добренький он, ваш Создатель, – усмехнулся промир.

– Не богохульствуй, чужеземец! – возвысила голос правительница. – Иначе не пришлось бы тебе пожалеть. Создатель справедлив: послав нам кару за грехи, он проявил и великую милость, наделив даром прозорливости моего мудрого предка, благодаря которому избранный им народ выжил.

– Прости! Не осмеливаюсь дальше спорить, – Дийк резко поднялся с холодного и жесткого каменного сидения. – Спасибо за беседу! Я бесконечно рад за твой народ, надежно защищенный лабиринтом и стенами, сытый, радостный и благополучный. Мне он представляется скопищем трусов, ну да какое вам дело до мнения чужеземца? Позвольте откланяться – мне пора!

– Нет! Мы не закончили разговор!

Правительница прокричала это так звонко и властно, что промир вздрогнул.

Ворох мелких камней осыпался с потолка.

– Прошу тебя, сядь, – попросила она мягче, и он, поколебавшись, сел. Протянув сухую ладонь, женщина стряхнула камушки с его плеча. – Мы надежно защищены здесь – да, это так. Но нас осталось всего три тысячи. А скоро станет еще меньше – потому что дети рождаются здесь все реже и реже. Люди отчего-то разучились влюбляться, разучились даже вожделеть.

– Еще бы… – пробормотал Дийк.

Но она не расслышала или не обратила внимания.

– Легко быть смелым на словах! Впрочем, допускаю, что ты отважен и в деле. Я прошу тебя остаться у нас. – Правительница вскинула на него глаза, обретшие прозрачность и живое чувство – мольбу. – Ты вольешься в число моих подданных и обретешь все те же права. Нет, больше: ты сможешь иметь столько жен, сколько захочешь. Ты полон жизни, молод и силен – у тебя может родиться много, много детей!

Промир расхохотался.

– Остаться здесь? Закусывать личинками жуков и сухими корнями?..

– Нет-нет! Для тебя специально будут доставлять мясо – я ведь говорила…

– Смаковать кротов и землероек?.. Предаваться плотским утехам с женщинами, похожими на мумий?.. Забыть, как выглядят солнце и звезды?.. И при этом еще трястись от страха, что когда-нибудь не выдержат стены, или Оно научится просачиваться сквозь камень?.. Каждую ночь просыпаться от кошмаров и чувства вины, что по собственной трусости загубил самых близких людей?.. Нет уж, увольте!

– Альтернатива этому – безумие и голодная смерть.

– В любом случае я предпочту смерть медленному гниению и попытку хоть что-то сделать полному бездействию.

– Глупец и гордец, – правительница саркастически усмехнулась. Лицо ее вновь обрело неподвижность, а глаза спрятались под грузом коричневых век. – Судя по всему, даже если Оно коснется тебя, это мало что изменит: ты уже безумен.

– Возможно. Я могу уйти? Я свободен?

– Думаю, ты вырвешься, даже если я прикажу тебя связать и бросить в подвал. Разве можно удержать лишенного разума? Я размечталась было о том, какие прекрасные младенцы могли бы от тебя родиться: сильные и подвижные. Но множества маленьких безумцев моему народу не нужно. Прочь, пустые мечты! Иди куда хочешь, путь открыт.

– Спасибо.

Прежде чем выйти из мрачного и стылого помещения, промир обернулся и бросил:

– Ты не была бы так спокойна и холодна, если бы твои дети находились там!

– Мои дети не родились. И никогда не родятся. Род великого мудреца и провидца заглох.

– И хорошо! – запальчиво выдал Дийк. – Не понимаю, зачем вы трудились продолжать свой род на протяжении сотен лет! Неужели не жалко было детей, с рождения оказавшихся во тьме, словно земляные черви?.. Следовало бы сразу перестать размножаться – не населять свой затхлый ад новыми и новыми несчастными существами. Он оказал плохую услугу своим потомкам, этот ваш хваленый мудрец!

– Уходи, пришелец. – Она сидела на вытесанном из рыхлого камня кубе, словно на троне, прямая и недвижная. Лицо ничего не выражало, лишь в насекомоподобных глазах застыла сухая бесслезная тоска. – Я не буду желать тебе удачи – это бессмыслено. У тебя нет шанса. Ни одного.

Страж, угрюмо сгорбившийся у дверей, ведущих в лабиринт, долго не мог понять, чего от него хочет странный чужеземец. Поняв же, слабо удивился – сильных чувств этот высохший и обреченно-заторможенный человек, как видно, испытывать уже не мог.

Он долго вслушивался, приложив ухо к массивной обитой железом двери, и только затем отворил ее.

– Оно сейчас далеко отсюда. Можешь продержаться часов пять, – такими словами напутствовал промира житель подземного города, прежде чем задвинуть засов.

Почти сразу голову Дийка заполнил знакомый отвратительный звук, а в ноздри ударил запах. Он почувствовал кислый привкус страха под языком. И удушье дикой тоски. Чтобы прогнать страх и хоть немного приглушить тоску, заговорил сам с собой. Речь получилась сбивчивой и не слишком оптимистичной:

– Ну что, приятель, допрыгался? Нигде не задерживаться, ни к кому не привязываться… и вот итог. В поисках девчонки и зверя бродишь сейчас в вонючей тьме, всей шкурой ощущая, что вот-вот появится нечто безмерно омерзительное и пожрет тебя с потрохами. И это вместо того чтобы в спокойной обстановке, под защитой каменных стен начертить круг, и – адью! В иное, не в пример более симпатичное место, так как хуже этого вряд ли что может быть в целом мироздании… Здорово, ничего не скажешь! Особенно этот проклятый звук, разъедающий мозг кислотой… Еще чуть-чуть – и серое вещество потечет из ушей и ноздрей. И что, скажи пожалуйста, ты станешь делать без мозгов? Биться головой об стены? Пускать пузыри из слюны?.. А интересно, должно быть, сойти с ума: вот он есть, и вдруг уже нету. И вообще, не очень понятно: сойти можно с того, на чем стоишь, а я вовсе не стою на собственном интеллекте. Скорей это нечто воздушное, и уж никак не тянущее на прочную опору… Интересно, когда я все-таки сойду (слезу, спрыгну, свержусь), мне тоже будут грезиться повсюду жуки и мыши или все же что-то более приятное для глаз? Я предпочел бы обнаженных девушек. Впрочем, если повсюду будут маячить голые розовые тела, это тоже скоро надоест. Лучше уж что-то нейтральное: цветочки, бабочки, золотые рыбки… Надеюсь, вместо отвратного запаха меня будет услаждать призрачное благоухание майских лугов. В голове же пусть звучат голоса – но разные, чтобы было с кем поболтать и развеять скуку. Желательно, чтобы они обладали хоть минимальным интеллектом… Наки, черт возьми! – ведь это ты во всем виновата. Ты и твои дурацкие мечты о несуществущем рае Алуно… Стоп. Прости меня, девочка. Я кривлю душой: ты сумела заразить меня своими мечтами, и они стали моими не в меньшей степени… Я устал, видишь ли. Дьявольски устал. Я хочу уютного тупичка (как говорил Привратник) с садиком, с резными наличниками, без амбициозных правителей, бессмысленных боен и крови – успел насмотреться на это за время долгого пути… Слабак, хватит ныть! Усталый трусливый заяц, прекрати трястись коленками! Что, надоело носить маску сильного мужчины? Лицо тебе натерла? А ты терпи!.. Хотя, с другой стороны, перед кем позерствовать? Один, абсолютно. Так уже было – полное и безбрежное одиночество. Так, да не так. Тогда ты был свободен, ни к кому и ни к чему не привязан. Одиночество не было в тягость, оно было символом этой свободы, ее стягом, которым ты бодро помахивал при ходьбе. А сейчас одиночество – пытка… Почему я не помню ни своих родителей, ни места, где родился и жил? Не мог же я возникнуть из ниоткуда. У меня нет прошлого – значит, не о чем будет вспомнить перед смертью. Какие картины увижу я в последний свой миг – когда перед глазами обычных людей проносятся лица любимых и близких? Снежные закаты? Бушущее море, грозы, болото, горы?.. Смешно.

Дийк очень устал. Он понимал, что Оно уже близко, но усталость и пришедшая с ней апатия приглушили все чувства. Промир опустился в мокрую грязь и закрыл глаза: лицезреть неотвратимо приближающееся не хотелось.

– Жаль, что я никогда больше не увижу Лелю. Милая девушка, как хотелось бы с ней поговорить, утешить… Впрочем, что я за дурак? О чем думаю в последние мгновения жизни? Полагалось бы о высоком, о вечном, а я о женщинах…

Звон стал совсем нестерпимым. Чтобы приглушить его, Дийк прижал к ушам ладони, но это не помогло. Тогда он забормотал стишок, слышанный когда-то в юности и въевшийся в память:

Мне снилась кровавая сеча, где полнился воздух болью,

Где запах липкого страха хлестал по глазам и губам.

И я был средь тех, кто умер, и леденело небо,

Вывернувшись наизнанку в моих застывших зрачках.

И я был с теми, кто ранен, чьи пальцы терзали почву,

Чьи хриплые острые стоны роились тугой волной.

И я был с теми, кто бился, рыча пантерой и барсом,

Бурлила ярая лава в висках и венах моих.

И я был ангелом смерти, парившим над бранным полем,

В расправленных темных крыльях ветер седой играл.

И я был каким-то богом – языческим, древним, грозным —

С хмельным и оскаленным ликом взиравшим на все с облаков…

Тело было влажным от пота. Где-то тихо журчала вода.

Сквозь звон, сквозь страх и апатию пробился знакомый голос:

– Какой же ты глупый: валяешься здесь, когда за окном такая благодать! Знаешь, я не верю, что ты меня не слышишь, и не верю, что ты не можешь встать. Ты просто вредничаешь. И еще ты лентяй. Валяешься здесь, вместо того чтобы жить. Спрятался и наблюдаешь. Ничего, я тебя разбужу, в конце концов! Не надейся от меня отвертеться…

Дийк потянулся к родному голосу – всем своим существом, в котором затеплилась надежда. Крохотная и слабая, она могла в любой момент исчезнуть, и он взмолился: «Говори, говори, Лелечка, пожалуйста!..»

Словно услышав его немую мольбу, она продолжала:

– Сегодня вечером я иду с подругой в кино. Как жаль, что ты не сможешь составить нам компанию! Вот Анатолий Семенович говорит, что все это глупости, что ты меня не слышишь и бестолку с тобой говорить. Что ты не человек, а «овощ». Просто плоть – без души и мыслей. А я ему не верю. Я знаю, что ты живой и с тобой нужно разговаривать. Это очень важно…