Текст книги "Сказ о пути"

Автор книги: Александра Созонова

Соавторы: Ника Созонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Ника Созонова, Александра Созонова
Сказ о пути

Заснеженный мир

Кожа воротника промерзла и натирала щеку. Ледяной ветер трепал волосы и жалил лицо. Из этого мира давно пора было выбираться, делать ноги, отряхнув с подошв снежную пыль. Но Дийк продолжал шагать, упрямо и мерно. Он привык доверять своей интуиции, а она твердила, что еще не все дела здесь закончены. Хотя какие, собственно, дела могут у него быть в заснеженной пустыне, скрашенной лишь одинокими валунами и столь же одинокими деревьями? Ему не встретился ни один человек за все время пути. Его верный зверь – прирученный рыш, жалобно поскуливал, отморозив все лапы. Он смотрел на хозяина обиженно-обреченно, явно не понимая, что они здесь забыли. «Ну же, – твердил выразительный взгляд золотистых глазищ, – остановись, расчисти на камне местечко для круга, я прыгну к твоим ногам, и мы наконец-то слиняем из этого негостеприимного места в более теплое и ласковое!»

Садилось солнце, и все вокруг из белого становилось шершаво-алым, но столь же слепящим. Странно: люди, встреченные за время странствий, стирались из воспоминаний быстро – мужчины и женщины, правители и нищие, злодеи и праведники – кто раньше, кто позже сливались в один образ: усредненный, аморфный. Зато пейзажи, даже мимолетные, оставались в памяти резными оттисками. Дийк хранил их, словно в копилке или коллекции, изредка изымая, рассматривая, а затем аккуратно складывая обратно. Стылые предрассветные сумерки с едва уловимым пульсом нежно-розового, осеняющие большие железные города; громоздкие тучи, нависшие над лиловым океаном; облако, похожее на корабль, и облако, похожее на дракона, с синим солнечным лучом – словно столбом пламени, вырывающимся из разверстой пасти…

И этот нынешний закат тоже ляжет в копилку, украсит ее своей чистотой и холодом, горделивой отчужденностью и немыслимой тишиной.

Стемнело. Дийк уже еле передвигал ноги, как и Гоа, звенящий обледенелой шерстью и донельзя жалкий, – когда он различил дым, серым винтом тянущийся из-за очередного валуна. Дым – это огонь, а огонь – это люди, или существа, им подобные, а значит – кров и горячая еда. К странникам почти везде – за немногими исключениями – относятся приветливо, особенно если за кров и ужин они расплачиваются сказками, услышанными или сочиненными за время долгого пути.

Воодушевленный, Дийк доковылял до валуна и обогнул его серую тушу.

М-да… Вряд ли здесь будут рады услышать его истории. Да и ужина с теплой постелью, похоже, не предвидится. Небольшое селение, домов на тридцать-сорок, было мертвым. Точнее, умерщвленным. Сожженные жилища, разбросанные по снегу окоченелые тела, наполовину занесенные снежной пылью… Убиты были все, даже домашнюю живность не пощадили. Но, похоже, это не было разбойным нападением, как определил он, подойдя ближе: мертвые женщины не были опозорены, на многих поблескивали украшения – бусы, браслеты и кольца.

Дийк нередко видел смерть – порой страшную и оскаленную, порой мирную и неслышную, поэтому давно перестал бояться ее. А заодно лишился благоговейного почтения к моменту перехода из одного состояния – теплого и беспокойного, в другое – застылое и холодное.

Он присел возле ближайшего к нему тела. Женщина средних лет с растрепанными и заледенелыми волосами смотрела в небо. Дийк сдул снежную пыль с окаменевших в удивлении и ужасе глаз. Они казались искусно выточенными из хрусталя – настолько прозрачной и чистой была радужка, дымчато-голубая, с рыжими вкраплениями. Интересно, верно ли, что в зрачке убитого отпечатывается лицо убийцы? Он вгляделся в два темных тоннеля, но ничего не узрел, кроме собственного любопытствующего лика.

Из шеи женщины торчала короткая стрела с красно-черным оперением. Тяжелый ледяной сгусток крови, облепивший острие, мерцал тем же оттенком, что и малиновые бусины перерубленного ожерелья. Дийк поднял одну из них и посмотрел на свет: нет, не рубин и не гранат – простое стекло.

– Вот мы и поужинали с тобой, Гоа. Вот и отдохнули в тепле…

Рыш задрал округлую морду и завыл – то ли оплакивая погибших, то ли жалуясь на тварь-судьбу, снова оставившую его без еды.

– Мародерствуем потихоньку?

Тихий приглушенный голосок заставил путника вздрогнуть. Гоа ощетинился, припал на передние лапы и утробно зарычал. Должно быть, злился на самого себя – на плохой слух и нюх, не позволившие учуять чужого на расстоянии. (Да, в этом рыши слабы – сильно уступают и собакам, и кошкам, на которых так смахивают с виду.) На местного жителя, чьи шаги скрадывал пушистый сугроб, злиться было нелепо, так как никакой опасности он не представлял: ребенок семи-восьми лет, завернутый в огромный тулуп – то ли отца, то ли старшего брата. Полы его волочились по снегу, а воротник закрывал большую часть лица. То, что виднелось, было невзрачным, худым и изможденным. Лишь глаза – большие, живые – казались одолженными на время у кого-то другого.

– Ого, какие умные слова ты знаешь, малыш… – пробормотал Дийк, исследуя аборигена. Прямой опасности не было, но он оставался напряженным: ребенок, один среди кучи трупов, мог сулить проблемы и трудности, а их мало кто любит. – Ты кто?

– Я Наки.

Значит, девочка. Он отвел от нее глаза и вновь обратил их на женский труп.

– Что у вас тут произошло?

– Наше селение принадлежало лорду Ротриму. Лорд Таф сжег его, потому что до этого лорд Ротрим уничтожил его владение. Он послал туда одного из своих рабов, больного чумой, потому что лорд Таф танцевал с леди Делой целых три танца на маскараде в честь дня рождения королевы, а лорд Ротрим только два. Откуда ты взялся, если ничего не слышал? У нас это все знают. Только мы надеялись, что это случится не с нами. Ближе к владениям лорда Тафа есть другое селение, и все ожидали, что ответный удар будет направлен на них.

– В забавные игры у вас тут лорды играют…

– Как и везде, – она пошевелила плечом под тулупом – должно быть, философски пожала. – Или у вас они играют в другие?

– Везде, говоришь… Теперь я понимаю, отчего у вас так пустынно. Просто чудо, что кроме ваших лордов еще остался кто-то, кто сеет им хлеб и кует оружие.

– Ты странно говоришь: вроде складно, но как-то не так.

– Потому что я чужой здесь. («Как и везде, впрочем. Чужой, чуждый всем – и вашему миру, и любому иному», – но это уже про себя.)

Девочка кивнула, принимая к сведению, и подошла ближе.

– Это моя мама, – спокойно сообщила она. – А там, – неопределенное движение в сторону обгоревшего скелета хижины, – мой отец. Только на него страшно смотреть – весь черный, и кожи не осталось, сгорела. А мама – ничего, красивая, – она провела пальцами по твердому лбу и пряди заиндевелых волос.

Странная девочка. Другая бы плакала, а эта только смотрит с непонятным выражением да хмурится. А глазами пошла в мать: такие же дымчато-голубые и чистые, с рыжеватыми искрами.

– А ты-то как жива осталась?

Дийк понимал, что не может просто уйти и оставить ее здесь, в руинах родного селения, среди окровавленных тел. Не зная, что предпринять, он задавал вопросы, дабы протянуть время.

– Я спряталась, и меня не заметили. Я маленькая – меня никогда не замечают.

Почувствовав его растерянность, она сама протянула спасительную соломинку:

– У меня брат в городе служит, в дворцовой охране. До него два дня пути, дорогу я знаю. Если хочешь, можешь меня проводить.

Сказала, словно оказала ему великую милость – усмехнулся про себя Дийк. Пожалуй, ради успокоения собственной совести можно потратить еще пару дней на этот неприветливый – ледяной и кровавый, мир.

– Так и быть. Собери свои вещи – и двинемся. Заночуем в пути – у меня нет желания спать по соседству с уснувшими вечным сном.

– Мне нечего собирать: все, что у меня было, – сгорело, все, что есть, – на мне.

Дийк думал, что она будет непрерывно болтать, как все дети, но Наки молчала. Он ожидал нытья, но девочка лишь тихонько сопела, проваливаясь в очередной сугроб почти по шею. Он не выдержал сам и понес ее на спине, поверх рюкзака. Наки не возражала и, кажется, даже задремала, уткнувшись носом ему в макушку. Она казалась невесомой с виду, но только не огромный тулуп – и он быстро выдохся. Рюкзак немилосердно натирал плечи, ноги было все тяжелее вытаскивать из рассыпчатого снежного месива. Поэтому, заметив расщелину между двумя огромными валунами, Дийк устремился туда.

Здесь почти не поддувал ветер, и было гораздо теплее, чем на открытом месте. Дийк сгрузил с себя девочку и уложил на свою крутку. Сам завернулся в одеяло (это была одна из тех редких вещей, что он всегда таскал за спиной и любил трепетно и нежно – за теплоту, пушистость и малую промокаемость). Под боком присторился Гоа – идеальная грелка и защитник в одном лице. Рыш тихо и мелодично посвистывал, как делал всегда, перед тем как заснуть.

– А ты серый…

Дийк уже почти отключился, и голос девочки неприятно прорезал слух и сознание.

– О чем ты? – Он приоткрыл слипающиеся веки.

Наки сидела, сжавшись в комочек под своим тулупом, и не отрывала от него пристальных дымчатых глаз.

– Я замерзла. Хотела перебраться к тебе поближе и поняла, что ты серый. И испугалась. У тебя волосы стального цвета, и глаза тоже. А еще твой зверь – он так странно выглядит, я таких ни разy не встречала.

Дийк вздохнул, покорно и коротко, и отвернул край одеяла, освобождая место рядом с собой.

– Я не причиню тебе вреда. Если б хотел это сделать, не тащил бы на себе так долго. Грейся – ни я, ни мой зверь тебя не съедим. Он меня слушается и вообще – маленькими девочками не питается.

– А откуда он у тебя? – Наки не заставила себя долго упрашивать и свернулась клубочком под его правым локтем, изогнув шею, чтобы по-прежнему пожирать его настойчивыми глазми цвета предгрозовых туч.

– Я нашел его очень далеко отсюда. Не в вашем мире, в другом – если ты понимаешь, о чем я. У него убили мать, когда он был совсем крошечным котенком… или все же щенком? – Дийк с сомнением покосился на лохматую голову, уткнувшуюся ему подмышку. Свист потихоньку перетекал в сопение, тяжелые, томно раскинувшиеся лапы подрагивали. Рыш, как и все его собратья, казался гибридом пса и кота, или, учитывая размеры – волка и снежного барса. – Ну, не важно. Важно, что он был крохотный и я не мог оставить его умирать от голода.

– Бедненький… – Девочка запустила пятерню в густую – с ладонь толщиной, шерсть на загривке зверя, и он довольно заурчал сквозь сон, не открывая глаз. – Свистит он здорово, я так не умею… А по характеру он кто: кот или пес?

Дийк улыбнулся про себя: оказывается, в этом мире тоже есть кошки и псы. А он и не знал. Не успел заметить, странствуя по заснеженному безлюдью.

– Должно быть, пес. Если ты имеешь в виду верность. Но с немалой долей кошачьего упрямства и любви к свободе.

– А ты хороший! – неожиданно заключила девочка. – Хоть и серый. Мне с тобой стало спокойно: теперь я знаю, что ты сможешь меня защитить. Тем более, на пару с таким зверюгой… А еще я знаю, кто ты. Ты такой же, как моя сестра.

– Какая сестра?

Но Наки не ответила. Прождав с минуту, Дийк повернулся к ней и понял, что она крепко спит.

Сам себя он называл «промиром» – Проходящим Миры. Ни разу ему не встретился человек той же породы, из чего Дийк заключил, что подобные люди рождаются редко – раз в столетие, а то и тысячелетие. Своей родины он не помнил, как не помнил и того времени, когда где-то и с кем-то жил, в определенном месте. Самое первое воспоминание – он лежит навзничь на чем-то горячем и шершавом, вроде свежеуложенного асфальта. Перед глазами – ночной небесный свод с мириадами звезд, но отчего-то он не может найти ни одного знакомого созвездия…

Потом он долго брел по пустыне – серой и ровной. Лишь острые известняковые скалы изредка разнообразили унылый пейзаж. Прошлого он не помнил, но отчего-то знал с уверенностью – мир, по которому он бредет – чужой. Он впервые здесь. Его родное солнце не ярко-белое, с ртутным отливом, а небеса в разгар дня не выцветают до цвета слоновой кости.

Всходило и заходило чужое ртутное солнце, а раскаленная плоская пустыня все не кончалась. Из живого ему попадались лишь насекомые – большие, белесые, скрипящие сочленениями конечностей, они испуганно прятались, едва завидев путника. С трудом поймав пару штук, он испытал разочарование: на вкус они оказались абсолютно сухими и солеными.

Он уже давно должен был умереть от жажды и голода (и испытывал слабое удивление, отчего все-таки жив) – когда в одну из ночей, по какому-то наитию, обвел вокруг себя круг обломком известняка. А затем крепко зажмурился и от всей души пожелал очутиться в каком-нибудь ином месте…

* * *

Весь следующий день они шли. Так же молча. Периодически промир брал девочку на руки, но, когда уставал и опускал ее наземь, она не выказывала недовольства, лишь кусала, кривясь, тонкие губы, взбираясь на очередной сугроб.

К вечеру они вышли на дорогу, а она вывела их к лесу и вилась сквозь деревья и кусты, становясь все более утоптанной и широкой. Наконец-то, впервые за трое суток Дийку удалось разжечь огонь, и они поужинали – чем-то вроде рябчика, добытым шустрым Гоа.

Они сидели напротив друг друга, одинаково улыбаясь теплу пляшущего между ними костра.

– Почему ты так мало съел? – поинтересовалась Наки, обгладывая последнюю косточку. – Мужчина должен есть больше, чем дети. И больше, чем собаки.

– Я могу и вовсе не есть, – он беспечно пожал плечами.

– Врешь.

– Зачем мне врать или рисоваться перед маленькой девочкой?

Она слегка смутилась.

– И не пить тоже?

– И не пить. Но голод и жажду чувствую. И если долго не ем и не пью – нападает отчего-то тоска.

Наки примолкла, поглядывая на него с опасливым уважением. Но молчание надоело Дийку за время пути. Когда он был один, тишина не напрягала его. Иное дело с кем-то: хотелось нарушить ее – хоть самым пустым разговором.

– Ты сказала, что знаешь, кто я. Что я такой же, как твоя сестра. Может, расскажешь мне о ней?

– Моя сестра была замечательной. Мне кажется, она любила меня – она всегда играла и разговаривала со мной, когда была дома, в отличие от всех прочих. Хотя и боялась, что это кто-нибудь заметит. Еще она была очень красивой, и все парни в нашем селении заглядывались на нее. Не то что я… Красивой девушкой быть опасно – слуги лорда Ротрима отыскивали таких и увозили для своего господина. Все это знали и боялись. И сестра боялась. Первый раз она ушла в другой мир случайно, от страха – не знала, куда спрятаться, когда всадники лорда рыскали по селению, заглядывая в каждую избу, в каждый хлев и сарай. Потом уже уходила просто так – но всегда возвращалась, потому что здесь был ее дом и ее родные. А ты куда вовзращаешься?

Наки замолчала, ожидая ответа. Блики пламени в распахнутых глазах придавали лицу лукавое выражение.

Дийк не удивился, что она раскусила его. Она была странная, шальная, а такие видят глубже других. А то, чего не могут увидеть, ловят на лету пресловутым шестым чувством.

– Мне некуда вовзращаться, я всегда иду только вперед. У меня нет дома.

– Только вперед? А может, по кругу? Дорога, которая никуда не ведет, не может быть прямой.

– И в кого ты такая умная и глубокомысленная? – язвительно поинтересовался промир.

– Трудно сказать… – Наки задумалась, прилежно наморщив лоб. – В сестру, наверное.

– Но даже от очень умных младенцев терпеть нотации я не намерен.

– Я не младенец – этой весной мне исполнится двенадцать, – в голосе ее прозвучала горделивая нотка.

Забавно: выглядела она намного младше – видимо, из-за худобы и маленького роста. Говорила же столь нравоучительно, словно была старше его на полвека.

– Ты сказала, что сестра любила тебя, но боялась показывать свою любовь. А почему? Разве в любви старшей сестры к младшей есть что-то постыдное?

Наки смерила его взглядом, каким встречают несусветную глупость.

– Но ведь это болезнь! Ее могли отправить на лечение, а хуже этого вряд ли что может быть. Впрочем, я забыла, что ты не наш. В твоем родном мире все может быть иначе.

– Своего родного мира я не помню, но очень надеюсь, что там иначе. Какую болезнь ты имеешь в виду? Есть болезни, называемые по имени богини любви, но любовь сестер уж никак к ним не относится. Или я чего-то не понял?

– Болезнь – когда один человек не может жить без другого. Или относится к нему с повышенным волнением и заботой. У нас это считается очень плохим и стыдным. Каждый, кто заметит такое – у своих родственников или соседей – должен доложить в специальную службу. На первый раз просто предупреждают, а уж если человек не справляется со своей болезнью самостоятельно и его уличают снова – отправляют на лечение.

– Интересно… И как же такое лечится?

– Очень просто: разлучают с тем, из-за кого он болеет, и заставляют работать. Изо дня в день, без отдыха делать что-нибудь скучное и монотонное: пахать землю, давить виноград на вино, скоблить посуду… Человек и вправду излечивается – лет через восемь-десять.

– Брр, – промир поежился. – Ну и мирок. Нарочно не придумаешь…

– Неужели тебе не встречались хуже?.. Что-то не верится.

– Встречались, наверное. Но я старалася в таких не задерживаться подолгу. А как у вас женятся? По расчету?

– Кто как. Обычно по соседству – так удобнее. Кстати, ты забыл представиться. Как тебя величать?

– Называй меня Дийк. Правда, это не мое имя.

– Свое истинное имя скрываешь? – усмехнулась она. – Ну-ну.

– Да нет, – усмехнулся он в ответ, отзеркалив. – Просто не знаю. Дийком меня называли в самом первом из миров, где обнаружились разумные существа. На их языке это означало «чужой». Я привык: точно и коротко.

– Что ж, приятно познакомиться, Чужой. Но я не закончила свой рассказ о сестре. Так вот, однажды она не вернулась. Но до этого рассказала мне, что нашла мир, прекраснее которого нет во вселенной. Он называется Алуно. Там водятся дивные животные, не злые и не кровожадные. Людей мало, и они никогда не враждуют друг с другом. Любовь для них не болезнь – а норма. Поначалу мне было дико слышать такое, но постепенно я стала думать по-иному. То, что прежде казалось пугающим и стыдным, стало тем, о чем грезишь. Любовь у них – норма, а болезнью считаются такие вещи, как злость или зависть. Но вылечиваются они просто: от всех болезней там исцеляются, нюхая цветы. Жители Алуно радуются каждому пришлому – ведь он несет внутри себя целый новый мир, а с собой – массу интересных историй. А смерть в их мире так же легка, как полуденная дремота.

– Таких мест не существует, – с усмешкой отозвался промир. – Я видел сотни миров, и везде одно и то же. Декорации разные, а суть одна. Там, где появляется человек, следом сразу же приходят раздоры и грязь. И если любовь – норма, то норма и ненависть, и предательство и убийство.

– Я тебе не верю. А ей верю! Сестра говорила, что там летают драконы с крыльями, как у бабочек, лазоревыми и синими. Она звала меня с собой, но тогда я была маленькая и трусливая. И не решилась покинуть дом. Сейчас бы я ушла не задумываясь! Сестра ушла одна и больше не вернулась… А ты можешь попасть в любой мир, какой захочешь?

– Я никогда не загадываю место, в которое попаду. И я никогда не был в одном и том же мире дважды, – Дийк отвечал осторожно: ему не нравилось русло, в которое повернул разговор.

Он мог бы многое ей рассказать. Хотя он странствовал из мира в мир без определенных задач и целей, но на его глазах зарождались цивилизации, переживали расцвет и приходили в упадок – и все со стороны, мимо. Дийк редко задерживался где-нибудь дольше месяца-двух – по местным меркам, опасаясь привязанностей, опутывающих рано или поздно липкой паутиной любое живое и разумное существо. Но все же из каждого нового места ему хотелось взять по максимуму того, что оно могло дать. Именно поэтому и здешний холодный мирок он не покинул сразу, а долго брел наугад под недовольное сопение Гоа, увязая в снегу.

Дийк мог бы поведать о странном и радостном обстоятельстве: попадая в очередной мир, каким-то необъяснимым образом он начинал понимать местный язык и мог говорить на нем. Правда, акцент оставался – слабый, едва уловимый, и наблюдательный человек мог опознать чужака.

Но он прикусил готовящиеся вырваться слова, предчувствуя просьбу девочки.

Наки озвучила ее, забормотав быстро и умоляюще:

– Пожалуйста, возьми меня с собой! Это ничего, что ты не знаешь, куда идешь. Мы обязательно найдем с тобой мир, открытый моей сестрой! Я – потому что знаю, каков он, и верю, ты – потому что умеешь открывать двери между мирами.

Дийк запоздало подумал, что, видимо, следовало оставить ее в селении: судя по упрямству и выдержке, она прекрасно добралась бы до города одна. А еще лучше было бы удрать отсюда сразу же по прибытии. Тем более что он терпеть не мог зиму.

Он заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо и убедительно и в то же время спокойно:

– Я не могу этого сделать, Наки. Я не знаю, каков будет мой следующий шаг, куда я попаду завтра или через неделю. Быть может, это окажется мир с гигантскими кровожадными чудовищами или эпидемией смертельной болезни. Я не хочу брать на себя ответственность за чужую жизнь. Тем более, столь юную. Не хочу привязываться к тому, кого могу в любой момент потерять.

Выслушав его и болезненно дернув щекой, девочка заговорила еще торопливей и горячее:

– Я дам тебе цель, мечту, и твой путь не будет больше похож на метание белки в колесе! Он станет прямым и ровным. И потом, я могу оказаться полезной в пути! Я могу молчать – столько, сколько потребуется, и быть практически незаметной. Я умею готовить, стирать и перевязывать раны, и я никогда не устану. Обещаю тебе!

– Мне не нужна мечта, а с готовкой и стиркой я и сам в состоянии справиться.

– Послушай! – не сдавалась она. – Я знаю, я некрасивая. Очень некрасивая – и поэтому ты не хочешь брать меня с собой. Но… – Наки замялась. Пересилив себя, выпалила отчаянно-безоглядно: – Но это пройдет! Меня специально растили некрасивой. Отец и мать были уверены, что сестру рано или поздно у них отберут для лорда, и хотели, чтобы хоть кто-то остался, чтобы помогать им в старости. Меня всегда одевали в обноски, плохо кормили и не разрешали растить волосы – стригли коротко и неровно. Но я изменюсь со временем! Через три года мне будет пятнадцать, и тогда…

– Прекрати! Эти глупости я даже выслушивать не хочу.

– Так значит… нет?

– Нет. Как мы и договаривались, я отведу тебя в город, сдам на руки брату, и мы распрощаемся навсегда.

– Ты трус, – она отвернулась от костра и от сидящего напротив человека. – А еще – ты живешь не по-настоящему, а понарошку. Вечно идешь, но никуда не приходишь, внимательно слушаешь, но никого не слышишь. Мне стыдно и противно за тебя!

– И тебе спокойной ночи, Наки.

Дийк был рад, что отделался малой кровью и не пришлось успокаивать истерику. Подобные просьбы случались у него и прежде, поэтому он положил за правило не упоминать, кто он и что умеет. Если б не загадочная сестра, он и сейчас бы смолчал.

Решение было стойким и бесповоротным. Но отчего-то, закрыв глаза и провалившись в сон, промир увидел ультрамариновых драконов и растерянную от счастья девочку, шепчующуюся о чем-то с придорожным цветком.

На следующий день к полудню они добрались до города. Он оказался грязным, тесным и шумным. Дийк не любил больших городов, никогда их специально не разглядывал и не смог бы сказать, чем отличается нынешний от множества каменных близнецов, встреченных им прежде.

– Где нам искать твоего родственника?

Наки, угрюмо молчавшая со вчерашнего вечера, скупо выдавила:

– Он служит в охране короля.

– А имя брата тебе известно?

– Танис.

– Не густо, но и на том спасибо.

Промир подошел к кучке служивых, гоготавших у входа в кабак. Слегка приглушив жизнерадостные звуки, они взглянули на незнакомца с подозрением, а на рыша, словно прилипшего к ноге хозяина, с опаской.

– Эй, ребята, не подскажете, где я могу найти королевского охранника по имени Танис?

– Ступай на главную площадь – через две улицы и налево, – ответил, ухмыляясь, самый рослый из них. – Его как раз вчера вздернули. Думаю, еще болтается.

«Ну, ты и вляпался…» Стараясь говорить бесстрастно и деловито, Дийк осведомился:

– А за что его?

– За измену королю, вестимо. А ты ему кем приходишься? Друг, сват, брат?.. – Глаза здоровяка загорелись охотничьим азартом.

– Да денег он мне должен был. Теперь, уж видно, не отдаст.

– Точно, не отдаст! – компания расхохоталась, словно услышав славную шутку. – А много должен был? – В голосе солдата прозвучало вялое сочувствие.

– Прилично. Еще вопрос: а детей тут у вас куда сдают? Сироты которые?..

Здоровяк с полминуты соображал, затем облегченно осклабился:

– Ты, наверно, про «скудный дом», говоришь? Это ж надо – «детей сдают», ну ты и шутник! – Вся группа хором порадовалась новой шутке. – Это на самой окраине. Дойдешь до северных ворот, там спроси. Только просто так твоих детей вряд ли примут. У тебя кто – мальчик, девочка?

– Девочка.

– Хорошенькая?

– Пожалуй, что нет, – честно ответил промир. – А какая разница?

– Разница в том, что больше платить придется.

– Что ж, спасибо за помощь, служивые.

– Не за что, парень. Собака у тебя занятная – никогда таких не встречал. Что за порода такая?

– Горный людоед.

Дийк ответил, отходя и уже не глядя. Зато оглянулся Гоа и ласково оскалился.

Когда промир подошел к девочке, застыло ждавшей его на другой стороне улицы, солдат от входа в кабак словно сдуло.

– Твой брат мертв.

Наки равнодушно пожала плечами. Ему захотелось затрясти ее, сильно-сильно, и хотя бы таким способом выдавить рыдания, увидеть боль потери: у нее умерла вся семья, черт возьми, а она так спокойна, так отстраненно безжизненна!

Естественно, он этого не сделал. Чего иного можно ждать от обитателей мира, где за любовь сурово наказывают?

– Пойдем! Я узнал, где находится сиротский приют местного разлива. Там тебе самое место.

Она не ответила и лишь покорно затопала за ним, низко опустив голову.

«Скудный дом» (название приюта навевало неприятные ассоциации, но Дийк гнал их от себя) отыскался не сразу. Они долго плутали между одинаково неприглядных зданий, а потом долго стучали в ворота с облезлой краской, пока им не открыла необъятных размеров бабища, закутанная в три теплых рваных платка. Лицо ее было медно-красным, а маленькие заплывшие глазки глядели бессмысленно и сердито. К удивлению Дийка, она оказалась хозяйкой этого заведения.

Наки после беглого взгляда, брошенного в ее сторону, осталась в неуютном полуподвале почти без мебели, Гоа не пустили дальше ворот, промир же поднялся с начальницей приюта на второй этаж. К судьбе бедной сиротки бабища осталась безучастной, но массивное золотое кольцо с сапфиром оказалось убедительнее его речей. (Дийк всегда таскал с собой несколько ювелирных украшений, подаренных или полученных в награду.) Тетка растаяла и согласилась принять еще одно несчастное дитя под свое теплое крылышко.

Спустившись вниз, промир застал девочку в той же позе, в какой ее оставили.

Он присел перед ней на корточки и заглянул в глаза.

– С тобой будет все в порядке, малышка. Здесь о тебе позаботятся.

– В порядке… позаботятся, – бесцветно откликнулась та.

– Ты не хочешь даже сказать мне «до свидания»?

– До свидания, – она подняла лицо. Оно ровным счетом ничего не выражало. – Спасибо тебе, Чужой – за то, что возился со мной.

Гоа долго упирался всеми лапами, не желая уходить от ворот «скудного дома». Он скулил и умоляюще заглядывал хозяину в глаза. Дийк подумал с раздражением, что зверь становится слишком сентиментальным и любвеобильным. И оттого неуправляемым. С этим надо кончать…

О том, чтобы двигаться в путь прямо сейчас, не могло быть и речи: он слишком вымотался. Пришлось искать постоялый двор, где его приютили, взяв в оплату какую-то безделушку из другого мира, каких было немало в его рюкзаке.

Войдя в отведенную ему комнатуху, Дийк остановился перед отполированным медным диском, висевшим у двери. Кто-то находил его лицо привлекательным и даже красивым, кто-то – наоборот. Светло-серые (стальные, как назвала их Наки), глубоко посаженные глаза. В уголках их заметны морщинки, но не густо – значит, он еще молод. А может, не молод, а посто вечен – наверняка он не знал, не помнил. Он никогда не брился, поскольку борода отчего-то не росла. Пепельные волосы, напротив, росли слишком быстро, и он обрезал их после каждого перехода, оставляя вровень с плечами. Горбинка у самого переносья в форме ограненного камушка. Непривычные к улыбке губы, которым явно не хватает красок…

Путь без цели. Блуждания от мира к миру. А зачем, собственно, нужна эта цель, мечта? Дийк щелкнул свое отражение по носу, и медь зазвенела. Ему и так неплохо живется. Память не тяготит его – никаких ран на сердце. Он и Наки забудет скоро, через два или три мира – как забывал всех своих недолгих друзей и врагов, всех временных подружек. Трудно только уходить, делать первый шаг. А потом нужно лишь не оборачиваться, и все станет легко. Легко, как всегда…

«Серый – это значит никакой. Не выделяющийся, не живой, не мертвый, вечно гонимый самим собой, непонятно зачем и куда». Дийк бросил тело в постель, не раздеваясь. В голове отчего-то звучали, не желали стираться обидные и злые слова: «Ты трус. Мне стыдно и противно за тебя».

«Ну и пусть. Это ж надо выдумать: наказывать за любовь изнурительным монотонным трудом! Должно быть, таким путем хитрые лорды воспитывают в народе покорность. Покорность и пофигизм… Да, он чересчур задержался здесь!»

Наки уснула прямо в полуподвале – бабища, видимо, забыла про нее, занявшись другими делами. Сдвинула вместе два стула и свернулась клубочком, накрывшись все тем же неизменным тулупом. Было тихо – остальные томящиеся здесь дети то ли уже спали, то ли были так запуганы, что вели себя неслышней и деликатней мышей.

На рассвете ее разбудило горячее и влажное прикосновение к щеке. Подняв веки, она встретилась с сияющими золотыми глазищами. От радости и нетерпения Гоа пританцовывал всеми четырьмя лапами. Дийк стоял посередине мелового круга, начерченного на грязных плитах пола. Увидев, что она проснулась, он приложил к губам палец.

Не дожидаясь приглашения, Наки спрыгнула с неудобного ложа и устремилась к нему.

– Тулуп не забудь! Там, куда мы попадем, может оказаться холодно.

Она вернулась за тулупом и снова прошествовала в меловой круг, на этот раз степенно и чинно.

– А как ты пробрался сюда?

– Сказал сторожу, что забыл в кармане тулупа кошелек с пятью золотыми, и два обещал дать ему.

– Ну и удивится же он – когда ни ты, ни Гоа не выйдете отсюда!

– Вряд ли он способен удивляться. Весь в свою хозяйку.

– А ты не хочешь забрать то, что заплатил за меня? – деловито поинтересовалась девочка.