Текст книги "Невинная для братьев (СИ)"
Автор книги: Александра Ермакова
Соавторы: Ксюша Левина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Пролог
В этот день моя жизнь сломалась
– А ну, вставай, – меня жестоко вырывает из сна скрипучий мужской голос, не обещающий ничего хорошего. Не успеваю толком открыть глаза, одеяло летит в сторону, а меня, точно куль с тряпьём, грубо выдёргивают из постели.
Ещё смаргиваю сон, обхватываю плечи руками, а меня толчком в спину отправляют на выход из тесной комнатки.
– Быстрее, – опять получаю толчок в спину от невысокого, коренастого мужика. Широкое щерблённое оспинами и шрамами лицо. Безликий взгляд, кривой нос. Санчо Диез! Отвратительный мексиканец, с которым работает мой отец, и от которого я умоляла уйти…
Да, мне нужен колледж. Да, нужна одежда, курсы и что угодно ещё, но эти… мексиканцы – пугали всегда. Тем более банда Леона Кортеса!
Я знала кто они, в порту работали разные люди и нет-нет, да мальчишки травили байки про некого Барона, таинственного мексиканца с которым якобы якшается папа, и который руководит этими отвратительными людьми, что сейчас топчут мой пушистый розовый ковёр.
И если мексиканцы, эти животные, у нас дома, значит… ничего хорошего это не значит! Я никогда не видела их близко и никогда такого сорта люди не бывали в нашем доме. А теперь моё логово кажется осквернённым, испорченым, испачканным.
Но не это самое страшное. Куда страшнее, что смертоносные щупальца мифического кракена, добрались до моей семьи!
До меня, до отца…
От ужаса сердце рвётся из груди.
Я испуганно глазами ищу папу.
Лишь бы жив!
Лишь бы жив!
– Шагай, – словно услышав мои молитвы, другой бандит, Родригос из соседней комнатки за шкварник в коридор влачит моего несчастного отца.
Этого мексиканца я тоже знаю и боюсь, и всегда прячусь по совету отца и бабки, что следят за хозяйством, когда они сходят в нашем порту.
Отец выглядит ужасно, я никогда его не видела таким. Волосы всклокочены, в глазах дикий испуг, и в отличие от меня он уже с разбитой губой.
– Фрида, – завидев меня, торопится успокоить папа. – Всё хорошо, милая… – Родригос, Санчо, молю, её не троньте! – меня передёргивает от слишком молящего голоса папы. Он не такой, я ещё верю, что он решит любую мою беду. Решит, а не вымолит.
– Иди, давай, – рычит Родригос, точно пса шелудивого, придерживая за шкварник, и толкая к двери.
– Её за что? – упирается папа. – Я… я виноват. Меня веди, – частит, крутится ужом, но мучители сильнее. Безжалостный удар в лицо его отбрасывает к выходу, где папа с гулким стуком неудачно ударяется головой о порог дома. Он шатается, пытается подняться, но будто теряет последние силы и оседает на пол.
– П-папа, – к нему бросаюсь, но меня за загривок останавливается Санчо:
– Стой, сука!
– Пусти, – беснуюсь, несмотря на боль от хвата за волосы. Слёзы жгут глаза, и я продолжаю рваться к отцу:
– Пусти! Пусти!
С очередным рывком, конвоир меня толчком отпускает. Чуть ли не впечатываюсь в дверь, но вовремя опадаю на колени перед отцом:
– Папа, папа, – трясу отца за плечо. Он не реагирует. – Папочка, – рыдаю навзрыд. Его голову кладу себе на колени и глажу, убирая волосы со лба: – Папочка, приди в себя…
– Да хватит уже, – недовольно скрипит Санчо, опять меня за волосы дергает вверх, вынуждая взвыть от боли и встать на ноги. – Глянь, что с ним, – кивает напарнику, и пока я сопротивляюсь, желая вернуться к отцу, Родригес хлещет его по щекам, приводя в чувство.
* * *
Дни в дороге, дни кромешного ада заканчиваются сокрушительным ударом мне под дых. Мы в Мексике и я не понимаю, что происходит, я никогда не бывала в этой стране и мне страшно. Всё что слышала… байки!
Байки мальчишек об ужасных местах, о наркотиках и рабстве. Правда это или нет, я не знаю, но слухи были такими.
Всю дорогу выхаживаю отца, всю дорогу обещаю, что всё будет хорошо, а потом вижу то, чего так боялась, и тогда сама теряю всякую надежду.
Дом этого Леона – огромен. Он чёрен и душен, как сама преисподняя. В нём неуютно и будто бы даже сыро. Меня не кормили уже двое суток, но кажется, кусок в горло тут не полезет точно.
Безмолвные женщины в одинаковой одежде смотрят на меня с жалостью, на отца с кровожадным интересом. Мужчины – будто видят в нас два хорошеньких стейка к ужину.
– Как просил, – отчитывается Санчо, толкая нас с отцом в ноги Барона. н мне сразу же кажется смутно знакомым. Может от страха, может… виделись, хотя маловероятно. Где Испания, где Мексика, хотя… мы могли…
Его пёс, грозный Цербер рычит с угрозой, скаля жуткие, желтоватые клыки.
В кабинете кажется все сорок градусов и ужасно влажно, я тут же начинаю задыхаться. Полумрак, только пылинки летают в свете из приоткрытой шторы. Обстановка чёрная, гладкая, мёртвая.
– Тихо, – одёргивает пса Леон и тот послушно умолкает, продолжая сверлить нас с папой жутким голодным взглядом. Этот пёс – убийца, как и его хозяин. Они подходили друг другу: смуглокожий, черноволосый Леон, и его ротвейлер, мне рассказывали про него в «сказках» и если всё правда, то кличка у собачки – Смерть!
Что ж, один безжалостней другого…
Мы с папой, как испуганные птички, на полу перед Бароном жмёмся друг к другу. Я в жажде придержать пожилого отца, он меня… в безотчётной жажде защитить. Я чувствую его любовь кожей, он хочет сберечь меня – слишком любит, но этого почему-то впервые недостаточно. Я уже чувствую запах собственной крови на клыках пса Барона.
Я понимаю всю нашу ничтожность, для Леона – мы грязь, никто. Он кажется мне непомерно огромным по сравнению с остальными, до тошноты красивым и до ужаса жестоким.
«Барон не знает жалости!» – так пугали мальчишка.
Теперь я это вижу сама в его холодном взгляде. Он не знает сострадания. У него нет души. У него нет сердца.
Зверь.
Как есть Зверь!
Лев, под стать имени.
– Ну что, Хорхе, – его голос льётся размеренно. А по моему позвоночнику ледяная капля пота ползёт. Этот голос… низкий, спокойный, пробирающий до кишок. Его я точно слышала! И теперь прекрасно знаю, что скрывается под этим обманчивым спокойствием – равнодушие к другим, жажда получить желаемое любой ценой, смерть любому… неугодному. – Пришло время долг возвращать.
На слове «долг» кошусь на отца, он вздрагивает, жалко опустив плечи, взгляд побитого пса…
Знала, что отец кому-то должен, знала, что это может быть связано с мексиканцами и ужасно этого боялась. Всего пару недель назад папа принёс деньги на моё обучение и на последний взнос за дом.
Так вот откуда было это богатство.
Долг.
Как если бы оказалась перед диким хищным животным, во все глаза смотрю на это чудовище, мимолётно на его верных псов. Мы в смертельном кругу: кто колонну боком подпер, кто на подлокотнике дивана сидит, пара – за нами с отцом стоят, сложив руки в замок пред собой. И все… все глядят на нас с безразличием – как на пустое место.
– Я верну, сеньор, – подобострастно раскланивается отец, как и всякий, попади он в такую ситуацию… наверное. Я так перепугана, что принимаю всё как должное.
– Я всё верну! – горячо заверяет папа.
– Уже, – обманчиво ровно отрезает Леон и переводит тяжёлый взгляд на меня.
В груди, словно глыба льда оседает и в живот от страха пускает стрелы.
– Сколько, папа? – всё ещё придерживая отца, спрашиваю у него, не решаясь обращаться к Леону.
– Лодка, сгинувшая в море… снасти, что были утеряны… – неспешно перечисляет Барон вместо онемевшего вмиг отца. – Но самое главное товар, что пропал вместе с ней. Ну и конечно аванс, что был так необходим вашей семье.
– Улова не было уже неделю, – слёзно молит, его услышать папа. – Дай мне ещё неделю…
– Сколько? – вторю, так и не дождавшись конкретного ответа.
– Десять тысяч евро, – ровно и даже не моргнув, роняет Леон. В глазах впервые играют дьявольские огоньки победы.
Я ахаю и прижимаю руки к груди. Столько не стоит ни наш дом, ни наши жизни.
– Было же пять! – выдыхает испуганно отец и косится, словно кто-то может на его сторону встать и доказать его правоту. Но псы Барона, лишь безлико взирают на происходящее.
– Пару недель назад, – холодно напоминает Леон. – Проценты накапали, вот и получилось десять.
– Я верну, – опять заверяет отец. – Богом клянусь, сеньор…
– Вернёшь, – загадочно кивает Барон и без тени улыбки, встаёт с кресла. Ротвейлер хоть и не сдвигается с места, но глаза прицельно смотрят, будто он только и ждёт приказа от хозяина, чтобы меня порвать.
– Уже вернул, – делает к нам шаг Леон. Мы с отцом, чуя недоброе дружно шарахаемся, но куда?! Нас тотчас плотнее окружают псы Барона, и рывками, растягивают в стороны.
– Нет, нет, – причитаю я. – Мы вернём… клянусь, вернём…
Я обещаю то, чего не могу выполнить. Нет никакого мы. Нет никаких клянусь. Потому что нет ничего за душой и только планы, как я получу образование и вытяну семью в другую жизнь.
– Прошу… Дайте время… день, два… – частит папа.
Его голос срывается на незнакомый мне фальцет и хочется закрыть руками уши и никогда не вспоминать этих клятв и просьб.
Но мы продолжаем, оба продолжаем просить. Заливаемся на два голоса, вымаливая отсрочки. Я – впадая в отчаянье и глотая слёзы. Отец – протягивая руки к Барону, молясь как на господа бога.
– Увы, время закончилось, – бог бесстрастен, ему не интересны молитвы смертных.
Смотрит холодно, почти равнодушно. Едва заметно кивает и я в ужасе кидаю взгляд на отца. Его со спины перехватывает Санчо. В руке палача мелькает огромный нож…
Аккурат с моим визгом, лезвие мягко скользит по горлу папы, оставляя на коже алый порез, который с лёгким запозданием наполняется кровью.
Я глохну от собственного истошного крика. Дергаюсь к папе, но безжалостные руки, меня крепко держат на месте. Без нежности, сострадания – как бешеную собаку на привязи.
– Нет, нет, нет, нет, – точно мантру твержу. Отец ещё смотрит на меня… удивленно-спокойными глазами. Мелькает вина, извинение… Он… открывает рот, но вместо слова… пузырём булькает кровь.
Санчо отпускает жертву… папа несколько секунд стоит на коленях, пока из его глаз не уходит жизнь. Вместе с его падением на бок, меня ударяет холодом пустоты и отчаянья. От бессилия тело сотрясает жутким ознобом.
– За что… – шепчу, исступлённо кусая губы и проклиная Барона и его псов.
– Теперь ты моя, – чеканит бесстрастно Леон. Насильно дёргает, прокрутив к себе лицом: – Я же говорил, что ты станешь моей…
Смысл фразы доходит с трудом, а в следующую секунду Леон ухмыляется:
– Посмотрим, какой товар мне достался…
С хладнокровием дёргает лямки моей ночной рубашки, которую так и не успела сменить. Тонкие полоски впиваются в кожу, оставляя след. Ткань, почти невесомая, падает к ногам и я остаюсь в одном нижнем белье. С оголённой грудью, на слабеющих ногах, стою перед ним и даже не плачу. Лишь подрагиваю. Меня от ужаса так парализовало, что и дышать-то забываю.
Барон смотрит, внимательно, дотошно, оценивающе.
Глаза такие чёрные, что не могу разобрать где зрачки, где радужки.
Жду… расправы, насилия, издевок, удара, но Леон меня даже не касается. Его псы посмеиваются, шуточки отпускать начинают, а Барон с пугающим спокойствием кидает:
– Пасти заткнули, – взором скользит по моим ногам… бёдрам, груди, которую даже не пытаюсь прикрыть. А когда наши взгляды пересекаются, его губы изгибаются в мерзкой усмешке.
– Долг оплачен, сеньор Гомес, – с издевательским кивком заявляет бездыханному телу моего отца Барон.
Глава 1
Лео
Она почти не дышит, грудь под тонким кружевным лифом изящного белого платья еле поднимается и даже на первый взгляд девушка выглядит клиенткой городского морга.
Но оказалась она прямо на моей лужайке, увы.
Картинка почти восхитительная, для любителей мяса вроде “Пилы” или “Я плюю на ваши могилы”.
Свадебное платье разорвано в клочья и можно только догадываться, как оно было красиво когда-то и как гармонировало на контрасте с тёмно-оливковой кожей и тяжелыми чёрными кудрями.
Эта красота, эта экзотика мне хорошо знакомы. Девочка была явно не местной и явно из тех краёв, где я вырос.
У неё хрупкое, маленькое тело. Вроде не подросток, но и не окрепшая женщина: уже не мальчишески-угловатое, но и не отчаянно женственное.
Лет восемнадцать? Девятнадцать?
И как же неуместно смотрятся эти грязные открытые раны на этом прекрасном юном теле. Ноги изранены, сбиты, разуты. Лицо в земле, в крови, на виске ссадина.
Странно, что фату не потеряла, пока бежала через лес. Зато она теперь укрывает покрытые синяками плечи.
Так невинно и в то же время отвратительно.
Она сбежала с собственной свадьбы?
Авария свадебного кортежа?
Невеста какого-то мексиканского наркобарона, выданная замуж насильно?
Откуда занесло на лужайку моего дома эту странную незнакомку? Прямиком из Барранкильи?
Она не собиралась приходить в себя и единственным правильным выходом было вызвать скорую, полицию и отдать им это полуживое создание.
Единственный. Правильный. Выход.
Единственный.
Но я поступаю иначе.
Беру девчонку на руки и несу в дом, надеясь, что никто не успел сообщить властям о инциденте. Если окажется что желудок несчастной забит наркотой или если она умрёт от передозировки – я очень пожалею о содеянном, но… что-то не даёт мне права бросить на произвол судьбы потерявшуюся невесту, оказавшуюся именно возле моего дома.
Даже не знаю, почему решаю это сделать.
Таких, как она, видел и раньше. И ни одной не смог бы помочь.
А этой – могу!
Надеюсь, что могу…
Фрида
– Ты видишь меня? Слышишь? – жужжит голос на английском.
Агония не должна продлиться долго. Никто во всём мире не способен это терпеть, мне просто нужно помолиться, молить о прощении и всё закончится, потому что никто не заслуживает такой боли. Никто. Даже я.
Сейчас сердце ударит ещё пару раз о рёбра, ещё только два коротких вдоха – и меня не станет. Моё тело могут сжечь, похоронить или скормить рыбам – не важно. Мне не важно, что именно станет с этой оболочкой, принесшей мне столько боли.
Это она виновата!
Эти волосы, глаза, губы, что ещё мне припоминали столько раз звери, решившие наказывать?
Они меня за это ненавидели и им нравилось у-би-вать то, что мне было дано добровольно.
Я не боролась за это. Не побеждала, не приносила ничего в жертву, чтобы стать такой. Не хвалилась, не выставляла напоказ, не прелюбодействовала. Я не была порочной. Не была ни к кому жестокой.
Меня не должны были бояться.
Надо мной не должны были издеваться.
Моя жизнь не должна висеть на волоске, но она висит и я с радостью этот волосок перережу.
Голос надо мной замолкает. Больше никто не говорит по-английски. Я плохо понимаю, что от меня хотели, но могу перевести слово “слышать”.
Я не необразованная и не глупая, там, откуда я пришла, все говорили по-английски, только я была чужачкой. Пришельцем. Заложницей. И мой родной язык – увы, единственное, что я смогла выучить за недолгие восемнадцать лет.
– Тш, тш, – надо мной опять звучит мужской голос, и мне хочется забиться в самый дальний угол, но потом вспоминаю о своих планах на будущее: смерть.
Так не всё ли равно? Разве мне сделают больнее, чем сейчас?
Тело… ломают. Или оно ломается само?
Барон давал мне яд почти три недели.
Его псы говорили, что я сдохну если сбегу.
Я сбежала!
Я жду смерти.
Разве я её не заслужила?
Что ещё мне сделать, чтобы её приманить? Броситься со скалы? Пустить пулю в лоб? Зайти в вольер с тиграми? Прыгнуть в ров к крокодилам?
Всё это Он перечислял мне, когда приходил в мои “покои”.
Это Он шептал, когда меня мазали всякой ароматической дрянью и готовили к свадебному торжеству.
Это Он советовал мне у алтаря.
– Что с ней? – другой голос, женский и всё также на английском.
– Я не знаю… – тот голос, что меня успокаивал.
Я хочу пить. Как безумная жажду воды.
Я голодна… живот режет будто раскалённым ножом, и хочется свернуться в клубочек и прижать к нему руки.
Ноги болят – горят огнём. С моих потрескавшихся, обветренных губ срывается стон, когда кто-то прикасается к моим ногам и начинает… мыть?
Да, их моют.
Пахнет химией, антисептиком или вроде того.
Бормотание над головой усиливается. Они говорят, говорят, а я не понимаю. И я чувствую, что сердце учащённо бьётся, и ИХ это беспокоит.
Голоса отдаляются.
Смерть?
Ты?
Пожалуйста, если это ты, скажи, что всё! Я хочу, чтобы это был конец моей истории!
Леон Кортес
– Мы не смогли её найти, – голос блеющий.
Пёс в ужасе. И я понимаю почему.
Я молчу. Нет нужды реветь, что это лишь жалкая девчонка. Что ей некуда деться. Что три дня в лесу – верная смерть для такой трусливой, полудохлой дряни, но они считают, что она жива.
Они считают, что она смогла пересечь границу.
Они считают, что её видели, и что не может быть второй “невесты” вышедшей на дорогу без обуви и в рваном платье.
Они считают что она обхитрила его псов!
Я молчу.
И буду молчать пока не услышу хоть что-то разумное.
– Может ей эт… помог кто-то? – запинаясь озвучивают ещё одну версию.
Я молчу. Они не заслуживают того, чтобы я сейчас думал за них.
– Да, это вариант, – общаются между собой, а я по-прежнему молчу.
Больше мне здесь делать нечего.
Я ухожу.
Псы ругаются за моей спиной.
Во мне разрастается ком сладкой злобы.
Если Фрида выжила – то я её недооценил, но тот, кто ей помог – смертник.
Глава 2
Фрида
Ломка – жуткое состояние, когда притупляется реальность, и ты погружаешься в собственный Ад. Когда тебя бросает из огня да в полымя. Кровь жгучим ядом сжигает вены. Да-а-а, сущая пытка слышать, как яростно сердце отбивает удар за ударом, и эта гулкая вибрация отдаётся в мозгу, словно молот по наковальне.
То демоны мерещатся, то ангелы, то тьма, то свет. И качает меня в забытье как на качелях: от ненависти до любви, от злости до благодарности, от страха до безрассудства.
Я мечусь: я всего лишь ищу выход на свободу…
И к ней стремлюсь. Я освобожусь любой ценой…
Но… меня нещадно тошнит, кожа зудит, хочется рвать волосы и орать в голос, чтобы муки прекратились. Я остервенело чешусь, в жажде одной болью притупить другую.
Агония продолжается.
– Дайте мне лекарства, – требую у мужчины, который поначалу казался хорошим. Но теперь-то я вижу, что он – ЗЛО!
Он издевается надо мной не хуже Барона.
И если тот накачивал дрянью и любовался результатом, приправляя гадкими подробностями, что собирается со мной сделать, то этот… не даёт! И наслаждается моими мучениями!
Так что ОН – не лучше Барона!
И девушка его… ещё та…
Я просила её, молила отпустить меня!..
Объясняла, что мне нужно бежать…
Что МНЕ НУЖНО БЕЖАТЬ!
Но они все остаются глухи к моим словам.
Долго… долго мечусь в этом Аду.
Меня буквально выворачивает наизнанку.
И мысли жужжат точно рой ос. Таранят черепушку до боли.
Кожу на себе деру, вены вскрываю и в лицо вонзаю когти, чтобы избавиться от этих неприятных чувств. Чтобы избавиться от того, что сделало меня такой.
Мне не нужна красота! Она – проклятие! Лучше уродиной и калеченой быть, чем… собой.
Может, хоть так, отыщи меня чудовище, откажется… Глянет на изуродованное лицо и тело и остынет! Охладеет, отвратится…
Но вряд ли. Если он меня такой, болезненно худой, под наркотой, продолжал хотеть, то не успокоиться, пока не сотворит со мной всё, о чём так долго мечтал. Ту грязь, о которой столько шептал.
“Я буду тебя трахать во все щели, малышка. Буду рвать твои дырки, срывая девственность на каждой. Хочу быть у тебя первым везде!”
Моя девственность – я точно поняла, что у него патологически-ненормальная одержимость моей девственностью.
Лео
Её организм еду хронически не принимает. Девушку жестоко полощет. Либо Ди, либо мне приходится высиживать рядом, чтобы не проморгать момент, если у девчонки случится очередной приступ наркотического безумия.
И пока я рядом… разговариваю с ней. Много, долго…
Странно, как-то непривычно, но… неожиданно для себя говорю с ней. О глупостях разных. О том, что уже выхаживал таких, как она. Догадки озвучиваю на её счёт. И порой мне кажется, что она поправится. Что слышит меня, всё понимает, вот-вот отзовётся.
Но нет.
Она то смотрит безлико, то в неё вселяется нечто неуправляемое, ярое. Выть начинает, как дикий зверь, и метаться по койке. Рвать на себе одежду, кожу когтями скрести, словно желает её с себя содрать.
И после очередного припадка, связываю… для её же блага.
Даю успокоительного, и только после без приключений переодеваю. Руки предательски дрожат, пока я окровавленные лохмотья стягиваю, оголяя худенькое тело.
Неправильно, аморально, но наравне с жалостью и сочувствием я… чувствую возбуждение.
Это ведь… гадко, мерзко. Болезнь… Впервые с таким сталкиваюсь.
Хотеть наркозависимую, болезненно-тощую, явно психически неустойчивую… Это попахивает извращением.
Как мог себя переубеждаю, что это просто гормоны шалят, но девушка… меня околдовывает. Остро понимаю, что становлюсь заложником её чар. Не по её вине… Это нечто на химическом уровне, не поддающемся простой логике. Притяжение, влечение…
Да, я всё больше подсаживаюсь на её иглу. Все сильнее ощущаю необходимость быть рядом.
Как бы не сопротивлялся, моя одержимость всё нездоровей.
И когда становится совсем невмоготу, отправляю к ней Ди, а сам снимаю напряжение, с одной из своих любовниц. У меня их две, не считая разовых связей, которые происходят на стороне. Никого домой не тащу. У меня есть Ди! Пусть она мне как сестра, но другой женщины в доме быть не должно. По крайней мере я ещё не встретил ту, кого бы привёл домой и познакомил с единственным родным для меня человеком.
Она у меня хозяйка…
Да и не хочу лишних вопросов.
Но с появлением девчонки всё острее понимаю, что наша жизнь меняется. Как бы не отворачивался, судьба на меня имеет свои планы. И эта, казалась бы, с виду обычная наркоманка, не так проста… Есть в ней что-то, что меня завораживает. Есть в ней загадка, которую я часами напролёт пытаюсь разгадать. За её простотой скрыта другая личность, представляя которую, укрепляюсь в мысли, что не могу её бросить на произвол судьбы.
– Тра**и меня, – стонет девчонка на испанском, прогибаясь на койке, словно получает удар током.
Мне больно её видеть такой. Измученной, часто дышащей, в поту… Она так сильно прогибается, что небольшие холмики груди натягивают тонкую ткань белой ночнушки. Она давно промокла от пота, тёмные соски просвечиваются.
– Прошу, мне больно, – не то скулит, не то стонет девушка. Его голос, наполненный болью, страданием и мукой, вспарывает мне сердце.
– Ди, – взываю к помощнице, ибо сам не выдержу очередного припадка и просьб секса.
Это уже не в первый раз. Какое-то сумасшествие на сексуальной почве.
Страшно представить, что она пережила, если за дозу готова на что угодно, а то, что она озвучивала… у меня волосы дыбом, уши в трубочку и член… колом. Да, мать его, член, чтоб его, колом стоит!
Но из её уст это звучит так… возбуждающе, что я начинаю сходить с ума. Зверею и сатанею в дичайшей жажде сделать с ней всё, о чём так слёзно молит, хотя никогда грязи не желал. Мне нравится секс по обоюдному и традиционный, но девчонка явно побывала в Аду. А пережив его единожды, уже ничего страшнее не покажется.
Видимо, для неё эти жуткие вещи уже не в новинку. Или её знатно зомбировали, что теперь она не отличает чёрное от белого.
– Да вы*и же меня! – требует девчонка хриплым голосом. Низкий тембр, такой порочный, до кишок пробирающий, что внутри разворачивается странная воронка острого желания. – Ну же! Что смотришь… – ноги раздвигает, качает бёдрами. – Дай дозу, и е*и. Только много-о-о дай, – стонет словно уже кайф ловит, – чтобы сдохла, – переходит на истеричный смех.
– Чшш, – склоняюсь, но не для того, чтобы поцеловать, или воспользоваться предложенным. Я её одеялом накрываю вместо того чтобы заголить.
– Тварь! – визжит незнакомка, когда понимает, что не добивается желаемого.
– Ди, бл*, ты где? – воплю, чуть ли не срывая голос и пытаясь девчонку усмирить, нажимая на плечи и телом налегая, иначе суставы вывихнет, да поранится.
– Что? – запыхавшись, врывается в комнату Ди.
– Ей совсем нехорошо, – чеканю бегло, – она уже запястья поранила о верёвки, вон смотри, кровят, – торопливо объясняю, и Ди бросается исправить недосмотр.
О, Дева Мария, дай мне сил…
Леон Кортес
С тех пор как Фрида сбежала, не знаю покоя. Я не крушу дом, не караю всех, кто подвернётся под руку, но я зол… Нет, мать его, я в бешенстве. И если её не найдут в кратчайшие сроки, полетят головы…
Она унизила меня своим побегом. Сделала посмешищем перед моими людьми, а ведь я для неё был готов на многое.
Разве это не то самое настоящее… большое чувство? ЛЮБОВЬ!
Где, су*а, благодарность? Я ведь к её ногам был готов деньги и драгоценности кидать. Мир склонить! Если бы она пожелала, любое образование, работа…
Из тысячи дырок выбрал ЕЁ!
Ещё в Испании, увидев раз, понял, что она будет моей… Каждый день последние три года мне присылали её фотографии, составляли на неё подробное досье, заманивали в её сети и давали понять как она совершенна.
Я подсел на неё, как она на ЯД, ждал новой дозы, новых фото. Да, за её отцом следили и я не мог не обратить внимания на эту крошку с огромными глазами и прекрасным телом.
Что зацепило?
Даже имея совершенную внешность… она не имела поклонников. Совершенно чиста, невинна. Не давала повода для ревности, никогда. Скромные наряды, скромное поведение. Всем кто смотрел в её сторону – вежливо отказывала. Даже друзей-мужчин избегала, я это ЗНАЛ. И меня будоражила мысль, что стану для неё во всём первым. Её даже не целовали в щёку… последние полтора года слежка уже была капитальной, а в день её восемнадцатилетия я уже знал, что дни до нашего воссоединения сочтены.
Дура, я бы мир к её ногам прогнул и сломал, если бы пожелала…
Но она сама выбрала себе участь. Сопротивлялась, кусалась, плевалась, угрожала… Мне было проще посадить её на Яд. От него все сговорчивые и доступные.
И Фрида такой была.
Я так думал…
СУ*А! Прикидывалась…
Поняла, что я люблю и голову мне морочила. Надо было её тра*ть с особой жестокостью, как других. Тогда бы она уже не рыпалась. А я свято хранил её до брака. Других тра*л, чтобы ОНА мне потом доставила стократ ярче удовольствие.
Я готовил её к счастью быть МОЕЙ!
Говорил, как желал бы её иметь. Бабам же нравится, когда мужики в подробностях расписывают, что хотели бы с ними сделать.
И я, мать его, перед этой дрянью сердце обнажал!
Душу распахивал… Признавался Фриде, тайные мысли изливал.
Меня от похоти трясло, член сводило от перевозбуждения, но я терпел! А эта су*а сбежала! Из моего дома! Из крепости, откуда даже птичка без дозволения не может выпорхнуть. Куда и паук не проберётся!
И этим меня, су*а, чуть не убила. Я ведь её собственноручно готовил к свадьбе… едва не вылизывал, как хотел…
Ёрзнул в кресле, нервно поправив окрепший член, бугрящий штаны, проскрипел зубами от ярости:
– Дай мне девку какую-нибудь, – бросил Диего, вальяжно развалившемуся на диване перед журнальным столиком в моём зале. – Лучше двух…
– Сюда? – уточняет Лопес, оторвавшись от телефона.
– Ко мне, – бурчу, опять прокручивая мысль, как бы вые*л Фриду, но довольствоваться приходится малым.
