355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александра Паркау » Огонь неугасимый » Текст книги (страница 3)
Огонь неугасимый
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:05

Текст книги "Огонь неугасимый"


Автор книги: Александра Паркау


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Жалоба сирены

 
Жуткая, гибкая, странно красивая,
С темного, мрачного дна,
В ночь полнозвездную, в ночь молчаливую
Я выплываю, как пена стыдливая,
Смутных желаний полна.
 
 
Там на песке, так таинственно блещущем,
Ясен мой тонкий овал,
Хвост изумрудный изгибом трепещущим
Искрится влагой волны тихо плещущей,
Бьется о выступы скал.
 
 
Пальцы покрыты перстнями жемчужными,
Жемчуг на кистях руки,
Кольцами кудри блестят полукружными,
Робким дрожаньем, толчками ненужными
Землю скребут плавники.
 
 
С жаркой мольбой я к песку каменистому
Грудью прильну на песке,
Очи людские, печально лучистые,
Очи тоскливые, яркие, чистые
Светят слезами во мгле.
 
 
Плачу, мечусь я, холодная, гибкая,
В кружеве тины морской,
Руки сплетаю, как поросли зыбкие,
Медные кудри на взмории липкие
Рву с безграничной тоской.
 
 
Небо прекрасное, небо стоокое,
Ночь полнозвездная ночь!
Кто утишит мое горе жестокое,
Всем непонятное, страшно далекое,
Кто мне захочет помочь?
 
 
В море безбрежном из пены сотканная,
Сказка лазурной волны,
Как родилась я, безумная, странная,
Женщина – рыба, живая, обманная,
Знают лишь волны да сны.
 
 
Как родилась я, в воде отраженная
Светлым девичьим лицом,
С мыслью тоскующей, снам обреченная,
Страстная, кроткая, вечно влюбленная,
С рыбьим зеленым хвостом?
 
 
Как родилась я, как жить не устала я,
Как еще зыблется грудь?
Сердцем любила, томилась, страдала я,
Телом бездушным волнений не знала я,
Кто мне укажет мой путь?
 
 
Жуткая, гибкая, странно холодная,
Призрак в ночи наяву,
Рыба – горю я любовью бесплодною,
Женщина – гибну над скатертью водною.
Кто я? Зачем я живу?
 

Загадка

 
Дни весны докатились до мая,
Но утешат, ли жажду мою?
Я любовь одного принимаю
И другому ее отдаю.
 
 
А другой, он не ждет и не просит,
И не хочет мне душу отдать…
Легкий ветер пушинки разносит —
Зацветающих трав благодать.
 
 
Для другой он сжигает украдкой
Яркий факел надежд и тревог…
Плакал Гейне над этой загадкой,
Но разгадки найти не помог.
 

Радуга глаз

 
Лазурные глаза – их деды воспевали,
В них ласковый привет небесной вышины,
В них белых ангелов бесплотные печали,
Задумчивых мадонн картинные вуали,
Далеких  лебедей заоблачные сны.
 
 
Зеленые глаза – мечта и бред поэта,
Игра морской волны, туман немых глубин,
На тонких стеблях трав луч солнечного света,
Проснувшихся сирен загадочность привета
И отблеск чешуи змеиных гибких спин.
 
 
И черные глаза – граница снов и ада,
И ночь, и темнота, и бархат старых ряс
На службе похорон зажженная лампада,
Открытое окно в ночную бездну сада,
Клубящихся страстей таинственный экстаз.
 
 
Лишь карие глаза не привлекли вниманья, —
Янтарные глаза бесчисленных зверей,
Глаза, сверкнувшие в улыбке мирозданья,
Где жжет пожар веков безбрежное сиянье,
Бездумные глаза античных дикарей…
 
 
Соломки желтые в них солнце зажигает,
Желанья их просты, как древних эр заря,
В них блеклый лист шуршит, степной ковыль играет,
И счастлив тот, чей взор созвездья отражает
И видит мир сквозь призму янтаря.
 

Сумерки

 
Сумерки, сумерки, зимние стелятся,
Рамы оконной светлей переплет.
В темных углах чьи то тени шевелятся…
Тише… Он скоро придет.
 
 
Глажу дивана подушки хрустящие,
Кутаюсь зябко в узорный платок,
Стелятся сумерки, скорбью томящие…
Кто задержать его мог?
 
 
Страшно в мечтах заповедных извериться…
Пробило восемь. Сомненье растет.
Сумерки, сумерки зимние, стелятся…
Кончено… Он не придет!
 

В вестибюле

 
Мы стояли в темном вестибюле,
Холодели в рамах зеркала
И белели в сумеречном тюле
В арке двери отблески стекла.
 
 
Парой светских фраз мы обменялись,
Голос твой был ровен и далек,
Но во тьме глаза твои смеялись
И дрожал в них желтый огонек.
 
 
Мы с поклоном чопорным расстались,
Ничего ты больше не сказал…
Отчего-ж глаза твои смеялись
В вестибюле у немых зеркал?
 

Жемчужины

 
В двух тонких рюмочках налито кюрасо,
Над нежной люстрой из живых кристаллов
Сияний радужных колеблется серсо
И в плаче скрипки слышен звон бокалов.
 
 
У белых столиков редеют платья дам,
Уж первый час и кончен поздний ужин
Но Ваших дифирамб пьянящий фимиам
В мои мечты вплетает нить жемчужин.
 
 
Я знаю завтра, в деловитости утра
Жемчужины излишним станут сором,
Но стелется гипноз, влечет к себе игра,
И я горжусь сияющим убором.
 
 
Сегодня я хочу светиться и любить
И Ваш восторг мне дорог, мил и нужен,
А завтра разорву прилипнувшую нить
Своих поддельных, блекнущих жемчужин.
 

В концерте

 
Мы сидели в концерте, не вместе, не рядом,
Он с другой, я с другими, с толпой…
Я ласкала горячим целующим взглядом
Милый профиль усталый и злой.
 
 
В людном зале сплелся с темпом песенки модной
Русской были широкий разгул…
Он сидел равнодушный, далекий, холодный,
Не ответил, не встал, не взглянул.
 
 
А мне грезился сад, освещенный луною
Горной речки таинственный плеск,
Дорогие черты в полутьме надо мною,
И в глазах фосфорический блеск.
 
 
Через легкую ткань шелковистого платья
Теплота обнимавшей руки,
И стальные глаза и стальные объятья
На откосе, в траве, у реки…
 
 
Это сказка? мечта? Лунной ночи химера?
Я не знаю, не мучай меня!…
Но ее заслонили три ряда партера,
Три промчавшихся, прожитых дня.
 

Интимный ужин

 
Румянится рябчик на блюде заманчиво,
Бутылка сотерна во льду,
Все в жизни неверно, пестро и обманчиво…
Ты знаешь, что с неба у всех на виду
Сегодня мы сняли звезду.
 
 
Мы сняли звезду золотую, блестящую
И ей осветили наш путь.
В твоих поцелуях безумное счастье,
Они покрывают, как ризой, мне грудь,
Я вздохом боюсь их стряхнуть.
 
 
Бахромка от люстры звенит и качается
И бисер зеленый дрожит.
Сегодня мы – боги! Нам все улыбается.
Для тех, кто, как мы, каждым днем дорожит,
Как время безумно бежит.
 
 
Я чувствую губы свои, они алые,
На них поцелуи горят.
Глаза твои меркнут такие усталые,
И льдистых бокалов края, милый яд,
Огонь наших губ холодят.
 
 
В кофейнике кофе, кипя, поднимается,
Бутылка сотерна во льду —
Глаза твои меркнут и вновь загораются…
Ты знаешь, что с неба у всех на виду
Сегодня мы сняли звезду.
 

Зимнее утро

 
Серебристое утро, пары от дыханья клубятся,
Розоватые блики румянят морозную гладь,
Вокруг солнца сиянье, а в воздухе льдинки искрятся,
Моих мыслей и грез никому, никому не узнать.
 
 
Голубей поднялась перламутрово-сизая стая
Под ногами скрипит замирающий, хрупкий снежок,
Я иду и смеюсь, я иду и глаза закрываю,
Чтоб никто моих грез подстеречь и увидеть не мог,
 
 
Чтоб никто не поймал говорящие молнии взгляда,
Не нарушил вопросом мой чудный ласкающий сон…
Проходите скорей. Никого, никого мне не надо!
Никого? Одного я хочу и один этот – он!
 
 
О я чувствую их, моих огненных грез трепетанье,
Они так не похожи на прежних корректных сестер
Я боюсь, что от них, как от солнца, исходит сиянье.
И ложатся румяные блики на снежный ковер.
 

Гортензии

Триолеты


 
Моя любовь без слов и песен,
Моя любовь к тебе нема.
Наряд речей ей груб и тесен,
– Моя любовь без слов и песен —
Ей пыл признанья неизвестен,
Но горяча она сама.
Моя любовь без слов и песен,
Моя любовь к тебе нема.
 
 
Я в глубине мечту лелею
Излить всю нежность и печаль,
Дрожу, молчу и холодею,
– Я в глубине мечту лелею, —
Сказать «люблю» тебе не смею,
Обнять сияющую даль. —
Я в глубине мечту лелею
Излить всю нежность и печаль.
 
 
Тебе послала я признанье —
Цветы гортензий голубых,
Изящных, нежных как мечтанье,
– Тебе послала я признанье, —
Чтоб рассказать мое страданье
Дыханьем листиков живых —
Тебе послала я признанье
Цветы гортензий голубых.
 
 
Мои цветы без аромата,
Моя любовь к тебе без слов,
Моя любовь тоской объята,
– Мои цветы без аромата, —
И не расскажут чем богата
Моя душа в лазури снов.
Мои цветы без аромата,
Моя любовь к тебе без слов.
 

Как странно

 
О как странно, о Боже как странно,
Что мы были когда-то близки,
Меркнул день, пылью улиц затканный,
Мы столкнулись случайно, нежданно,
Обменялись пожатьем руки.
 
 
Мы столкнулись в дверях магазина,
С нами призраки умерших дней,
Прошлых ласк, прошлых грез паутина
Загоралась и гасла витрина
Первой вспышкой вечерних огней,
 
 
На него я взглянула украдкой,
Он обрюзг, опустился, погас,
Его рот лег капризною складкой,
И томил нас двойною загадкой
Из могилы возникнувшей час.
 
 
Я спросила, волнуясь, несмело:
– Вы зайдете? Не правда-ли? Да?
– О конечно… В душе помертвело.
В интонациях фальшь прозвенела,
Чей-то голос шепнул: – Никогда! —
 
 
О любовь, сказка феи обманной,
Поцелуи у сонной реки…
Мы простились неловко, жеманно.
О как странно, о Боже как странно,
Что мы были когда-то близки!
 

Осенние рифмы

 
Опустели поля, облетели листы,
Тихой дремою рощи и лес объяты
И сияет зари раскаленный алтарь,
Как на золоте бронза, на бронзе янтарь.
 
 
Потянуло морозом из северных, стран
И молочною дымкой ложится туман,
Беспросветный туман, частый гость в сентябре,
Серебро в перламутре, опал в серебре.
 
 
Тихо падают листья, что ветер разнес,
Тихо падает жемчуг рассыпанных слез,
И слеза за слезою катится из глаз,
Как в кристаллах сиянье, в сияньи алмаз.
 

Одна

 
Квадраты мерзлого окна
Ночь красит синею эмалью,
Струятся  звезды. Я одна
В кругу, очерченном печалью.
 
 
Одна… Так грустно быть ничьей.
В квартире шорохи так жутки.
В тиши оброшенных ночей
Считает маятник минутки.
 
 
Лампадка в радуге стекла
Дрожит, подобно изумруду…
Такой, как я с тобой была,
Я никогда ни с кем не буду!
 

Весна в Харбине

 
Все пусто и голо, все пусто и голо, —
Ни снега, ни льдинок, ни брызг…
Весеннее солнце с улыбкой веселой
По небу катает свой диск.
 
 
Размашистый ветер порывисто дует,
Взметает клубами песок,
Под крышей голубка любовно воркует,
Ей вторит ее голубок.
 
 
О бедные птицы и бедные люди, —
Тоска, обреченность и гнет!
Пусть скажет хоть сердце в измученной груди,
Что это весна к нам идет!
 

Из Анри де Ренье

 
Старинной книге с фермуаром из эмали,
Став гордым мастером магических наук,
Я душу посвятил, сомкнув волшебный круг,
И камни мне свои секреты рассказали.
 
 
Как при рожденьях изумруды помогали,
Рубин невинность блюл средь оргий, битв и мук,
Был аметист – глаз мудрости и друг,
И охранял алмаз от яда и печали.
 
 
Гранильщика камней убил я в час заката
И в драгоценностях похитил два агата, —
Защиту верную от горьких чар раздумья,
 
 
А камни взял для вас, для вас, о дорогая,
Надев на палец, свойство его зная,
Лишь хризолит, лечащий от безумья.
 

Акварель

Пос. В. А. Локкенбергу.


 
Влюбленная луна спустила плащ лазурный
На задремавший сад с жемчужного плеча.
В массивы зелени вплелся трельяж ажурный,
Бассейна светлого расстелена парча.
 
 
Вдали стоит дворец, горящий в лампионах,
И опрокинулся в бассейн его фасад.
Там женщины скользят в шуршащих капюшонах,
Загадкою шелков тревожа тихий сад.
 
 
В беседке вычурной целует Коломбину
В нее без памяти влюбленный Арлекин,
Раскрылось домино и падает на спину
Змеисто рыжих кос тяжелый балдахин.
 
 
Весь сад заворожен сантиментальной сказкой,
Но вздрогнул вдруг трельяж тревожно и остро, —
В условности белил и с искаженной маской
Там вырос силуэт безумного Пьеро.
 

Тщета

Из Жана Ришпена.


 
В песке я сделал начертанья
И знаки тайные сомкнул,
Чтоб сохранить воспоминанье
О месте том, где я заснул.
 
 
Я в серой туче сделал меты
И расцветил ее опал,
Чтоб в небе сохранить приметы
О месте том, где я мечтал.
 
 
Из лиры, в снах души высокой,
Я тесный гробик грезе сбил,
Чтоб сохранить в нем бред далекий
О месте том, где я любил.
 
 
Но все здесь зыбко и непрочно…
Вихрь тучу вдаль умчал мою,
Песок смело волной полночной
И я давно уж не люблю.
 

Заложники зимы

 
Седой мороз в плену нас держит по квартирам.
Он дышит в окна зачарованной струей
И злым тюремщиком, но тонким ювелиром
Замерзшего стекла расчерчивает слой.
Цветы из белых искр и пальмы из алмазов
Сверкают и горят в негреющих лучах…
Не странно-ль, что мороз в сияющих экстазах
Тоскует по весне в тропических лесах?
 
 
Заложники зимы, у печек раскаленных
Мы вечером сидим и греем пальцы рук,
А разжиревший кот скучающий и сонный
Улегся на полу в лучисто алый круг.
Рубинные мосты, коралловые нити,
Гранитные дворцы, колонны, гребни скал…
Не странно-ль, что огонь тоскует о граните
О том, кто власть его и силу не признал?
 
 
Одолевает сон, сознанье цепенеет,
Работать, двигаться и думать как-то лень…
Обрывки смутных грез в вечерней дымке реют,
Обрывки смутных грез, воспоминаний тень.
И образ твой, на миг мечту мою пленивший,
Стоит, как некий страж, перед лицом моим…
Не странно-ль, что любовь тоскует о небывшем,
О том, кто не любил и не был мной любим?
 

Дружная Пасха

 
Пасхальный стол, кокетливо накрытый,
Колокола до утренней зари…
Столовые часы спокойно-деловито
Бьют час, бьют два, бьют три…
 
 
А у стола уютно на диване
Сидят втроем родители и сын,
И говорят о том, что в жизни, как в романе,
Смысл бытия везде, всегда один.
 
 
Прочь ханжество и шире путь надежде,
Пусть в жилах бьется трепетная кровь;
Повсюду царствует, и царствовала прежде,
И будет царствовать – любовь!
 
 
Сын о курсисточке мечтает безмятежно,
Ее глаза полны загадок и чудес,
И на заутрени так ласково и нежно
Она ответила: Воистину Воскрес!
 
 
Отец о той, что вот сейчас шагает,
И ждет его в саду, там, у окна,
А мать о том, кого никто не знает,
И знает лишь она одна.
 

Маленькая любовь

 
Не кричите, что пали нравы,
Что наш век любит деньги и кровь,
Мы все имеем право
На маленькую любовь.
 
 
Мы все должны знать и верить,
Что кто-то в условный час
Секундами время мерит
И думает о нас.
 
 
Мы все должны чувствовать силу,
Кого-то обидев зло,
Одною улыбкой милой
Разгладить его чело.
 
 
Чьему-то приходу быть рады,
Кого-то лелеять, беречь,
Влюбленные, томные взгляды
Уметь погасить и зажечь.
 
 
Не стоит смущаться, право,
И хмурить с презреньем бровь, —
Мы все имеем право
На маленькую любовь.
 

Проклятый дар

 
Я не свяжу тебя своей любовью,
Мольбами и тоской тебя не отравлю,
Я прикоснусь рукою к изголовью
И тихо песню пропою.
 
 
Мне небом послан дар поистине проклятый —
Живую душу я в ритм песне отдаю,
И у креста любви своей распятой
Я не рыдаю, а пою.
 

Маркиза без кареты

 
Бал шумный догорел… У двери освещенной
Редел народ, бранились кучера…
И вместе с ночью чадной и влюбленной
Сегодня обращалось во вчера.
 
 
Предутренних небес легко алела риза
И белый пар над городом повис.
По тротуару шла усталая маркиза
И с нею ненапудренный маркиз.
 
 
Маркиза в шарфике, маркиза без кареты —
Не правда-ли печальный диссонанс?
В углах усталых рта утраченные лета
Уже вписали жизненный баланс.
 
 
Ночь быстро таяла, бледнела, уходила,
Все ярче утро крепло и цвело.
И было смутно жаль всего того, что было
И чего не было, но – быть могло.
 

Одинокая елка

 
Сумерки, слетев, сложили крылья
И зарылись в голубом снегу —
Бьют часы охрипшие с усильем,
Ровно в семь я елочку зажгу.
 
 
Обещал придти ты в этот вечер
Посидеть под елочкой вдвоем,
Точно звезды вспыхивают свечи
По одной трепещущим огнем.
 
 
Золотые вспыхивают нитки,
Льется терпкий сладкий аромат,
Дней прожитых медленные свитки
На мой зов испуганно спешат.
 
 
Милый, милый!… На высокой ветке
Не могу я сладить со свечей…
Вот зажгла! И елочка, как в сетке,
Завернулась огненной парчей.
 
 
Ты придешь, возьмешь меня за плечи
Руки руки нежно обовьют…
Весело потрескивают свечи
И часы вторую четверть бьют.
 
 
Ты теперь стал сдержанней и суше,
Не смеешься, долго не сидишь…
Господи, помилуй наши души,
Господи, обоих нас услышь.
 
 
Но давно условленный час встречи
Стрелкою обогнут часовой…
С тихим треском угасают свечи,
Нехотя и грустно, по одной.
 
 
Ночь, слетев, сложила мягко крылья
И глядит в оконный переплет…
Бьют часы охрипшие с усильем,
Все равно, теперь он не придет.
 
 
На окне слезами блещет иней
И свеча, последняя звезда,
Язычком рванулась бледно-синим
И угасла… Навсегда…
 

Листья шелестящие

 
Мне чуждо яркое, шумливое, кричащее,
Весенней заросли ликующий покров…
Печаль осенних зорь и листья шелестящие,
С кокетством, мотыльков на зов судьбы летящие
Красивей и нежней махровых цветников.
 
 
Боюсь я пышного, надменного расцвета
Задорной юности, гордящейся собой,
Надломы, прозой дней затертого эстета,
Лицо красавицы, дыханьем лет задетой,
Чертят скрижали дум мучительной резьбой.
 
 
Докучен мне Расин, кимвалами бряцающий
В торжественном дворце французских королей,
Андре Шенье в цепях, на плахе погибающий
И вызов красоты толпе убийц бросающий
Мечте романтиков желанней и милей.
 
 
Последняя слеза Марии Антуанетты
Сияет пламенней Бастилии костров…
Где злобные слова и громкие декреты?
Бессмертью гибели слагают гимн поэты,
Не мишуре побед крушащих топоров.
 
 
И если нас гнетет и давит настоящее,
Мы будем прошлое в душе перебирать,
Альбомы старые… Листы их шелестящие
О жизнях прожитых трагично говорящее,
Жемчужных ангелов поникнувшая рать.
 
 
Пускай проходят дни суровой вереницей,
Не только мертвые хоронят мертвецов…
Глядят из старых рам загадочные лица
И прячут дневников атласные страницы
Признанья и мечты угаснувших отцов,
 
 
Былины звонные, и камни говорящие,
И сказки милые – цветы былых веков…
Мне чуждо яркое шумливое, кричащее, —
Печаль осенних зорь и листья шелестящие
Красивей и нежней махровых цветников.
 

Blanc et noir

 
Черный арапчик над спящей графиней
В тяжком раздумьи стоит,
Ручки графини белее, чем иней,
Ножки – сердец восхищенных магнит.
 
 
Щечки графини – прозрачные льдинки
В алом сияньи и розах утра,
Локоны – сеть золотой паутинки,
Пудра на них; как налет серебра.
 
 
Зубки графини белее жемчужин,
Нежные грудки, как два голубка,
Старый король с нею искренне дружен,
Дружба его, как базальты крепка,
 
 
Черный арапчик стоит над графиней,
Снятся ей странные, смутные сны,
Видит туман расстилается синий,
Груды обломков в тумане видны.
 
 
Снится графине: ватагою шумной
С пеньем народ возбужденный идет,
Этой толпе опьяневшей, безумной
Черный арапчик ее предает.
 
 
Снятся графине тюремные своды,
Много друзей и знакомых в тюрьме,
Слышит – во имя любви и свободы
Грозный вердикт произносят во тьме.
 
 
Слышит графиня, что судьи смеются, —
Выдал арапчик ее головой, —
Хочет она закричать и проснуться,
Видит вдали блещет столб огневой.
 
 
Снится ей площадь, народ исступленный,
В небе багряном взвился эшафот…
Где-же король, ее верный влюбленный?
Злобный арапчик на площади ждет.
 
 
– Ты меня предал, – графиня рыдает:
Я-ль не ласкала, не грела тебя, —
С горькой усмешкой он ей отвечает:
– Счастье вернул я, тебя загубя.
 
 
В доме твоем только ласку я видел,
Ты мне сестрою и другом была,
Но я за то тебя зло ненавидел,
Что я так черен, а ты так бела.
 
 
Носятся сны над графинею спящей,
Черный арапчик в раздумьи стоит,
Губки графини, как жемчуг блестящий,
Ножки – сердец восхищенных магнит.
 
 
Ручки графини белее, чем иней,
Щечки, как льдинки в сияньи зари…
Этот арапчик – любимец графини,
Эта графиня – М-ме Дюбарри.
 

Мадонна со звездами

 
В туманной Бельгии, где дали серебристые,
В местечке небольшом, над пеной волн морских
Стоял убогий храм, куда влеклись туристы
Взглянуть на временем нетронутый триптих.
 
 
Прелестный образец старинного уменья,
Бесценный чудный дар ушедших мастеров,
Служащий вызовом столетиям и тленью
Изящной свежестью неблекнущих цветов.
 
 
С ним рядом, диссонанс искусству кватроченто,
Мадонна-статуя с фарфоровым лицом
В плаще со звездами блестела позументом
И льном мишурных кос под стразовым венцом.
 
 
В игре горящих свеч загадочной и зыбкой
Она, шокируя заезжих знатоков,
Дарила розовой фабричною улыбкой
Нехитрую семью умильных рыбаков.
 
 
И сторож старичок, гостей встречая в храме,
Хвалил им живопись прадедовских икон,
А сам с толпою пел тропарь Небесной Даме
И видел, как народ идет к ней на поклон.
 
 
Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.
 
 
Ударила война – Все жители бежали
Под неумолчный гул германских батарей,
Но сторож не ушел и, тень в стране печали,
Остался на посту у замкнутых дверей.
 
 
Когда-ж, ломая брешь в оживе обгорелом,
Снаряд засыпал храм камнями и золой,
С молитвой он вошел и вынес под обстрелом
Из церкви статую с отломанной рукой.
 
 
Он шел под градом пуль, под визгами шрапнели,
Он шел и нес ее – властительницу грез…
Он падал и вставал и к вожделенной цели
Мадонну на плечах заботливо донес.
 
 
И здесь, в кругу друзей, гордясь священной ношей
Сказал, торжественно, распрямясь во весь рост:
– Смотрите, вот она… Я спас ее от бошей,
Мадонну кроткую в плаще из Божьих звезд!
 
 
Засыпал страшный взрыв старинную икону,
Пусть боши стерегут и прячут черепки,
Но я не мог уйти, оставив им Мадонну, —
Ей в храме столько лет молились рыбаки…
 
 
Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.
 

Медальон

 
В кабинете дремлят фолианты
В переплете из тисненной кожи…
Наших дней поддельны бриллианты,
Драгоценности отцов куда дороже…
Со страниц глядят, решая спор,
Короли и их жеманный двор.
 
 
Шелестят расшитых роб брокары,
Тонких шпаг поблескивает жало,
О любви щебечут нежно пары…
В те года сердца Нинон пленяла,
А умом и грацией вдвойне
Славилась маркиза Севинье.
 
 
Ее письма знает теперь каждый…
А маркиз? Кто помнит о маркизе?
Авантюр он был сжигаем жаждой,
Видел счастье в ласковом капризе,
С умною женой не ладил он
И любил веселую Нинон.
 
 
Не одну. Ценя красавиц чары,
В честь их всех он осушал бокалы.
Шелестели пышных роб брокары,
Тонких шпаг поблескивало жало…
В поединке доблестно убит,
Он давно в семейном склепе спит.
 
 
Из прадедовского замка из Бретани, —
Вся в слезах одолевая мили,
Прибыла маркиза на свиданье
С мужем – к свежевырытой могиле.
Черный гроб, засохшие венки…
Ни письма, ни слова, ни строки…
 
 
И маркиза, вытирая глазки,
Шлет сопернице посланье и привет:
– Может быть в минуту нежной ласки
Вам маркиз оставил свой портрет?
Ей в ответ учтивая Нинон
Золотой прислала медальон.
 
 
До сих пор хранит он в черных бантах
Тонкий профиль гордого вельможи.
В кабинете дремлят фолианты
В переплетах из тисненой кожи
И встают с поблекнувших страниц
Призраки давно забытых лиц.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю