Текст книги "«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева"

Автор книги: Александра Косарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мильчаков после комсомола тоже учился, тоже делал карьеру и в итоге возглавил «Союззолото», оказавшись в подчинении у Кагановича.

А это как раз совпало по времени с чисткой в комсомоле.

Зная, что у Мильчакова осталось полно друзей в Цекамоле и что он за них переживает, Каганович полагал нужным извещать его об очередных арестах бывших комсомольских коллег.

Сродни телефонному садизму.

Еще куранты на Спасской башне не отбили даже пяти утра, Лазарь Моисеевич будил Мильчакова звонком по вертушке, которая, как правило, не прослушивалась! И бодрым тенорком извещал, что только что арестован «ваш Петр Смородин». Мильчакову ли не знать, что его друг Петя Смородин возглавлял комсомол, недавно избран кандидатом в члены ЦК партии, а сейчас он первый секретарь Сталинградского обкома.

– Но Лазарь Моисеевич, – возражал Мильчаков, – Петя никогда не выступал против партии! Он настоящий, преданный…

– Это ты мне рассказываешь? – возмущаясь, перебивал Каганович. – Тогда зачем ему было признаваться, что он связан с Бухариным? Ежов его и прихлопнул! Скажешь, несправедливо?

Через какое-то время и снова издевательски, под самое утро Каганович звонил с очередной новостью:

– Арестовали Николая Чаплина!.. Почему молчишь, Мильчаков? Что сопишь-то в трубку? Язык проглотил? А ведь я его недавно вызывал, спрашивал, нет ли у него камня за пазухой против партии. И твой Чаплин, бывший вождь Цекамола, клялся мне в верности. А чекистам признался, что он враг советской власти и связан с врагами! Как быть?.. Слушай, товарищ Мильчаков, кстати, ну-ка перечисли мне всех первых секретарей ЦК комсомола. Ты должен их помнить, молодой!

Мильчаков перечислял:

– Цетлин, Рывкин, Шацкин, Смородин, Чаплин.

– Вот так! Вот оно! – с удовольствием крякал Каганович. – И все арестованы, заметь! Все разоблачены! Кроме тебя!

Печальна череда этих еврейских мальчиков, молодых коммунаров. Не только еврейских, конечно. Но справедливости ради, заметим, что среди них было очень много юношей из еврейских семей, из бедноты, из полунищих местечек, где кое-кто поверил, что коммунизм сродни еврейской мечте о Земле Обетованной.

И чем-то схожи судьбы. И расплата за иллюзии оказалась страшной.

Все они, главные комсомольские начальники, буром вошли в революцию, которая потом и сожрала их без остатка.

Никто из них, кроме Петра Смородина, не дожил до сорока.

В 1919 году Ефима Цетлина на посту Первого секретаря ЦК комсомола сменил Оскар Рывкин. Вовсю шла-Гражданская война, которая калечила тела и души. В том же девятнадцатом году комсомолец Александр Косарев явился на призывной пункт Красной армии Троцкого. Ему было 16 лет, но он приписал себе 18, был пойман на подлоге, но от идеи разгромить генерала Юденича не отказался. Поэтому спрятался в вагоне под сиденьем и уехал на фронт.

Что же до Оскара Львовича Рывкина, то, когда он уже заканчивал комсомольскую карьеру, Косарева взяли инструктором Василеостровского райкома в Петрограде, а в декабре он вернулся в Москву и стал заворгом Баумановского райкома.

Рывкина вроде бы послали учиться в Соцакадемию, он сидел на партийной работе, и даже при Ленине увлекался и был ярым сторонником нового вождя, Сталина. После Института красной профессуры Рывкин достиг высшей точки карьеры – возглавил Краснодарский горком партии. Но шел 1937 год, и Рывкина арестовали. Поклонение Сталину не помогло – Рывкина расстреляли.

Он прожил на свете 38 лет.

Следующий лидер, Лазарь Шацкин, возглавил комсомол в сентябре 1921 года. Он пробыл на этом посту очень недолго, поскольку его уже на будущий год предпочли отправить на учебу в Институт красной профессуры.

Щацкин оказался весьма непокорным товарищем.

В 1929 году, будучи уже членом редколлегии «Правды», он тиснул рискованную статью «Долой партийную обывательщину». Лазаря Абрамовича озаботило, что с приходом Сталина в партии воцарилось «молчаливое большинство», которое безо всякой дискуссии поддерживает любую идею, исходящую из Кремля. Александру Косареву, последовательному стороннику Сталина, который только что стал комсомольским генсеком, статья также не понравилась.

Нервничал и вождь.

Шацкина объявили леваком, услали в Ташкент на госплановскую работу. Но это понижение не охладило и не образумило Лазаря Абрамовича. Он сошелся с видным партийным теоретиком по имени Яков Стэн, и они оба стали писать письма, убеждать Косарева, что «молодежь СССР нуждается в интеллектуальной самостоятельности».

– Разве мы ограничиваем молодежь по поводу диспутов, споров? – интересовался Косарев.

– Это диспуты навязаны Цекамолом, – возражали Шацкин и Стэн. – Комсомольцы по сути лишены гражданской свободы.

Выгнав их однажды из кабинета, комсомольский генсек отказался их в дальнейшем принимать.

Тогда они стали писать.

«Каждый комсомолец, – писали Косареву Стэн и Шацкин, – должен на своем опыте проработать серьезно все вопросы и таким путем убедиться в правильности генеральной линии нашей партии».

Но, к сожалению, они писали не только Косареву, которому эти рассуждения были враждебны и опасны, а во все инстанции, рассчитывая на поддержку Бухарина. Косарев понимал, что рано или поздно при таком поведении за «оппортунистов» неизбежно возьмется ЦК партии и НКВД. Он не хотел этого и запланировал просто осудить позицию Стэна и Шацкина на комсомольских собраниях по всей стране.

Но не успел. В 1935 году их арестовали, а спустя два года расстреляли.

Лазарь Шацкин прожил 35 лет.

5 апреля 1922 года вместо Лазаря Шацкина должность первого секретаря ЦК РКСМ занял Петр Смородин.

В это время Косарев находится на подъеме своей карьеры, набирается опыта. Он – первый секретарь Баумановского райкома комсомола Москвы. В декабре его переведут заместителем заведующего организационного отдела Московского горкома.

Смородину на момент назначения было 25 лет.

К этому времени он успел побывать на Гражданке комиссаром полка.

Смородин стал кумиром молодежи, прошедшей Гражданскую войну, – «дан приказ ему на запад, ей в другую сторону».

Петр Иванович руководил комсомолом без видимых приключений, вплоть до 1924 года. Но тут умер Ленин, возникла внутрипартийная дискуссия. На этом фоне, – по мнению Сталина, нового генерального секретаря, – партия остро нуждалась в поддержке комсомола.

А речь шла вот о чем.

10 мая 1924 года нарком просвещения Анатолий Луначарский жаловался наркому внешней торговли Леониду Красину:

«Я считаю чрезвычайно важным достичь благоприятного процентного соотношения пролетариев и не пролетариев в нашей партии. Но я никак не думал, что это будет достигаться одновременным разгромом интеллигентской части партии… Атмосфера, создавшаяся за последнее время в партии, чрезвычайно тягостная… Люди начинают бояться друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической неблагонадежности, а часто подтвердить ее бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять».

А что они могли предпринять?

Красин вскоре умрет. Луначарского отстранят. Ожидаемой поддержки своих идей Сталин от комсомола не получит.

В этой ситуации Сталину ничего не оставалось, как сменить комсомольского лидера.

Поэтому Петра Ивановича, как водится, сняли, направили учиться, взяли в партаппарат. Он добрался до поста второго секретаря Ленинградского обкома. В самый разгар репрессий стал первым секретарем Сталинградского обкома.

При этом Косарев уже давно руководил комсомолом страны.

Настал 1938 год.

Смородин из газет знал, понимал, что Ежов, а потом Берия готовили разгром комсомола. Мечтал вмешаться. Но в июне 1938 года – за полгода до ареста Косарева – Петра Ивановича арестовали как врага народа. Припомнили ему, конечно, и отрыв от линии партии в двадцать четвертом, и неоправданное продвижение друзей – ветеранов Гражданки на руководящие посты, и многое другое. А в чем-то обвинили стандартно: шпион типа всяких там разведок.

Он был расстрелян в феврале 1939 года, почти одновременно с Косаревым.

Смородину было 42 года.

18 июля 1924 года, когда мой дед Александр Косарев учился в Коммунистическом университете, в кабинете Смородина появился следующий руководитель комсомола – Николай Чаплин.

Ему дали осмотреться, и в конце 1925 года, накануне важнейшего и переломного XIV съезда партии, делегатом которого был и Косарев, Николая Павловича Чаплинаи его второго секретаря Александра Мильчакова неожиданно вызвал к себе Сталин.

Не в кремлевский кабинет, а именно домой, в кремлевскую квартиру.

Мильчаков вспоминает, что в Кремле находились гаражи, медпункт, прачечная, парикмахерская и другие службы, обеспечивавшие быт высшего руководства. У входа в жилой дом и на каждом этаже дежурили охранники. Мебель в кремлевских квартирах была казенная с жестяными номерками. Центрального отопления не было. В комнатах стояли печи, которые каждое утро прислуга топила дровами.

В назначенный час гости стояли у дверей сталинской квартиры.

Дверь открыла Надежда Аллилуева, провела комсомольских секретарей в комнату, уставленную книжными полками.

Сталин, закончив телефонный разговор, вышел к гостям, поздоровался, пригласил сесть:

– Кто курит, курите, не стесняйтесь!

«Сталин, – пишет Мильчаков, – говорил об оппортунизме Зиновьева и Каменева, об их «штрейкбрехерстве» в октябре, брал с полки книги Ленина, зачитывал ленинские характеристики Зиновьева и Каменева. Останавливался на последних ошибках зиновьевцев, на их «вылазках» в ленинградской печати. Он едко высмеивал их отрыв от практики, от жизни, называя их «интеллигентами», «вельможами», ничего не смыслящими в деревенской жизни.

Далее Сталин раскритиковал Бухарина, снова привлекал ленинские оценки теоретических заблуждений Бухарина. «Досталось» Бухарину и за правый уклон, и за «всегдашнее трусливое примиренчество», и за совпадение его взглядов с настроением Н. К. Крупской, «которая скатывается в объятия оппозиции»».

И еще.

«В заключение беседы Сталин прошел к себе в кабинет, взял со стола список членов и кандидатов ЦК.

– Абсолютное большинство в ЦК – за генеральную линию партии, оппозиционеров всех мастей меньшинство. Есть еще незначительная кучка людей, представляющих «болото». Таким образом, всё ясно. Оппозиционерам крышка.

Когда Чаплин и Мильчаков собрались уходить, Сталин вызвался их проводить. Он накинул на плечи меховую куртку, надел шапку-ушанку и вышел с ними. Часовому показал книжечку члена президиума ЦИК СССР.

– Пропустите товарищей, они были у Сталина.

Они медленно шли к Дому Советов, вспоминает Мильчаков.

– Ну как, что скажешь?

– Всё бы хорошо, да уж больно он злой…

– Да, их он ненавидит.

– Он для себя, как видно, давно решил вопрос об их судьбе, из ЦК их уберут.

– А список цекистов с пометками: «за», «против», «болото»?.. Организатор он отменный, у него всё подсчитано.

– Но Ильич не хотел, чтобы лидер партии обладал такими чертами характера, как грубость, нелояльность к товарищам.

– Он их давно не считает товарищами, он и нам внушает: это враги».

Чаплин, родом из Смоленска, возглавил комсомол в двадцать два года. За ним числятся два новшества.

IV съезд в 1924 году по его инициативе постановил именовать комсомол Ленинским. Так что из РКСМ он превратился в ВЛКСМ. А в марте 1925-го по примеру партии они ввели должность генерального секретаря, кем и стал Чаплин.

Послушный Сталину и неплохо зарекомендовавший себя в борьбе с оппозицией, сын сельского священника из Смоленска Чаплин активно боролся с религией на всех фронтах.

Он ушел со своего поста в 1928 году, и после традиционной учебы – ох, уж эта «учеба», что так похожа на преисподнюю! – стал вторым секретарем Закавказского краевого комитета партии. Но не прошло и года, как его заменил Берия. А потом карьера Чаплина необъяснимо, но достаточно резво покатилась вниз. В тридцать третьем его сделали начальником политотдела Мурманской железной дороги, в тридцать шестом вроде даже удостоили ордена Ленина за все хорошее.

Но это была уловка.

Многих награждали перед ликвидацией.

С Чаплиным было все ясно. В глазах Сталина он сыграл положенную роль, отработал и теперь никому не был нужен. А как свидетель даже вреден. Поэтому, как только начались репрессии, его в 1937 году арестовали как «шпиона и диверсанта», а в сентябре 1938-го – за пару месяцев до ареста Косарева – расстреляли.

Ему было 36 лет.

К Чаплину с его «ленинским комсомолом» в двадцать восьмом году не было серьезных претензий, когда ему на смену пришел Александр Мильчаков. И стал вторым в истории генсеком ЦК ВЛКСМ. Осторожный и внимательный, – точнее, чуткий к ветрам из Кремля, – Мильчаков нравился руководству партии.

Александр Иванович оставил нам свои воспоминания, чем облегчил мне задачу: о нем как о человеке писать проще.

Вот партия поручает ему выпустить серию популярных брошюр для комсомольского актива и молодых коммунистов, и Мильчаков берется за это дело со всем рвением, на которое способен. И «доложился» на Оргбюро ЦКВКП(б).

Там его выслушали, полистали брошюры. Затем подошел Молотов и, пока шел перекур, увлек Мильчакова в другой угол кабинета.

– Хорошая работа, – одобрил Молотов. – Только в первой брошюрке уберите название.

– Почему?

– Вот там написано: «Заветы Ленина молодежи»…

– Да… Ну и что?

– Товарищ Мильчаков! При чем тут вообще заветы? Есть партия, есть ее Центральный Комитет…

– Но мы имели в виду речь Ленина в 1920 году.

– Какая разница, что вы имели в виду? Разве Ленин оставлял какие-то завещания молодежи?

Мильчаков не отступил:

– Однако мы рассматриваем речь Ленина на III съезде РКСМ как его заветы молодежи. Речь программная, на перспективу.

– Кто это «мы»? – хмуро спросил Молотов.

– Ну как же? Мы, бюро Цекамола.

– Я вам передаю пожелание товарища Сталина.

«Пока мы разговаривали, – вспоминал Мильчаков, – Сталин хмуро посматривал в нашу сторону, посасывая трубку. Мильчаков понял неприязненное отношение Сталина к словам «заветы» и «завещание Ленина». Так в партийном обиходе именовали письмо Ленина к съезду партии, в котором он предложил убрать Сталина с должности генсека».

Александра Мильчакова взяли в 1938 году. И единственного из первых шести руководителей комсомола не расстреляли.

Почему? Один Бог знает.

Точнее, знали Сталин с Берией, но у них уже не спросишь.

Он провел в лагерях 16 лет, причем в тяжелых местах, в Норильске, где сидели бабушка и мама, в Магадане.

Только в 1954 году с него сняли все обвинения, он вернулся в Москву, поработал чиновником в Трудовых резервах. Он прожил 70 лет и умер своей, тихой и незаметной смертью в 1973 году.

Вот что такое комсомол вкратце.

Его название, конечно, состоит из одного слова, но вмещает в себя так много!

И вот какими были его невезучие лидеры.

Где-то на дне этой бочки определений лежит, наверное, и такое: комсомол – не столько кузница кадров, сколько наковальня, на которой было расплющено множество несчастных судеб.

Глава четвертая
Выбор

И Ягода, и Ежов иногда заезжали по делам в Центральный Комитет комсомола. А уж когда намечались праздничные собрания, их приглашали как почетных гостей.

29 ноября 1938 года утром Александр Васильевич Косарев пересек порог мрачного дома на Лубянке, с вывеской «Народный комиссариат внутренних дел СССР», впервые. И не по своей воле. И не один, а в сопровождении конвоя. Никто ему тут не был рад, никто не предложил присесть, не угостил чаем.

Машины остановились у главного корпуса, и Косареву было слышно, что какой-то автомобиль уже проехал через ворота. Может быть, в этой машине находилась его жена.

Солдат приказал ему выходить. И Косарев впервые увидел этот двор, узкий, как ущелье, окруженный со всех сторон шестиэтажными зданиями. Его вели, постоянно толкая прикладом карабина в спину, в чем совершенно не было нужды. Затем Косарев оказался в помещении, похожем на небольшой зал ожидания. И как в зале ожидания вдоль стен, на рядах стульев сидели мужчины и женщины в оцепенении от недавнего ареста и в полном молчании. Рядом с ними лежали узлы с вещами.

У Косарева не было вещей.

Александр Васильевич не мог не заметить, что – как описывали эту ситуацию другие люди – некоторые смотрели прямо перед собой, как бы ничего не видящими глазами. Другие в пол. Но кое-кто узнал Косарева по портретам в газетах и чуть заметно кивнул. В этом «предбаннике», похожем на преисподнюю, стояла тишина, лишь изредка всхлипывали женщины.

Прошло, наверное, не меньше двух часов, как его вызвали по фамилии.

В соседней комнате, напоминающей армейскую каптерку, полки до потолка были уставлены узлами и чемоданчиками, корзинами и пакетами.

За пультом стояли офицеры НКВД и женщины-врачи в белых халатах.

– Фамилия, имя и отчество?

– Косарев Александр Васильевич.

– При вас имеются деньги или какие-нибудь ценные вещи?

Косарев предъявил бумажник, часы, удостоверение. Его попросили также снять с брюк ремень, отвинтить орден Ленина с пиджака, вывернуть карманы – на стол легли монеты, немецкая зажигалка, подарок друзей из Коминтерна. Взамен арестованному выдали две расписки: вернем, когда выйдете на волю.

Ну, конечно…

– Заключенный, раздеться догола!

– Это обязательно, товарищи? – решил уточнить Косарев. – Я же отдал вам все, что было в карманах.

– Молчать! Никакие мы вам не товарищи! Снимайте одежду!

К нему еще обращались на «вы». Наверное, этого требовала инструкция.

Косарев разделся, но холода не ощутил: батареи шпарили на совесть. Его увели за ширму для досмотра, где заставили принять разные позы, осмотрели рот и зубы, велели одеваться. И конвой повел его по переходам, лестничным клеткам, пока они не оказались в длинном коридоре с множеством дверей.

Надзиратель открыл камеры и втолкнул Косарева внутрь.

Это была одиночка.

Он очутился в душной, но довольно чистой камере. У стены стояла кровать с матрасиком, покрытым серым солдатским одеялом, рядом с нею тумбочка, в углу бачок, накрытый крышкой, – параша.

Косарев подсчитал шаги: четыре небольших шажка вдоль и три поперек. Окно прикрывал козырек, но если прижаться к нему, виднелся кусочек неба.

В такой же, наверное, камере, только не в одиночной, а возможно даже в общей, человек на тридцать-сорок, как тут принято, чтобы покрепче унизить, – заперли и Машу.

Около пяти утра 29 ноября дежурный по НКВД вошел с докладом в кабинет бодрствующего Берии. Чтоб не заснуть, тот пил чашку за чашкой крепкий сухумский кофе.

– Вслед за Косаревым и его женой к нам доставлены секретари Центрального Комитета комсомола Пикина, Лукьянов, Горшенин, Богачева…

– Ишь ты, секретари! – буркнул Берия. – Бывшие секретари, бывшие! Здесь у нас не комсомольский пленум!

Косарев устроился на койке, положил руки за голову, чтобы вздремнуть. Сколько удастся. Может, пару часов, может, несколько минут. Вырвать время для сна – старая привычка со времен Гражданской войны…

Как ни странно, арест и Лубянка отчасти сняли с него нервное напряжение, которое Саша испытывал последние месяцы, а особенно в ноябре, потому что Лубянка оказалась вехой определенности. Не нужно больше гадать и не на что надеяться. На свободу? Глупо, вообще. Сталин из своих когтей очень редко кого выпускает. На небольшой срок в ГУЛАГе? Может быть.

Пытаясь заснуть на этой железной койке, – где бог весть кто только не отлеживал себе отбитые или целые бока, кто только не надеялся на лучшее! – Косарев вспоминал ту, о которой думал всегда: свою Марусю, Машу, Марию, Марико…

Двадцать седьмой год оказался подъемным для Саши Косарева, удачным, с неожиданными поворотами.

Тогда он работал в Московском горкоме, его прочили в первые секретари. А квартиры не имел. Жил он вместе с Георгием Беспаловым, Гошей, в гостинице с громким названием, но весьма скромным бытом – «Париж». В ту пору вместо нэпманского «Париж» ее называли 27-й Дом Советов. Там же временно размещали многих партработников с периферии. Одни ждали квартиру в Москве, другие, наоборот, – перевода на периферию.

«Париж» снесли еще до войны, построили на этом месте серую скалу Госплана СССР, а теперь в Охотном Ряду заседает российская Дума.

Рядом с Косаревым жил Николай Чаплин, двери комнат рядом, и поэтому вечерами туда набивалось много молодежи. Приходили и девчонки, с которыми запросто можно было закрутить роман, но Косареву они не нравились.

Нравилась ему другая девушка, жившая наискосок от их с Чаплиным «апартаментов»: карие глаза, пристальный взгляд, приятная улыбка. Что он знал о ней? Да почти ничего. Говорили, что зовут ее Маша, что учится в Нефтяном институте имени Губкина, что отец – грузинский большевик Виктор Нанейшвили. Он ждал назначения. А приехали они в Москву из Перми.

Вот и всё.

И вдруг накануне праздника – звонок в номер.

Косарев снимает трубку и слышит приятный голос с легким грузинским акцентом:

– Здравствуйте, это Мария. А можно товарища Беспалова?

Саша оторопел от неожиданности.

– Товарища Беспалова нет дома.

– Жаль, это мой земляк из Перми… Что же делать?

– А по какому вы делу? Извините. Может быть, я сумею помочь?

Оказалось, Маше очень хотелось на парад. Она его никогда не видела, только по радио слышала. А приближалась десятая годовщина Октября. У Косарева оказался билет на два лица. Если Маша хочет, они могут пойти вместе? Еще бы она не захотела!

Их так потянуло друг к другу, первого секретаря Московского горкома и студентку, что всего через пару недель они уже просили материнского благословления у матери Косарева, Александры Александровны, «бабы Саши». А весной позвали друзей на свадьбу.

Наверное, вспоминая об этом в камере на Лубянке, Косарев поражался, каким далеким и даже абсурдным может казаться недавнее прошлое, когда ты взаперти и над тобой готовят расправу.

Наверное, и Маша, которую тоже, повергнув всем унизительным процедурам, затолкали во Внутреннюю тюрьму, могла думать о том же.

Но, слава богу, тут я избавлена от фантазий, потому что бабушка выжила, и спустя годы сама рассказывала о своей свадьбе всякие забавные подробности.

– Кроме самых близких друзей и родных, никого на ней не было, – говорила она. – Из «моих» была Лена Джапаридзе, дочь знаменитого бакинского комиссара Алеши Джапаридзе, Ходшашвили… Кто еще? Не помню сейчас всех. Немного было. Дали нам тогда квартирку небольшую в доме 8 по Русаковской. Мой свадебный наряд составляла юнгштурмовка. Саша был в костюме. И, представь себе, в сорочке с галстуком! Многие комсомольские вожаки галстук тогда презирали, считали его мещанством. Другие обзывали галстук «собачьей радостью». Саша часто требовал, чтобы парни, занятые работой в комсомоле, галстука не стеснялись – «ведь Ильич тоже галстук носил!»

То, что грузины музыкальны, Мария Викторовна считала нормой, а вот Косаревы удивили ее музыкальным слухом: все прекрасно пели и танцевали.

– Саша, по-моему, лучше всех пел, – продолжала она. – Был у него хороший чистый баритон. Как он пел в тот вечер! Как плясал!.. Что же до свекрови моей, то Александра Александровна мне тогда сказала: «Маруся, ты главное учись спокойненько. А насчет хозяйства не волнуйся, я сама справлюсь». И мы довольно долго ходили с Сашей к ней на обеды.

Но так продолжалось не больше года, потому что Маша закончила Нефтяной институт имени Губкина, вступила в партию и была готова к работе.

А Косарева все чаще вызывали в ЦК партии. Начальники беседовали с ним по кругу, словно стараясь еще и еще раз убедиться в надежности его кандидатуры. От Саши уже не скрывали, что его готовят на пост генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, что ему придется оставить Московский горком и возглавить весь комсомол страны.

Косареву казалось, что вопрос почти решен, хотя он понимал, за кем последнее слово в этом назначении.

И в один из поздних мартовских вечеров его вызвали к Сталину.

Не только мне, но многим родным моего дедушки казалось и кажется до сих пор, что эта дьявольская по содержанию встреча оказалась судьбоносной для Косарева.

Он пришел в Кремль минута в минуту, но его еще около полутора часов вынудили сидеть в приемной Поскрёбышева. Сталин часто так делал нарочно, чтобы деморализовать посетителя. Довести его до такой степени психоза, чтобы у него вообще задрожали руки, отшибло память, ради чего он здесь. И чтобы все «домашние заготовки», которые он отрепетировал дома, чтобы выглядеть уверенным перед вождем, вылетели из головы.

Но с Александром Косаревым такие вещи не проходили: он, когда надо, сжимался внутри, как пружина. Он обладал бесстрашием и железной волей. Кроме того, Косарев время от времени проделывал подобное и в горкоме комсомола, чтобы умягчить особо ревнивых посетителей.

Поэтому, когда генерал-майор Поскрёбышев, выйдя из кабинета, сказал, наконец, чтобы Косарев заходил, товарищ Сталин ждет, на лице деда не дрогнул ни один мускул. Поскрёбышев не удивился выдержке Косарева, хотя на его памяти многие, очень многие начальники в долгом ожидании приема у Сталина доводили себя до повышенного давления, невроза. И чуть ли не до обморока, когда Поскрёбышев просил зайти.

Никто достоверно не знает, как происходил этот разговор и эта встреча, о которой мне известно только со слов моей бабушки.

Ей же Косарев рассказал следующее.

Когда он вошел, Сталин стоял посреди кабинета, наблюдая, как Саша закрывает двойные двери – сначала одну, потом другую, плотно, но негромко, чтобы не хлопнула: вождь не любил полуприкрытых дверей.

А если еще точнее: любил плотно закрытые.

И в Кремле, и на Ближней даче, – что в марте 1953 года сыграло роковую роль – никто не решался войти, чтобы не беспокоить вождя, а вождь лежал на ковре в собственной рвоте после инсульта.

И он ему сказал, не сводя желтых глаз:

– Здравствуй, Косарев.

И замолчал. Сталин брал такие паузы, чтобы лучше следить за реакцией собеседника.

– Здравствуйте, товарищ Сталин.

И вдруг:

– Я слышал, ты женился? Это правда?

– Да, товарищ Сталин, я уже год как женат.

– И на ком же?

Косарев рассказывал, что более всего был удивлен этому вопросу. Зная партийную кухню, он отлично понимал, что задолго до вызова в Кремль, еще при обсуждении с Молотовым, Ежовым, Кагановичем его кандидатуры, Сталин получил полнейшую справку о нем. И уж, конечно, не мог не быть в курсе семейного положения кандидата на такую должность!

Но Косарев и бровью не повел, ответив:

– Моя жена Мария Викторовна, дочь Виктора Ивановича Нанейшвили. – Но все равно допустил промах и добавил: – Маша рассказывала, что вы знаете ее отца…

И получил в ответ фразу, как пулю в лоб:

– Конечно, знаю. Он мой личный враг.

И замолчал.

Ни чаю, ни наставлений, ни вопросов.

Сталин отвернулся, даже не подав Косареву на прощанье руки, он дал понять, что аудиенция окончена.

Домой Косарев вернулся в подавленном состоянии. Стоял у форточки, курил папиросы одну за другой.

– Что случилось, Саша? – спросила его бабушка.

– После встречи в Кремле у меня такое чувство, что меня собираются не повысить, а услать куда-нибудь подальше, на Таймыр оленеводом.

Узнав о разговоре со Сталиным, Маша попросила отца, В.И. Нанейшвили, поговорить с мужем. И на другой день – откладывать было нельзя! – Виктор Иванович, гуляя с Косаревым по Александровскому саду, посвятил его в кое-какие мрачные подробности своих отношений с вождем.

Я не раз слышала от грузин, что Нанейшвили – достаточно известная в Грузии фамилия. Можно сказать, революционная фамилия. Уже начиная с того, что мать бабушки, Вера Павловна (прямо как у Чернышевского!), вступила в партию в 1902 году. Когда еще не было ни большевиков, ни меньшевиков. А ее муж, Виктор Иванович, – среди основателей Закавказского подполья.

Разумеется, он знал Иосифа Джугашвили по кличке Коба, дружил с ним. И благодаря этой дружбе, был осведомлен о многих темных его делишках. В частности, и о временах грабежей с убийствами, когда Коба добывал деньги для Красина и Ленина.

Но молчал.

Они были на «ты».

Вскоре после смерти Ленина, когда Сталин уже в качестве генсека приехал в Закавказье, они встретились, выпили и заспорили по национальному вопросу. Слово за слово, дело дошло до резкостей. И хотя в грузинском языке отсутствует матерщина, Виктор Иванович, первый секретарь Каракалпакского обкома партии, все же нашел для вождя такие слова, от которых того передернуло.

Такие слова ни мужчине, ни большевику простить невозможно.

Этого оказалось достаточно, чтобы Виктор Нанейшвили в лице злопамятного и крайне мстительного Сталина нажил себе врага.

Поговорив с тестем, Косарев еще больше удивился: к чему тогда все эти собеседования в ЦК? Причем тут новое назначение, если Нанейшвили – личный враг Сталина? И Сталин даже не пытается скрывать этого. Вопросы без ответов довели его до бессонницы, а Машу – до крайнего беспокойства: она теперь волновалась не только за отца, но и за мужа. А с утра пораньше, совершенно разбитому, сонному, Косареву приходилось ехать на заседания III Пленума ЦК ВЛКСМ и клевать носом в президиуме.

И вдруг 24 марта 1929 года его единодушно выбирают генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ!

Через девять лет, ворочаясь на узкой койке Лубянки, Косарев припомнит тот праздничный и судьбоносный для него день. И человеческое потрясение, которое он испытал от великодушия и масштабов личности Сталина. Ведь только поистине великий человек, гений, бог мог так себя повести! Подавить в себе неприязнь к личному врагу, ради того, чтобы выдвинуть зятя этого врага на самый высокий пост в комсомоле! Сделать вторым человеком в стране!

Однако на Лубянке – в ожидании вызова на первый допрос – без пяти минут враг народа Косарев понял, что расчет Сталина оказался точен. Вождь не сделал ничего алогичного. Напротив, сделав уступку вожаку комсомола, он понимал, что подчиненный на крючке. Что тень, которую бросил на него тесть, отныне и до последнего вздоха станет следовать за Косаревым. Пока окончательно его не погубит.

Вот как в конце марта 1929 года назначенный на эту должность комсомольским пленумом, с полного одобрения партии, в кабинете генсека оказался новый хозяин – мой юный дедушка, Александр Васильевич Косарев.

Ему было всего 26 лет – пацан по нашим временам!

Но как показало время, он, всем врагам назло, вошел в эту работу не как нож в масло, а как сверло с победитовым наконечником входит в бетон – с треском, шумом и сильным, до перегрева, сопротивлением материала.