Текст книги "Письмо Софьи"
Автор книги: Александра Девиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Юрия она любит! О Юрии теперь забудь. И о моей доброте тоже забудь, теперь никаких поблажек тебе не будет. Такого позора по твоей милости набраться на склоне лет!.. За что мне это наказание?… А я-то думала замуж тебя выдать с почетом, наследницей своей сделать…
Домна Гавриловна тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу.
– Тетушка, я хочу умереть, провалиться сквозь землю!.. – всхлипнула Софья и ничком упала на кровать.
– Ладно уж, не реви, слезами горю не поможешь. Завтра подумаю, что с тобой делать дальше. А пока спи, если можешь.
Домна Гавриловна вышла из комнаты, а Софья, оставшись одна, какое-то время еще плакала, металась на кровати и проклинала Призванова с Заборским. Потом буря ее потрясений немного улеглась, и сонное зелье стало исподволь возобновлять свое действие, обволакивая девушку дремотным полузабытьем. До утра ее изводили странные кошмары, в которых боль от потери девственности смешивалась с постыдной остротой ощущений, а жуткие картины падения в пропасть сменялись головокружением заоблачных полетов.
Глава шестая
Проснулась Софья поздно и долго не могла стряхнуть с себя остатки своего тяжелого, нездорового сна. За ночь телесная боль в ней почти утихла, зато душа ее ныла, не переставая. Софье стыдно и страшно было показываться на глаза всем без исключения домочадцам, ибо она знала, что стараниями Варьки даже дворовые слуги будут оповещены о ночном позоре барышни. А Заборский и его дружки, вероятно, позаботятся разнести пикантные слухи по городу и окрестностям. Девушке хотелось зарыться в какую-нибудь норку, или убежать на край света, или навеки заснуть и не просыпаться, и она лежала, сжавшись под одеялом, отодвигая ту минуту, когда придется все-таки выйти из спальни…
И вдруг одна мысль заставила ее не просто подняться, а рывком вскочить с кровати: Юрий Горецкий в опасности! Он в полдень будет стреляться с этим чудовищным Призвановым, который не пощадит жизнь Юрия так же, как не пощадил ее девичью честь.
Софья выглянула в окно и, убедившись, что солнце поднялось уже высоко над горизонтом, разволновалась. Значит, до начала злополучной дуэли осталось совсем мало времени. Если с Юрием случится несчастье, в этом будет и ее вина, хотя, по сути, она ни в чем не виновата, а сама стала жертвой… «Нет, виновата! – вдруг яростно подумала Софья, готовая разорвать саму себя. – Виновата в глупой неосторожности и в малодушии! Зачем оставила письмо на виду? Зачем испугалась угроз Призванова? Пусть бы лучше он обнародовал это злосчастное письмо! Но ты струсила, и он тебя обесчестил! И вот теперь Юрию грозит смертельная опасность, потому что боевой офицер наверняка стреляет лучше человека, год назад ушедшего в отставку!»
Подстегнутая неистовой тревогой, девушка заметалась по спальне. Ей очень хотелось пить, и при взгляде на пустой графин она снова вспомнила о сонном зелье, погрузившем ее в постыдное забытье, окончившееся горьким пробуждением.
Выглянув из комнаты, она увидела Оксану и попросила ее принести воды для питья и для умывания. Сердобольная горничная посокрушалась о вчерашнем, предположив, что все подстроила коварная Варька, но Софье так же тягостно было выносить сочувствие, как и осуждение. Она велела Оксане выйти и помылась без ее помощи – тем более что после ночных событий это было делом деликатным. Затем, наскоро одевшись и причесавшись, Софья устремилась по коридору к заднему крыльцу, чтобы выйти из дому никем не замеченной.
Однако ей не удалось проскользнуть мимо Домны Гавриловны, которая поймала ее за руку уже во дворе:
– Куда это ты нацелилась бежать, голубушка? От позора все равно не убежишь, придется вытерпеть!
– Пустите меня, тетушка, я очень спешу! – взмолилась Софья.
– Куда спешишь, к кому?
– Я потом вам все объясню!
– Нет уж, больше я тебе не доверяю! Изволь вернуться в дом! И будешь сидеть взаперти, пока я не решу, что с тобой делать!
В глазах Домны Гавриловны была суровая непреклонность. Девушка в смятении оглянулась по сторонам, заметив чуть поодаль управителя Евсея и кучера Терентия, которым барыня вполне могла дать распоряжение держать барышню под замком. Между тем время неумолимо приближалось к полудню, а до пустыря за дубовой рощей надо было еще добежать…
Софья больше не могла колебаться и, выдернув свою руку из цепких пальцев Домны Гавриловны, в отчаянии воскликнула:
– Я должна спешить, Юрий в опасности!
И, подхватив юбки, она во всю прыть устремилась прочь со двора, стараясь держаться подальше от слуг и поближе к деревьям парка, чтобы под их укрытием добраться до нужной дороги. Домна Гавриловна что-то кричала ей вслед, но Софья ее не слышала, захваченная одной только мыслью: добежать, успеть, спасти Юрия!
Правда, она не представляла, как именно будет его спасать, но готова была на все, готова была закрыть Юрия своим телом и даже убить Призванова. При мысли о возможном убийстве она пожалела, что не стащила у месье Лана пистолет, из которого он когда-то шутки ради учил девушку стрелять по мишеням с небольшого расстояния.
Софья так спешила, что взмокла от быстрого бега, и сердце у нее бешено колотилось в груди. Но дубовая роща была уже рядом, оставалось только пересечь ее, чтобы оказаться на пустыре, где местные забияки и квартировавшие в уезде офицеры нередко устраивали поединки.
Остановившись на несколько мгновений отдышаться, девушка обратила внимание, что небо внезапно потемнело и солнце уже больше не палит. Похоже было, что собирается гроза, которая вчера обошла местность стороной. Вспомнив столь же неровную вчерашнюю погоду, Софья невольно вспомнила и то, как Призванов посадил ее перед собой в седло и поцеловал. Нахмурившись, она замотала головой, словно могла этим отогнать досадное воспоминание, и устремилась дальше.
Бежать через рощу по тропинкам было труднее, чем по накатанной дороге, юбка цеплялась за траву и кустарники, а в одном месте даже порвалась, зацепившись за колючку. Но вот впереди показался просвет; Софья еще издали увидела привязанных к деревьям лошадей и поняла, что дуэлянты с секундантами уже на месте.
До ее слуха долетели голоса:
– Орел!
– Решетка!
– Ну, Горецкий, радуйся: тебе первому стрелять!
Девушка кинулась вперед и замерла, прижимаясь к стволу широкого дуба. Дуэлянты стояли друг против друга на положенном расстоянии в двенадцать шагов; Горецкий медленно поднимал пистолет, явно целясь противнику в лоб.
Софья, боясь пошевелиться, чтобы не отвлечь Юрия, расширенными глазами следила за каждым его движением. И вдруг она заметила, что Юрий отвел взгляд в сторону и слегка даже пошатнулся. Она мысленно приказала ему стрелять поскорее, чтобы рука не дрогнула и не утратила меткости. Он снова прицелился и на этот раз выстрелил. С головы Призванова слетела пробитая пулей фуражка, а сам он остался стоять неподвижно, с невозмутимым выражением лица, словно и не был только что на волосок от смерти.
Но теперь был его черед стрелять, и Софья напряглась, не зная, на что решиться. Она хотела закричать, но голос ее не слушался, и в горле пересохло; хотела кинуться вперед, но, как в кошмарном сне, не могла оторвать ног от земли.
Призванов поднял пистолет. Софья видела, как Юрий отводит взгляд в сторону, как подрагивает его сжатая в кулак рука; ей показалось, что он близок к обмороку. В следующую секунду Призванов со спокойной улыбкой выстрелил в воздух, а Горецкий, пошатнувшись, упал. Софья, наконец, смогла сдвинуться с места и, бросившись из-за деревьев на пустырь, услышала пренебрежительное замечание Заборского:
– Недаром Ружич говорил, что этот малый не выносит поединков с глазу на глаз!
Девушка наклонилась над Юрием, схватила выпавший из его руки пистолет и, сделав несколько шагов к Призванову, выстрелила, целясь ему в грудь. Щелчок холостого выстрела раздался почти одновременно с насмешливым голосом Цинбалова:
– Мадемуазель, в дуэльные пистолеты заряжают только по одной пуле! Так что ваш боевой порыв пропал даром!
Но Софья, не выпуская пистолета из руки, еще раз бессознательно шагнула к Призванову и, глядя на него испепеляющим взором, прошептала:
– Как жаль, что Юрий промахнулся!
Призванов тоже сделал к ней шаг; они оказались лицом к лицу, и он с улыбкой заметил:
– Какая великолепная ненависть пылает в ваших глазах, сударыня! Жаль, что этот огонь некому оценить!
Он кивнул в сторону Горецкого, который уже поднялся на ноги и смотрел на Софью отнюдь не ласковым взглядом. Она обернулась к нему и растерянно застыла на месте.
– Зачем вы здесь? – резким тоном спросил Юрий и, подойдя к девушке, забрал у нее пистолет. – Вы пришли, чтобы меня еще больше унизить?
– Я пришла потому, что вы мне дороги, Юрий! – воскликнула она дрогнувшим голосом. – Я хотела спасти вас от этих ужасных людей!
– Спасти?! – вскричал он с горьким смехом. – По-вашему, я нуждаюсь в бабской защите? Да вы хоть понимаете, что своим вмешательством окончательно меня добили? Вам очень приятно делать из меня шута?
В этот момент Призванов, уже вскочивший на коня, обратился к Юрию:
– Горецкий, не унывайте! Вы можете быть довольны сегодняшним днем! Вы доказали свою храбрость, а ваша невеста доказала свою преданность вам. Засим прощайте, увидимся вряд ли. Я отправляюсь на войну, а вы как человек штатский, будете служить отечеству на своей ниве.
С этими словами он, пустив коня с места в галоп, умчался прочь. Юрий посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Софью:
– Если начнется война, я тоже на нее поеду! Хоть там смою позорное клеймо, которое получил по вашей милости!
– Юрий!.. – прошептала она страдальчески, видя ненависть и презрение в его глазах.
Горецкий отвязал своего коня и вскочил в седло, даже не оглянувшись на девушку.
Заборский и Цинбалов, обмениваясь насмешливыми репликами, тоже подошли к лошадям.
Растерянная Софья осталась стоять на месте. Порывистый ветер охлаждал ее разгоряченное лицо, трепал волосы. Низкое темное небо грозило обрушиться на землю стеной дождя. В эти минуты девушке даже хотелось, чтобы началась гроза, чтобы гром и молния своей стихийной силой облегчили ей душу или же добили ее окончательно.
Послышался стук колес, и, оглянувшись, Софья увидела на дороге, огибающей дубовую рощу, дрожки, в которых ехала Домна Гавриловна. Несомненно, тетушка догадалась, куда сбежала ее племянница, и теперь явилась за ней.
Кучер Терешка, восседавший на козлах, с откровенным любопытством воззрился и на барышню, и на Заборского с Цинбаловым, которые еще не успели отъехать с пустыря.
Офицеры, оглянувшись на Домну Гавриловну, почтительно ей поклонились, но не стали ни задерживаться, ни пускаться в объяснения. Но, видимо, пожилая дама и сама все поняла, потому что первым делом спросила у Софьи:
– Что здесь было? Дуэль?
Девушка молча кивнула, не поднимая глаз.
– Так я и думала, – вздохнула Домна Гавриловна. – Призванов с Горецким стрелялись? Что, ранен кто-нибудь?
– Нет.
– И то хорошо. А только слухи все равно пойдут. Зачем ты сюда прибежала? Теперь еще больше разговоров будет, и все не на пользу твоему доброму имени. Вот дура-то!.. Ну, чего топчешься на месте? Садись, надо ехать. Неровен час гроза начнется.
Софья покорно взобралась на дрожки. Кучер погнал лошадей резвой рысью и успел въехать в ворота усадьбы как раз в тот момент, когда первые крупные капли дождя упали на землю.
Оказавшись в доме, девушка сразу же уединилась в своей комнате.
Гроза бушевала за окном и на душе у Софьи. Горечь потерянной любви смешивалась в ее сознании с тяжкими раздумьями о своей неприглядной будущности. Юрий объявил, что никогда не поверит ей и не простит. Домна Гавриловна ясно дала понять, что больше не будет для Софьи доброй покровительницей и не оставит ей наследства. Дальнейшая жизнь теперь представлялась девушке лишь безотрадной чередой испытаний, которые ей предстоит пройти в одиночестве, не имея защиты в лице мужа или любящих родственников, не имея ни положения в обществе, ни достаточных средств для достойного существования.
Софья металась по комнате, слушая завывания ветра и раскаты грома, потом плакала, прижавшись лбом к оконному стеклу, в которое бились, не переставая, тяжелые капли дождя, напоминавшие ей безудержные слезы. Наконец, немного успокоившись, она села на кровать и обхватила голову руками.
В этот момент раздался стук в дверь и осторожный голос Евгении:
– Софья, можно к тебе войти?
И девушка вдруг ощутила потребность хотя бы отчасти излить кому-то свою душу. Эжени подходила для этого больше других. Она была не менее опытна и мудра, чем Домна Гавриловна, но гораздо более снисходительна и легка в общении. Несмотря на разницу в возрасте между Софьей и Эжени, тоже довольно значительную, девушка не побаивалась ее, как суровую, пусть и добрую в глубине души, Домну Гавриловну, и даже могла считать тетушкину компаньонку своей старшей подругой и советчицей.
Софья открыла дверь, и в комнату вошла Евгения с подносом в руках.
– Давай-ка, милая, поешь, ты сегодня с утра голодаешь, так не годится. Печаль печалью, а есть-то надо.
Запах кофе и свежеиспеченных булочек пробудил в девушке аппетит, и она с благодарностью приняла заботу Эжени.
Пока Софья ела, Эжени стояла у окна, рассеянно наблюдая за колыханием мокрых веток в саду, потом села на кровать рядом с девушкой и обняла ее за плечи.
– Не хочешь ли со мной поговорить, Софи?
– Хочу, но мне стыдно… и горько. – Софья опустила глаза, теребя в пальцах бахрому покрывала. – Все меня обвиняют, а я ведь ни в чем не виновата. Но не в силах этого доказать. Понимаешь?
– Как я могу что-то понять, если толком ничего не знаю? Горничные болтают, будто ты ночью принимала у себя того красивого офицера, графа, а твой жених об этом дознался и устроил скандал. Но я не верю, что ты могла изменить Юрию. Ты девушка умная, порядочная, да и любишь своего жениха. Ведь так?
– Юрий мне больше не жених, он от меня отказался, – тяжело вздохнула Софья. – А граф Призванов – негодяй. Он заключил пари с Заборским, что переспит со мной.
– И что же… он выиграл это пари? – осторожно поинтересовалась Евгения. – Но я не верю, что он мог так быстро тебя соблазнить.
– Конечно, он меня не соблазнил в обычном смысле слова. Он просто подсыпал мне в воду сонного зелья, пробрался ночью в мою спальню и…
– Но почему же ты никому об этом не сказала? Почему не подняла крик, когда проснулась?
– Он запугал меня. Ему в руки попало одно письмо, которое может меня скомпрометировать.
– Что за письмо?
– Неважно. Там нет ничего серьезного… но подобные письма могут привести к серьезным последствиям, если предъявить их в нужное время и в нужном месте. Во всяком случае так он мне сказал.
– Это было письмо твое или к тебе?
– Не спрашивай, Эжени, и никому об этом не рассказывай. Теперь уже все равно, все кончено. Я испугалась и упустила момент, когда еще можно было что-то предотвратить.
– Но ты ведь еще можешь объясниться с Юрием! Он тебя поймет, если любит.
– Юрий теперь ненавидит и презирает меня. Пусть я не виновата в своей невольной измене, но факт самой измены налицо, я потеряла невинность.
– Это все устаревшие предрассудки. Мало ли невест, которые теряют невинность до свадьбы? Любящий жених не будет допытываться, девушка его невеста или нет.
– Гм, Призванов говорил примерно так же, – невесело усмехнулась Софья. – Но беда в том, что приключился скандал с участием таких сплетников и злопыхателей, как Заборский, Цинбалов, Варька… Как бы я ни оправдывалась перед Юрием, он не простит мне публичного позора. А уж его мать и родственники…
– И все-таки тебе надо попытаться с ним поговорить.
– Но как? Где я его теперь найду?
– А я не думаю, чтоб он так уж сразу уехал к себе в имение. Наверняка еще немного задержится в Харькове или у своего дяди в Люботине. Хочешь, я попробую его найти? Поеду в город вроде бы по хозяйственным делам, да и узнаю, где он, как он. Скажу ему, что ты хочешь с ним объясниться.
– Неужели это еще возможно, Эжени? – просияла девушка. – Я бы так была тебе благодарна… Только тетушке ничего не говори, ладно?
– Конечно, не скажу. Домна Гавриловна не приветствует, когда что-то делается без ее ведома. Но, поверь, несмотря на суровость, она по-своему добра и любит тебя.
– Теперь я и ее любовь утратила, – вздохнула Софья.
Она бы еще хотела продолжить разговор с Евгенией, но тут дверь распахнулась, вошла Домна Гавриловна и, окинув собеседниц подозрительным взглядом, спросила:
– О чем это вы тут шепчетесь?
– Да, в общем, ни о чем, – пожала плечами экономка. – Я вот принесла Софи поесть, а то ведь она не хочет выходить в столовую. Но не сидеть же ей целый день голодной, верно?
– Выходить в столовую она не хочет! – криво усмехнулась Домна Гавриловна. – Что же ты, голубушка, теперь так и будешь от всех прятаться? Все равно ведь когда-то придется переморгать свой стыд и выйти на люди.
– Да ведь и стыда-то никакого нет! – вставила слово Евгения. – Просто некие подлецы захотели скомпрометировать Софи, вот и все.
Домна Гавриловна с неудовольствием оглянулась на экономку:
– А ты ступай, Эжени, не вмешивайся, я сама разберусь, что к чему.
Евгения вышла, но возле двери приостановилась и бросила на Софью многозначительный взгляд.
– Ну что ж, – сказала тетушка, оставшись наедине с племянницей, – я дала тебе время подумать, да и сама пораскинула мозгами насчет твоей дальнейшей судьбы. До сих пор я была тебе заботливой опекуншей, и кузен мой покойный ни в чем бы меня упрекнуть не мог. Однако теперь все изменилось. Ты себя опозорила, а заодно и меня. Будут люди говорить, что ты порочная от рождения девица, а я тебя не воспитывала, а потакала твоим глупостям.
– Тетушка, но я ни в чем не виновата, а вы – тем более!
– Ни в чем не виновата? Тогда как же этот граф принудил тебя с собой переспать? Если обманул, или опоил, или снасильничал – почему ты его вчера перед всеми не обличила? Почему не подняла крик сразу, как только он пробрался в твою спальню?
– Я не могу вам этого объяснить… – Софья низко опустила голову.
– Так… Мало того что опозорила, так еще и ничего не хочешь мне рассказывать. А ты хоть понимаешь, что твоя репутация теперь вконец испорчена? Во всяком случае в нашем уезде. Уж Заборский с Цинбаловым постараются, чтобы о тебе разные слухи пошли, а местные кумушки не только все подхватят, но и многое прибавят от себя. Ни один приличный человек из местных теперь на тебе не женится. А замуж тебя надо выдавать, и чем скорей, тем лучше. Замужество все грехи твои прикроет. Вот я и надумала везти тебя в Москву. Там о твоем позоре никто не знает. К тому же Москва – город большой, многие барышни там замуж выходят, потому что и женихи разных сословий туда наезжают. Недаром же Москву называют ярмаркой невест. Приданого у тебя, конечно, – с гулькин нос, но зато красота и молодость – в наличии. Может, посватается к тебе богатый московский купец, им лестно взять в жены образованную барышню с манерами. А не купец – так дворянчик какой мелкопоместный, или офицер среднего чина.
– Но я замуж не хочу! – замотала головой Софья.
– А чего же ты хочешь? Как будешь дальше жить? В Старых Липах оставаться тебе теперь зазорно, а твое собственное именьице – крохотное, да и тем ты не сможешь управиться одна.
– Тетушка, неужели вы совсем от меня отказываетесь?… – упавшим голосом спросила Софья.
– Не совсем. Конечно, я на тебя гневаюсь, но не настолько, чтобы не думать о твоей судьбе. Потому и замуж тебя хочу пристроить, чтобы после моей смерти ты не оставалась беспомощной. Здоровье-то мое плохое.
– Тетушка, но вы ведь еще далеко не старуха!
– Однако уже далеко и не молода. Твой отец умер, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас. Да… Раньше думала я тебе завещать Старые Липы, а теперь не могу. Хоть и жалко мне тебя, а не могу. Пойдут всякие разговоры, а Илларион и его мамаша начнут с тобой судиться-рядиться, тяжбами тебя замучают. Да и какое тебе будет житье в этих краях после всего? Пока ты девица незамужняя – ты беззащитна для сплетен. Вот и подумай: как тебе дальше жить? Если не замуж – то в монастырь. Хочешь быть монахиней?
– Мне теперь уж все равно, – махнула рукой Софья. – Но замуж пойду только за Юрия.
– Да что ты все о Юрии твердишь! – вспылила Домна Гавриловна. – Не будет тебе с ним счастья, даже если каким-то чудом вымолишь у него прощение. Не будет, потому что его мать никогда вас не благословит. Она известная ханжа. А еще я узнала, что они с матерью Иллариона – подруги, так что Горецкую есть кому против тебя настраивать. А ты не мечтай о несбыточном.
– Но что же мне делать?
– Выбирай: хочешь сидеть здесь и никому не показываться на глаза или все-таки поехать со мной в Москву?
– Конечно, лучше поехать в Москву, – вздохнула Софья. – Только… только дайте мне несколько дней, чтобы я могла собраться с силами, помолиться в церкви…
Говоря о «нескольких днях», Софья надеялась, что успеет за это время с помощью Эжени увидеться с Юрием.
– Ну, конечно, мы ведь не завтра едем, несколько дней нужны на сборы, – согласилась Домна Гавриловна. – А в церковь к отцу Николаю сходи, облегчи душу исповедью.
– Тетушка, а с нами поедут Эжени и Франсуа?
– Там видно будет.
Вскоре после разговора Софьи с Домной Гавриловной дождь прекратился, ветер утих и летнее небо прояснилось, засияв чистой голубизной между легкими белыми облачками.
Постепенно и мятежное настроение Софьи немного успокоилось, сменившись надеждой – не очень радостной, но все же вернувшей девушке способность здраво рассуждать. Ведь, в конце концов, не все было потеряно, и Юрий, немного поостыв, наверняка согласится ее выслушать. А там уж ей надо будет употребить все свое красноречие, всю искренность чувств, чтобы он поверил. Возможно, придется даже рассказать ему о злополучном письме… Но при мысли об этом подспудная тревога поднималась у Софьи в душе. А вдруг и вправду угрозы Призванова – нешуточные и ей придется отвечать за свое неосторожное послание к «узурпатору» и «врагу отечества»? Да и как отнесется к этому сам Юрий? Нет, о письме лучше не рассказывать, а упирать на то, что Заборский и Призванов устроили против нее заговор, опоив ее зельем.
До вечера она продумывала предстоящее объяснение с Юрием и втайне от тетушки шепталась с Эжени о том, как лучше убедить молодого человека встретиться с бывшей невестой.
Наутро Евгения, как и обещала Софье, отправилась в город, сказав Домне Гавриловне, что хочет закупить у знакомых торговцев полотно. Тетушка ничего не заподозрила, только велела экономке не задерживаться, поскольку надо уже готовиться к поездке в Москву.
Софья не находила себе места от тревоги и, желая немного успокоить душу, сходила в церковь к отцу Николаю. Но даже священнику она не могла открыть всей правды; сказала лишь, что злые люди все-таки разлучили ее с женихом, использовав для этого и клевету, и соблазн. Отец Николай не выпытывал подробностей, но снова напомнил о том, что никакие злые силы не разлучат тех, кто предназначен друг другу судьбой.
– А что мне делать, отче, если меня ввергли в невольный грех, в котором я не виновата? – робко спросила Софья. – И как мне дальше жить, как поступать, если я не знаю? Кто мне подскажет?
– Нет общих советов на все случаи жизни, – вздохнул священник. – Прислушивайся к своему внутреннему голосу.
– А внутренний голос – это что? Голос совести или голос сердца?
– У праведных людей голос совести и голос сердца совпадают.
Отец Николай благословил Софью, но она ушла из церкви не успокоенной, а полной раздумий о самой себе. «Что, если я не праведная, если сердце однажды подскажет мне не то, что потребует совесть? Как мне во всем этом разобраться?»
Еще она думала о том, как ей стать счастливой вопреки судьбе и здравому смыслу, презрев мнение молвы, не получив благословения матери и родичей Юрия, подвергаясь насмешкам его приятелей над скомпрометировавшей себя невестой-бесприданницей. По всему выходило, что такой союз не сулит ей долгого и прочного счастья, но она все равно не хотела отказываться от своей мечты и с трепетом ждала новостей из города.
Эжени вернулась через день, и уже по одному выражению ее лица Софья поняла, что женщина не может сообщить ей ничего утешительного. Евгении удалось увидеть Юрия лишь на несколько минут, перед самым его отъездом из города, и ни в какие объяснения он не стал пускаться, заявив, что срочно отбывает на военную службу, в ту самую артиллерийскую бригаду, в которой и раньше служил подпоручиком, и отправляется к западной границе, где вот-вот начнутся сражения.
Софья была убита этим известием. Теперь разлука с Юрием, казавшаяся ей поправимой, обрастала стеной бесконечных преград. Война, которая раньше представлялась девушке чем-то далеким, вдруг стала неумолимо приближаться. Софья, конечно, не раз слышала разговоры о битвах, ранениях, оружии, полководческой стратегии и прочих военных вещах, но почему-то была уверена, что ее жизни это не коснется, словно война являлась уделом некоего особого сословия людей, вроде оловянных солдатиков. И еще она всегда надеялась – может быть, под влиянием разговоров с Франсуа и Вельсовичем, что Наполеон не пойдет воевать с такой большой и отдаленной от него страной, как Россия, а будет действовать дипломатическими маневрами. Но теперь все указывало на то, что где-то там, у западных границ, со дня на день начнутся сражения, прольется кровь. Решение Горецкого отправиться в полк именно сейчас казалось Софье крушением ее собственной жизни. Если уж война неизбежна, то пусть бы на нее шли какие-то незнакомые, чужие ей люди, но не Юрий…
Тот факт, что он не захотел увидеться с Софьей, говорил о многом. Значит, даже перед лицом грядущей опасности и возможной гибели, которую всегда надо предвидеть, отправляясь на войну, он не пожелал не только простить, но хотя бы просто выслушать девушку, еще совсем недавно бывшую его невестой. Неужели уязвленное самолюбие так быстро убило в нем все чувства к ней?
Софья металась всю ночь без сна, а наутро решила, что женское счастье ушло от нее безвозвратно и надо покориться судьбе, приняв те условия, которые предлагает ей Домна Гавриловна. Теперь отъезд в Москву представлялся девушке единственным выходом из создавшегося положения. Софья не думала всерьез о замужестве, но предстоящая дорога, смена обстановки, новые люди и впечатления могли ее отвлечь и хотя бы немного уврачевать ее душевную боль. И она стала собираться в путь не только охотно, но даже с усердием, и была благодарна тетушке, которая тратит время, силы и средства для поездки, имея целью лишь устройство судьбы своей подопечной.
