Текст книги "Завтра война"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 8
Жесткая посадка

Октябрь, 2621 г.

Магистральный контейнеровоз «Сэр Фрэнсис Бэкон, лорд Вэруламский»

Траверз Фелиции, система Львиного Зева

«Фрэнсис Бэкон» вышел из Х-матрицы над плоскостью звездной системы Львиный Зев.

Это была стандартная послепрыжковая позиция для гражданского судна. Астропарсер рассчитывал все так, чтобы свести к минимуму вероятность столкновения корабля с космическими объектами. А для этого, конечно же, больше всего подходили те места, где с точки зрения небесной механики никаких объектов быть не может принципиально.

Для изученных звездных систем с проработанными лоциями вероятность столкновений с неизвестными объектами вообще была близка к нулю. Система Львиного Зева, расположенная за Тремезианским поясом в направлении на центр Галактики, к таким относилась лишь частично.

Ни колоний Великорасы, ни других рас седьмой ступени развития здесь не было, а потому и обстоятельными лоциями Львиного Зева корабли гражданского флота не снабжались.

Так или иначе, контейнеровоз вполне благополучно материализовался со всем содержимым примерно в ста тысячах километров от четвертой по счету планеты – Фелиции.

Розовато-голубая Фелиция была пригодна для высокоорганизованной жизни.

Ее населяла разумная раса сирхов – теплокровных живородящих млекопитающих, отдаленно похожих на помесь кота и кенгуру.

Поскольку сирхи находились на второй ступени развития, Фелиция была объявлена закрытой нейтральной планетой, все сухопутье, воздушное пространство и океаны которой имеют статус демилитаризованной зоны. Ее нейтралитет признавали Объединенные Нации, Конкордия и чоруги. Той же точки зрения на статус Фелиции, по данным Министерства Внешних Сношений, придерживались три дальних негуманоидных расы, хотя для них само понятие «нейтралитет» являлось достаточно абстрактной категорией.

Эти расы, несмотря на наличие соответствующих технологий, не стремились к галактической экспансии и существовали в состоянии счастливого социального гомеостаза в пределах своих материнских систем, совершенно непригодных для белковой жизни. Поэтому они с трудом понимали, какие еще могут быть отношения с другими разумными существами, кроме нейтральных.

Чоруги по Галактике иногда летали – с не до конца ясными целями, которые условно можно назвать «научно-увеселительными». Но Фелиция их интересовала не больше, чем внутренности какого-нибудь скучающего на краю Вселенной квазара.

От чоругов до планеты сирхов было очень далеко даже в квазипространственных терминах Х-матрицы. И вдобавок, с точки зрения чоругов, Фелиция являлась чем-то вроде старинного, необжитого Марса для человека – безжизненная «пустыня», еле прикрытая жиденькой «атмосферой».

В Конкордии сирхов считали «нечистыми и бесчестными животными».

Их разум именовался «приспособленческой функцией высшей нервной деятельности», и даже в самых скромных начатках инженерного мышления конкордианская наука сирхам почему-то отказывала. В ограниченных технологических успехах сирхов (самоходные паровые экипажи, огнестрельное оружие) конкордианцы винили земных звездолетчиков. Которые, дескать, в старину, обходя традиционные запреты, поделились с «бесчестными животными» бросовыми технологиями. Чтобы, само собой, через несколько веков адаптировать сирхов к более совершенной технике и получить в их лице дешевую рабочую силу.

Эстерсон не считал себя экспертом в этом вопросе. Однако, ознакомившись на Церере с теми разделами «Энциклопедии Дальнего Внеземелья», которые касались сирхов, он выяснил, что Объединенные Нации наотрез отказываются признавать факт своего участия в развитии их цивилизации. Отрицались даже «ограниченные контакты с научными целями».

В последнее Эстерсон не верил.

Если уж Объединенные Нации находят разумную расу, да еще и довольно миролюбивую, да еще и на пригодной для жизни человека планете – жди научных экспедиций, дипломатических представительств, умело замаскированных военных станций дальнего слежения и прочих прелестей цивилизации.

На первый взгляд, постоянное присутствие государственных служащих Объединенных Наций на Фелиции пугало. Но возможности Объединенных Наций небезграничны. Как во времена Великих географических открытий Испания не могла себе позволить многопушечный форт на каждом острове с туземцами, так и Объединенные Нации были не в состоянии строить запрещенные военные объекты на каждой открытой планете.

В частности, Фелиция, расположенная в безлюдном и стратегически бесперспективном секторе Галактики, с военной точки зрения интереса не представляла никакого.

С остальным Эстерсон был готов мириться. Памятуя о том, что где-то на Фелиции есть пара научных станций и дипломатических представительств, до поры до времени затеряться в густых лесах – это было, с его точки зрения, оптимальным увенчанием побега. Чтобы гарантированно найти его, «Дитерхази и Родригес» придется раскошелиться на пару месячных бюджетов! Если же по каким-то причинам жизнь на Фелиции окажется невыносимой, он всегда сможет пойти на контакт с людьми и сдаться на милость Совета Директоров.

– Виолетта, благодарю вас. Вы свою работу выполнили безукоризненно. – Эстерсон отвесил чинный поклон. После Х-перехода его слегка подташнивало, но в целом все прошло легче, чем он ожидал. – Конечно же, вы не должны забывать, что привели «Бэкон» к Фелиции под дулом моего пистолета. В противном случае у вас будут крупные неприятности. Вплоть до пожизненного заключения.

– Само собой. Но этого мало.

Виолетта встала из навигаторского кресла и подошла к Эстерсону.

– Дайте-ка мне по физиономии. Аккуратно, но так, чтобы синяк наверняка остался.

– Это еще зачем? – У Эстерсона возникла несвоевременная мысль, что симпатичная суперкарго «Бэкона» – садомазохистка.

Но даже если так, не собирается же она заняться с ним любовью прямо здесь? А вдруг собирается? Вот ведь нимфоманка!

Учитывая, что приписываемые другим людям желания нередко являются проекциями своих собственных, вытесненных желаний, Эстерсон был вынужден признать, что переход по Х-матрице все-таки отразился на его психическом состоянии.

– Меня нужно ударить, чтобы всем стало ясно: вы не просто угрожали моей жизни, но оказали на меня еще и физическое давление. Так мне будет легче оправдаться перед комиссией. Да и перед нашим капитаном тоже.

«Всего-то», – разочарованно вздохнул Эстерсон.

– Может, лучше не надо? А то ваш Антонио станет моим смертельным врагом. Он положит полжизни, чтобы отыскать меня на Фелиции, в конце концов найдет и поколотит, – попробовал отшутиться он.

– Не поколотит. – Виолетта сделала строгое лицо и закрыла глаза. – Бейте. Только кулаком, а не рукоятью пистолета.

– Извините, – пробормотал Эстерсон и аккуратно двинул суперкарго по уху.

– Во-первых, сильнее. Во-вторых – по скуле, иначе будет больно, а синяка не останется.

Памм.

– Уфф… Спасибо. Вот теперь хорошо.

– На здоровье. Рад был оказаться полезным. А теперь извините, я должен спешить. Счастливой вам свадьбы!

– Благодарю. А не откажете ли вы мне еще в одной любезности на прощание?

«Нет, она все-таки хочет заняться со мной любовью прямо здесь!» – вновь посетило Эстерсона его однообразное прозрение.

– Не откажу.

– Объясните мне, как получилось, что такой мягкий, неподготовленный к жизни человек вдруг бежит от своих нанимателей, угоняет истребитель, захватывает гражданский корабль и улетает на край света? То есть… не подумайте дурного… я не хочу вас обидеть, называя мягким. Ваша храбрость вызывает уважение. Но что вас влечет? Что вы надеетесь найти на Фелиции, в этой дыре? Если клад древних властителей Вселенной, то, может, возьмете в долю? – Виолетта обаятельно улыбнулась.

Нет, на клад древних властителей Вселенной он не рассчитывал. В остальном же вопрос Виолетты загнал его в тупик.

Почему? Потому что…

Он убежал с Цереры только ради того, чтобы убежать с Цереры. Сам по себе побег представлялся настолько сложной затеей, что Эстерсона просто не хватало на серьезное планирование времени «после побега». Но вот «после» стремительно приближалось и устами практически незнакомой девушки призывало Эстерсона к порядку.

Выглядеть дураком не хотелось – ни в глазах Виолетты, ни в своих собственных. И Эстерсон убежденно выпалил:

– В вашем вопросе, Виолетта, уже содержится ответ. Действительно, жизни я не видел. На Церере я даже начал думать о себе, как об умершем при ясном сознании. Так вот, можете считать, что я решил родиться повторно.

– Но что же именно вы намерены делать на Фелиции?

– А какие могут быть намерения у младенца, который только-только родился?

Ответ Эстерсона возник сам собой, из самой логики разговора. И вроде бы инженер не вкладывал в него никакого особого смысла. На деле же ответ оказался пророческим.

Любые намерения новорожденного – ничто по сравнению с волей его родителей и нянек. Эстерсон, покидая «Бэкон», отдавался воле стихий Фелиции и существ, ее населяющих. Он даже не подозревал, что там, на этом с виду крохотном розовато-голубом шарике, от его желаний будет зависеть совсем немногое. И что жестокая логика естественного отбора заставит его карабкаться вверх по ступеням чуждой социальной иерархии только ради того, чтобы на середине восхождения оказаться в темном мавзолее «рикуин» в виде хладного, бездыханного трупа.

Станислав Пес был в ярости. Капитана Фрина ему схватить так и не посчастливилось.

Втайне Эстерсон был рад за хозяина «Бэкона»: если в нем, хладнокровном шведе, непривычный Х-переход освежил паттерн сексуальности, то в более бойком поляке, кажется, лишь усилил паттерн насилия. Небось Пес застрелил бы сейчас Фрина без предупреждения.

– Чтоб ему сдохнуть без последнего причастия!!! – исторг из себя Пес самое страшное проклятие, до которого смог додуматься.

– Это уже не играет роли, – успокоил его Эстерсон. – Бежим скорее к левому шлюзу!

– А если эта свинья выстрелит нам в спину?! – не унимался Пес. – Надо перебить здесь всех! А напоследок, перед самым отлетом, направить корабль в атмосферу Фелиции. Чтобы сгорел без остатка! Иначе нас начнут искать – и найдут. Мы не должны оставлять ни свидетелей, ни следов!

Эстерсон оценил ситуацию. В руках у Песа пистолет – и куда более мощный, чем у него. С реакцией у поляка тоже все в порядке. Скрутить его и дотащить до истребителя никак не выйдет. Но и переубедить, призывая к гуманному обращению с заложниками, не выйдет и подавно!

Ведь, откровенно признаться, хотя предложенные паном Станиславом действия и являлись гнусным преступлением, из соображений здравого смысла именно так и следовало поступить беглецам: заметая следы, уничтожить корабль вместе со всем экипажем.

Дело запахло жареным. Пес жаждал крови. И тут Эстерсон придумал великолепную святую ложь:

– Пан Станислав, уничтожим мы «Бэкон» или нет – значения не имеет. Все равно в концерне уже знают о том, что мы здесь. Разговаривая с «Диотимой» у входа в восьмую шахту, я имел неосторожность брякнуть: «Чтобы поцеловать меня в жопу, Марио, прилетай на Фелицию». Увы, я проболтался, как последний скаут. Сделанного не воротишь. Идемте же!

– Какой же вы идиот, Эстерсон, – вдруг успокоившись, тихо сказал Пес. – Столько усилий пойдут насмарку ради красного словца!

– Не волнуйтесь, пан Станислав. – Эстерсон доверительно положил ладонь на плечо своему буйному напарнику. – Человек на планете – это вам даже не иголка в стоге сена. Это бактерия в куче навоза высотой с египетские пирамиды. Нас не найдут.

Дальше действовали по плану Эстерсона.

Вернулись в истребитель.

На этот раз магическая кнопка «Взлет» работать отказалась наотрез – для автопилота еще не было создано программ на случай старта с предварительной расстыковкой. Но Эстерсон, стиснув зубы, кое-как отошел от шлюза на ручном управлении и запустил маршевые двигатели.

Эстерсон, правда, малость не рассчитал с мощностью. «Дюрандаль» рванул с места, ожег выхлопом антенны на борту контейнеровоза и понесся в направлении, полностью противоположном Фелиции.

Пришлось закладывать крутой вираж. Эстерсон снова не рассчитал. Пес, болтающийся в кессонном лазе, заорал от нестерпимых перегрузок. У Эстерсона потемнело в глазах.

Но это было только началом неприятностей.

Хвостовое оперение вдруг озарилось ядовито-зеленой вспышкой. Всмотревшись в экран заднего обзора, Эстерсон обнаружил, что вертикальное оперение истребителя снесено примерно на треть высоты.

Пушки «Бэкона»! Как он мог о них забыть!

Трясущимися руками включил щит.

Перейдя в режим максимального увеличения, он разглядел, что теперь четырехпушечная башня на «Бэконе» вращается, наводясь вслед за движущимся истребителем, да и сам контейнеровоз тронулся с места. Он подрабатывал ориентационными и маневровыми двигателями, преследуя «Дюрандаль» и одновременно проворачиваясь вокруг продольной оси так, чтобы истребитель все время находился в конусе обстрела башни.

Что конкретно происходило на борту «Бэкона», Эстерсон не знал и знать не хотел. Но догадаться было несложно. Скорее всего Фрин освободил трех членов экипажа из правого шлюза, отправил кого-то из них комендором в башню, а сам присоединился к Виолетте в ходовой рубке с целью во что бы то ни стало отомстить проклятым террористам.

Отомстить, однако, теперь было непросто. Рентгеновские лазеры неизменно встречали неодолимую преграду в виде щита, озаряя пространство яркими вспышками. Эстерсону оставалось лишь надеяться, что энерговооруженности машины хватит, чтобы питать генератор все то время, которое оставалось до входа в атмосферу.

Атмосфера! О боже…

Ведь этот проклятый истребитель при включенном защитном поле еще ни разу не удавалось благополучно посадить на планету с атмосферой!

А может быть, «Бэкон» отстанет от них настолько, что щит удастся без опаски выключить?

Да ни за что! Это только в сравнении с дальнобойными и сверхдальнобойными средствами космического нападения малокалиберные рентгеновские лазеры называют «оружием ближней обороны». Но даже «ближнюю оборону» они могут осуществлять на дальностях в сотни тысяч километров.

Вдобавок «Бэкон» тащится за истребителем по пятам. А значит, комендор контейнеровоза сможет поджарить «Дюрандаль» даже в верхних или средних слоях атмосферы Фелиции. И только когда истребитель уйдет на высоту менее пяти километров, та модель лазеров, которая установлена на контейнеровозе, начнет терять убойную силу залпа.

Итак, выбора нет. Почти до самой поверхности планеты он обречен идти с включенным генератором щита.

Вот они, главные испытания шестого прототипа «Дюрандаля»! Если ему удастся совершить посадку, значит, истребитель можно ставить на поток. Потому что в прочих отношениях модель превосходна.

Эстерсон вспомнил изматывающий западный ветер над патагонским полигоном.

Вспомнил смешные, торгашеские молитвы Марио.

Блекнущую хризантему в голубом небе – все, что осталось от пятого прототипа. И свои бесстрастные, сухие слова: «…Вы хотите, чтобы истребитель сохранял неуязвимость и при атмосферных полетах. Но ведь мы видим: защитное поле изменяет параметры турбулентности и обтекание корпуса воздушным потоком принимает принципиально иной характер. Это фатально сказывается на прохождении аппаратом атмосферы, и хотя я неоднократно…»

Да, конечно, истребитель доработан. Устранен тот глупый баг с прожиганием свища. В сотый раз пересчитана компоновка и балансировка несущего планера.

Сверх того, механизация несущих поверхностей доведена на «Дюрандале» до девяноста процентов. Образно говоря, у этого образца уже не классические горизонтальные плоскости и аэродинамические рули, а крылья бабочки, покрытые множеством независимых чешуек. Каждая из них способна менять свое положение оптимальным образом, компенсируя иррегулярности вихревых потоков.

И все-таки…

Эстерсон боялся. Боялся как никогда в жизни.

Он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Во рту пересохло.

Ужасно хотелось пить. После выхода из своих апартаментов на «Боливаре» Эстерсон не промочил горло ни одним глотком воды.

Писать, кстати, хотелось еще сильнее, чем пить. Эстерсон забеспокоился, как бы это его желание не удовлетворилось самопроизвольно.

Безукоризненная чернота небес едва заметно затуманилась. Одновременно с этим началась тряска – пока еще легкая.

– Что за чертовня? – сквозь усиливающийся треск в переговорном устройстве донесся до Эстерсона первый за все время полета вопрос Песа.

– Мы вошли в верхние слои атмосферы. Постепенно гасим скорость на глиссаде.

– Тут трусит так, что… тысяча чертей… чуть не откусил себе язык…

– Держитесь, пан Станислав. Ерунда осталась.

– Маловато в вашем голосе… уверенности… черт, опять…

– Лучше помолчим, пан Станислав.

Болтанка усилилась настолько, что теперь и Эстерсону было нелегко разговаривать без риска прокусить себе щеку или язык.

Эстерсон поглядел на экраны кругового обзора и на цифирь тактической информации.

Проклятый «Бэкон» не унимался!

Где-то на полминуты их комендор потерял истребитель из виду… Но вот справа вновь полыхнули четыре едва приметных лазерных нити!

На этот раз «Бэкон» промазал и мимо истребителя, и мимо щита. Но следующие залпы достигли своей цели – снова ярко осветились экраны заднего обзора.

«Дюрандаль» между тем уверенно сбрасывал высоту, двигаясь вдоль терминатора, разделяющего дневную и ночную стороны планеты.

Эстерсон впервые после входа в атмосферу проанализировал полетную информацию.

Скорость… Высота… Угол атаки… Угол крена… Подъемная сила… Ускорение свободного падения… Тяга… Давление… Направление и сила ветра…

С ужасом осознал, что эти цифры мало что ему говорят. Разумеется, он, как конструктор, понимал каждую из них в отдельности и о каждом параметре мог бы написать целую диссертацию. Однако быстро оценить и сжато охарактеризовать ситуацию, назвать происходящее «плохим полетом» или «нормальным» было по силам только опытному пилоту.

А ведь садиться как-то надо!

Будь он один – мог бы просто снизиться эдак километров до десяти, а лучше до пяти и катапультироваться. Но их-то двое с Песом! И у поляка нет никаких, совершенно никаких средств спасения!

От этих мыслей ему сделалось так плохо, что он даже забыл об угрозе катастрофы, которая оставалась вполне реальной до тех пор, пока работал генератор щита.

Да, он конструктор. Он генеральный конструктор. Он знает о «Дюрандале» все – и более чем все.

Но он не пилот!!!

По крайней мере не настолько квалифицированный пилот, чтобы, с маху войдя из космоса в атмосферу землеподобной планеты, снизиться на десятки километров, отыскать подходящее место и совершить мягкую посадку. Ведь для этого два основных параметра – высоту и скорость, подрабатывая управляющими плоскостями и дюзами носового пояса, нужно менять таким образом, чтобы в итоге на относительной высоте ноль скорость оказалась тоже ноль.

Да-да, именно: ноль и ноль.

В принципе конструкция «Дюрандаля» позволяла при достаточном опыте садиться «по-вертолетному», то есть на любой пятачок. Либо же приземляться традиционно, на твердый и ровный участок поверхности, с черепашьей скоростью сорок—пятьдесят метров в секунду, после чего истребитель совершал еще полукилометровый пробег по полосе.

Но где он, этот твердый и ровный участок поверхности?!

Как назло, те же мысли посетили и Песа:

– Кстати, Роланд, а где мы намерены сесть?

– Думаю… Думаю… Вдали от крупных поселений.

– Мудро. – Пан Станислав саркастически хмыкнул. – Я имею в виду, на что? На воду?

– Большая песчаная отмель… Или вот глинистое дно высохшего лимана… Я думаю… Это оптимально…

Во время разговора Роланд несколько раз пытался нажать кнопку «Посадка» на панели автопилота.

Нет, брать ответственность за машину на себя автопилот отказывался категорически. Условия, в которых ему предлагалось действовать на Фелиции, были далеки от типовых. Истребитель не слышал ни одного приводного маяка и не видел на планете ничего похожего на специальную посадочную площадку для флуггеров.

Кроме того, бездушная дрянь напомнила Эстерсону о пренеприятнейшем обстоятельстве: поврежденное еще в космосе вертикальное оперение «Дюрандаля» под колоссальным напором воздуха продолжало разрушаться. Это значило, что истребитель постепенно теряет управляемость.

– До земли уже близко? – не унимался поляк.

Вот уж чего ему сейчас не хватало, так это болтовни!

– Пан Станислав, буду перед вами честен. Наши шансы на спасение очень низки. Посадить истребитель будет трудно. Если не суждено нам больше свидеться – прощайте. Был рад знакомству.

– Эй, Роланд, что-то вы раскисли! А ну, не вешать носа! Вы же создатель этой машины, вас-то она должна слушаться!

– Разве что мистическим образом, – пробормотал Эстерсон, прирожденный скептик. – Пожелайте мне удачи, пан Станислав!

– Удачи, ясновельможный пан Роланд!

– И вам удачи. Конец связи. – Эстерсон вырвал из уха горошину синхронного переводчика, соединенного с внутренней переговорной системой истребителя.

Теперь – безмолвие, но отнюдь не тишина.

Каждая частица флуггера сейчас пела на своей особой ноте, эти нотки складывались в свист, свист переходил в гудение, а гудение разрасталось до громоподобного рева.

Звукоизоляция не могла справиться с этой симфонией рукотворного болида. Эстерсон некстати подумал, что эту недоработку надо будет устранить на седьмом прототипе.

«На каком еще прототипе, идиот?! Не будет больше никаких прототипов!» – рассердился конструктор.

Злость подействовала лучше затрещины. Эстерсон подобрался.

* * *

Завывая и раскаляясь до металлургических температур, истребитель счастливо достиг сакраментальной отметки в пять километров.

Эстерсон с ликующим, неандертальским «Хха!!!» выключил защитное поле. Одной смертельной опасностью меньше. Денежки концерна поработали на славу, синьор Марио!

Перевел истребитель в горизонтальный полет. Долго сбрасывал скорость, пока она не дошла до черепашьей – девяти десятых скорости звука.

Остался в целом доволен: «Дюрандаль» вел себя как шелковый.

Выяснив по показаниям радаров, что высоких гор в этой части континента нет, смело снизился до двух километров.

Попытался заложить плавный левый вираж.

Увы, от вертикального оперения оставалось меньше половины. Истребитель пропищал нечто печальное и очень-очень неохотно лег на крыло.

Радиус разворота обещал быть колоссальным. И все равно Эстерсон желал удостовериться – каким именно.

Заодно, пока истребитель описывал гигантский круг, он начал подыскивать место для посадки.

Над этой частью планеты сгущались сумерки. Эстерсона занесло в экваториальную зону Фелиции, которая в целом походила на земные субтропики.

Радары и лазерно-оптические средства споро составили для него карту местности, над которой он кружил.

Леса… Кругом леса… Полянки, на которых кое-где поблескивают не внушающие доверия водяные блюдца. Скорее всего эти «полянки» – коварные болота, способные без следа поглотить «Дюрандаль» за считанные секунды.

А вот кое-что поинтереснее – дорога. И притом с твердым покрытием. Видимо, здесь живут сирхи-«хайтеки», которые уже освоились с постройкой паровых экипажей.

Точно, а вот и один из них!

Эстерсон прибавил увеличение. Плюясь тучами искр из двух высоких труб, смешная восьмиколесная колымага размером со старинный автобус тащилась в направлении заката.

Движение здесь между тем чепуховое – больше нигде не видать ни самих паровозов, ни дыма с искрами. Можно было бы на эту дорогу попробовать сесть, да вот одно «но»: громадные деревья подступают к ней с обеих сторон. Местами их многоярусные кроны смыкаются, полностью скрывая светлое покрытие дороги. Вписаться между стволами исполинов даже сравнительно куцым крыльям «Дюрандаля» невозможно. Истребитель во много крат шире местных паровозов, это ясно.

На карте, которую радары автоматически расширяли и дополняли, тем временем проявился кусочек береговой черты.

«А вот это уже теплее», – удовлетворенно подумал Эстерсон и, дождавшись, когда истребитель ляжет на новый курс, подбавил скорости, лихо перескочив звуковой барьер. Он чувствовал себя за стиком управления все увереннее, а болтаться в воздухе ему уже надоело – пора было садиться, пока не наступила ночь.

Вскоре взору открылась отрадная картина: пологий берег, длинная, в несколько километров, песчаная коса и большой остров. Скорее даже полуостров – песчаная коса, местами скрываясь под водой на метр-полтора, соединяла остров с берегом.

По данным радаров, остров имел форму изрезанного заливами ромба длиной примерно десять километров при ширине в восемь. На его восточном, дальнем берегу имелось обширное безлесное плато, вполне подходящее для посадки.

Но к тому моменту, когда Эстерсон сообразил, что лучше места для посадки не сыскать, истребитель уже проскочил остров и понесся над океаном.

Пришлось закладывать новый вираж, одновременно сбрасывая скорость и высоту.

Когда остров и гостеприимное плато вновь оказались впереди по курсу, с веселым треском отвалились остатки вертикального оперения. Система бортовой самодиагностики сообщила, что возникла угроза целостности всей хвостовой части.

Эстерсон воспринял это как-то отрешенно – будто бы он стоял на земле и данные о неполадках получил по телеметрии. Собственно, чего уж было теперь-то пугаться?

Выпустил шасси, стремительно снизился до двухсот метров, раскрыл воздушные тормоза.

Плато стремительно разрасталось. Промахнуться мимо такой посадочной полосы было невозможно.

Эстерсон продолжал снижение. Но, вопреки всем его усилиям, «Дюрандаль» шел вниз неохотно.

Он потерял десять метров высоты… еще десять… пятнадцать… и вдруг, клюнув носом, сразу провалился на сотню!

Ошалевший, мокрый как мышь Эстерсон, не стесняясь звериного рыка, который прорывался сквозь плотно сжатые зубы, до хруста выбирал стик на себя.

Привередливо завывая, «Дюрандаль» кое-как выровнялся и перешел в горизонтальный полет.

Двадцать метров!..

Под истребителем уже неслась окаменевшая рябь древнего лавового плато.

Еще ниже! Следить, чтобы две задние точки шасси коснулись поверхности раньше, чем носовая!

Семь метров!..

Три!..

Удар!

Истребитель подпрыгнул и снова упал, пересчитывая колесами все неровности. Великолепная система амортизации принимала львиную долю динамических нагрузок на себя. Но тех нагрузок, с которыми амортизаторы не справлялись, хватало с избытком: истребитель трясся как припадочный.

Он несся параллельно берегу, в полусотне метров от обрыва. И хотя посадочная скорость превысила расчетную, это было вроде как не опасно: впереди простирались еще километры свободного от крупных препятствий лавового плато. На таком просторе можно было сажать и транспортную «Андромеду», не то что легенький истребитель!

«Неужели да?» – Эстерсон боялся поверить своему счастью.

«Нет», – ответила планета Фелиция.

Под правую тележку шасси подвернулся камешек. Окажись он на метр левее – и все закончилось бы благополучно. Вопреки логике, вопреки теории вероятностей, вопреки аматорскому пилотированию Эстерсона.

Но камешек подвернулся. И был он размером с сенбернара.

Истребитель подбросило вверх. Удар был таким, что правую стойку шасси вырвало с корнем.

Упав на консоль крыла, «Дюрандаль» стремительно развернулся в направлении обрыва и, вращаясь вокруг своей оси как разбалансированная юла, полетел в океан.

Катапультирование прошло мимо сознания Эстерсона.

Его мозг был обесточен испугом, но пальцы в последний миг плотно захватили рычаг катапультирования и рванули его на себя.

Разорвались пиропатроны, отстреливая бронеколпак кабины.

Через миллисекунду после этого под основанием пилотского кресла сработал вышибной заряд. Ему помогли четыре двухразовых реактивных ускорителя.

Пилотское кресло, вместе со спинкой и парашютом, вместе с отсеком неприкосновенного запаса и несчастным Эстерсоном взмыло вверх.

Кресло вышло из своего гнезда в корпусе истребителя точно так же, как сам истребитель выходит из шахты по направляющим катапульты.

Покинутый «Дюрандаль» тем временем вылетел с обрыва, как с трамплина. Вращаясь в воздухе, пронесся над кроваво-красным баром кораллового рифа. Устроив небольшое цунами, рухнул на глубоководье – сразу за рифом прибрежная отмель обрывалась и донырнуть до дна там не смог бы даже очень опытный ныряльщик.

Над Эстерсоном хлопнул тяжелый грузовой парашют. Раскрылись пять куполов.

За секунду до падения вновь включились двухразовые ускорители, на этот раз сработав как тормоза. Вся парашютная упряжка с подвешенным под нею креслом грузно рухнула на плато.

Посадка.

Надо отдать должное Эстерсону: он не забывал о пане Станиславе ни на секунду.

Едва выпроставшись из-под парашютов и выхватив верный «ЗИГ-Зауэр» – о местной фауне справочники сообщали сведения противоречивые и не всегда ободряющие, – он бросился к обрыву.

Огромная луна со странным названием Ухо-1 на четверть диска уже показалась из-за далеких холмов. Шаровое звездное скопление Тремезианский Лев стояло почти в зените и тоже светило будь-будь. Океан серебрился – не то из-за отраженного света, не то от вездесущего планктона.

«Дюрандаль» проглядывал сквозь клубы пара, как отбившийся от стаи собратьев левиафан.

Стандарт космической живучести, подразумевающий расчленение внутреннего пространства истребителя на множество герметичных отсеков, сослужил машине добрую службу: несмотря на повреждения, она не наглоталась воды настолько, чтобы камнем пойти ко дну.

Истребитель мирно покачивался на волнах. Как новенький! Не считая некоторых простительных изъянов в силуэте.

Итак, не все еще было потеряно. Станислав Пес сообразит, что происходит, откроет люк – и без труда выберется на поверхность.

Если же он ранен, если без сознания – не беда. Эстерсон доберется до флуггера, откроет легкодоступный после отстрела пилотского кресла аварийный люк и вытащит Песа прямо на воздух.

Инженер отыскал спуск с обрыва.

Подбежал к воде.

Ему показалось, что возле истребителя что-то плеснуло. И вроде бы даже среди волн возникло нечто, похожее на человеческую голову.

– Эй! Эге-гей! Пан Станислав! Пан Станисл-а-а-ав!

Эстерсон пальнул в воздух. Где-то очень далеко в ответ на выстрел раздались резкие, беспокойные вопли.

Птицы?

Эстерсон выстрелил еще раз. И еще покричал.

Ни малейшего эффекта. И движение прекратилось – если только оно не являлось игрой волн, воображения и призрачного света.

Помедлил – раздеваться или нет?

Все-таки комбинезон лучше не снимать – кто знает, какова токсичность местных медуз или кто у них здесь?

Да и разуваться не очень-то умно – о некоторые коралловые рифы, слыхал Эстерсон, можно порезаться, как о битое стекло.

А пистолет? В кармане у него была припасена пара пластиковых пакетов с герметичной защелкой. Ну-ка, поищем…

Есть!

Он положил «ЗИГ-Зауэр» в пакет, пакет сунул в карман, карман закрыл на зиппер и решительно вошел в воду.