Текст книги "Ты победил"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7
Господин Кафайралак

Багряный Порт – Мертвые Болота,

53 год Эры Двух Календарей

1

Господин Кафайралак сразу понравился Лагхе. Во-первых, тем, что не понравился его домашним. А во-вторых, своей открытостью. Временами впечатлявшей даже его, привыкшего к грубостям Лагху.

– Сыном ты мне не будешь. Любовником – тоже. Братом – о нет! Для друга ты слишком молод. Впрочем, и для соперника тоже. Стало быть, ты будешь моим учеником, – заключил господин Кафайралак, когда они заперлись в каюте «Шалой птицы».

Лагха кивнул. Это даже лучше, чем он думал. Учеником. Ему еще никогда не предлагали стать чьим-то учеником.

– А чему ты будешь меня учить?

– Я научу тебя быть гнорром, – был ему ответ.

– Гнорром? Как это, а, господин Кафайралак? – поинтересовался Лагха.

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты называл меня господином Кафайралаком. Пусть этим идиотским именем зовут меня идиоты. А во-вторых, кто такой гнорр, ты узнаешь, когда мы сойдем с корабля.

– Как же мне называть вас, милостивый гиазир? – оробел Лагха.

– Называй меня именем, данным мне при рождении. То есть Ибаларом.

– Оно странное, – не удержался Лагха.

– Эге, – довольно усмехнулся его новый хозяин. – Потому что это одно из запретных имен народа эверонотов.

– Эверонотов? А я думал, это сказки, про эверонотов, – смешался Лагха, в памяти которого тотчас же воскресло то немногое, что он слышал об этом народе полурыб-полулюдей или полужаб-полулюдей. О народе, исчезнувшем в морской пучине вместе со своей родиной, островом Хеофор, во времена кровавой войны Третьего Вздоха Хуммера.

– Хорошо, что ты знаешь хотя бы эти сказки, – усмехнулся довольный Ибалар, прихлебывая из чаши. – Тебе понравится язык эверонотов. И его имена тоже, – заверил он Лагху.

– Мне уже нравится, – честно ответил мальчуган, обкатывая на языке имя своего нового хозяина и учителя. И-ба-лар. Господин И-балар.

– Тогда я дам и тебе такое же. Имя эверонотов. Хочешь?

– Ну… давайте. – Откровенно говоря, собственное имя всегда резало ему слух и вдобавок напоминало о семье. Лучше любое другое, чем это. И пусть оно будет незнакомым и таинственным. Запретным. Именем эверонотов.

– Тогда я нарекаю тебя Лагхой Коаларой, что на языке народа вод и пещер значит Властвующий и Покоряющийся, – с нарочитой торжественностью изрек Ибалар.

– А над кем я буду властвовать? – нахмурившись, спросил Лагха, пытаясь запомнить, кто он теперь такой.

– Над миром, – не изменившись в лице, отвечал Ибалар.

– А кому покоряться?

Ибалар растянул губы в улыбке:

– Мне.

2

Когда Лагха узнал о том, что его хотят купить, он подумал, что, верно, из него должен получиться очень хороший слуга, раз за него дают такую цену. «Буду выносить ночной горшок за хозяином, подсовывать ему таз с водой поутру, читать ему вслух и подавать еду гостям».

Когда Ибалар объявил ему о начале его ученичества, его представления о своих будущих обязанностях, как ни странно, ушли не очень далеко от чистки хозяйского платья и мытья ночного горшка. Слуга или ученик – не одна ли малина? Все, что знал об ученичестве Лагха, сводилось приблизительно к одному: вначале ты три года гнешь спину на кухне учителя или поглощаешься какой-либо другой стороной его быта. А на четвертый он начинает тебя учить обращению с алебардой. Или игре на флейте. Но все это в перерывах между кухней или конюшней. Чем это отличается от жизни слуги?

Но в том-то и дело, что слуга у господина Кафайралака, то есть у господина Ибалара, уже был. Причем в первый же день Лой – так его звали – получил указание обслуживать мальчика с тем же рвением, с каким он обслуживает и самого хозяина.

– Я начну учить тебя, когда мы сойдем на берег. А пока отдыхай, думай, вспоминай, – с загадочнейшим выражением лица сказал Ибалар и мимоходом прикоснулся ладонью ко лбу Лагхи.

Как бы невзначай. Так делают лекари, чтобы проверить, не донимает ли больного жар или, напротив, не околел ли тот ненароком.

Смысл последнего слова Лагха постиг очень и очень скоро.

В ближайшее полнолуние Лагха, сытно откушавший и разодетый на варанский манер, стоял на корме корабля и, мучаясь непривычным бездельем, смотрел в черные воды моря, распластавшиеся от горизонта до горизонта. «Вспоминай», – говорил Ибалар. Он знал, что говорил. В черные воды моря…

Был полный штиль, корабль разрезал воду, не оставляя ни волн, ни следа. Где-то он уже видел то же самое. Где-то видел, хотя никогда не путешествовал по морю. «Вспоминай» – таков был приказ. Таково было предостережение. Такова была неизбежность.

3

Лагха не принимал пищи, не пил и не спал три дня. Он вспоминал.

Иногда он видел себя и происходившие события как бы со стороны. Иногда – как бы изнутри. И не только видел, но и слышал, чувствовал, осязал, обонял. Картины сменяли друг друга то быстро, то медленно. Иногда Лагхе казалось, что прошла вечность, иногда – что прошел час. Но и то и другое было лишь разными ликами иллюзии.

Вот он играет в Хаместир с пятнадцатилетним мальчишкой. Мальчишку зовут Лоскир. Лоскир весел, нахален и задирист. И все время проигрывает, а он, Лагха, потешается над ним. Он по-прежнему Лагха, но у него другое, взрослое тело и другие мысли. Лоскир говорит на том же языке, на каком написана «Геда об Эррихпе Древнем», – стало быть, на харренском. Мальчишка называет своего партнера Кальтом. Кальтом Лозоходцем. Надо полагать, это его, Лагху, так зовут внутри этого странного сна.

Но земля уходит из-под ног, а доска для игры – разноцветная, манящая – начинает бесшумно вращаться вокруг своей оси. Она кружится все быстрее, расплывается тысячей самоцветов и превращается в пестрый ковер с длинными пушистыми кистями. На этом ковре сидит, поджав ноги, худенькая, но очень красивая девушка. Нагая и бледнокожая.

Лагха знает, что это продажная девушка, но он очень, очень любит ее. Он целует ее, с сожалением замечая чахоточный румянец, разлитый по ее щекам. Они говорят глупости и смеются. Она, как и тот мальчишка, тоже зовет его Кальтом. Она смотрит ему в глаза и прочит ему великое будущее. Она говорит, что у него бордовая звезда во лбу. Он – стройный и сильный черноволосый мужчина с рельефными скулами северянина, ласково обхватывает ее стан, кладет голову ей на колени, а она гладит его, словно котейку. Но что-то – у Лагхи нет времени понять что – происходит за окном. Что-то или кто-то зовет его прочь, и он уходит. Он дарит ей браслет с сапфирами – каждый величиной с лесной орех – и уходит, переносясь куда-то, где небеса и деревья незнакомы и высоки.

Он, Лагха, очень жалеет о том, что не пообещал девушке вернуться за ней, когда все будет хорошо. И стыдится собственных мыслей – иногда ему кажется, что негоже возвращаться к продажным женщинам. Она улыбается ему откуда-то из другого мира. И задумчиво глядит в глубину синих камней, лениво поблескивающих на солнце. Ярко-голубая искра, порожденная сияющим камнем, слепит Лагху, он на секунду закрывает глаза и… обнаруживает себя стоящим у саркофага.

«Это саркофаг древнего харренского героя, кажется, Эллата», – знает Лагха. Он проводит двумя пальцами по бирюзовой крышке саркофага с черными прожилками. Он ищет ответ на один очень важный вопрос. И он находит его – судя по тому, что, спустя один порыв ветра, он уже вельможа при дворе какого-то придурковатого и дряхлого царя. Он знает о себе, что его все еще зовут Кальтом. Но теперь он благородный вельможа. Дамы кокетливо подмигивают ему и склоняются перед ним в поклонах, а мужчины вызывают его на поединки чести.

Вот он видит себя в канун одного такого поединка. Он возмужал и приобрел придворный лоск. Он смотрит на противника и целует лезвие своего огромного двуручного меча. «Мне подарили этот меч», – знает Лагха, но не помнит, кто именно и чем он заслужил такой подарок. На лезвии выгравировано что-то. Лагха напрягает зрение. «Храни себя и меня» – вот чего требует от него меч. И он исполняет его веление. Его противник убит, а женщина, бывшая женой его мертвого противника, любовно подает ему плащ с красивой пряжкой. «Это теперь моя жена», – знает Лагха и целует ее в шею, которая вырастает ввысь, становится шире, больше, белее, раздувается до неба. Нет, это не шея, это колонна. Она – часть какой-то арки, под которой проходят стройными рядами вооруженные люди. Тяжелая конница, пехота, вспомогательные войска, обоз, приблудные шлюхи.

Теперь у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии. Он устал. Под глазами у него залегли серые тени. Его меч по-прежнему с ним. Лагха чувствует, что его дела идут неважно. Войско разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро умрет, и знает, что его врага зовут Торвент Мудрый. Он знает, что его враг – император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и бессердечен. Торвент Мудрый пускает в него стрелу. Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган стрел. Несколько пробивают насквозь его кованый нагрудник. Он, Кальт, умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.

Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных им за жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне дворца харренского сотинальма. Их ровно столько, сколько нужно для украшения. Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с сапфирами. Вот он находит какое-то место, которое все называют Золотым Цветком, и глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая столица царства. Вот он треплет Лоскира за вихры. И волны качают поврежденный, но помилованный добросердечным Кальтом парусник врага. «Кальт!» – кричит кто-то, но ему лень отвечать, он отмахивается, словно отгоняя назойливую муху, и послушная его руке картина мироздания снова сменяется.

Какой-то седобородый мужчина («Это мой отец», – знает Лагха) учит его находить места для колодцев, домов и кладбищ. «Честные места», – говорит отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец и пользоваться инструментом, сплошь серебряным. «Я – лозоходец», – понимает Кальт. Он еще очень и очень мал – младше, чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный прут, похожий на струну. Прут звенит на холодном ветру на высокой хрустальной ноте. А он, маленький Кальт, споро берется за лопату и роет землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни, но что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп. Кальт в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба седые волосы. Кажется, все идет как задумано. Но Лагху это не слишком радует.

– А что будет после того, как я умру? – интересуется маленький лозоходец.

– Не знаю. Умрешь – и все. Наверное, ничего, – отвечает отец.

Ему явно недосуг вести с сыном просветительские беседы. Он отнимает у него лопату и продолжает копать землю. Наверное, они ищут клад.

Но маленький Кальт не удовлетворен ответом. Какие-то сомнения внутри него. Какие-то предчувствия. Он не верит отцу.

– Ты врешь! – твердо говорит маленький Кальт, глядя на старика отца исподлобья, словно ощерившийся со дна ловчей ямы волчонок.

И все внутри Кальта восстает против слов отца, которые кажутся ему ложью, кощунственной и злой неправдой.

– Он врет, – веско и громко произносит Лагха, обращаясь уже не к отцу, а к некой высшей силе, к третейскому судье, к истине, разлитой в пространстве, и… открывает глаза.

4

– Твой отец действительно соврал тебе, – подтвердил господин Ибалар, и мягкая льняная тряпица легла на лоб Лагхи. Она должна вобрать пот.

Лагха осторожно озирается. Полумрак его собственной каюты. Очень холодно, но он весь в поту, который течет с него прямо-таки ручьями.

Рядом с ним, прямо на ложе, сидит господин Ибалар. Он серьезен и его кожа изборождена таким количеством морщин, какого Лагха никогда не замечал на его лице. Ибалар кажется старым и озабоченным, словно бы уже прожил тысячу нелегких лет и знает, что будет вынужден прожить еще целую унылую вечность.

«Наверное, я видел сон», – подумал Лагха. Очень длинный и подозрительно реалистичный. Но только где это видано, чтобы один и тот же сон видели сразу два человека? Кажется, господин Ибалар тоже видел его. Или по крайней мере его конец.

– А откуда ты знаешь, что за сон я видел? – спросил Лагха, приподнимаясь.

– Это был не сон, Лагха.

– А что – просто бред? Я просто бредил вслух, ведь так? Я болен?

– Нет, ты молчал. Ты вовсе не болен. Ты здоров. Просто у некоторых необычных людей бывают такие дни в юности, когда они узнают правду о себе. Теперь ты знаешь, кем ты был раньше и что ты делал там, шестьсот лет тому назад.

Эта новость, как ни странно, ничуть не ошарашила Лагху. Вообще-то он и сам подозревал, но не был вполне уверен. Но раз господин Ибалар подтверждает его догадку, значит, она полностью истинна! Лагха сглотнул воздух и кивнул.

– Теперь знаю. Меня звали Кальт Лозоходец. Правильно?

– Да, ты родился в Северной Лезе, потом стал владыкой Ре-тарского царства, потом на несколько коротких и блестящих недель подчинил себе весь Север и погиб в страшной войне с Синим Алустралом. Теперь ты снова пришел в мир, чтобы Властвовать и Покоряться.

– А ты, Ибалар, ты кем был?

– На горе или на счастье, но я не такой, как ты. Я не Отраженный. Мне не дано знать, какую жизнь я прожил там, за границей между жизнью и смертью, за границей между жизнью и жизнью. Да и прожил ли какую-то.

– Значит, я особенный? – с надеждой спросил Лагха, вскакивая на ноги.

– Нет. Ты совершенно обычный Отраженный человек. Ты совершенно обыкновенное та-лан отражение Кальта Лозоходца. И это вовсе не причина для того, чтобы задирать нос.

– Я так и думал, – ответил Лагха и с облегчением вздохнул.

5

Вечером того же дня Ибалар подвел Лагху к зеркалу, которое висело на стене каюты за парчовой занавесью. Подвел совсем близко и отдернул парчу.

Лагха отшатнулся от неожиданности. В человеке, которого Лагха увидел перед собой в зеркале, уже не осталось ничего от прежнего Дайла окс Ханны. От мальчишки, которого купил господин Кафайралак в Багряном Порту, тоже не оставалось почти ничего.

За те три дня (или три года?), что он пролежал в своей каюте, Лагха необычайно вытянулся и окреп.

Его волосы стали длиннее ровно вдвое. Они стали гуще. Теперь они курчавились локонами, ниспадающими на спину. Его нос приобрел едва заметную горбинку, очертания скул стали строже. Но самое необычное превращение свершилось с его глазами. Они изменили цвет!

Лагха приблизил лицо к зеркалу и всмотрелся с удвоенным вниманием. Так и есть. Глаза были карими, а стали светло-серыми – холодными, пронзительными и глубокими. Лагха с удивлением отметил, что его глаза теперь лучились такой же внутренней силой, какую он чувствовал только во взгляде своего учителя. Его брови теперь были сомкнуты над переносицей. Его губы были приоткрыты в полуулыбке осознанного превосходства. Лагха обернулся к Ибалару.

– Это я?

– Разумеется. – Ибалар положил руку ему на плечо. – Просто, прожив свою предыдущую жизнь заново за три долгих дня, ты повзрослел на три коротких года.

– Это хорошо? – робко спросил Лагха, который никак не мог привыкнуть к тому, что он теперь такой старый, то есть взрослый. И такой ослепительный, такой странный, красивый мужчина.

– Это естественно. Твой внешний облик должен соответствовать твоему внутреннему миру, Лагха.

За три дня он вырос из тех одежд, что пожаловал ему Ибалар. И тот, с шутками и прибаутками, отдал ему штаны и камзол из своих личных запасов.

Лагха то и дело подходил к зеркалу и изучал свою новую внешность. Втайне от Ибалара он начал пытаться привести свои манеры, походку и жесты в соответствие своей новой мужской стати.

В общем, ожидания Лагхи оправдались. Как бы там ни было, а его жизнь с господином Ибаларом была нескучной.

Спустя месяц они сошли на берег в крохотном порту под названием Маяк Скворцов, расположенном при впадении одного из южных рукавов Ориса в море Фахо.

6

Место, где жил господин Ибалар, можно было со всеми основаниями назвать жутким.

Несколько лет спустя Лагха узнал, что та местность зовется Мертвыми Болотами. Господин Ибалар звал ее просто «болотами». И, судя по всему, был от своего жилища на сваях просто без ума.

Никаких слуг. Лой уплыл в неизвестность вместе с «Шалой птицей».

Никого, кроме Ибалара и Лагхи. А еще – змеи, болотные гады, птицы и жабы, надрывающие глотки каждую ночь. Совершенно неуловимые четвероногие, снующие по чахлым кустам. Не то хорьки, не то ласки. Какие-то странные зудящие над ухом комары. Человеческие кости, то и дело лезущие под ноги на тропе, что ведет в дом Ибалара.

«Кости выплюнуло болото. Вначале оно их проглотило, а потом – выплюнуло», – пояснил Лагхе Ибалар.

Лагха с нетерпением ждал, когда же ему объяснят, кто такой гнорр. Когда же начнется настоящее ученичество. И ждать пришлось недолго.

– Сегодня я буду читать тебе по-варански и переводить самое непонятное. А завтра читать по-варански будешь ты. И переводить тоже. Я не буду тебя наказывать, если ты будешь нерадив. Я просто убью тебя, – без всякой угрозы заметил Ибалар. Правда, и без всякой иронии.

– А зачем мне говорить по-варански? – несмело спросил Лагха.

Хотя его отец Саин окс Ханна и был коренным варанцем, но никогда в присутствии детей не сказал по-варански ни слова.

Еще во время службы в Новом Ордосе Саин окс Ханна в совершенстве освоил язык Юга. А приняв решение о бегстве, он дал себе зарок никогда не пользоваться наречием своих предков, чтобы ненароком не выдать себя.

От него Лагха подспудно воспринял простую мысль о том, что говорить по-варански – вовсе не такая добродетель, как кажется отдельным книгочеям. Хотя в бытность свою Кальтом Лозоходцем он знал варанское наречие неплохо.

Ибалар бросил на него взгляд, подернутый ледком хорошо скрываемого раздражения.

– Ты будешь гнорром Варана. Первым человеком в Варане, а не в Багряном Порту. Стало быть, ты будешь варанцем и будешь говорить по-варански так же хорошо, как говорят на нем пиннаринские аристократы. Это произойдет не позже, чем к началу следующего полнолуния.

«Ага, значит, через девять дней я начну болтать по-варански не хуже Шета окс Лагина», – подумал Лагха, дивясь тому, как в его сознании само собой возникло и рассыпалось снопами изумрудных искр это мудреное имя князя из полузабытой легенды. Легенды, которой была жизнь Шета окс Лагина.

Ибалар тем временем отпер сундук и достал пухлый, порядочно зачитанный, если не захватанный, свиток.

Это были «Хроники Шета окс Лагина, Звезднорожденного».

7

Лагха не обманул ожиданий Ибалара.

За три дня до начала полнолуния он уже изъяснялся на варанском со всей возможной вычурностью. Сыпал цитатами из подметного «Исхода Времен», вел с Ибаларом просвещенные беседы о нравах и обычаях столицы и пытался болтать на портовом диалекте, столь любимом матросами и их женщинами.

Иногда Ибалар поправлял его или вставлял оборот позабористее. Не «свиток, который вы вчера просили меня дать», учил Ибалар, а «свиток, относительно которого имеется договоренность». Вместо «А не пошел бы ты, приятель, к шилоловой матери!» Ибалар рекомендовал Лагхе выражаться резче, отбросив околичности. Например: «Шилол на твои яйца!»

Дальше был харренский.

С ним было куда легче и куда труднее. Легче – ибо Лагха уже знал многое на харренском наизусть в этой жизни и отлично изъяснялся на нем в бытность Кальтом Лозоходцем. Труднее – ибо все, что он знал, он проговаривал с совершенно неизбывным южным акцентом. Все-таки в этой жизни Лагха был южанином. И с этим обстоятельством Лагхе предстояло яростно сражаться. Впрочем, ближайшие семь дней позволили Лагхе преодолеть и эту трудность.

А после того как три языка Круга Земель вошли в плоть и кровь Властвующего и Покоряющегося, господин Ибалар увлек Лагху в иные сферы, к иным материям.

8

В то утро Лагха проснулся в гробу.

В гробу оринского образца.

Известно, что оринцы хоронят своих покойников довольно необычным образом. Они не кладут их на спину или на живот, как то водится у других просвещенных народов, а усаживают в узкие высокие бочки, наподобие тех, которые стоят в дешевых публичных банях. А затем намертво забивают бочку крышкой.

И свежая могила у оринцев выглядит не так, как на Юге. Она больше похожа на дыру в земле, оставленную маленьким шардевкатраном. Туда, в эту дыру, опускают бочку с покойником. Да так, чтобы он оказывался вниз головой, причем глазами на восток. Покойник должен располагаться в гробу в той же позе, в которой младенец ожидает своего появления на свет в утробе матери. Это совершенно обязательно – считают оринцы.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что в то утро Лагха проснулся в позе младенца в деревянной бочке. Притом вниз головой.

Бочка не лежала и не стояла. Она качалась на воде, утопая в ней почти полностью. Бочка была прочной, двойной. (Лагха видел ее у черного входа дома на сваях, но не обращал на нее внимания. Теперь ему было совершенно очевидно, что она предназначалась для него.)

И все равно воду бочка пропускала. Он попробовал ее на вкус – она была гнилой и несоленой. Подтвердилось еще одно предположение – его бросили в смрадное болотное озерцо в нескольких лигах от их обиталища.

«Чем я провинился перед учителем?» – такой была первая мысль.

«Я ни в чем не провинился перед учителем», – такой была вторая мысль.

«Я провинился перед учителем в чем-то, о чем не имею никакого понятия», – такой была третья мысль. Но Лагха догадывался, что истина находится где-то между этими тремя догадками. Так оно и оказалось.

9

На глупую шутку это было непохоже. Воды становилось все больше. Она сочилась беспрестанно, хотя и маленькими порциями. Все платье Лагхи было влажным и воняло тиной. Было трудно дышать.

«Быть может, это испытание на физическую силу?» – подумалось Лагхе.

Он напряг свои мышцы и попробовал разорвать обручи бочки. Нет, это было совершенно бесполезно. Гроб был сработан на совесть в расчете на весьма норовистого и дюжего покойника.

«Может, это испытание на твердость духа?» – подумал Лагха и дал себе зарок, что не позовет на помощь, не попросит пощады. Чего бы это ему ни стоило.

Кровь, прилившая к голове, стучала в висках пожарным колоколом.

Сидеть было очень неудобно – колени упирались в уши, болел хребет, бочка поворачивалась вокруг своей оси с каждым движением Лагхи. Самым разумным было не шевелиться, но это-то как раз было самым трудным.

К счастью, Лагхе удалось раскачать бочку и она опрокинулась набок.

Чтобы как-то развлечься, Лагха стал вспоминать разные анекдоты, но все они отчего-то казались ему теперь пресными и ослоумными. Мысль о том, что его гроб неуклонно погружается, наполняясь болотной тиной, делала плоским даже самый смешной анекдот.

Тогда Лагха стал размышлять о том, каким образом господин Ибалар исхитрился засадить его в бочку, заколотить ее, отвезти к озеру и бросить в воду. Причем проделать все это так, что Лагха ничего не заметил и не почувствовал. Но от этих пустопорожних размышлений легче не стало.

«Когда я утону, болото выплюнет меня так же, как оно выплюнуло скелеты моих предшественников. Только что гроб уже не понадобится», – заключил Лагха и снова закрыл глаза. Смотреть было, прямо скажем, не на что.

10

То был день, когда Лагха второй раз в жизни всерьез задумался о смерти.

Причем в отличие от первого задумался не в абстрактном метафизическом ключе. А во вполне приземленном.

«Если я умру, никто не расстроится, даже господин Ибалар», – это казалось Лагхе совершенно очевидным.

Оставалась, впрочем, непонятой одна вещь – зачем нужно было покупать его, учить языкам и тащить сюда. Уморить его таким экзотическим способом можно было еще в Багряном Порту. И еще одно – неужели он, обыкновенное та-лан отражение, найдет смерть столь необычную и столь бесславную?

Не понимая зачем, Лагха ощупал потайной карман с семью золотыми аврами старой чеканки, любовно перенесенными из старых штанов в новые. Деньги были по-прежнему при нем. Только что за них купишь в гнилой утробе заболоченного озерца?

Дышать было совершенно нечем.

Лагха в десятый раз попробовал высадить крышку головой, а дно ногами. И в десятый раз потерпел неудачу.

Тяжелый страх сковал его волю и притупил чувства. Бочка тонула теперь гораздо быстрее, чем раньше. Словно парусник, разорванный надвое «молнией Аюта».

«Будь что будет», – прошептал Лагха, вновь опуская безвольную щеку на мокрые доски бочонка. Сейчас было бы в самый раз закричать какую-нибудь гадость или потерять сознание. Но ни первого, ни второго не случилось, потому что Лагха услышал, как о доски стукнул багор и заерзал по обручам со знакомым металлическим скрежетом. Потом еще раз. И еще.

Бочка прянула вверх и, рассекая болотную тину, поплыла к берегу, влекомая сильной рукой господина Ибалара.

11

– Ты хотел меня убить?

– Нет. Я хотел, чтобы ты почувствовал, что мне очень легко подарить тебе медленную и мучительную смерть.

– Я все время это чувствую.

– Нет, ты не чувствуешь. С одной стороны, ты относишься ко мне слишком хорошо. Я бы даже сказал, нежно. Как к няньке или как к папеньке. Ты должен раз и навсегда понять, что ничего хорошего моя персона в себе не заключает. А с другой стороны, ты все еще не чувствуешь, что такое покоряться. Впрочем, что такое властвовать – тоже.

Лагха молчал. С его волос капала вода. Его глаза светились безумным светом, а зубы выбивали дробь. Он чуть не утонул, в конце концов! Лагха поежился и обнял плечи ладонями. Ему было зябко и неуютно.

– Я стараюсь научиться, Ибалар.

– А я стараюсь научить тебя. Ради твоей же пользы.

«Ради моей же пользы», – эхом повторил Лагха, разглядывая своего учителя.

В руках Ибалара был багор, он залихватски упер ногу в бочку и самозабвенно вещал. С довольным и в то же время суровым выражением лица. Слишком уж он похож на рыбу. Или на жабу. Он что, и вправду эверонот? Может, и эверонот, только одержимый.