Текст книги "Ты победил"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Часть первая
Тайный советник

Глава 1
Дело Гларта

Медовый Берег, 63 год Эры Двух Календарей

Месяц Белхаоль

1

Пожалуй, за прошедший год Эгин постарел (или возмужал, тут как посмотреть) на все десять. Здесь не обошлось без участия Свода Равновесия.

Не обошлось и без мудрого гнорра Свода, «юноши небесной красоты», не знавшего себе равных ни в коварстве, ни в проницательности.

Не обошлось без женщин. А точнее, одной-единственной женщины с печальными, всегда словно бы чуть заплаканными глазами и целомудренными повадками чужой жены.

Еще десять дней назад, подымаясь на борт паршивого торгового судна, которое даже доброжелатели звали не иначе как «плавучим сортиром», Эгин был уверен в том, что направляется в почетную ссылку.

Ибо нет в Варане лучшего для ссылки места, чем Вая, столица уезда Медовый Берег.

Недаром ведь даже «плавучие сортиры» наведываются туда не чаще четырех раз в год. Или пяти. Но пятый – это уже из ряда вон выходящее событие. Только когда в Вае происходит нечто уму непостижимое. Например, когда убивают тайного советника.

Когда убивают тайного советника, приходит пятый по счету корабль. Такова, надо полагать, местная примета.

2

Вая. Место, где предстоит жить опальному арруму Эгину в его двадцать восемь лет. Жить до самой старости. Обзавестись внебрачными детьми и подагрой, а может – мигренью. Дожить до шестого десятка и тихо почить в чине все того же аррума.

Ибо из таких мест, как Вая, редко возвращаются в столицу. Такие места, как Вая, созданы для того, чтобы в них тихо и мирно догнивать, дожидаясь конца своих дней. Чтобы поставить меч на подставку у кровати и иногда стирать с него пыль.

Глядя на немногочисленные приземистые домики, сработанные из гнилых досок и некрасивой серой глины, Эгин думал о том, что гнорр Свода Равновесия, медовоустый Лагха, мог бы обойтись и помягче со своим опальным аррумом. Мог бы подыскать ему более поэтическое место для пожизненного гниения. Хоть бы уж Старый Ордос с его катающимися вдоль дорог валунами и назойливыми призраками-шептунами. Или могилу.

В тот день настроение у Эгина было отвратительным. Уж очень много хорошего осталось позади, в столице. Уж очень скучным казался ему город Вая. Одного-единственного двухэтажного здания, исчадия опального столичного архитектора, по мнению Эгина, было недостаточно для того, чтобы называть деревню с нездоровым климатом обязывающим словом «город».

«Пожалуй, в этом двухэтажном сооружении мне и придется стирать с меча пыль», – мрачно отметил Эгин. Он угадал, это был дом градоправителя.

Только что он выбирался из лодки на зыбкие доски крошечной пристани.

Вая не имела порта. Речка Ужица нанесла в месте своего впадения в море прорву вязкого вулканического песка и глины. Дноуглубительных работ здесь, разумеется, никто и не думал вести. Небось не Пиннарин. Кораблям приходилось бросать якорь в полулиге от берега и вести сношения с Ваей исключительно при помощи лодок.

Эгин – аррум Опоры Вещей. Йен окс Тамма – тайный советник уезда Медовый Берег. Йен окс Тамма и Эгин – одно и то же лицо. Теперь Эгина звали Йеном окс Таммой.

Еще год назад Эгина звали Атеном окс Гонаутом. И был он чиновником Иноземного Дома. Из многочисленных событий, которые произошли с ним в прошлом году, Эгин теперь был склонен считать самым важным ночь страстной любви с теперешней супругой гнорра Свода Равновесия, девицей Овель исс Тамай. Кроме этого, он убил своего начальника Норо окс Шина – при помощи Скорпиона, или, как говаривал сам Норо, Убийцы Отраженных. Но вспоминать перипетии этой истории Эгину было неприятно.

Как известно, офицеров Свода Равновесия нельзя называть их истинными именами, кроме как в обществе коллег. А жаль. Эгину совсем не нравилось называться Йеном, хотя за время пути из Пиннарина в Ваю он успел немного привыкнуть. Да и вообще за последние девять лет Эгин сменил имен больше, чем шлюха клиентов в канун новогодних праздников.

Должен ли жалеть офицер Свода Равновесия о том, что за последние девять лет он сменил больше имен, чем портовая шлюха клиентов в канун новогодних праздников? Нет, ибо офицеры Свода Равновесия не должны жалеть ни о чем.

Тот душевный орган, каким обычные люди жалеют, у офицеров Свода Равновесия отмирает за ненадобностью еще на Высших Циклах обучения. Но Эгин почему-то жалел.

– Добро пожаловать в Ваю! – Вица, местный градоправитель, хозяин зычного баса. Он подал руку Эгину, помогая ему выйти из лодки. Вица преисполнялся самыми верноподданническими чувствами.

Толстый простоватый Вица, конечно же, знал, что перед ним за птица. Тайный советник, даже такой молодой и белобрысый, как Эгин, – это всегда человек Свода. А Свода Вица боялся, как дети боятся темноты. Как животные – огня. Для этого страха у Вицы были все основания. Как и у всех прочих граждан Великого княжества Варан.

3

Эгин прибыл в Ваю не один. Его двадцатитрехлетний помощник по имени Есмар был, как и Эгин, офицером Свода.

Две черные косы. Короткий меч северного образца с выщербленным у самой гарды лезвием. И неискоренимая страсть лезть под юбку к каждой встречной особе женского пола. Лезть, не страшась ни Уложений Жезла и Браслета, ни детин с дубинами и колунами – братьев, мужей и свояков приглянувшейся красавицы.

Разумеется, имя Есмар тоже являлось конспиративным. Его истинное имя, с трудом уместившееся на Внешней Секире, за полной его неудобопроизносимостью Эгин так и не запомнил. Какой-то там «Неферна-тра-та-та-и-Пайпалассил». Древнее, очень древнее ре-тарское имя, которое Отцы Поместий раскопали в своих излюбленных запретных писаниях и решили пооригинальничать.

Есмар был секретарем тайного советника уезда Медовый Берег.

Есмар подавал Эгину меч и плащ. Есмар играл с Эгином в лам и распивал легкое вино. Есмар болтал с Эгином о местных красотках и пестовал двух тварей, которые тоже были отряжены в Ваю Сводом Равновесия. Ухаживать за животными было его самой важной обязанностью, ибо Есмар являлся офицером Опоры Безгласых Тварей. Всякий знает, что эта Опора существует для того, чтобы люди и безгласые твари понимали друг друга как можно лучше.

Тварей было две. Черный бесхвостый кобель огромной величины и повышенной злостности по кличке Лога. И почтовый альбатрос, всю дорогу хмуро просидевший в огромной клетке, ожидая свободы или, на худой конец, рыбы.

Кличка альбатроса была Шаль-Кевр.

Эгин сносил Есмара без труда, можно сказать, что Есмар был ему почти симпатичен.

Эгин терпеть не мог кобеля, который напоминал ему о кровавых виражах его собственной биографии. И не замечал альбатроса, бездумный, но неизреченно печальный взгляд которого вселял в Эгина смертную тоску.

Впрочем, в полезности альбатроса Эгин не сомневался в отличие от полезности Есмара и Логи. «С альбатросом хоть можно будет послать в столицу какие-нибудь новости…»

4

Тайного советника по имени Гларт, предшественника Эгина на этом ответственном посту, убили два месяца назад.

Пастухи местного помещика Круста Гутулана нашли тело у обочины пустынной дороги, ведущей в горный рудник.

Вскоре Гларта опознали, хотя это было нелегко. Лицо Гларта было изуродовано насекомыми, воронами и жуками-могильщиками. Левая рука отрублена. Ребра на спине были изломаны, сердце вырезано. Одежда изорвана в клочья. К счастью, мясом Гларта побрезговали росомахи и медведи, иначе его останки исчезли бы в полной неизвестности навсегда.

Стрела, которая, судя по размерам, была выпущена из огромного тисового лука в человеческий рост, пробила Гларту спину, прошла сквозь сердце и вышла из груди. Надо полагать, Гларт умер мгновенно.

Все эти достаточно скудные подробности Эгин узнал еще в Пиннарине, когда одним отнюдь не прекрасным солнечным утром нашел у себя на столе записку от гнорра…

…Эгин помнил Гларта по Четвертому Поместью. Они никогда не были особенно дружны. Гларт культивировал в себе исполнительность и молодцеватость. Эгин, напротив, кичился неким подобием спокойного диссидентства. Диссидентство Эгина распространялось в основном на вопросы, связанные с распорядком дня и скучными дежурствами. Молодцеватость Гларта отравляла жизнь всей казарме. «Слава Князю и Истине!» – на всю трапезную провозглашал двенадцатилетний Гларт, выловив в своей чашке с компотом целую сморщенную грушу. Поговаривали, что он доносит на товарищей, Эгин допускал, что врали. Хотя по тому, как Гларт пошел в гору, заступив на службу в Опоре Вещей, можно было заключить, что привычка стучать у него имелась. Так или иначе, Гларт запомнился Эгину как любитель вытягиваться во фрунт. Кожа у него была удивительно сухой, прикосновения его рук были неприятны…

К записке гнорра, рассказывающей о гибели Гларта, было приложено обстоятельное письмо из Ваи за подписями градоправителя Вицы и начальника гарнизона Тэна окс Найры.

Еще тогда Эгин подумал вот о чем: когда вырезают сердце у трупа, это делают неспроста. Вырезанное сердце – особенно когда оно вырезано у офицера Свода – всегда настораживает тех, кто сведущ в Измененной материи и словах Изменений. Офицерам Свода не следует объяснять, с какими целями вырезают сердца своим жертвам иные умельцы. Эгин не представлял в этом смысле исключения.

Эгин утешал себя мыслью о том, что, возможно, дела не так уж плохи и, не исключено, это сделал какой-нибудь бесноватый горец для того, чтобы его, сердце Гларта, съесть. Гадостей о местных горцах Эгин наслушался и от градоправителя, и от местного учителя Сорго предостаточно в первый же день пребывания в Вае.

Так или иначе, Эгин решил начать расследование с осмотра тела.

Строгая процедура опознания уже рисовалась у него в голове, когда он в обществе начальника вайского гарнизона Тэна окс Найры – сухопарого вояки со впавшими скулами – шествовал по направлению к неказистому сараю с двумя караульными у дверей.

Там, залитое воском для предотвращения дальнейшей порчи, лежало тело Гларта, рах-саванна Опоры Вещей.

5

– Спешите видеть, милостивый гиазир, – с дрожью в голосе отрапортовал начальник гарнизона, распахивая дверь сарая – вайского Чертога Усопших – и отступая назад на шаг. – Там он и лежит. Совсем недалеко. Только чуть спуститься. Только спуститься – и вот он уже там лежит.

Солдат, стоявший в карауле, услужливо протянул Эгину масляную лампу.

Очень кстати. В подвале было темным-темно, а лестница оказалась крутой и склизкой.

Эгин бросил испытующий взгляд на начальника гарнизона, а затем на караульных.

Бледные перепуганные лица без признаков утонченной мыслительной деятельности. Грязные, жирные волосы. У одного солдата веревочка на портках завязана абы как и ее концы неряшливо свисают из-под застегнутой лишь на половину крючков куртки.

От комментариев по поводу внешнего вида караульных Эгин воздержался. Но испуганная взвинченность его провожатого удивила и разозлила его. Солдаты тоже были хороши – у них дрожали руки. Кажется, каждый из них согласился бы простоять в карауле три ночные смены, лишь бы сейчас не спускаться вместе с Эгином в подвал, где лежал всего-навсего труп предыдущего тайного советника уезда.

– Вы что же, со мной не пойдете?

– Помилуйте, милостивый гиазир, там и без нас тесно, – попробовал отшутиться Тэн окс Найра.

– Ну уж нет, идемте вместе, – отрезал Эгин.

«Еще не хватало поощрять такие настроения! Что можно взять с солдата, который боится дохлого Гларта? Да Гларта, когда он был жив, и то никто не боялся!»

– Все-таки мы ведь там уже были… Что там смотреть? – не унимался Тэн, стремительно бледнея.

– Отставить разговоры! – рявкнул Эгин, выходя из себя. – Вы, Тэн, пойдете первым. Я – вторым. А вы, – Эгин указал на очень крепкого солдата по имени Гнук, – третьим.

Никто не осмелился продолжать спор с тайным советником, и они спустились вниз – туда, где смердел, дожидаясь торжества справедливости, бывший товарищ Эгина по Четвертому Поместью.

6

Нижняя дверь в Чертог Усопших города Вая долго не хотела поддаваться. Наконец Тэн окс Найра при помощи Гнука преодолел сопротивление невидимой пока материи и приоткрыл дверь.

– Мама родная! – взвыл Тэн.

Комната наполовину была завалена землей, как если бы сваи, державшие грунт, вдруг рухнули, выеденные изнутри червями-древоточцами. Комнаты не было. Не было и трупа.

Кое-как совладав с мокрой землей и досками, они наконец протиснулись внутрь.

Солдаты и Тэн начали беспорядочные раскопки, используя для этой цели широкие кинжалы прямо в ножнах.

Эгин осматривал подвал при свете масляной лампы. Все выглядело так, будто бы гигантский крот, трудясь над своим туннелем, сбился с пути и случайно вылез посреди подвала. «Хотя, впрочем, какой еще крот? Кротов такой величины не бывает и быть не может. Такие кроты с голоду передохли бы быстрее, чем в первый раз как следует набили себе брюхо всякими там червями!» – подумал Эгин.

– Вы что, не помните, где лежал труп? – ледяным тоном спросил он. Ему не нравилась рассеянность, с которой поглядывали на него подчиненные.

– Помним, он лежал здесь, на деревянном топчане.

– Ну?

– Ну и вот… собственно, его нет… – развел руками Тэн.

– А топчан? – спросил Эгин с некоторой издевкой.

– И топчана тоже нет.

– Что ж, нет так нет, – заключил Эгин и решительно направился к выходу.

Покойный Гларт пропал вместе с топчаном. Но Эгин почти не удивился. Разве можно ожидать чего-нибудь путного в местности, где трупам вырезают сердца и отсекают левые руки, во плоти которых у всякого офицера Свода Равновесия заключена Внутренняя Секира? Дар Свода. Пуповина Свода. Родимое пятно Свода.

7

Неудача с осмотром тела несколько удручила Эгина.

Не то чтобы ему так уж не терпелось поглядеть на безобразные разлагающиеся останки однокашника. С некоторых пор Эгин стал суеверен, он не любил, когда дело начинается с неудачи.

Куда подевалось тело?

«Знать не знаем! – лепетал один из караульных. – С того дня, как его сюда принесли, здесь все время кто-то был, вооруженный».

«Оно там, наверное, под землей! Нужно еще поискать. Получше», – деловито заключил начальник гарнизона.

Эгин скептически покачал головой. Чутье аррума подсказывало ему, что искать там совершенно незачем и нечего. А чутью аррума можно доверять почти так же смело, как и Персту Севера.

«А по-моему, оно того… само исчезло», – тихо сказал неряха-караульный. Начальник посмотрел на него с нескрываемой угрозой. Эгин лишь рассеянно кивнул.

Как бы странно ни звучали слова, сказанные стеснительным солдатом, но это был самый здравый вывод, который можно было сделать из случившегося.

«Что ж, тело убитого исчезло. Само. Теперь бы найти хоть убийцу», – устало усмехнулся Эгин.

8

Пока Эгин зачинал расследование и знакомился с солдатней местного гарнизона (в составе десяти скучающих крестьянских парней из Нового Ордоса и одного молчаливого черноволосого уроженца Суэддеты, коим являлся Гнук), Есмар устраивал Эгина на новом месте, не забывая и о себе.

Главное требование, которое Эгин поставил градоправителю, сойдя на берег, заключалось в следующем: его покои и комната Есмара не должны иметь общей стены.

На то было одно веское соображение.

Достаточно близко познакомившись с норовом Есмара за время путешествия из Пиннарина, Эгин не сомневался в том, что тот бросится в омут любвеобилия сразу же по прибытии. А терпеть похотливую возню и страстные вздохи у себя над ухом вечером, ночью, днем или поутру Эгину не хотелось.

Отплатить Есмару той же монетой аррум не надеялся. Женщинами и девицами Ваи он был в общем-то разочарован.

Их было мало. Все они выходили на улицу в длинных платьях до пят и с покрытыми головами. Ноги их были по большей части грязны и босы, взгляды – угрюмы и испуганны.

Местные нравы не были суровы, но некоторых заповедей домотканого благонравия здесь держались строго. Например, все вайские прелестницы выходили на улицу не иначе как вдвоем или втроем. Чем бы ни занимались они в садиках и чахлых миндальных рощах со своими сужеными и просто соседями, выйти на улицу в одиночку означало большой позор. Но дело было даже не в этом… Толстые икры, обветренные загорелые лица, сухие руки с коротко обрезанными ногтями. Под ногтями – разноцветные каемки. Это намертво въелась в кожу краска, которой в Вае морят пряжу…

«Значит, придется искать общества благородных», – с тоской подумал Эгин, когда мимо него, словно две телушки, проплыли две кокетливые молодухи.

– Добра-дня гьясиру новому са-ветничку!

– Вам того же, – угрюмо бросил Эгин.

«Искать общества благородных… Легко сказать!»

Сердце Эгина наполнилось горечью. Сколь рьяно ни утолял он свою похоть последний год, как ни старался забыть одну молодую особу, бывшую ни много ни мало племянницей погибшего Сиятельного князя (мятежника и узурпатора), ныне же – племянницей Сиятельной княгини (вроде бы законной), она никак не шла у него из головы. Сколько ни старался он смотреть на вещи трезво, одно имя Овель исс Тамай делало его пьяным без вина, грустным и по-нехорошему глупым.

Что в ней было примечательного? Эгин не знал и сам.

Отнюдь не первая красавица Пиннарина. И даже не вторая. Худая и жеманная плакса. Дерзкая восемнадцатилетняя девчонка с капризными губами и глубокими, словно хуммерова бездна, глазами.

Овель отдалась ему в первый же день их весьма необычного знакомства, отдалась беззастенчиво и беззаветно. И при одном воспоминании о той ночи, единственной, кстати сказать, ночи любви за все время их знакомства, дыхание Эгина становилось чаще, мысли сбивались в какой-то горячечный клубок, а уста немели.

Теперь Овель – супруга Лагхи Коалары, гнорра Свода Равновесия. Человека, которому подвластны все тайные и явные силы Варана. Известны все мысли и страхи Варана. Которого боится и оттого еще больше обожает Сиятельная. Которого опасаются даже те, в чьих руках судьбы империй, куда более обширных и зубастых, чем княжество Варан.

Вожделеть к жене гнорра – это гораздо хуже, чем желать гнорру смерти. И кара за это, должно быть, положена соответствующая. Не будучи умственно отсталым, Эгин понимал это без дополнительных разъяснений. И все-таки желал Овель исс Тамай. И любил ее самой грязной, самой назойливой, самой ненасытной человеческой любовью.

9

В тот день Эгин вернулся из Свода, ошарашенный новым назначением. Дома же его тоже ожидал сюрприз – послание, подписанное лично гнорром.

В нем содержались точные, но скупые предписания касательно того, что ему придется делать в вайском захолустье. «Вая, – писал гнорр, – это опасный нарыв на теле Великого княжества…» Но Эгин не дочитал послание до конца. Сложив вчетверо, он засунул его в карман куртки. До лучших времен. Еще год назад такое обращение с письмами гнорра показалось бы ему самоубийственным.

Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновению, груб. Он огрел по шее конюха, разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую собирался осушить, дабы скоротать вечер. Отпив глоток, Эгин, неожиданно испытал третий за день приступ ярости и вылил ее на пол…

Как вдруг в дверь постучали. «Шмель»-посыльный принес письмо. Точнее, короткую записку.

Эгин не знал почерка Овель, ибо у него никогда не было возможности иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума, Эгин смог безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.

Он пропитал бумагу и наполнил спальню Эгина ароматом одного воспоминания, которое приносило арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив сил и жизнелюбия, то приступ истерической меланхолии. Овель, невесть откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться…

Он пришел в сады за час до назначенного времени.

Он был одет так же, как и при первой встрече с Овель, – чиновником Иноземного Дома.

Он был идеально гладко выбрит, глаза его горели сумрачным пламенем неудовлетворенной страсти. Длинный меч аррума, настоящий «облачный» клинок, о котором мечтает любой воин по обе стороны Хелтанских гор, выглядывал из-под темно-синего плаща с изумрудной окантовкой.

Овель появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи своих вееров нешутейный сквозняк. Охраны тоже было не повернуться – пятеро молодых офицеров скучали поодаль, высматривая злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!

Эгин, скроив светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера ринулся вперед…

О чем они болтали тогда с женой гнорра и как долго это продолжалось, трепетали ли влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру счастливого пути, сколь галантны были банальности, которые без умолку говорил Эгин? Ответы на эти вопросы можно было бы найти в рапорте одного из офицеров охраны Овель исс Тамай, поданном на имя гнорра. В какой-то момент все эти детали показались Эгину не важными. Он был уверен – воспоминания об этой памятной встрече на Аллее Поющих Дельфинов ему придется сжечь так же, как он сжег полученную от Овель записку.

Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток. Сжечь, бросая вослед пеплу одно за другим чугунные заклинания – Слова Последнего Запрета. Эти магические предосторожности были отнюдь не праздными, ибо талантов гнорра хватило бы на то, чтобы при желании восстановить бумагу из пепла…

Нет, ничего предосудительного не произошло в публичных садах между женой гнорра и офицером Свода Равновесия.

И в записке тоже не было никаких шокирующих признаний, только светские формулы вежливости. Но каждое слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во время их внешне пустой болтовни в публичных садах говорили арруму: «Я хочу тебя алчно, бесстыдно и неутолимо».

Тогда Эгин не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем своего плаща.

Не посмел даже улыбнуться ей так, как мужчины улыбаются женщинам.

Не набрался самоубийственной смелости попросить у нее что-то на память. Платочек, веер или еще какую-нибудь ерунду.

Но, покидая госпожу Овель исс Тамай, продолжившую любование лебедями возле премилого искусственного озерца, Эгин чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший Крайнее Обращение.

Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка на Медовый Берег казалась ему теперь лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода Равновесия – это все равно что пытаться печь крендели в священном огне Жерла Серебряной Чистоты.

10

Между тем гнорр требовал от Эгина служебного рвения.

Во-первых, Эгин должен был установить, кто убил рах-саванна и расправиться с убийцей по всей строгости варанских законов, но с учетом местных предпочтений.

Последнее значило, что Эгин может казнить виновного через отсечение головы, если тот окажется благородным. Или через удушение, если тот окажется выходцем из среднего сословия. Или же через голодную яму, если тот окажется кем угодно еще.

Но, с другой стороны, чтобы кара не казалась легкой, а назидательность – неполной, Эгин был уполномочен устроить местному люду потеху в соответствии с устоявшимися в области вкусами. Например, привязать убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.

Во-вторых, Эгин должен был пристально следить, нет ли в уезде Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия или пестует Измененных тварей. Это как всегда. Но было одно, как бы совершенно незначительное, добавление.

Один подозрительный на крамолу в уезде Медовый Берег заведомо имелся, и гнорр – надо же! – знал, что его зовут Прокаженный.

Если с обычными преступниками Эгину рекомендовалось не церемониться и расправляться на месте и со всей возможной «справедливостью», то Прокаженного гнорр велел беречь и не допекать. Лишь держать в поле зрения. А для того чтобы держать его в поле зрения, нужно было по меньшей мере найти его. А найдя жилье Прокаженного Эгину было предписано открыть медальон, выданный ему гнорром со строжайшим запретом вскрывать сию изящную вещицу прежде времени.

«Впрочем, – писал Лагха, – медальон можно сломать. И если вы, Эгин, его сломаете или потеряете – я казню вас как государственного преступника».

– Прокаженный? Да чур вас, милостивый гиазир! Про этого лучше забудьте. А то как язвы по лицу от одного его взгляда пойдут! Или, вот, он может скотину уморить. Только взглянет на нее – и все, копытами кверху брык! – прошептал градоправитель Вица.

Судя по крупным каплям пота, выступившим у него на лбу, он действительно верил в то, что говорил. Редкий случай для градоправителя.

– А что, Прокаженный действительно болен проказой? – поинтересовался Эгин, следя краем глаза за певчим дроздом с подрезанными крыльями, любимцем градоправителя. Тот расхаживал по столу, нахохлившись, и казался очень недовольным.

– А Шилол его разберет. Кто его видел, так он, милостивый гиазир, все в тряпье таком и с колпаком на голове, только одни прорези для глаз. Чего он там скрывает – может, болячки, а может, уши какие ослиные… Тут уж я не скажу. Не видел. Вот попомните мои слова, это он нашего голубка порешил… – Вица закатил глаза к потолку и страдальчески сложил руки на толстом животе.

«Нашего „голубка“! Пожалуй, Гларта так ни одна девка не сообразила бы назвать!» – фыркнул про себя Эгин. Нет, кем бы ни был этот Прокаженный, он займется им после…

Но не успел Эгин сказать Вице какую-нибудь утешительную глупость, как земля под ногами задрожала, словно бы во глубине недр пробежал тысячеголовый грютский табун. Певчий дрозд ударил крыльями и спрыгнул со стола с беспомощным свистом.

– Опять… – сказал Вица, вытаращив глаза на дрозда.

– Что «опять»?

Эгин насторожился. «Вица живет в Вае пятнадцать лет, а к землетрясениям еще не привык. А дрозд? Этого что – первый раз трясет, что ли? Чего это у Вицы такая перепуганная рожа?»

– Что «опять»? – с нажимом повторил Эгин.

– А Шилол его знает! – отвечал Вица, до крови закусив нижнюю губу.

Певчий дрозд бесновался на полу, мечась из угла в угол и подметая крыльями пол. Клекотал, клевал землю, бешено вертел своей глупой головой. «Все в этой сраной Вае какие-то нервные, даже птицы», – заключил Эгин в немалом раздражении.

11

С чего начать поиск убийцы, Эгин решил быстро.

Тот, кто отрезал Гларту руку и вырвал сердце, оказал Эгину одну услугу. Он отрезал именно левую руку с Внутренней Секирой. Плоть может сгнить. Ее можно сжечь, разрезав на кусочки. Скормить червям или свиньям. Но вот Внутреннюю Секиру с Сорока Отметинами Огня не переплавить, не уничтожить. Ее можно только Изменить. Но сделать это так, чтобы ее не смог отыскать пес, выпестованный Опорой Безгласых Тварей, очень и очень сложно. Пес едва ли найдет отрезанную полтора месяца назад руку. Но вот Секиру он найдет.

– Найде-ет, – заверил Эгина Есмар с авторитетным видом бывалого шарлатана. – Если только она вообще на Медовом Берегу. Вначале будем искать в городе, затем на Сером Холме, потом в Кедровой Усадьбе.

– Начнем сегодня же.

– Да хоть сейчас. – Покладистый Есмар с готовностью вскочил. Тут же, откликаясь на хозяйский свист, в двери показалась узкая и хищная морда Логи.

«Ушлая гадина». Эгин невольно поморщился от отвращения.

Однажды такие вот кобели вроде Логи едва не сожрали его заживо в трех минутах ходьбы от собственного дома. На Циноре же он видел, как такие же, только чуть более умелые питомцы Опоры Безгласых Тварей штурмовали неприступную крепость смегов. Они упорно лезли вверх по отвесным стенам, как если бы были ящерицами. «Если они умеют лазить, как ящерицы, значит, найти какую-то там Секиру для них должно быть как для людей высморкаться!»

12

Они прошли по городу вдоль и поперек, останавливаясь у каждого дома. Но Лога был спокоен.

Затем они направились к Серому Холму.

Серый Холм был ближе к городу, и потому решили начать с него. Имелась и еще одна причина. Серый Холм со слов градоправителя представлялся Эгину средоточием мерзости порока. На мерзость порока намекало все – начиная от высоченных стен и заканчивая лицами крестьян. Крестьяне казались злыми, сосредоточенными, неприветливыми. С Эгином никто не здоровался.

«Отчего бы им и не убить рах-саванна Гларта просто так, из врожденной кровожадности?» – предположил Эгин.

Эгину не хотелось идти внутрь замка. К счастью, идти туда не пришлось – Есмар был совершенно уверен в том, что Секиры там нет и быть не может.

Эта уверенность, по словам Есмара, читалась у Логи в глазах.

«Ну и хорошо», – подумал Эгин, с неудовольствием отмечая, что, может, не сегодня, но завтра или послезавтра ему все-таки придется нанести визит вежливости хозяину Серого Холма, гиазиру Багиду Вакку, которого за глаза величали Черноногом.

На следующий день Эгина и Есмара ожидала быстрая победа.

Еще на подходе к пастушьему поселению, отделенному от Кедровой Усадьбы небольшой миндальной рощей, Лога сделал стойку, зафыркал и стал нетерпеливо скрести лапами сухую землю.

– Мы на верном пути, – заключил довольный Есмар.

Пастушья деревня была настолько мала, что обойти ее всю не составляло большого труда. Но даже от этого труда избавил их Лога.

У крайнего, самого неказистого дома Лога забеспокоился и, глянув на хозяина в поисках одобрения, ринулся к двери.

Есмар, преисполнившись чувством собственной значительности – он все-таки не кто-нибудь, а секретарь тайного советника и, значит, третье лицо в уезде, – застучал в дверь.

Им долго не открывали, хотя внутри явно происходило некое движение. Не привыкший топтаться у хижин смердов по полчаса, Есмар крепко наподдал по двери плечом. Дверь, не выдержав его молодецкой удали, сорвалась с петель и грохнулась на пол.

– Добро… пожаловать… благородные гиазиры, – пролепетал плешивый и очень худой мужичок в пастушьей рубахе.

Лицо мужичка было перекошено жутью, будто бы не тайный советник со своим помощником и псом пожаловали к нему, а сама смерть с арканом и мешком.

13

Лога деловито кружил по комнате. Наконец он остановился у очага, в котором тлели подернутые пеплом уголья, и принюхался.

Хижина топилась по-черному, а потому ее стены и потолок, закопченные до крайнего предела, выглядели словно стены пещеры. Единственное окно под потолком было затянуто бычьим пузырем.

На дырявой циновке в беспорядке лежала незамысловатая кухонная утварь.

В грубом горшке дымилось какое-то кушанье. Маленькая плошка, наполненная тем же варевом, что и горшок, стояла перед янтарной фигуркой крылатого чудовища Девкатры.

Эгин помнил – этому крылатому монстру поклонялись и приносили жертвы со времен Звезднорожденных. И не только на Медовом Берегу, но и в сельской глухомани Харрены, и среди грютов. Очевидно, хозяин собирался трапезничать и, конечно же, не преминул поделиться снедью со своим прожорливым божеством.