Текст книги "Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)"

Автор книги: Александр Зеленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Каковы же особенности слов на – ция в эмигрантской прессе, какие типы производных в ней встречаются и есть ли отличия от русского языка в СССР? Прежде всего обращает на себя внимание широкое использование собственных имен для производства слов на – ция. Обычно в качестве производящих основ служат:

1. топонимы: украинизация, разукраинизация, австризация, германизация, китаизация. Словообразовательная активность этой модели в эмигрантской прессе определялась социально-политическими условиями той эпохи: становлением и/или утратой государственности, национальной идентичности, суверенитета тем или иным народом, страной, территориальным образованием – и, как следствие, повышенным вниманием эмигрантов к данной теме.

Харьковский «Коммунист» (№ 236) печатает беседу с членом центральной комиссии по украинизации, бывшим петлюровцем Миколюком, производившим обследование украинизации (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

Несмотря на последовательную и всестороннюю китаизацию всех городских учреждений и даже часть русских обществ, Харбин остается русским городом: русские магазины, русские учебные заведения, русские театры и, наконец, русский язык, полновластно царящий повсюду, вплоть до иностранной колонии и даже многих правительственных китайских учреждений, свидетельствуют об исключительной культурной роли русских в Северной Маньчжурии (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Почему массы медлят с революцией? […] Почему же – именно «австризация», а не победоносная «руссифизация», не решительная революция `a la russe? Именно потому, что дело обстоит далеко не так просто, как это кажется господам «коммунистам», видящим выбор лишь между «австризацией» и «руссифизацией» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Отсюда резкое расхождение национал-революционеров с политикой Розенберга (руководящего внешней политикой Хитлера), направленной к расчленению России и германизации балтийских государств (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Словопроизводство от топонимов часто основано на коннотативном фоне имени собственного или прилагательного, возникающего в данную эпоху и исчезающего с течением времени. Иногда коннотативный элемент закрепляется в семантической структуре слова и выступает как его конститутивный компонент (ср. русификация, американизация, германизация и под.), особенно это касается частотных понятий, оседающих в узусе. Другая группа производных – это слова, образованные по готовой словообразовательной модели, но семантически мотивированные коннотативными семами, актуальными в текущий исторический момент; так, слово австризация уже мало что говорит нашим современникам, однако в ту эпоху в кругу некоторых радикальных политических движений или групп оно значило «апатия, пассивность (рабочего класса в Австрии)» и было мотивировано тогдашней политической ситуацией в этой стране.

Эти производные входят в одно семантическое поле с производными, образованными от нарицательных существительных: руссифизация = русификация, галлизация:

…нейтральное студенчество лишено возможности принять участие в празднестве, посвященном галлизации немецкого университета [в Страсбурге] (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

…всевозможные воспитательные организации… играют большую роль в «руссификации» нашей молодежи. Все эти организации ставят себе задачу воспитать молодежь физически, духовно и национально (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

2. антропонимы: сталинизация, френкелизация. Отантропонимические существительные на – ция – элемент публицистического языка, представляющий именование какого-либо явления, факта, мотивирующей основой которых выступает имя собственное. Любопытно, что в русском языке метрополии слово сталинизация начинает употребляться только с конца 80-х гг. XX в., в то время как эмигранты использовали его уже в 30-е гг. в связи с прецедентностью имени (фамилии) Сталин. Это производное находится в одной смысловой «связке» с другими однокоренными: сталиномания, сталинский, антисталинский, сталинец.

«Против сталинизации» [название заметки] (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Тяжел был соловецкий измор в дальнейшие пять лет «френкелизации», когда каторга, по проекту, поданному заключенным (!) Френкелем, была обращена в доходную статью советского бюджета (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

3. Если в русском языке в 1920–1930-е гг. появились производные на – ция, мотивированные конкретными существительными, то в эмигрантской прессе нам встретился один окказионализм: сифилизация (< сифилис). Это слово, встретившееся на страницах анархического издания, входит в группу метафорических обозначений с общим, гиперонимическим, значением «болезнь современного общества»; такой тип наименований был вообще характерен для «левых» изданий как один из стилеобразующих элементов. Ср.:

[Обманщики и контрабандисты: националисты, государственники, капиталисты и узурпаторы – бонапартисты социализма – нынешние коммунисты] создали, наконец, этот гнойник всеобщего разложения, эту подлинную «сифилизацию» несчастной Европы – фашизм в его различных проявлениях и воплощениях (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Производных на – фикация, которые активно развивались в советском языке для обозначения технических понятий, в эмигрантской прессе нами не зафиксировано.

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1. Слова на – ция в эмигрантской прессе сосредоточены главным образом на обозначении социально-политических, общественных реалий.

2. Особенностью эмигрантских публицистических текстов является частотность слов, образованных от этнонимов, что обусловливалось актуальностью для эмигрантов тех или иных социальных явлений.

3. Производные от личных имен (сталинизация, френкелизация) образованы от антропонимов советских работников и (вследствие этого) имеют негативные коннотации.

4. Производные от конкретных существительных единичны, представляя публицистические окказионализмы (сифилизация).

5. Производные на – фикация не получили развития в эмигрантском языке.

Суффикс -чина/-щина. Суффикс – чина/-щина для образования отвлеченных существительных имеет значение «характеристические общественно-политические явления, идейные течения с отрицательной окраской» [Виноградов 1986: 122]. Пика своего развития (словообразовательной активности и экспрессивной силы) данный суффикс достигает «в начале XX в. и в нашу революционную эпоху» [Виноградов 1986: 122]; это мнение близко к позиции А. М. Селищева, относившего активизацию слова на – щина к последнему десятилетию XIX в. преимущественно в среде революционно-настроенных групп [Селищев 1928: 178]. Ю. С. Сорокин отодвигает границу активизации суффикса и считает, что об этом словообразовательном процессе можно говорить даже начиная с 60-х гг. (при нарастании к 90-м) XIX в., поэтому словообразовательная и стилистическая популярность слов на – щина в первые десятилетия советской власти – это языковое наследие демократической публицистики той поры. А. М. Селищев полагал, что распространение слов на – щина в языке русских революционеров произошло под влиянием термина обломовщина: «это образование было экспрессивным и влиятельным. По его образцу возникают и другие имена на – щина. Любили пользоваться такими образованиями и революционные деятели», причем именно «в 900-е годы в революционной среде возникало много имен на – щина в связи с современными явлениями, к которым революционеры относились отрицательно, враждебно» [Селищев 1928: 177]. Яркий характеризующий «шлейф» суффикса – щина, окрашивающего термины и понятия в отрицательные экспрессивные тона, подчеркивает и Л. А. Булаховский.[41]41
  «Классовая борьба нашей эпохи дала широкое применение этим суффиксальным образованиям, направив их против враждебных классов, и уже к эпохе великой социалистической революции относятся, напр.: керенщина, деникинщина, махновщина» [Булаховский 1952: 140].


[Закрыть]

В эмигрантской прессе слов с суффиксами – щина/-чина немного; преобладает суффикс – щина, вариант – чина представлен только в слове советчина (< советская власть, советская идеология). Ср.:

Сейчас Сталин спохватился, поняв, что самое наличие верующих в СССР, на 21-м году революции, есть отрицание смысла советчины… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

В русском языке метрополии производные на – щина с пейоративной окраской были в широком ходу после революции, возникали производные от нарицательных существительных, называющих какие-либо факты и явления социальной жизни: собесовщина – «неуместное пользование социальным обеспечением» (< собес), чайковщина (< подачка на чай) [Селищев 1928: 178]. В эмигрантской публицистике таких окказиональных производных от социальных реалий нам не удалось зафиксировать.

Довольно активно эмигрантами используются слова, мотивированные именами собственными: врангелевщина (< Врангель), деникинщина (< Деникин), керенщина (< Керенский), колчаковщина (< Колчак), столыпинщина (< Столыпин), пильняковщина (< Б. Пильняк).

У нас уже сообщалось о реприманде, полученном Горьким. Он буквально не щадит себя, лишь бы угодить начальству, а сибирские литераторы, – как сообщает теперь «Комсомольская правда», – ему не верят и считают его выступления «выступлениями изворотливого, маскирующегося врага, защищающего всю советскую пильняковщину и т. д.» (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Любопытно, что эмигрантские газеты не содержат индивидуально-окказиональных производных на – щина, в отличие от советских газет, наполненных такими модельными формами, которые часто и легко возникали по случаю как в центральных, так и в региональных газетах. Большое количество таких неузуальных образований как от фамилий советских работников, так и деятелей искусства приводит А. М. Селищев: барматовщина (< Бармат), аксельродовщина (< Аксельрод), богдановщина (< Богданов), кореньковщина (< Кореньков), свистуновщина (< Свистунов), пильняковщина (< Пильняк), ахматовщина (< Ахматова), серапионовщина (< «Серапионовы братья»), маяковщина (< Маяковский), воронщина (< Воронский), осинщина (< Осинский) и др. [Селищев 1928: 178]. В эмигрантской прессе нам встретилось только одно производное, мотивированное именем (фамилией) советского передовика, – стахановщина (с негативной окраской).

«Стахановщина»… – не только очковтирательство и «подбадривание» эксплуатируемых (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Кроме того, Селищев отмечает появление новой семантической группы производных на – щина, образованных от топонимов, где происходило (произошло) какое-либо значительное событие или случилось какое-либо происшествие: дымовщина (< с. Дымовка[42]42
  Это название в Советской России было у всех на устах в 1920-е гг.: в селе Дымовка, неподалеку от г. Николаева, 28 марта 1924 г. был убит селькор Г. Малиновский, решивший через печать повести борьбу с дымковской местной властью. И. Сталин выступил на заседании Оргбюро ЦК РКП(б) с докладом «О “Дымовке” в связи с обсуждением вопроса о событиях в селе Дымовка и следующих из этого выводах».


[Закрыть]).

Таким образом, в эмигрантской публицистике словообразовательная модель на – щина/-чина не является столь активной, как в русском советском языке. Можно полагать, что в советском языке такое широкое распространение этой словообразовательной модели было напрямую связано с легализацией партийно-большевистских печатных изданий, формирующих новые языковые особенности советского публицистического стиля. В отличие от советского публичного языка, эмигрантский узус не обнаруживает особой активности в создании производных на – щина для именования и характеризации советских реалий.

1.1.2. Суффиксация собирательных существительных

Суффикс -ство. В революционные годы активизировался суффикс – ств(о) для обозначения лиц по политическому, социальному, имущественному, национальному, религиозному признаку. А. М. Селищев фиксирует в своей книге следующие слова: батрачество, кулачество, нэпманство, пастушество, середнячество, эсерство, трудовичество (= трудовики) [Селищев 1928: 181–182], отмечая, что суффикс – ство являлся «довольно продуктивным в языке революционеров» и до 1917 г. [Селищев 1928: 181].

Эмигрантская пресса использует слова с собирательным суффиксом – ство также активно, однако доминируют старые или относительно старые производные: воинство, дворянство, духовенство, еврейство, казачество, крестьянство, купечество, меньшинство, офицерство, славянство, студенчество, чиновничество. Новые производные являются либо заимствованными из советского обихода (кулачество), либо возникшими в эмигрантской речи (беженство, братство).

Обычно недавние строители коммунизма называются… тайные и явные агенты кулачества, предатели, по-кошачьи замазывающие следы на загаженном месте, враги революции и т. д. и т. д. (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…мы, братство «Русской Правды»… все силы свои устремляем на то, чтобы поддержать и раздуть в народе святой Русский огонь, без которого не может воскреснуть наша Родина (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

К тебе, многострадальное русское беженство, исповедающее наши священные лозунги – «Вера Православная, Царь Самодержавный и Россия Русская», обращаемся мы… (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Таким образом, собирательный суффикс – ство в эмигрантских газетах не проявляет такой номинативной активности, как в советском языке, используются преимущественно уже старые производные. Отличительной особенностью, однако, является заметная активность некоторых семантических типов производных: военных (казачество, офицерство), этнических (славянство, еврейство), которые в русском советском языке находились на лексической периферии и практически ушли из языка газеты. Очень активно также слово беженство, являющееся одним из ключевых понятий эмигрантской жизни. Для сравнения: в русском языке СССР преобладали социально-политические новообразования с собирательным суффиксом – ство.

Суффикс -ия. Собирательные существительные на – ия (-иja) активизировались в революционную эпоху, служа «для обозначения коллектива, группы лиц, объединенных принадлежностью к одной организации» [Виноградов 1986: 115]. Активность данного суффикса в первые послереволюционные годы несомненна: комсомолия, пионерия, рабкория, рабселькория, селькория, свердловия (студенты университета им. Свердлова), юнкория, военкория [Селищев 1928: 185; Миськевич 1967]. Иноязычный формант, ранее существовавший только в составе иностранных слов,[43]43
  В начале XX в. в русском языке появилось еще одно заимствование на – ия: мафия (мафиа) как итальянская реалия [Лексика 1981: 221].


[Закрыть] вычленился как самостоятельный суффикс русской словообразовательной системы именно в революционную эпоху. Появление и расцвет существительных на – ия приходится на середину – конец 1920-х гг., причем уже в момент рождения они имели литературно-книжную окраску [Миськевич 1967; Comrie et al. 1996: 139; Lehikoinen 1990: 129]. В дальнейшем их продуктивность снижается.

Эмигрантская пресса использует старые собирательные существительные на – ия: аристократия, буржуазия, бюрократия, гвардия, плутократия, социал-демократия. Слово мафия оказалось заимствованным эмигрантами, очевидно, во второй раз:

…состоялась лекция г. Гайшмана о деятельности «маффии» [sic], которая организовалась в самом начале войны (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Однако ни одного нового советского производного на – ия в эмигрантской прессе нам не встретилось. Итак, можно заключить, что суффикс – ия в собирательном значении получил активизацию только в русском советском языке, не затронув эмигрантского словоупотребления. Объяснение этого феномена может быть следующее: активность модели на – ия в советском языке проявилась в 20-е гг., когда русские беженцы в большинстве своем уже выехали за рубеж, в предреволюционные же годы словообразовательной активности данного суффикса еще не было.

1.2. Лексикализация суффикса

Интересным фактом языковой практики эмигрантов является вычленение форманта – онер как отдельного, автономного слова. Эта лексикализация мотивирована факторами двоякого рода:

а) нелингвистическими: социальными сдвигами и потрясениями в русской (российской, советской) политической истории XX в.;

б) лингвистическими: увеличением числа слов на – (он)ер при обозначении прежде всего наименований лиц в переломные времена.

В эмигрантской монархической газете «Сигнал» нам встретился интересный случай лексикализации суффикса – онер:

Русская пословица гласит: «Гром не грянет – мужик не перекрестится». По-видимому, демократиям необходимо, чтобы грянула социальная революция со всеми «онерами», и только тогда они одумаются и начнут чесать демократические затылки (Сигнал. 1939. 15 мая. № 55).

Механизм лексикализации частотных, повторяемых суффиксов был освоен русским языковым сознанием еще в начале XIX в.: «морфема становится легко вычленимой, прямым носителем не только абстрактного, аналитически познаваемого, грамматического значения, но и более конкретного, “лексического”» [Сорокин 1965: 256]. Так, возможность присоединения суффиксов – изм, – ист к русским основам высвободила их из структурных «объятий» иноязычного слова и превратила в окказиональные слова русского языка: «Этих измов всех откуда ты набрался» (Шаховский. Пустодомы); «А газетёры, журналисты, фёльетонисты, романисты, нувеллисты, водевилисты и другие «исты»?» (Белинский) [Сорокин 1965: 257 (здесь же другие примеры)]. Эта лексикализованная форма вошла в журналистско-профессиональный жаргон на правах самостоятельной лексемы; она использовалась и в XX в. (в частности, В. И. Лениным, М. А. Рыбниковой) [Lehikoinen 1990: 184, 224]. Нам не встретилось в эмигрантской прессе упоминаний лексикализованной морфемы – измы, – исты, однако наличие лексикализованного суффикса – онер у эмигрантов показывает, что они тонко чувствовали смысловые и прагматические нюансы производных. Лексикализованная форма онер – один из примеров окказионального словообразования и фактов языковой игры у эмигрантов, точно подметивших закономерность соответствия между двумя реальностями: внеязыковой и языковой. Очевидно, частотность и повторяемость слов на – онер в революционную эпоху способствовали процессу кристаллизации в данном форманте отвлеченного, обобщенного значения «лицо (по политической, идеологической, общественной позиции)», причем важным мотивирующим семантическим фактором является наличие в коннотативной структуре окказионализма онер смыслового фона – «чрезмерная страстность, фанатичность».

1.3. Конструктивное словообразование

Суффикс -ость. Существительные на – ость относят к конструктивному словообразованию на том основании, что в отношениях между производящим и производным словами лексическое значение сохраняется, но происходят: а) морфологическое преобразование слова в существительное женского рода и б) изменение синтаксической функции производного. Именно поэтому другой термин для наименования данного словообразовательного процесса – синтаксическая деривация. Активность в образовании слов на – ость была характерна в предшествующий период. В частности, в середине XIX в.: «среди имен существительных по особенно большому числу новообразований… прежде всего выделяется разряд существительных женского рода с суфф. -ость», причем «по темпам роста в течение всего XIX в. разряд существительных на – ость занимает безусловно первое место» [Сорокин 1965: 188]. Это связано не в последнюю очередь с довольно поздней активизацией суффикса – ость, примерно с конца XVII в.; в этом усматривают и юго-западное воздействие [Лексические новообразования 1975: 11].

Со второй половины XIX в. значительно возросло количество иноязычных основ, свободно вступающих в словообразовательные связи с русским суффиксом – ость. С ним стали легко сочетаться и иноязычные основы, составив конкуренцию иноязычному суффиксу – изм: абсолютность, абстрактность, индивидуальность, адекватность, идеальность, капризность, индустриальность, карикатурность, утилитарность и др. [Сорокин 1965: 194]. Конкуренция суффиксов – изм и – ость стала преодолеваться их семантическим размежеванием: суффикс – изм приобретал специализацию для производства обозначений научных систем, методов, суффикс – ость – служил для выражения категории отвлеченности, качественности.

Самыми яркими примерами словопроизводства на – ость в эмигрантском узусе являются имена существительные, образованные от относительных прилагательных с суффиксом – ск-: имперскость, российскость, русскость, младоросскость, антисоветскость.

Борьба за русский язык, за «русскость» – самое характерное явление в общественно-политической жизни того края, который один в целом мире сохранил название Руси, с присоединением географического прилагательного «Подкарпатская» (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…сочетание младоросскости, монархичности и иерархической дисциплинированности характеризуют [sic] младоросса (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Государственная власть грядущей России должна стать выражением имперских идеалов, когда все народы, ее составляющие, должны разсматриваться [sic] как дети общей матери-России, одинаково покрывающей их общей для всех крышей отчего дома – Государства Российского. Поэтому имперскость понятия общегосударственной российскости для нас выше, значительнее и важнее племенного понятия простой русскости (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Напряжение «антисоветскости» [в Советской России] в разных пропорциях. […] Определять, какие именно группы более антисоветски настроены – нелегко. Но можно принять за аксиому – чем ближе к земле и к провинции, – тем сильнее антисоветские настроения (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Важная и примечательная деталь: слова на – скость появляются у эмигрантов не ранее середины 1930-х гг., в среде людей среднего или даже молодого возраста, пересматривающих доктрины своих «отцов» и смотрящих на Россию новыми глазами. Все это наталкивает на мысль, что распыленное облако коннотативных признаков, обволакивающих ключевые общественно-политические понятия (монархия, русский, Россия, Советы, младороссская идеология и др.), в эмигрантском интеллектуально-культурном обиходе в 30-е гг. стало «сгущаться» и в конечном итоге трансформировалось в семантически оформленные номинализации-существительные (сложившиеся на базе отстоявшихся коннотаций). Социально-идеологическая практика, потребности именования абстрактных понятий послужили отправной точкой привлечения уже существующей языковой модели на – ость и ее активизации в эмигрантском интеллектуально-книжном языке.

В чем же особенность таких образований? В книге [Лексические новообразования 1975] отмечается только три слова, оканчивающихся на – скость (то есть образованных от относительных прилагательных): людскость, зверскость, нетряскость. Первое из них – явное заимствование из польского ludzkość[44]44
  Встречается в западнорусской письменности уже в XVII в., например у Ивана Ужевича в стихотворении «Зблизка и здалека»: Кто за’сь Голуба до’бре уважа’еть, Людскость и щирость ла’тво имъ призна’еть [Яскевiч 1996: 264].


[Закрыть] – «человечество; человечность, гуманность», второе же и третье, очевидно, собственно русские. Нетряскость, по-видимому, являлась авторским окказионализмом (встречается только в путевых заметках Зуева), созданным в русле и в потоке сотен модельных слов на – ость в языке XVIII в. Людскость использовалась даже в языке XIX в. (правда, можно говорить об особом стилистическом использовании слова – передать колорит эпохи). Ср.:

Петр стремился исправить и частное общежитие, ввести людскость, смягчить грубые древние нравы, а это смягчение повело к распущенности и положило начало крайней порче нравов (Ключевский. Курс русской истории).

В словах людскость и зверскость словообразовательная семантика иная, чем в производном нетряскость. В слове нетряскость присоединение суффикса – ость ничего не прибавляет к значению мотивирующего слова нетряский, иными словами, это значение транспозиционного типа. Слова людскость, зверскость образуется не от прямых, а от метафорических (окачествленных) значений относительных прилагательных людский, зверский, словообразовательные отношения уже не укладываются в рамки транспозиционного словообразования, а относятся, следовательно, к мутационному типу. Это хорошо иллюстрируют материалы словаря Даля.[45]45
  «Людкость, людскость ж. свойство, состояние людского; доброе, кроткое, радушное расположение; человечность, гуманность; приличие, пристойность во внешности, по навыку в хорошем обществе» [Даль 1956 Т. 2: 284]; «Зверовидность, звероличность, зверообразность, звероподобность ж. зверообразие, звероподобие ср. состояние зверовидного, зверского; зверскость, зверство» [Даль 1956 Т. 1: 674].


[Закрыть]

Людскость в XIX в. вышла из употребления; в сл. Даля лексема людский дана в дефинитивной (объяснительной) части заимствованного слова гуманный – «человеческий, человечный, людский» [Даль 1956 Т. 1: 408].

Во второй половине XIX в. вошло в узуальное употребление слово светскость,[46]46
  Любопытно, что в словаре языка Пушкина есть слово светский (светской), но нет слова светскость. Впервые оно (как потенциальное образование) фиксируется в сл. Акад. 1847, который очень охотно отражал на своих страницах модельные производные. Ориентированный на узус Сл. Даля в гнезде слова светский не приводит производного существительного светскость.


[Закрыть] и в последней трети или конце XIX в. появилось существительное детскость. Ср.: «знание светскости» (Достоевский. Белые ночи), «(он) употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или богатство» (Л. Толстой. Детство); «блистал он светскостью манер» (Некрасов); «все прикрыто было в нем светскостью и искусством владеть собой» (Гончаров. Обыкновенная история); «провинциальная игра в светскость» (Куприн. Поединок). Группа слов на – скость в русском языке метрополии была очень немногочисленна; так, в «Обратном словаре русского языка» (под ред. А. А. Зализняка) фиксируется только три слова на – скость: людскость, светскость, старосветскость [Зализняк 1974]. В начале 80-х гг. XX в. в русском языке отмечается новое производное – свойскость. Е. А. Земская, характеризуя словообразовательные процессы 80-х гг., справедливо отмечает, что такие образования необычны в русском языке, так как мотивирующие прилагательные на – ск(ий) «всегда противостояли сочетаемости с суф. -ость» [Земская 1992: 63]. Судьба группы таких слов в первой половине 80-х гг. XX в. была неясна самим лингвистам: никто не мог предсказать, что буквально через несколько лет эта модель будет столь востребована обществом и языковой практикой для именования новых явлений. С конца 80-х гг. XX в. в связи с бурными изменениями, происходящими в русском языке, начинается «вулканический» (в буквальном смысле) вброс производных на – скость в русский язык, входящих в группу общественно-политических реалий (по преимуществу). Существительные с суффиксом – ость от относительных прилагательных с суффиксом – ск– широко образуются от прилагательных с суффиксом – ск-, связанных с обозначением:

1) национально-этнических и психическо-ментальных черт (русскость, украинскость, белорусскость, французскость, немецкость, английскость, польскость, американскость; ряд модельных образований открыт[47]47
  См. также: [Ryazanova-Clarke & Wade 1999: 211], где приводится только два производных: украинскость, русскость.


[Закрыть]);

2) характеризаций социальных институтов (советскость, совковость, имперскость и др.);

3) возрастных особенностей (юношескость);

4) психоментальных особенностей личности (творческость как русский эквивалент термина креативность, англ. creativeness).

Активизация этого типа производных очевидна в современном русском языковом пространстве и отмечается как один из актуальных словообразовательных процессов уже в учебных пособиях: «суффикс – ость, свойственный абстрактным именам, применяется при создании отвлеченных имен существительных от корней, прежде не допускавших подобные образования: русскость, советскость, детскость» [Валгина 2001: 137]. Образование слов на – ость от прилагательных на – ский происходит по мутационному типу на базе не прямого, а «окачествленного» (и служащего мотивирующей семантической основой) значения исходного прилагательного.

Эмигрантская пресса использовала этот словообразовательный механизм (отадъективные производные на – скость, выражающие общественно-политические понятия), сложившийся в русской словообразовательной системе еще в XIX в., но использовавшийся ограниченно для создания окказионализмов, намного раньше языка метрополии – уже в 30-е гг. XX в. В русском советском языке в 20–30-е гг. XX в. ведущей семантической сферой, где использовались производные на – ость, становится производственно-техническая; напротив, эмигрантская публицистика в меньшей степени сосредоточена на словопроизводстве «профессионально-технических» производных, преимущественно же – на обозначении социально-политических понятий. Имена существительные на – скость, семантически мотивированные коннотативными (вторичными) элементами значения соответствующих производящих прилагательных, находились в одном мощном словообразовательном потоке с иными производными, концептуально важными для эмигрантского интеллектуально-духовного поля: монархичность, соборность[48]48
  Прилагательное соборный, появившееся в произведениях славянофила А. С. Хомякова, в начале XX в. получает новую интерпретацию; тогда же появляется слово со значением отвлеченного признака соборность [Лексика 1981: 261].


[Закрыть], почвенность, унитарность, великодержавность, многоплеменность и под.

Эти два основных признака суть: во-первых, – признак монархичности; во-вторых, – признак младоросскости (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Приток эмигрантов и беженцев из России способствовал оживлению русской культурной и общественной жизни в Манчжурии-Го, не нарушая той почвенности, которая выгодно отличала ее от чисто эмигрантского существования русских в Европе (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

…великодержавность великодержавности рознь (Младоросская искра. 1933. 25 февр. № 36).

Многоплеменность России предопределила и многоплеменность эмиграции (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Случай с производными на – скость в сфере публицистики у эмигрантов и в языке метрополии – одна из иллюстраций проницательного наблюдения Г. О. Винокура, относящегося еще к 1940-м гг.: «В каждом языке, наряду с употребляющимися в повседневной практике словами, существуют, кроме того, своего рода «потенциальные слова», т. е. слова, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность» [Винокур 1991: 327]. Историческая случайность «захотела» производства слов на – скость в эмигрантском обиходе уже в 30-е гг. XX в., опередив русский язык СССР/России на полвека, в котором «историческая случайность» оказалась востребованной только в 1980-е гг.

Суффиксы -ение, – ание, – к(а). Существительные, образованные от глаголов, составляют в изучаемом материале значительную группу среди всех отвлеченных имен действия (nomina actionis). В русском языке постоянно происходит процесс, при котором отглагольные существительные, лишаясь своих ярких глагольных свойств, приобретают более конкретные значения. Для этих отглагольных существительных на протяжении всей истории русского языка было характерно стремление обособиться от «отягощающего их значения глагольности» [Винокур 1928: 83] и тем самым приобрести значение результативности. Особенно интенсивно этот семантико-грамматический процесс стал происходить в XIX в. [Очерки 1964а: 89; Булаховский 1954: 116].

Существительные на – ение, – ание, – тие характерны для всех стилей русского языка, хотя преимущественным остается все-таки книжный стиль. Производство слов на – ение в конце XIX – начале XX вв. – более продуктивный процесс, чем образование слов на – ание, – тие. В эмиграции суффикс – ение, как и следовало ожидать, служил для образования (преимущественно) лексем книжного стиля, что объясняется спецификой публицистики, тяготеющей к отвлеченности и созданию обобщенности; такие производные составляют более 90 % всех производных. Очень часто слова на – ение представляют собой модельные образования, или «свернутые пропозиции». Ср. несколько примеров отглагольных существительных на – ение[49]49
  Мы приводим здесь иллюстративный материал либо как речения, либо сами цитаты.


[Закрыть] в нашем корпусе: вершение (вершение судеб), возглавление (возглавление русского отдела в Париже), воцарение (воцарение большевиков), дуновение (святое дуновение корниловского движения), заготовление (экспедиция заготовления государственных бумаг), низвержение (подготовка низвержения правительства), одоление (полное одоление большевизма), опозорение (опозорение старых большевиков), оставление (оставление позиций на Мурмане), перевезение (перевезение останков герцогини), удаление (удаление румынских войск из Венгрии, требования удаления венгерского посланника), угнетение (угнетение Великороссии), вразумление («[К И. Кронштадскому] тысячами притекали все страждущие, скорбящие и жаждущие совета, указания и вразумления». Рус. голос. 1939. 16 апр. № 419), ниспровержение («Сами «левые» пострадали от ниспровержения Его Трона». Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20), заигрывание (заигрывание с палачами России), заламывание («Лиза, незадолго до того освобожденная из “чека”, снова арестовывается, прямо на улице, с заламыванием рук назад, мордобитием и другими прелестями чекистского обращения». Анархич. вестник. 1923. № 1), запаздывание (советские газеты поступают с громадным запаздыванием), изживание (мирное изживание конфликтов), исписывание («Любимая забава [комсомольцев] – исписывание рисунками и изречениями похабного содержания заборов и стен». Голос России. 1932. июль. № 12), присваивание (присваивание программы Троцкого), убивание (вынужденное убивание своей индивидуальности) и мн. др.