Текст книги "Зэками не рождаются"

Автор книги: Александр Южный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава сорок седьмая

Из камеры Осинина выдернули почему-то поздно, ближе к одиннадцати. Накормили завтраком – картофельным пюре с большим куском мяса и сладким чаем. (Надо заметить, что подследственных в тюрьме перед судом хорошо и сытно кормили, видимо, из-за того, что судебный процесс мог затянуться до вечера).

«Как перед казнью в старину, поят и кормят до отвала, а потом отсекают голову, – подумал Виктор. – Жестокая гуманность или гуманная жестокость? Странно устроен мир».

Воронок был забит до отказа. Подследственных развозили по судам. Бывалые зэки ехали молча, некоторые даже шутили и смеялись. Ведь судебный процесс – это та же самая операция, только психологическая: пока ее дождешься – сто раз поседеешь и постареешь от неизвестности, а вот когда она закончится, пациенту становится легче, даже если и много вмазали, теперь-то он точно знает, сколько лет отсекли от его жизни и заставили заживо гнить в каменном гробу или в вольере с «колючкой»: после суда подсудимый облегченно вздыхал, так как определенно знал, что через энное количество лет он сможет свободно вздохнуть и делать все, что ему заблагорассудится, не выходя, конечно, за рамки закона. Теперь он чувствовал себя уверенно, так как знал, что ему делать. Осужденный смирялся над своей участью, и ему становилось, как ни странно, спокойнее на душе.

Когда Осинина в наручниках вывели из «воронка», он невольно замедлил шаг – около серой в дождевых разводах стены он увидел Тоню с ее матерью.

Тоню было не узнать – встревоженное лицо, а главное – волосы наполовину седые.

«Боже великий! Это она из-за меня так извелась, бедняжка. Хоть бы поменьше дали, ведь сколько времени буду сидеть, столько времени она будет страдать».

Он заставил себя улыбнуться и бодро кивнул ей головой, но это не помогло. Улыбка оказалась вымученной, и Тоня залилась слезами.

– Не останавливаться! – строго проговорила полноватая женщина-контролер. Ее розовое личико как-то не увязывалось с ее должностью.

Через полчаса Виктора ввели в зал суда, завели за барьер и сняли наручники. По обе стороны встало по милиционеру. Судей еще не было, но люди собрались. Это были потерпевшие, их родственники, знакомые. Тоня с матерью и несколько зевак.

Через несколько секунд к нему подошел Светленький, поздоровался и спросил:

– Ну что, орел, готов к бою?

– Да, я тут все написал. – И Осинин протянул ему свои записи.

Адвокат бегло прочитал их и сказал:

– Что ж, неплохо, только в последнем слове «водичку» постарайся убрать. Еще раз прочитай внимательно и вычеркни повторения.

Виктор углубился в чтение. Из размышлений его вывел голос судьи:

– Встать! Суд идет!

Судья была молодая симпатичная женщина с черными, как смоль, волосами и смуглым лицом.

«Испанский тип лица», – отметил про себя Осинин.

Она зачитала обвинительное заключение. Из него вытекало, что Осинин – матерый рецидивист, неоднократно привлекавшийся к уголовной ответственности, и душегуб, пожелавший убить двух невинных молодых парней.

Взоры всего зала обратились на Виктора. Всем интересно было рассмотреть как следует закоренелого преступника и злодея.

– Подсудимый Осинин! – размеренно-отработанным голосом обратилась к нему красивая судья. – Расскажите суду, как все произошло.

– Вечером 21 августа я вышел прогуляться перед сном из гостиницы «Центральная», в общем, решил совершить вечерний моцион, потому что было очень душно и назревал дождь.

– Подсудимый! Без лирики. Говорите покороче.

– Хорошо, я постараюсь, – извиняющимся тоном проговорил Виктор, а про себя подумал: чего это я распрегся, наверное, нервы…

– На автобусной остановке стояла миловидная девушка лет двадцати трех – двадцати пяти. Она была чем-то расстроена и удручена. На ней было красивое платье с крупными маками, что как-то не вязалось с ее кислым выражением лица…

– Подсудимый! Опять вы вдаетесь в ненужные подробности, – с насмешливым укором и снисходительной досадой произнесла «испанка».

Заседатели, круглолицый мужчина с густой черной шапкой волос, которая лихо набегала на его глаза и делала его похожим на чабана, и «химическая» блондинка с ярко накрашенными губами на неухоженном измятом лице молча переглянулись, иронично усмехнувшись.

– Понял, – постарался взять себя в руки Осинин. – В общем, я подошел к ней и спросил: «Девушка, вам чем-нибудь помочь?» Сказал я это безо всякой задней мысли. Понимаете, я действительно хотел ей чем-то посодействовать. В общем, все было благопристойно.

– Суд разберется, подсудимый! Говорите по существу.

– В общем, в это время подходят вот эти молодые люди, – и Осинин показал на потерпевших, – были они явно под шафе, в общем прилично вмазанные, и говорят мне грубо:

– Мужик! Ты чего это к девушке пристаешь?!

– Ребята, послушайте, давайте разберемся…

– Нечего разбираться, козел! Ты чего это к девушке пристаешь, а?! – с угрозой спросил меня Харитонов.

– Послушайте. Вы знаете Седого?

– Какого Седого? Мы никого не знаем и знать не хотим… Ты обидел девушку!

Я не успел ему ничего ответить, как он неожиданно размахнулся и ударил меня по лицу. Второй, Скалкин, тут же молниеносно нанес мне удар по голове. Я не стал ждать, пока они собьют меня на землю и забьют ногами. Отступил на шаг, быстро вытащил нож и закричал:

– У меня нож!

Но они, не обратив на это внимания, снова кинулись на меня. Тогда мне пришлось применить холодное оружие. Харитонов был ранен, но продолжал наседать на меня и схватил урну, чтобы нанести мне удар. Тогда я нанес ему ножом второй удар в живот, отчего он свалился на землю.

– А почему вы не убежали сразу же, а «загуляли» как заправский резака? – разгоряченно спросила судья.

– Так получилось. Как-то машинально, – растерянно проговорил Осинин.

Затем были опрошены потерпевшие Они в один голос заявляли, что Осинина. Они не били, а просто легко «толкнули», а он начал их убивать.

– Какие вопросы к подсудимому? – спросила судья.

– Скажите, подсудимый, а вы знали ту девушку, которая сбежала с поля брани? – плоско сострил прокурор.

– Нет, – понуро ответил Осинин.

– А зачем вы носили с собой нож, да еще так называемую «лису»?

– Этот нож я купил в обычном хозмагазине. Я командированный, а в дороге он просто необходим – мало ли что – порезать колбасу, хлеб…

– И людей? – съехидничал прокурор. Осинин был уверен в своей правоте, поэтому не обратил внимания на реплику прокурора. Он надеялся на одного-единственного свидетеля – милиционера, который согласно протоколу опроса на следствии заявил, что видел, как двое потерпевших нападали на Осинина.

– Прошу пригласить свидетеля Л., – попросила судья.

– Товарищ сержант, – обратилась судья к милиционеру, – расскажите подробно, что вы видели вечером 21 августа? Вам известна уголовная ответственность за дачу ложных показаний?

– Да, конечно, еще бы, – ухмыльнулся молодой человек. – Вот этот молодой человек, – и он с каким-то полупрезрением-полупревосходством воспитателя к нашалившему ребенку указал пальцем на Осинина, – порезал этих двух молодых ребят.

– Как? – не вытерпев, закричал Виктор. – Но ведь они же первыми напали на меня.

– Подсудимый! – ударила по столу кулачком судья. – Вы как ведете себя?!

– Простите, но ведь в деле есть его показания, совсем противоположные.

– Суд разберется, подсудимый, – уже более спокойным тоном властно произнесла судья. – Продолжайте, расскажите более подробно, как было дело, – вежливо обратилась она к блюстителю порядка.

– А чего рассказывать? Я направлялся в отделение милиции. Вдруг вижу, как этот молодой человек вытащил нож и начал наносить удары этим ребятам. У меня все.

– Какие вопросы будут к свидетелю? – спросила судья.

– Разрешите? – поднялся с места Светленький. – Свидетель, а почему вы раньше, на предварительном следствии показывали, что видели, как эти двое молодых людей напали на подсудимого и начали избивать его?

– Я не помню этого.

– Как не помните? – адвокат зачитал показания свидетеля Л.

– Видимо, мне так показалось, – нагло ответил милиционер.

– Все ясно, – поджал губы Светленький и сел на место.

Председательствующая «испанка» о чем-то пошушукалась с заседателями, потом объявила:

– Объявляется перерыв.

Все трое дружно поднялись и ушли в свои кулуары.

В зале почти никого не осталось, кроме Тони, ее матери и конвойных.

– Возьми, – вдруг услышал Виктор конфузливый голос конвойного, молодого рязанского парнишки, на смазливом лице которого не было ни волосинки, кроме пушка. – Женка передала.

В свертке была добрая половина крупной вареной курицы, огурцы и несколько головок молодого кавказского чеснока, который называли почему-то молочным, видимо, потому, что в нем не было убийственной остроты, которая присуща старому овощу. Он был очень вкусным и есть его было одно удовольствие.

Глава сорок восьмая

После «раскладки», которую Узбек дал Понтиякову, его, конечно, в карцер не посадили, но перевели в другой корпус.

В новой «хате» было шумно и весело – внизу, прямо под ним, располагалась камера, где находились под следствием девчата и женщины. Почти целыми вечерами, до самого отбоя, а иногда, на свой страх и риск попасть в карцер или получить по бокам, до 12 часов ночи ребята метались по камере, переговаривались с женщинами и писали им записки, отправляя их с помощью коня в женскую хату. Иногда девочкам посылали еду и сигареты.

Узбеку это вначале показалось забавным. Он смотрел на все это, как на детские шалости, но, когда девчата заинтересовались его особой, Бориса обуял охотничий азарт самца-обольстителя.

Он заинтересовал одну девушку со странным именем Венера. Она послала ему записку и просила, в свою очередь, чтобы Борис написал поподробнее о себе.

«Меня зовут Венера, – писала она ему. – Моя голубая мечта – стать актрисой или эстрадной певицей. Меня обвинили за соучастие в разбое, но я совершенно невиновна, случайно оказалась в компании, которая занималась грабежами. Боря, у меня хорошая грудь, стройные ноги. Лицо, правда, не очень красивое. Почти похожа на Марлен Дитрих, если бы не курносый носик, но это исправимо, я сделаю пластическую операцию. По ночам вижу розовые сны, словно плыву по воздуху. Так хочется мужской ласки. Девочки мне сказали, что ты очень красивый, хотя и разбойник. Это правда? Разве так может быть? Напиши мне, я тебя очень прошу, Венера».

Письмо это несколько озадачило Погорелова. Ребята в камере прочитали его и «заловили ха-ха».

– Стибанутая какая-то, ха-ха-ха, – смеялся один парень родом из Тамбова. – В тюрьме – розовые сны видит!

Узбек промолчал и не обратил внимания на реплики сокамерника, полагая, что это так положено. «Почему не побалдеть, не расслабиться, ведь девчата-зечки – дело временное. Разве можно построить жизнь с такой подругой?»

Он написал ответное письмо Венере. Потом, когда снизу девчата постучали в пол, вылез на решку[109]109
  Решка – решетка.


[Закрыть], так как вызывали именно его. Это была Венера, у нее был детский голосок, приятный, нежно ласкающий слух. Постепенно он привязался к ней. Целыми днями Узбек писал ей письма, а она ему. Кто знает, может, игра в любовь была выгодна обоим, чтобы забыться, отвлечься от черных мыслей наперекор всему и скоротать время? Так уж создан человек, всегда старается изобрести себе эрзац, когда чего-либо не хватает. «И жизнь теперь у меня эрзац», – мрачно подумал Погорелов.

Однажды, когда он получил снизу ксиву, он увидел в ней фотографию Венеры. На него глядела смазливая, забавная мордашка со вздернутым носиком.

– Хм, типичная вафлерша, – вывел его из лирического полузабытья главшпан хаты с чапаевскими усами.

– Слушай, какая тебе разница? – огрызнулся Борис. – Тебя это колышет?

Чапаев сморщился и резко наотмашь хлопнул его по щеке. Изо рта Погорелова тонкой струйкой потекла кровь.

Узбек в долгу не остался и резким ударом в челюсть чуть не свалил главшпана.

Добивать его ему не дали подскочившие ребята. Они тут же разняли дерущихся.

Менты ничего не заметили, но девчата все же прознали про драку и немного возгордились, особенно Венера, когда узнала, что из-за нее состоялась дуэль по-зэковски.

Чапаев признал свою ошибку и, подойдя вплотную к Узбеку, которого в душе побаивался (как бы по соннику не резанул его по глазам или сонной артерии этот разбойник), тэт-а-тэт, чтобы никто не слышал, сказал:

– Слушай, Борь, я в натуре не прав, ты уж извини, погорячился. Стоит ли из-за баб хипиш подымать? Нас же ведь с тобой просто засмеют.

– В принципе ты прав, но зачем грабки[110]110
  Грабки – руки.


[Закрыть] распускать?

– Да ладно, забудем, – миролюбиво промычал Чапаев опухшими губами и протянул ему заварку цейлонского чая.

Это был шик. Узбек любил чифирнуть, в особенности из такого престижного чая.

– На, давай заварим. Все будет ничтяк. Через час они уже мирно чифирили. Спустя несколько дней Чапаева забрали на этап, на дальняк, в сторону Севера или Магадана, и власть в камере с молчаливого согласия сокамерников перешла к Узбеку.

Венера сильно привязалась к Узбеку. Их игра перешла в любовь, но как им встретиться? Он горел желанием увидеть Венеру, пообщаться с ней.

Узбека озарила сумасшедшая идея. У него был зашит в подкладке пиджака про запас николаевский золотой червонец, и он решил пожертвовать им ради любви.

Ночью, когда все спали, он тихо подозвал крюкового[111]111
  Крюковой – свой в доску, который был на крючке.


[Закрыть] надзирателя Мишку, показал ему червонец, отчего у вертухая глаза чуть не вылезли из орбит, и прошептал:

– Сделаешь мне свиху[112]112
  С в и х а – свидание.


[Закрыть] с Венерой Виноградовой из женской хаты № 33, он – твой.

– Да ты что, Боря, это невозможно, хотя, впрочем, стой, я подумаю.

Через десять минут он тихо открыл кормушку и прошептал: «В следующее дежурство. Сегодня никак нельзя. Плохая смена в женском корпусе».

Все двое суток до следующего дежурства Миши Узбек не находил себе места: он буквально извелся от томления, охватившего все его сильное и темпераментное тело.

Целыми ночами он ворочался в постели. Воображение рисовало ему прекрасные телеса Венеры.

Элениум, который он стал принимать на ночь, не помогал. Тогда он засандалил несколько таблеток барбамила, которые ему услужливо дал выпить пожилой ростовский мужик с тремя рыжими фиксами и четырьмя ходками за плечами, и мгновенно провалился в темную яму морфия.

Глава сорок девятая

– Встать! Суд идет, – объявила «испанка». – Судебное заседание продолжается. Слово предоставляется адвокату Светленькому.

– Уважаемые граждане судьи, гражданин прокурор! Сегодня мы решаем судьбу молодого человека, чья жизнь не совсем по его вине, а в силу определенных обстоятельств длительное время протекала за колючей проволокой, но мой подзащитный Осинин, несмотря на выпавшие на его долю лишения и испытания, нашел все же в себе силы выстоять и переломить себя. Он начал новую жизнь, завел семью, работал начальником ОМТС, успешно выполнял ответственные производственные задания, и если бы не эти молодые люди, Харитонов и Скалкин, чей образ жизни оставляет желать много лучшего и которые попытались избить Осинина, а может, и ограбить, мой подзащитный в данное время не находился бы на скамье подсудимых.

У моего подзащитного развитое чувство достоинства. Он поступил, как подобает настоящему мужчине, превысив, конечно, пределы необходимой самообороны. Но ведь он защищал свою жизнь и достоинство, как сделал бы любой гражданин СССР, который имеет право на оборону. Он просто вынужден был это сделать, иначе бы его убили. Как мне сообщил Осинин, Скалкин заявил ему во время очной ставки, что его счастье, что у него оказалась пробитой рука, иначе бы он его вырубил, т. е. убил. Позволительно спросить, а как бы поступили вы на месте Осинина?

Задав такой риторический вопрос, Светленький сделал паузу и некоторое время помолчал. Потом он снова заговорил, но уже спокойным, уверенным, ровным и хорошо поставленным голосом. Осинин слушал его и завидовал: «Вот бы мне обладать таким ораторским искусством».

– Из материалов уголовного дела, в частности, из показаний милиционера Л., усматривается, хотя последний умышленно изменил свои показания, видимо, по чьей-то подсказке, что потерпевшие Харитонов и Скалкин беспричинно напали на моего подзащитного и начали избивать его. Вследствие этого я прошу суд переквалифицировать ст. 108, ч. II на ст. 114 УК РСФСР, а ст. 206 ч. II и ст. 218, ч. I исключить из дела, так как действия моего подзащитного не охватываются диспозициями вышеназванных статей, и вынести Осинину соответственно справедливую меру наказания.

Речь Светленького произвела довольно глубокое впечатление на собравшихся в зале и на судей, но только не на прокурора, высокого упитанного человека с правильными красивыми чертами лица, которое было несколько искажено скептической гримасой.

В течение всей речи адвоката он быстро делал какие-то пометки в своем блокноте, нервно обкусывая свои ногти. Он готовился к обличительной страстной речи, тем более что для этого имелась аудитория, перед которой он жаждал блеснуть своим неотразимым красноречием.

– Граждане судьи, все, что говорил здесь адвокат, он говорил вынужденно, по заказу, исполняя свои обязанности, хотя в глубине души он также понимает, что перед нами на скамье подсудимых находится закоренелый, ярый, дерзкий, насквозь испорченный человек, который не совсем желателен для нашего социалистического общества.

Последние слова прокурор произнес с нажимом, с каким-то озлоблением.

– Сидя десять с половиной лет в зоне строгого режима, он неоднократно привлекался к уголовной ответственности за резню, избиение осужденных, организацию группировок и т. д., но не сделал выводов из своего прошлого, а вновь совершил умышленное гнусное преступление, чуть не лишив жизни молодых ребят, чье будущее еще впереди.

Прокурор изрекал шаблонные, стандартные фразы с таким пафосом, с таким апломбом, словно перед ним находился знаменитый преступник века.

В заключение он сказал:

– Учитывая личность обвиняемого, его упорное нежелание встать на путь исправления, его умышленное намерение убить двух молодых людей, чье будущее еще впереди, я прошу суд квалифицировать действия подсудимого также и по ст. 15-102 УК РСФСР и приговорить его к 12-ти годам лишения свободы с отбыванием в ИТК особого режима, применив к нему ст. 24 УПК РСФСР, как к особо опасному рецидивисту. – У меня все, – государственный обвинитель уселся за стол с важным и горделивым видом триумфатора, задрав подбородок кверху.

– Подсудимый, вам предоставляется «последнее слово».

– Уважаемые граждане судьи, гражданин прокурор! Я постараюсь быть краток. Я понимаю, что виновен, и не собираюсь оправдывать себя, но если объективно разобраться, я имел право на самозащиту, как и любой гражданин СССР.

– Да, но вы не имели права убивать! – горячо выкрикнул прокурор. Он вытащил огромный носовой платок и вытер свое жирное, потное лицо, а затем обширную лысину.

Судьи, заседатели и адвокат переглянулись.

– Продолжайте, подсудимый, – произнесла спокойно судья, с едва уловимым укором взглянув на государственного обвинителя.

– Я не прошу у вас к себе снисхождения, хотя у меня недавно родился сын, и жене одной с двумя детьми будет далеко не сладко. Я прошу только вынести мне справедливый приговор. У меня все, – неожиданно закончил Виктор.

– Суд удаляется на совещание, – произнесла «испанка».

Осинин в раздумье тяжело оперся головой на левую ладонь, прижав слегка бровь.

«Интересно, сколько же мне дадут? Судя по выступлению прокурора и по тому, сколько он запросил, могут зафуганить до потолка. А что тогда делать? А может, все же справедливость восторжествует и мне вынесут условное наказание? Абсурд! Почему лезут в башку такие наивные мысли? Почему так создан человек, что всегда надеется на чудо? Потому что живет надеждой на удачу? Без надежды человек пропал бы, просто умер бы от горя и безысходности. А вот когда человек сам себе внушает оптимизм или веру во что-нибудь, то становится в одном лице и гипнотизером, и внушаемым».

Осинин не заметил, сколько времени он провел в тяжелом полубредовом раздумье, он даже не заметил, как невольно задремал, когда услышал знакомый голос судьи.

– Оглашается приговор суда. … Учитывая тяжесть содеянного и личность обвиняемого, его семейное положение, положительную характеристику с места работы и частичное раскаяние, суд решил не применять к подсудимому ст. 24 УПК РСФСР, а ограничиться мерой наказания в 9 лет строгого режима с отбыванием…

При этих словах Виктору показалось, что кто-то больно оглоушил его чем-то тупым по голове – В ушах послышался какой-то звон.

Очнулся он, когда ему вновь надели наручники и тронули за плечо.

– Осужденный Осинин, – подошел к нему начальник конвоя, – пройдемте в машину.

– Виктор! Вите-е-ек! – бежала следом Тоня, кусая свои пальцы; лицо ее жалко исказилось в гримасе плача. – Прошу тебя, береги себя, не вздумай сделать с собой чего-нибудь плохого. У нас сын, слышишь, сы-ы-н.

Долго еще в голове Виктора звучал голос Антонины «сы-н, сы-ы-н». В каком-то полуобморочном состоянии он повторял про себя: «Сы-ы-н, сынок».

– Может, в психиатричку его, – услышал он смутно, словно в конце туннеля, голос надзирателя.

– Зачем? – спросил грубоватый голос.

– Чего-то погнал, бедняга.

– Ерунда. Оклемается, не такое бывало. Наутро как огурчик будет, еще и смеяться начнет.

Он не помнил, как привезли его снова в тюрьму, в этот гадюшник, которую он с болью и гневом окрестил подобным словом, как завели его в осужденку[113]113
  Осужденка – камера для осужденных, куда помещали подследственных после вынесения приговора судом.


[Закрыть], как, не раздевшись, плюхнулся на нижнюю шконку, которую услужливо предоставил ему молодой паренек, знавший Осинина по прежним камерам.