Текст книги "История села Мотовилово. Тетрадь № 2. Жизнь своим чередом"

Автор книги: Александр Шмелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Тетрадь № 2

Жизнь своим чередом

Война. Революция. Голод

Исторические события: война 1914-17г.г. с Германией, свержение царя (февраль1917 г.), революция (октябрь 1917 г.), гражданская война (по 1921 г.), всколыхнувшие весь народ обширной и необъятной матушки-России, не обошли стороной и жителей села Мотовилова.

Прежде всего, весь этот переворот принёс людям неурядицу, разруху во всем, нехватку и голод. Здоровое мужское население было призвано на войну, в селе остались старики, дети и бабы. На плечи баб легла вся основная трудовая нагрузка и заботы о ведении хозяйства, которое в большинстве случаев было маломощным и безлошадным. Обрабатывать землю и засевать ее без мужиков тяжело и непосильно. Да еще, как на грех, грянули два года подряд неурожайные (1920 и 1921г.г.). Жизнь в селе захирела, стало затруднительно, во всем чувствовалась нехватка: недоставало хлеба, маловато уродилось картофеля. Нашествия молодых чувашей и татар. Веснами и по летам голодные дети переходили на «подножный корм» – как только растаивал снег, ходили в поля собирать и есть пестушки, по оврагам собирали земляные орешки, в земле отыскивали свинорой, пили березовку, ели с сосен кашичку и пальчики, на лугах собирали щавель и столунцы, медяницу и дягиль, крапивные огурцы и «просвирки», березовые сережки и черемуху, рябину и грибы сыроежки. На лошадях отправлялись в дубравы, набирали там целые мешки желудей и грызли их, слегка покалив на печи. Не этот ли разнообразнейший продукт спас людей от голодной смерти?

Продукты и прочие товары в сельских лавках не продавались (а в городе все выдавалось по карточкам); все было непомерно дорого, деньги обесценились: за пуд соли платилось несколько миллионов рублей, да и за ней нужно было ехать в Нижний Новгород или Балахну. Железные дороги забиты солдатами, мешочниками и спекулянтами.

Люди были вынуждены отсиживаться дома, коротать осенние и зимние ночи без света или жгли лучину – не было керосина, спичек, мыла и ситца. Спички из серы делали сами, из золы делали щелок, сами ткали. От недоедания, темноты и грязи среди людей появились болезни: тиф, болели глаза, на руках появлялись шёлуди, на голове болячки.

Три хозяйства

Стоят на красном порядке Главной улицы села Мотовилова окошками на солнышко три дома вряд, словно три ярких звезды созвездия «Орион», и в каждой из них проживает по большой семье.

В среднем двухэтажном доме семья Савельевых, состоящая: сам хозяин Василий Ефимович 1890 года рождения, хозяйка Любовь Михайловна, отец хозяина Ефим, мать Евлиния и дети: Минька, Санька, Манька, Ванька, Васька.

Слева от Савельевых в простом доме, дворы их рядом, вплотную, сомкнувшись, семья Ивана Федотова: сам хозяин Иван (1895 г.р.), хозяйка Дарья, дети: Татьяна, Михаил, Иван, Павел, Серега, Санька и Нюрка. Справа от Савельевых через пробел, в доме под железной крышей – семья Крестьяниновых: хозяин Федор (1885 г.р.), хозяйка Анна, отец хозяина дедушка Василий (родовой патриарх), мать Евдокия, тетенька Александра и дети: Алешка, Мишка, Анка и Панька. Дома у всех троих добротные, дворы крепкие, запоры надёжные – ветер не проберётся, вор не заберется, и волк к скотине не подступится.

Обошла война своими бедами эти три хозяйства: Ивана Федотова на войну не взяли из-за большой семейности, Крестьянинова Федора брали, да он вскорости вернулся домой по ранению – коснулась пуля правой ноги повыше колена, угодила вскользь, кость осталась невредимой, а рана дала возможность получить освобождение от дальнейшей военной службы.

У Василия Савельева на фронт забрали добротную лошадь и самого взяли. По счастливой случайности Василий Ефимович попал в команду по охране пленных австрийцев в городе Арзамасе, где он впоследствии заделался кашеваром. Ему и потом повезло, в 1916 году пленных австрийцев куда-то угнали, а команду охранников перевели на железную дорогу для содержания ее в надлежащем порядке, ремонтировать и очищать от снега.

Вскоре его перевели на участок дороги поблизости от своего села, он вместе с вольнонаемными односельчанами поселился на казарме, близ дубравы, невдалеке от станции Верижек.

Сначала Василий работал ремонтником дороги под начальством мастера Аринушкина Петра Ивановича, на воскресенья, как и все, отправлялся домой, справлял дела по хозяйству: купал лошадь, урывал время пахать, сеять, убирать урожай. После революции по предложению железнодорожного начальства согласился быть водовозом на своей лошади. На его обязанности было снабжать водой четыре казармы: около Шубина, около переезда, около Верижек и казарму мастера Аринушкина. Воду он возил в деревянной бочке-логунье, в которую заливал воду на водокачке, находящейся на берегу реки Сережи около железного моста.

К своей работе Василий Ефимович относился добросовестно – люди на обслуживаемых им казармах без воды не бывали. У него иногда было свободное время, мастер его не утруждал и не препятствовал ему часть посещать свой дом в селе, благо расстояние в три версты на лошади он преодолевал не больше как за полчаса.

Новая власть. Воля

Перво-наперво, революция дала народу власть. Повсеместно из уст в уста передавали лозунг: «Народная власть!», «Все наше!», «Фабрики и заводы – рабочим!», «Земля – крестьянам!», «Властвуй, реквизируй и разделяй!», «Разделяй и властвуй!»

В начале 1918 года в Мотовилове был образован комитет бедноты, который возглавлял его председатель Иван Сбитнев, параллельно со старым органом власти на селе Волостным управлением в лице старшины Капустина Ефима Васильевича.

Комитет бедноты взял на себя обязанность проводить на селе в жизнь декреты новой власти. Так, в конце января на заседании комбеда было решено реквизировать у помещика, владельца спиртзавода Кощеева Г. Г., весь имеющийся в наличии спирт и разделить его среди граждан сел Мотовиловской волости, исходя из того, что вышеуказанный спиртзавод находится на территории Мотовиловской волости вблизи села Ломовки. Комитет бедноты по этому случаю пригласил старшину Капустина Ефима и поставил его в известность о своем решении.

– Так вот, Ефим Васильевич, мы, то есть Комитет бедноты, решили изъять у Кощеева спирт и раздать его народу, и тебя как волостного старшину и уважаемого представителя старой власти мы не обходим, а предлагаем действовать сообща, с нами.

– Так это же называется дневной грабеж! – укоризненно и с опасением заметил Ефим,

– Мы не грабим, а реквизируем для народа, разве тебе, Ефим, не известно о том, что новая власть передаёт в руки народа все достояние и добро, накопленное помещиками и фабрикантами. Отныне все стало нашим! – с чувством какого-то властителя села, объяснил старшине председатель комбеда.

– А по шапкам не надают? – усомнительно поинтересовался Ефим.

– Нет, не надают. На этот счет есть даже указание верховной власти из Москвы.

– Тогда другое дело! – согласился старшина, в душе чувствуя, что этот поступок будет с его стороны вероломным и нечестным, обидеть человека, век наживающего и копившего добро, как и он, Ефим. А с другой стороны, внутри его зародившийся червячок зависти, корысти толкал его на это, и он сдался и согласился. Но совсем поддавшись соблазну (ведь речь-то идет о спирте), он осведомился: «А по скольку вы решили наделять-то?» «Вот мы тут грубо прикинули: по полведра на едока приходит». «Неплохо!» – ответил Ефим Васильевич. «Плохо ли!» – восторженно согласился он, а в голове уже ворохнулся подсчет: «И я получу на семью не меньше трех ведер». «Ну, тогда пошли», – встрепенулся Ефим. «Нет, не пошли, а поехали, – урезонил его Иван, – запрягай-ка свою лошадь и айда, поедемте!»

В санках уселись волостной старшина, Капустин Ефим, председатель Комбеда Сбитнев Иван и помчались на хутор, во владения помещика Кощеева. По дороге, в Ломовке, они заехали за активистом новой власти Кузьминым, и они втроем подкатили к барскому дому.

Хозяин поместья и завода находился дома, последнее время он почти никуда не отлучался из дома. Узнав из газет о случившемся перевороте в Петрограде и Москве, он безотлучно отсиживался в своем кабинете и обдумывал случившееся. Он понял, что новая власть не даст никаких поблажек фабрикантам и помещикам, все отберут, а сопротивляться бесполезно. Народ взбунтовался, а капитализму поддержки нет, и ждать ее неоткуда. В этот-то момент и пожаловали к нему представители новой и старой власти. Чинно поздоровавшись, Иван Сбитнев начал разговор о деле: «Мы к тебе, Григорий Григорьевич, по очень важному вопросу», – с неуверенностью в голосе проговорил Сбитнев, дрожащей рукой достав из кармана и протянув Кощееву заблаговременно заготовленный документ, в котором говорилось о немедленном изъятии всего наличествующего на складе завода спирта. Прочитав импровизированный, изобилующий грамматическими ошибками и написанный небрежным почерком документ, Кощеев, слегка дрогнув всем телом, с едва сдержанным спокойствием произнёс: «Ну, что ж, власть ваша, воля ваша, что хотите, то и делайте,» – и подошёл к шкафу, достал из него огромные ключи на медной цепи, он со звоном положил их на край стола. «Возьмите! Я больше не хозяин!» Иван торопливо подошёл к столу и, взяв ключи, положил их себе в карман и, обратившись к своим, полускомандовал: «Поехали, товарищи!»

На выходе от Кощеева, Ефим, поубавив шаги, обратился к своим спутникам: «Слушайте-ка, сегодняшний день уж на исходе, как же мы со складом-то поступим? Давайте-ка опечатаем его, а то не ровен час, за ночь-то его ополовинить могут». «И то дело, – поддержал его, спохватившись, Иван, – только у меня печати-то еще нет!» – сокрушённо заметил он. «А у меня есть!» – самодовольно отозвался Ефим. «Вот она! И сургуча я из дома захватил!» И они все втроем направились к винному складу-подвалу. Убедившись в целостности и исправности замков, Иван, продёрнув в пробои шпагат, пристроив его к дощечке, стал намазывать сургучную лепешку, растопляя сургуч зажжённой спичкой. Ефим, приложив железную печать, выдавил на сургучной кипящей лепешке орла. Когда дело с опечатыванием было закончено, они снова уселись в санки и отправились домой. По дороге на Ломовку было договорено, что завтра с утра на подводах из каждого села приехать к заводу за спиртом и делить его строго по спискам, по полведра на едока. Кузьмичу было поручено организовать охрану склада со спиртом до завтрашнего утра из мужиков надёжных и преданных новой власти. На этом и разошлись по домам. Ефим Капустин в этот же день разослал нарочных по селам волости с извещением о том, чтобы люди из каждого села с подводами явились завтра на спиртзавод за спиртом. Количество жителей каждого села Ефим, как старшина, знал почти точно.

Дележ спирта (1918)

На другой день к дому старшины Капустина Ефима на улице Слободе подъехало десять подвод. В санях каждой подводы находилось по четыре бочки со спиртом. Бочки сгрузили у Капустина окна на размягчённый оттепелью снег.

Ефим для смелости поднёс, сельскому нарядчику Пилату и послал его по селу известить народ о том, чтобы каждая семья прислала человека с посудой за получением причитающегося семье спирта. Нарядчик Пилат по домам не ходил. Он останавливался на каждом перекрёстке и разгорячено, громогласно, во все стороны кричал: «Граждане, гражданки, выходите на делёжку спирта, забирайте с собой посуду, идите к дому старшины Ефима Капустина, получайте на едока по полведра шпирту, кто вовремя придёт, тот с добром уйдет, а кто запоздал, тот воду хлебал!» – шутками и прибаутками заканчивал призыв нарядчик. Так зычно и задорно оповестил он все село, подняв жителей села на дыбы. Село всколыхнулось, на улицах зазвенели ведра, бадьи и прочая посуда. К месту дележа люди спешили, кто с чем. Малосемейные и одинокие с бочонками, а большесемейный Евдокии проехал на лошади с лагуном.

Около Капустиных стон стоит, крик, шум, суматоха, споры. Кто-то трезво отстаивает свою очередь и доказывает то, что только вчера у него народился ребенок, и на него давай полведра, кто пьяно, бессвязно орет, будоража и без того крикливую толпу.

Спирт льют прямо в ведра, наклоняя бочки на бок. Терпко пахнувшая синеватая жидкость льется не столько в ведра, сколько мимо, прямо в размятый ногами снег. Праздные зеваки безудержно припадают на колени, наклоняясь, сосут влажный снег, охая и ухая от блаженного удовольствия: «Вот благодать-то!». Панюшка Варганов, изрядно напившись на дармовщину, надменно куражится и кричит на всю улицу: «Вот это лафа! Вот это праздничек! Спасибо новой власти! Чай, поднесите хоть полкастрюли!» – обращается он к комиссии, отпускающей спирт. «Ты, Панько, и так налюлюкался, еле на ногах держишься!» – смеялись мужики. «Это я-то пьяный? Да я совсем трезвый, а вы не жалейте от привольного-то поднести, а?» – пьяно качаясь, упрашивает Панька. «Пей, робя, нынче у нас годовой праздник! Пей, пропивай, пропьём – наживём! – подплясывая, балагурил он, – Гуляй, народ, однова на свете живем!»

А люди все подходят и подходят, и, получив, «свое», чинно, с достоинством отходят от места раздачи «народного добра». Каждый, унося это добро в свой дом, с довольством и благодарностью улыбался.

Настасья Булатова, получив свой надел с полтора ведра, понесла эту «дорогущую» жидкость в ведрах на коромысле. Одно ведро явно перетягивало в сторону. На оледеневшей дороге она оскользнулась, упала плашмя, растянулась на снегу, ведра со звоном покатились по дороге, спирт весь вылился в приглаженную полозом колею.

Панька тут как тут: припав ртом к лужице, он сприсосью втягивал в себя драгоценную влагу, сожалея: «Настасья, как же это ты сплоховала, а?» «Видно, Бог наказал!» – с досадой и злом сквозь слезы отозвалась она. «А ты вернись и попроси. Неужели не войдут в твое несчастное положение?» – добродушно порекомендовал ей Панька. Она послушала его, вернулась, но ей непреклонно отказали, укоризненно говоря: «Да разве мы всем может давать повторно! Если каждый будет проливать так, где мы наберемся? Получила и отваливай!» «Правильно! – отозвались из толпы мужиков, наблюдающих за разделом. – Раз сплоховала, то пеняй на себя!».

Вскоре весь народ, жители села, были оделены причитающимся – каждое хозяйство получила надлежащее количество спирта. Но из сорока бочек со спиртом еще оставалось бочек пятнадцать. «Если еще раздать по полведра на едока, то всем не хватит», – и Ефим предложил: «А давайте-ка, мужики, еще по пол ведёрка на едока добавим, только не на всех, а только на мужской пол, а то на всех-то не хватит. «Да на бабий пол и добавлять-то не стоит, она не полноценный народ: курица не птица, баба – не человек! Правильно!» – гаркнула толпа. – А как мне вот быть? Хорошо, у кого ребятишки – парни, а у меня почти одни девки! – с унылостью в голосе выкрикнул из толпы Сергей, смекая в голове, что ему доведется дополучить всего-навсего одно ведро, на себя, да на сына Мишку. «Стряпал бы парней!» – с ехидной улыбкой заметил ему все еще болтающийся тут Панька. «А чем девки хуже парней? Они красавицы!» – буйствовал Панька. «Верно!» – отозвалась толпа. Кто виноват, что тебе баба не потрафила? – гоготала толпа. На том и порешили: из оставшихся бочек раздать еще по полведра на едоков только мужского пола. Весть о добавке проворной ласточкой облетела село. Из домов на улицу снова задорно выходили люди с ведрами и бочонками, катили дополучать спирт.

Настасья Булатова снова было сунулась за спиртом, но ей и на сей раз было отказано: «Ведь в твоем хозяйстве одни бабы, так чего лезешь? Получила свое и отчаль!» По улицам шли люди с посудинами, наполненными «огненной водой». Некоторые, уже изрядно подвыпившие и наотведавшие, покачивались, а некоторые от нахлынувшего веселья пели песни, только бабы держали свое достоинство и степенство, не пили. Они с деловитой прилежностью, по-хозяйски, распрастывали ведра, сливая спирт в стеклянные бутыли, четверти, кадки, чугуны и корчаги, укрывая все это шубами, кафтанами и прочим тряпьем.

А Семин Семён за неимением посуды налил в лохань. К вечеру этого же дня дележ в основном был закончен. Все были довольны и ублаготворены. Стало вечереть. Ефим видит, что две бочки осталось еще со спиртом, надо их припрятать от народа, а то хоть дели по ведру, люди и спасибо не скажут. «А себя обделять негоже», – ехидной змеей промелькнула в голове мысль. Одному неподсильно, он кликнул сына Ивана и брата Василия, и они втроем лихо покатили одну бочку в сарай, а другую припрятали в огороде за баней. Но вот беда, хоть вечерняя темнота и скрывала проделки Ефима, но случайно проходивший в то время поблизости Александр Горюнов заметил и понял, что тут происходит, и затаил в себе соблазнительный замысел. В полночь он со своим сыном Санькой тайком перекатили бочку со спиртом из сарая Капустиных в свой двор и надёжно припрятали. И вышло, воры у жуликов добро украли! Наутро Ефим обнаружил пропажу, пожалел, похмыкал, но успокоился, ведь еще одна бочка осталась упрятанной.

Второй день после делёжки был занят у жителей села приборкой спирта в укромные места, ведь некоторые семьи его получили ведер по десять, так что вся посуда была занята этой живительной влагой. В избах на лавках и под лавками, в чуланах и даже в сенях стояли ведра и чугуны с корчагами со спиртом, от которого по всем избам, да и на улице исходил щекочущий в носу тонкий специфический запах. Но к нему уже принюхались. Второй день был наполнен разговорами почти только о спирте. Кто сколько получил, кто сколько пролил, кто куда спрятал, кто доволен, кто недоволен. А любители до выпивки при таком приволье до повалухи написались, а один мужик по имени Сипатр, даже опился до смерти и его не позволили хоронить на общем кладбище, а как опойца схоронили в бору.

Люди не только сами пили у приволья, а по ошибке, выносили в поганых ведрах спирт попоить скотину. Также по ошибке спирт выливали через крыльцо вместо помоев. От получения причитающегося спирта из всего села отказался один только Ананий, хотя и надлежало ему на семью получить каких-то три ведра, он и то от получения наотрез отказался. За это его упрекнул его тесть, Крестьянинов дедушка Василий. На упрек Ананий сказал: «А что в деяниях апостольских сказано, в главе пятой? А там сказано, что некий человек, по имени тоже Ананий, только за то, что он утаил от народа часть денег, полученных им за проданные имения, в наказание пал мертвым, так что я не хочу из-за какого-то «чужого» спирта так же лишиться жизни». «Так-то оно так, – посочувствовал ему тесть, – только все берут, а ты что? Ведь в хозяйстве пригодится!» «Все берут, а я не возьму», – резонно заключил Ананий. «Ну и молодец!» – похвально похлопал его по плечу тесть.

На второй же день о дележе спирта донёсся слух до села Чернухи. Снарядили несколько чернухинцев с подводами на спиртзавод за спиртом, сунулись, а там уж пусто. Они да в Мотовилово, так, мол, и так, у нас, дескать, тоже волостное управление есть, а мотовиловцы им кукиш. «Завод на нашей земле, так что заводом и добром распоряжаемся только мы!» Позавидовали, пожалели чернухинцы, да и ни с чем и уехали, а на мотовиловцев затаили злобу, и на третий же день послали нарочного в Арзамас с доносом, что мотовиловцы самовольно разграбили кощеевский спиртзавод.

Для ликвидации самовольства и беспорядков из Арзамаса в Мотовилово был выслан небольшой отряд солдат. Они создали в селе большой переполох, все бросились прятать. Но вместо того, чтобы отобрать у граждан спирт, сами напились и в Арзамас вернулись полупьяными. А весной того же 1918 года Арзамасские власти были вынуждены послать в Мотовилово вооруженный карательный отряд, состоящий из латышей, по борьбе с грабежами и поимке дезертиров.

Разгул и каратели

После раздела спирта встрепенулось Мотовилово, зажило, ведь спирт – это и деньги, и продукты, и барахло.

Некоторые предприимчивые люди стали поезживать в город Нижний Новгород со спиртом, оттуда привозили всякую всячину: и ситцу, и спичек, и сахарину, и серы для изготовления спичек. Некоторые уже превратились в маленьких спекулянтов: спекулировали спичками, сахарином и серой. Сперва спирт не особенно экономили и берегли, благо, что его вдоволь: пили, продавали, меняли, растранжиривали. К тому же как раз подоспела к этому времени традиционный праздник Масленица. Некоторые молодые пары приурочили к Масленице свою женитьбу, а некоторые просто так справляли Масленицу на широкую ногу. Пили, гуляли, веселились. Спирт в селе лился рекой.

Хотя большинство молодых мужиков находилось на фронтах, а в селе все же было кому гулять и пьянствовать. Пили вдоволь, а закусывали огурцом и картошкой. Хлеб был в редкой семье. «Пей, веселись, русская душа! Такой лафы не знай, когда еще дождешься!» И пили вдоволь и до отказа. Хотя эта Масленица и обошлась без традиционного катания на разукрашенных лошадях, зато было попито – есть чем помянуть.

Великий пост прошёл в говении и в скучном пребывании деревенского быта. Бабы по вечерам при лучинном освещении пряли, готовились к весеннему тканью холстов. Одинокие старухи вечером целыми уповодами старательно раздували горячие угли в горнушках, чтобы зажечь от них лучину. Старики и смышлёные ребятишки из расплавленной серы изготовляли самодельные спички, напуская по избе удушливого ядовитого серного газа.

Хозяйки пекли ржаные наполовину с картошкой хлеба, варили похлёбку, парили кулагу и солодушки. Семьи за обедом сидели подолгу, ели этой некалорийной пищи помногу. В одной семье этих солодушек съедали штук по двадцать на брата, так что когда загулявшегося на улице парня из этой семьи стали кликать на ужин, его с сожалением предупредили: «Еньк, иди ужинать, а то мы солодушки-то все съели, только шестнадцать штук осталось!» К тому же съедалось много погребного припаса: капусты, огурцов, свеклы, брюквы, моркови, репы и редьки. От этой грубой пищи в желудках сильно бурлило, выделялись обильные газы, в избах сильно воняло.

А весной в Мотовилово нагрянул вооруженный карательный отряд стрелков-латышей во главе с Андреем Андреевичем Небойсь. Их задача состояла в том, чтобы навести порядок: отбирать спирт, который самовольно был изъят у Кощеева и разделен, прекратить разгул, излавливать дезертиров, а также изымать оружие, имеющееся у граждан, занесённое с фронта. Село всполошилось не на шутку: люди затормошились, забегали, забеспокоились, пряча спирт. Если так легко отделались от первого отряда, от этого милости и пощады не жди. Солдаты шныряли везде: искали спирт по баням, сараям, овинам и в подполах. У кого находили, тут же безжалостно разливали на землю, несмотря на слезы и просьбы баб и старух.

Отряд приехал надолго, так что разместился у малосемейных и у вдов на продолжительное жительство. Сведущая в новостях Анна Крестьянинова, выйдя на улицу, оповестила соседку через дом:

– Дарья, ты слышала, латыши приехали?

– Какие ищо иртыши?

– Да не иртыши, а латыши, спирт, бают, отбирать будут.

– А мы его спрятали в укромное место, небось не найдут!

– Подальше прячьте, а то неровен час, они, как собаки, рыщут и по духу чуют.

– Найдут – беды наживёшь.

– Мы и так надёжно упрятали.

– То-то же, – сочувственно подтвердила Анна.

Василий Ефимович Савельев всю ночь был занят сокрытием и перепрятыванием спирта, как-никак, а его у него было 7,5 ведер. Он почти всю ночь копал в огороде под черемухой у бани яму, спустил в нее семи вёдерный бочонок со спиртом, надёжно укрыл его досками и закопал. Тщательно замаскировал яму.

Поселился командир отряда Небойсь на квартире у Демьяновой Устиньи – вдовы, бабы сварливой и дерзкой на язык. Вскоре она ему подходящую невесту нашла, он на ней поженился и перешёл жить к ней, а Устинья через него в активистки попала, а пока он жил у нее, с ней несчастный случай произошёл. В отсутствие квартиранта она вздумала перепрятать четверть со спиртом, да второпях запнулась лаптем за порог, упала, и четверть вдребезги разбилась. Спирт по всему полу разлился, по избе пошла такая вонища, что не приведи Господи. Пришёл квартирант на обед, а Устинья занята: мочалкой подтирала лужу. Она ему в ноги: «Не погуби! Виновата!» Он шуткой: «Что упало, то пропало!» «Какая жалость!» – сокрушённо проговорила Устинья. Отряд у тех, кто сплоховал, не успел далеко спрятать, спирт находил, пугали острогом. Солдаты по лесам делали прочёсы, находили прятавшихся дезертиров, сдавали их властям, находили припрятанное оружие: винтовки, наганы и штыки. По вечерам и ночам по селу ходили дежурные патрули – приказывали гасить свет, у кого заметят его в избе, производили устрашающие выстрелы из винтовок.

Отряд также помогал Комитету бедноты проводить среди хозяйств села продразвёрстку, насильно отбирали хлеб, картофель, а особо сопротивляющихся сажали «в темную», а то и отправляли под конвоем в Арзамас для наказания за сопротивления власти.