Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №8"

Автор книги: Александр Юдин

Соавторы: Анатолий Галкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Флюгер с петухом

Еще три дня назад здесь кипела жизнь, шла будничная кропотливая работа по «обеспечению государственной безопасности».

Как быстро все меняется!

Не зря Панин назвал эту фирму «Янус». Любое имя имеет свой мистический смысл. Теперь вот этот гнусный двуликий греческий бог повернул к ним не самую улыбчивую свою физиономию.

Офис «Януса» представлял достаточно жалкое зрелище. Эвакуация была завершена. Техника вывезена и складирована на даче старого друга Панина. Второстепенные документы «уничтожены путем сожжения» на той же даче. Сейфы, шкафы и столы во всех комнатах были открыты и пусты.

Наиболее важные документы: первые экземпляры досье на «великолепную шестерку» бизнесменов, кассеты с разговорами подопечных и пикантными видеозаписями по Пауку, весь этот золотой фонд «Януса» был упакован в небольшой синий чемоданчик, который стоял посреди кабинета.

Панин нервно ходил из угла в угол, постоянно натыкаясь на этот чемодан. Он говорил быстро, взволнованно, срываясь на истерику:

– Да она совсем дура! Никаких я с Елагиной дел иметь не буду. Куда она нас посылает? Это как в сказке. Мы должны сами пойти к Кощею и добыть на него компромат. Как там у него, смерть на конце иглы.

– Не волнуйся так, Володя. Мы ничего пока не решили.

– И не решим. Слишком это сложно. Игла спрятана в яйце, которое в утке, а та в щуке, и все это на дубе. Это мы будем дубы, если согласимся. Мы – как Иванушки-дурачки, а Елагина – как царь Горох. Что она предлагает? Пойди туда не знаю куда.

– Ты успокойся, Володя. Ничего страшного не произошло. Мы люди свободные. Не захотели, так отказались. Будем из нее потихонечку тянуть ее должок. Вытащим что-нибудь, пока она на взлете, пока сама вот так не сбежала!

– «Что-нибудь» мне не подходит, уважаемый господин Лобачев. Мне надо все и сразу!

– Предлагай свой вариант достижения этой светлой цели. Вот Елагина предложила три варианта. Первый: любые наши действия против нее, и мы ничего не получаем. Второй: мы отказываемся с ней работать и получаем деньги понемногу и долго. И последний вариант: мы помогаем ей с этим Корноуховым – и берем сразу миллион. А потом даже больше, чем планировали. Выбирай. Или предлагай другой вариант.

– Я все понимаю, Федя. Но ты же не полезешь в прокуратуру со своими игрушками, с жучками и прочим?

– Не полезу. Сложно это, и нет смысла. В таком высоком кабинете детали не обсуждают. Наверняка есть у Корноухова какой-нибудь клерк, который за него берет взятки и весь риск.

– А может быть, он вообще чист! – вставила Елизавета.

– Вот это вряд ли. – Лобачев даже засмеялся. – Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Он что, ангел? Нет! Они приходят к власти жадные. А там деньги сами в руки идут.

– Он, конечно, не ангел, – попыталась настоять на своем Елизавета, – но, может быть, просто честный человек.

– Правильно, – с неожиданным азартом крикнул Лобачев. – Он честно зарабатывает. Он звонит какому-нибудь Сидорову и просит: помоги Иванову, мой старый знакомый хочет завод приватизировать. А через месяц этот Сидоров звонит: ты не сажай Петрова, хороший человек, но ошибся немного. И все честно. За старого друга замолвили словечко. И все! А конкретные переговоры о суммах проводил его помощник. И он денежки на секретный счет пересылал.

Панин, уже давно успокоившись, подсел к столу и внимательно слушал последние рассуждения Лобачева:

– Я тебя, Федор, не понимаю. Ты сам говоришь, что браться за это бесполезно, сложно и опасно. Но ты и отказываться от ее предложения не собираешься.

– Не собираюсь.

– Тогда я тебя не понял, Федор. – Панин растерялся, пытаясь разгадать логику Лобачевского плана.

– Ребята, Елагина ведь не сказала, что надо что-то слушать. Ей просто надо крепко повязать этого человека. Так?

– Так! – в один голос ответили Панины.

– Она с этим Корноуховым знакома уже год. Встречи редкие и, как мне сказала Елагина, обычно «носят интимный характер». Но на постельных делах его не взять. Парткомов нет, а жена его скромная и послушная.

– Не такая, как у Павленко?

– Совсем другая. Эта поплачет вечерок и простит мужа. А сам прокурор с Елагиной держит дистанцию. Только интим, и никаких дел.

– Так какие предложения? – У Панина начало нарастать нетерпение и даже появился азарт.

– Есть предложение, ребята! Они договорились встретиться в очередной раз в воскресенье, на даче у Елагиной. Сегодня у нас уже пятница?

– Да, Федор.

– Володя, ты можешь пару комплектов полицейской формы достать?

– Могу. Через Вадима. Но какую и зачем?

– Значит, так, мне мундир майора, а Караваеву хватит сержанта. Я думаю, ему сорок восьмой размер, третий рост. Форма нужна завтра.

– Сделаю. Но зачем?

– И достань побольше ментовских бумаг – протоколы допросов, бланки для отпечатков пальцев и другие подобные бланки. Майорское удостоверение у меня есть.

– Вы, Федор, вдвоем будете работать?

– Нет, нам нужна помощь. А скажи мне, Елизавета, ты когда-нибудь в самодеятельности участвовала?

– Да. И в школе, и в институте. Мы даже однажды отрывок из «Отелло» ставили.

– И ты была Дездемона?

– Да.

– И этот гадкий негр тебя душил?

– Душил.

– Отлично! Предлагаю тебе прощальный бенефис. Чудная роль. Смесь строптивой Катарины и робкой Дездемоны. Текст мой, режиссура моя, доходы общие.

– Но мне непонятно.

– Никакие возражения не принимаются!

Илья завершал третий день обхода бывших клиентов телефониста. Это были возможные объекты шантажа.

Из пятнадцати фирм осталась одна строительная фирма «Фасад». Директор некто Иван Дроздов.

Это была последняя надежда.

За дверью было тихо. Илья нажал кнопку звонка третий раз и держал ее около минуты. Он уже собирался уходить, когда дверь открыл пожилой, сухощавый человек с удивительно печальным, усталым взглядом.

– Добрый день! Мне нужен господин Дроздов.

– Это я. А вы с кирпичного?

– Нет, Иван Васильевич, я не с кирпичного. Но у меня очень важное и очень срочное дело. Вы уходите?

– Да, я собирался уехать. Всех сотрудников распустил на неделю в отпуск. Я к метро пойду. Давайте на бульваре поговорим.

Они шли молча. Илья чувствовал в настроении Дроздова, в его облике какую-то обреченность.

У него не было стандартной маски предпринимателя, которая говорила: «Дела идут хорошо, я верю в успех, вы можете мне доверять». Может быть, просто дела у него не заладились, или здоровье, или еще что-нибудь.

Они выбрали скамейку в тихой части бульвара. Дроздов вытащил пачку «Явы» и жестом предложил Илье.

– Нетипичный я капиталист. Не могу я эти американские вонючки курить. Есть у меня пара пачек в конторе. Для переговоров держу.

– В конторе?

– Это вы правильно заметили. Теперь надо говорить – в офисе. У меня старая закалка, и она сейчас очень мешает. Так что за дело у вас?

– Я, Иван Васильевич, сыщик. Частный сыщик. Я знаю, что вам в последнее время угрожали, шантажировали.

– Знаете? А откуда вы это знаете?

– Такая работа! Не одного вас эти ребята терзают. А я стараюсь всем помочь.

– Трудно мне помочь.

– Ну, зачем так мрачно, Иван Васильевич. Не на убийстве же они вас поймали, и не на грабеже, я думаю. Не очень вы на бандита похожи.

– Это верно. Я больше на пенсионера похож. На старого русского! Я и сейчас с вами разговариваю и понимаю, что не то я делаю. Пришел какой-то незнакомец, и я ему душу изливаю.

– Меня Ильей зовут, Илья Ермолов.

– Ермолов. Генерал был такой?

– Да нет, я не дотянул. Но совсем еще недавно полковником был. Я пограничник.

– Слушай, брат. Я ведь тоже пограничником был. Правда, уже лет сорок назад. Здорово! Мы, пограничники, особая каста. Мы и тогда на обычных армейских свысока смотрели. У нас фуражки, а у них пилотки, у нас сапоги яловые, а у них кирза. Мы всех остальных «шурупами» звали.

– Знаю. Мы тоже. Это еще с довоенных времен. Пограничникам первым сапоги выдали, а остальные все в ботинках с обмотками. Ну, у них как бы резьба на ногах – вот и «шурупы».

Ермолов не форсировал события. Он видел, что Дроздов оттаял, плечи расправились, в глазах появились искорки.

Как мало надо человеку. Даже не сослуживца встретил, а так – из одного рода войск. И уже приятели. Вспомнил молодость, и ушли на второй план все сложности, все эти вымогатели, шантажисты.

– Иван Васильевич, а что если нам перекусить где-нибудь? И по сто пятьдесят. За двадцать восьмое мая. Идет?

– Да, за двадцать восьмое можно. Я каждый год его отмечаю. Наш день! Идем, брат, на Тургеневскую. Я там подходящий подвальчик знаю.

Заведение было оформлено в русском купеческом стиле: дубовая мебель без скатертей, керамическая посуда, самовары, искусственные фикусы в кадках и полумрак.

Дроздова здесь знали. Он только бросил кому-то на ходу: «Привет. Как всегда. На двоих» – и через три минуты стол был накрыт.

«Как всегда» оказалось приятным набором – бутылкой ледяной водки, маринованными грибами, селедкой, холодной свининой с чесноком и двумя горшками с дымящимся мясом.

После сумбурных воспоминаний о ловле нарушителей и третьего тоста за пограничное братство Дроздов сам и достаточно неожиданно перешел к делу:

– Так вот, брат Илья, они меня на взятке зацепили. Развернуться я хотел. И выгодный контракт появился. Шестиэтажное здание подлежало реконструкции. В центре, в тихом переулке, без отселения. Очень было бы выгодно. Но у чиновников свои планы, сроки, конкурс.

– Да, я слышал. Там у них только свои побеждают.

– Вот именно. Но мне один опытный друг все пояснил и свел с нужным человеком из местного руководства, из префектуры. Три раза мы с ним встречались, и через месяц я передал ему сумму, а он мне контракт.

– Где вы встречались?

– В моем кабинете, Илья. Так вот все, что мы там говорили, все у них записано. Кассету, гады, прислали. Четко слышно, каждое слово. Я эти микрофоны даже искать не стал. Распустил всех в отпуск, и вот гуляю с тобой.

– Много требуют?

– Не много и не мало. Все, что у меня есть.

Савенков начал подведение итогов очередного совещания «Совы» своей любимой фразой:

– Я полагаю, что ситуация значительно хуже, чем хотелось бы, но много лучше, чем могла бы быть.

Мы получили подтверждение, что наш клиент не одинок. Они слушали Дроздова и Масловского. Это подтверждено. И, вероятно, Айрапетова и Акмеева. Может, и еще кого-нибудь. Дроздов готов помогать в полном объеме и сидит у себя, ждет звонка.

У Павленко мы вчера капкан поставили; при открытом микрофоне он меня убеждал, что готов к очередному скандалу с женой, мол, не в первый раз. Крик, шум, дюжина разбитых тарелок, покаяние, обещания, заверения, и через три часа они мирятся. Я же ему доказывал, что спокойствие дороже, что заплатить сотню тысяч баксов за мир в семье стоит. Пусть только гарантии дадут при личной встрече. Жаль, что это очень похоже на дроздовский вариант. Упорно выводим их на личную встречу.

Савенков заметил, что ребята сидят понурые, мрачные. Действительно, если шантажисты не зацепятся в этих двух капканах, то впереди тупик. Эти ребята могли и технику везде снять, и уже уехать.

Однако надо поднимать настроение команде:

– Что-то вы, хлопцы, приуныли. Тупика пока еще нет. Рогов работает по венгерским счетам. И еще Актер у нас есть. Он тихо сидит, Илья?

– Вчера я с ним разговаривал. Сидит тихо. Нового ничего не вспомнил.

– Растормошить его надо. Ты, Илья, его пугаешь, замыкается он. Пусть Варвара с ним поработает. Спокойно, подробно каждую встречу с телефонистом. Он, я понял, женскую ласку любит. Так ты его, Варя, очаруй, заворожи, размагнить. Договорились?

Варя уже два часа общалась с артистом Аркадием Липкиным.

Она быстро нашла нужный тон, робко расспрашивала его о ролях, о театральных интригах, о знакомых знаменитостях.

Аркадий был на два-три года младше Варвары. Они шутили, вспоминали свои студенческие годы, но периодически возвращались к основной теме.

– Вы же артист, Аркадий. Вы должны запоминать образы, тексты. Вот как Гена описывал этого Николая Николаевича?

– Да самыми общими словами. Хорошие, говорил, мужики. Денежные, не жадные.

– Вот видите. Мужики. Значит, он минимум о двух говорил.

– Да, но второго он по имени не называл. Он говорил просто: «шеф». Николай у них не главный.

– А что Геннадий о шефе говорил? Вспомните, Аркаша, порадуйте меня.

– Я сам себя порадовать хочу. Вспомнил! Он говорил, что шеф барин, что он ходит в халате и что пианино у него дома. Нет, не дома, а на даче. Гена еще сказал, что «шеф» целый день фуги наигрывал. Я уж не знаю, какие фуги. Гена в музыке не был силен, но видно, что шеф с ним не общался, вроде как брезговал. Поесть ему на кухне накрыли, а сами и не вышли.

– «Сами» – это кто? Он и Николай?

– Да нет! Николая там не было. Шеф и его жена. Гена говорил, что она красивая, но чопорная. Точно, Варя, я образы начал вспоминать и текст. Он так и сказал: чопорная она. Я, говорит, себя холопом почувствовал. Очень он на такое обращение обиделся. Мы по второму стакану налили, а он говорит: «Давай выпьем. Мне обиду залить надо».

– А что он делал на даче?

– Да телефон шефу подвели, и Гена ему проводку по всему дому делал. Сложно, говорил, было. Старый кирпичный дом.

– Главное для нас, Аркадий, где этот дом?

– Не говорил он. Точно – не говорил. Но где-то рядом с Москвой. Он еще обиделся, что не смогли его машиной доставить. Двадцать минут от кольца. Я, говорил, с инструментом на электричке таскался.

– А электричка с какого вокзала?

– Вокзал не называл. Сказал только: хорошо хоть на метро по прямой.

– С «Тургеневской» – нет вокзалов. С «Чистых прудов» – три вокзала.

– Там еще рядом на Каланчевской есть сквозные электрички.

Они проговорили еще час, но больше никаких серьезных деталей Аркадий не вспомнил. Вернее, не сказал Варваре.

После ее ухода он бросился искать карту области. Геннадий назвал ему этот дачный поселок.

Назвал! Но в голове осталось только то, что он связан с простым женским именем. Таня, Маня, Зина или Тома.

Пока он разговаривал с Варей, он перебрал десятки названий: Варварьино, Настасьино, Томилино, Светино, Зинино. Все не то. Не складывалось.

Через десять минут ползания по карте все вспомнилось. Шеф жил в Валентиновке.

Липкин сейчас подумал, что это может быть и мужское имя. Но, черт с ним. Запомнилось так, и это правильно. Это точно Валентиновка.

Вторая важная примета – это петух на крыше дома «шефа». Покойный Гена его так ярко описывал. Смеялся, кукарекал и даже руки, как крылья, поднимал.

Метровый металлический петух, и он вращается, как флюгер.

Актер понял, что надо принимать решение. Можно завтра связаться с Варварой, передать ей, что он ночь не спал и вдруг вспомнил. И что дальше? Ну, получишь ты искреннее «спасибо, Аркаша». И потом долго жди финала. А финал, в таком раскладе, может быть не в его пользу. Судья, конечно, отметит, что он помог следствию, дал правдивые показания. Могут отпустить, а могут и посадить.

Нет, надо работать самому. Дом «шефа» он за час найдет! Чего его искать? В этой Валентиновке стоит не больше тысячи домов. Ходи и смотри, где петух на крыше. День работы. А то и сразу можно найти.

Если «шеф» будет один и без охраны, то его можно быстренько схватить, скрутить и связать. Потом его стоит упаковать в его же пианино, а затем сдать тепленьким. Под фуги Баха!

Вот тут уже получится не просто «помог следствию», а «лично разоблачил и осуществил захват опасного преступника».

Минут десять Липкин дозванивался до Ярославского вокзала:

– Скажите, когда первая электричка до Валентиновки?

Простая черная «Волга» мчала Бориса Петровича по ночной Москве к его новому дому на Крылатских холмах.

Новая квартира, новая мебель, новая работа, новые связи. «Калейдоскоп» – это слово в последнее время часто возникало в его сознании. Особенно когда отступали заботы, когда лень было думать о чем-то серьезном.

Калейдоскоп жизни есть у всех. Но у большинства людей картинки меняются медленно и бывают не такими яркими. В общую серенькую картинку изредка добавляется чуть-чуть розового, зеленого, голубого. И так до последнего поворота, когда все станет черным. Навсегда!

Калейдоскоп Бориса Корноухова начал бешено вращаться несколько лет назад.

Все очень просто. Надо только в нужный момент оказаться в нужном месте. И это место не просто «в правящей партии», а рядом с ее первыми руководителями.

Корноухов блестяще провел эти месяцы предвыборной борьбы. А в конце были дни победы и ликования. Он лично писал статьи, звонил в регионы, искал пути финансирования, организовывал рекламные блоки. За эти дни он успел попасть в обойму. Он стал своим человеком в команде хозяев России. Десятки новых знакомств в эти несколько месяцев преобразили его жизнь. Это время стало паролем и визитной карточкой. С кем ты был – с нами или с ними? Далее следовал новый поворот калейдоскопа, новая картинка.

Борис Петрович вдруг вспомнил другую детскую игру: на большом листе сотня кружочков, тебе выпадает какое-нибудь число, и ты передвигаешь свою фишку вперед, стремясь к последнему, победному, кружочку. Но по дороге некоторые кружочки штрафные – они возвращают тебя назад, а некоторые призовые – и ты перескакиваешь вперед на десятки ступенек. Для Корноухова за последние годы было несколько «призовых кружочков».

И вот очередной взлет – он заместитель генерального прокурора.

Десять лет работы рядовым следователем, еще пять лет юрист в министерстве; вдруг три резких прыжка – и Корноухов почти на вершине.

Борис Петрович взглянул на дорогу. Скоро приедем. Через пять минут его встретит жена, его верная, милая Ольга. Она будет долго и весело рассказывать о множестве малоинтересных для Бориса Петровича новостей. О покупках, соседях, об утренней смешной передаче, о болезнях родственников.

Так будет обязательно, потому что так было уже двадцать лет. И никогда за эти годы он не пожалел о своем юношеском выборе. Он умел сочетать любовь и нежность к жене с постоянными увлечениями и даже изменами.

Впрочем, Борис Петрович так свои похождения не называл. Он считал, что изменить – это значит пожелать себе в жены другую женщину. Но у него даже мысли такой ни разу не мелькнуло за двадцать лет.

Его Ольга – это надежный, уютный дом, это дети, это общие воспоминания, общие знакомые, спокойная старость, наконец.

Жена – это, конечно, нечто святое, но она не единственная женщина на свете. Могут быть женщины для светских бесед, для отдыха и для других удовольствий.

Корноухов вдруг вспомнил, что завтра он отдыхает на даче у Елагиной. Завтра в пять вечера.

Конечно, с этим надо заканчивать. Елагина стала очень известной дамой и поэтому очень опасной фигурой.

Ее фирма скоро непременно лопнет. Пока она только собирает с народа деньги и тратит их. Тратит на себя, на рекламу, на фирму. Но скоро надо будет отдавать, и с процентами. А где их взять?

Есть такой «закон сохранения денег в природе»: если у кого-то деньги появляются, значит, у кого-то другого они исчезают.

Корноухов сам сформулировал этот закон, чем был несказанно горд. И при любом удобном случае он вставлял эту фразу.

Да, с Елагиной надо кончать…

Борис Петрович понимал, что он слишком быстро и слишком высоко взлетел. Падать теперь будет очень больно. Правда, людей его уровня не наказывают. Но если фирма Елагиной громко лопнет, то при его положении даже такая, неделовая, связь с ней может очень дорого стоить.

Жаль, но завтра с Елагиной у него последняя встреча. Прощальная гастроль.

Жалко, она удивительно знойная женщина. Куда там молодым. Молодые девки, они работяги. Они делают все четко, активно, но без души.

С молодыми скучно!

А здесь – напор, страсть, вулкан. В отдельные моменты Елагина не женщина, а ядерный взрыв.

Борис Петрович нажал кнопку звонка и приветливо улыбнулся. Жена открыла ему через три секунды.

– Оленька, милая, здравствуй. Я так скучал по тебе. Каждую минуту думал только о нашей встрече. Но сегодня сложный день был. А завтра будет еще сложнее. Завтра я только к ночи, наверное, освобожусь…

На следующий день Борис Петрович, как обычно, остановил машину при въезде в дачный поселок.

– Спасибо, Валера. На сегодня ты свободен. У меня тут деловая встреча. Меня в Москву доставят друзья. А ты завтра давай к девяти. Или лучше в девять тридцать.

Прощальный банкетный набор был достаточно тяжел, и Корноухое пожалел, что так далеко оставил машину. Можно было бы и прямо к даче подъехать. Ведь это в последний раз.

Около открытой калитки он поставил свой груз и огляделся.

Все как всегда.

Он печально посмотрел на цветущий сад, уютный домик… Елагина ждет его на втором этаже – такая у них сложилась традиция: она никогда не выходила навстречу. Он сам поднимался наверх в большую комнату с зашторенными окнами.

К его приходу около камина всегда был накрыт маленький столик, на котором горели свечи в двух старинных подсвечниках.

Только не надо сразу говорить ей, что сегодня последний раз!

Подойдя ближе к дому, Борис Петрович почувствовал запах крепкого, ароматного кофе.

Да, она ждет его!

И почему это он решил, что именно сегодня последний раз?

Борис Петрович решительно поднялся по старой дубовой лестнице и остановился в дверях: камин, свечи, глухие шторы на окнах, накрытый стол, возле которого в глубоком кресле сидела незнакомая ему миловидная женщина.

Она медленно встала и с открытой улыбкой подошла к Корноухову.

Он увидел хитрые искорки в ее глазах. Незнакомка была чем-то похожа на Елагину, но моложе, стройнее и женственнее.

Она подошла так близко, что он почувствовал пьянящий запах ее духов. Подошла, протянула руку для поцелуя. Потом заговорила спокойно и доброжелательно:

– Меня зовут Елизавета. А вы Борис Петрович, да?

– Да, Борис. Но я не ожидал…

– А Евгении пока нет. Она приедет только через пять часов.

– Тогда я поеду.

– Не обижайте меня, Борис, – кокетливо произнесла Елизавета. – Елагина моя подруга, и она целый час меня уговаривала приехать и развлекать вас.

– Мы, понимаете, с Евгенией Евгеньевной старые приятели. У нас с ней некоторые общие дела. Мы с ней только друзья.

– Вы не волнуйтесь, Борис. Друзья так друзья. Я уверена, что и мы с вами будем такими же друзьями. – Елизавета, как добрая хозяйка, указала на стол. – Я вижу, что вы что-то принесли. Быстро расставляйте – и к столу.

– Да тут и места нет. Помогайте, Елизавета. Вы это лучше сделаете.

– О, это мое любимое занятие – помогать суровым мужчинам. Улыбнитесь вы, ради бога. Я действительно готова вас развлекать весь вечер. Но одно мне уже нравится.

Она сделала загадочную паузу. Затем решительно налила высокий фужер красного вина. А в приземистый бокал, также до краев – коньяк.

– Мы уже столько времени знакомы, Борис, и до сих пор с вами на «вы».

– А ведь действительно, это непорядок, – приободрился Корноухое. – Судя по реквизиту, вы предлагаете выпить «на брудершафт». Согласен, но уж тогда по всем правилам.

– Это как же? – театрально всплеснув руками, изумилась Елизавета. – Это целоваться потом?

– Да! И не просто целоваться, а крепко и троекратно. Иначе у нас с вами ни «брудера», ни «шафта» не получится. И еще, если после этого торжественного акта кто-либо оговорится и другую персону на «вы» назовет, то весь «брудершафт» повторяется на тех же условиях.

– Строже надо наказывать!

– Согласен, Лиза. Я готов к более суровой, к высшей мере.

– И чтоб тоже троекратно, – засмеялась Елизавета. – Ну, Борис, давайте брудершафтиться,

Корноухов уже не сомневался, что он не уйдет отсюда до позднего вечера. Он полагал также, что Елагина может и вовсе не появиться.

Ну, Елагина молодец! Решила не портить вечер. Сама не смогла прийти, так шикарную замену прислала.

Борис Петрович украдкой взглянул на огромную кровать в центре комнаты: все как всегда. Надо лишь сбросить огромное желтое покрывало.

Около получаса они мило болтали, игривыми полунамеками приближая кульминацию.

В какой-то момент Борис Петрович решил форсировать события. В конце очередного витиеватого тоста, полного комплиментов, он намеренно перешел на «вы». Типа: «Еще час назад вы были прекрасная незнакомка, а сейчас вы моя богиня».

– Ага! – обрадовалась Елизавета. – Я так и знала. Это из-за армянского коньяка и грузинского вина. Настоящий русский «брудершафт» действует только на отечественном сырье.

– Да, я ошибся и готов понести более суровую кару.

– И, конечно, троекратно?

– С тобой, Лиза, я готов на все!

– Тогда я несу нашу водку и наше шампанское. Только тогда все получится. Это однозначно!

Она быстро подбежала к холодильнику и вытащила шампанское и уже открытую бутылку «Московской».

– Это тебе, Борис. Вот в эту рюмочку. Ровно пятьдесят граммов. Никак нельзя больше. И меньше нельзя. А шампанское мне. Поехали!

Они скрестили руки с бокалами и залпом выпили. Корноухов решительно подошел к кровати и сдернул покрывало.

– Готов принять кару.

– Я не поняла, Борис. А при чем здесь кровать? – Она говорила спокойным холодным тоном и внимательно вглядывалась в глаза Корноухова. – Ты что, на секс намекаешь? Ты прямо маньяк какой-то. У тебя глаза стали совсем дикие. Ты что, изнасиловать меня хочешь?

Корноухов искал, что ответить, но вдруг почувствовал, как все начало расплываться перед глазами. Он заметил, что Елизавета схватила с камина большой кухонный нож с деревянной ручкой и стала размахивать им буквально перед его носом.

Она истерически кричала:

– Я не позволю! Ты развратный тип. Я буду защищаться. Что ты так злобно на меня смотришь? Ты убить меня хочешь?

Борис Петрович попытался изобразить примирительный жест, подняв вверх обе ладони, но в этот момент сознание покинуло его.

Он обмяк и упал, опрокинув столик с остатками пиршества.

Елизавета стояла неподвижно минуты две, пока в комнату не влетел Лобачев с большой пластиковой бутылкой. Он был в форме майора полиции.

– Это было великолепно, Лиза. Не ожидал! Дай я тебя поцелую. Ты великая актриса. Ты прямо Нежданова и Ермолова в одном флаконе.

– Да, я играла хорошо. Но очень боялась, что он раньше начнет.

– Все в порядке. Ты только сейчас не волнуйся. У нас есть минимум полчаса. Доза проверенная. Ты давай ложись сюда, а я из тебя буду труп делать.

– Я пойду сначала в туалет, – как-то отрешенно произнесла Елизавета.

– Правильно, милая. Лучше сейчас. Трупу менее сподручно бегать в туалет.

Когда она вернулась, он стаскивал с Корноухова брюки.

– Помоги, Лиза. Тяжелый он. И давай трусы снимем. Да не стесняйся ты. Мужиков, что ли, голых не видела. Сейчас мы тебя покрасим.

Лобачев открыл бутылку и начал разбрызгивать ее содержимое на рубашку Корноухова. Затем он налил немного себе на ладони, растер и сделал два четких отпечатка на рукавах рубахи.

– Это, Лиза, настоящая кровь. Но куриная. Пришлось поехать в Томилино на птицефабрику.

– Противно с настоящей кровью.

– Терпи, Елизавета. А теперь ты на кровать ложись. Хорошее было у тебя платье.

Федор взял нож, сделал несколько разрезов в районе груди и живота. Потом обильно полил эти места куриной кровью.

– Нормально. А теперь создаем картину изнасилования. Ты уж извини, Елизавета, но юбку я подниму выше пояса. И теперь – главное.

Лобачев встал перед Елизаветой на колени и осторожно дотронулся до ее трусов и стал тянуть резинку вниз.

Она мягко отстранила его:

– Не теперь, Федор. Не надо сейчас. Потом.

– Да, ты просто прелесть, Лиза! То, что ты думаешь, это действительно будет потом. Но это необходимо сделать сейчас. Мы же решили, что Корноухов взял тебя силой, предварительно разрезав ножом трусики, так что терпи, Елизавета.

Завершив создание места преступления, Лобачев торопливо убежал и вдруг через минуту вернулся, держа перед собой окровавленный нож.

– Нет, Лиза, я полный идиот. Я орудие преступления уволок. Сейчас мы нож ему в руку вложим. А ты спокойно лежи, Лиза. Ты глаза закрой и отключись. И главное, не дыши по возможности.

Сознание возвращалось к Корноухову медленно.

Он сначала приподнялся, встал и только после этого с трудом открыл глаза.

Борис Петрович все вспомнил, все. Он намекнул ей на постель, а она не захотела отдаться. Потом Лиза испугалась, схватила нож, а у него все помутилось в глазах. И что было дальше, он не помнил.

Корноухов, взглянул на лежавшую в неестественной позе, окровавленную, полуобнаженную Елизавету. Затем посмотрел на себя и осторожно поднял вверх правую руку, в которой был зажат большой кухонный нож.

Так, значит, он отнял его у Елизаветы. А что было потом? Он не помнил. Неужели она его так возбудила, что околдовала до потери сознания.

Да, вероятно, он потерял над собой контроль, рассвирепел и озверел до чертиков.

Эти вялые рассуждения Корноухова прервал визгливый окрик:

– Руки вверх! Не двигаться! – В комнату ворвались двое в полицейской форме. – Сержант, быстро готовь фотоаппарат. Этого субчика надо с разных сторон заснять. Особенно руку с ножом. Отдельно возьми труп и общую панораму.

Корноухов стоял неподвижно, крепко сжимая в руке основную кровавую улику.

Голова уже работала нормально, но он ничего не мог понять. Он все еще надеялся, что это сон или шутка.

Но перед ним стоял майор с дикими глазами и без всякого намерения шутить. В его руке заметно дрожал пистолет, направленный на Бориса Петровича.

Майор четко отдавал команды суетившемуся по комнате сержанту:

– Детали потом снимешь. Сейчас аккуратно в пакетик возьми у подозреваемого ножичек. Спокойно, я буду страховать. Теперь, гражданин убийца, вытягиваем ручки вперед.

Корноухов покорно сделал все, что велел майор.

– Сержант, наручники на него надень. Молодец! Ты здесь над деталями поработай, отпечатки сними с трупа, брюки его осмотри и всякое такое. А мы с убийцей вниз спустимся и побеседуем.

Корноухов еще никогда не чувствовал себя таким униженным, таким беспомощным. Из одежды на нем была только окровавленная рубашка и такой же грязный галстук. Ниже пояса он был голый.

Борис Петрович сидел за столом и тупо смотрел на наручники.

Майор, который с глубокомысленным видом расхаживал по комнате, напоминал Корноухову инспектора Лестрейда. Наивен, глуповат, истеричен, но верный служака. Педант и законник. Хуже не придумаешь!

Майор вдруг резко подошел к столу, сел перед Борисом Петровичем и стал сверлить его взглядом:

– Я уверен, что вы убийца. Это очевидно! Или у вас есть другая версия?

– Нет, но я не понимаю, как это произошло.

– А здесь и понимать нечего. Картина преступления как на ладони. Вы пришли в гости, так?

– Так.

– Потом вам захотелось яркой любви, так?

– Так, она сама мне намекала.

– Это детский лепет, гражданин. Женщина уже одним своим видом намекает на это. Я прав?

– В некотором смысле вы, конечно, правы.

– Далее. Вы настаивали на близости, а она не отдавалась. Тогда вы взяли нож и стали угрожать, так?

– Она первая взяла нож.

– Это детали. Вы не в песочнице, чтоб выяснять, кто первый начал. Нож-то оказался у вас в руке, так?