Текст книги "Искры завтрашних огней (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Прихватив со стены луково-чесночную вязанку, я вслед за Чтвртаком прижмурившись, вышел из избушки. Даже сквозь полусомкнутые веки сияющий в солнечном свете снежный покров слепил приспособившиеся к мраку жилища глаза, а свежий морозный воздух холодными струями врывался в ноздри, вытесняя из лёгких вонь и чад влченишевского жилища. Эх, хорошо-то как!

Второй очаг, на котором мне и предстояло готовить, как выяснилось, был сложен в яме внутри самого большого шалаша, в котором спокойно могла разместиться дюжина человек. Хотя определение 'сложен' к нему малоприменимо. Роль эту играла здоровенная разбитая макитра литров эдак на двенадцать объёмом. Псевдо-дымоход представлял вставленные друг в друга трубки из свёрнутой коры, заглублённые в выходящую за пределы шалаша канавку, присыпанную сверху землёй. Остроумное сооружение выводило за пределы лесного жилища большую часть дыма, рассеивая его поодаль, в ближайшем кустарнике. Впрочем, полностью от задымления помещения эта конструкция не спасала.

Основательные и запасливые – а что вы хотите: славяне! Сам такой – разбойнички надыбали в качестве кухонной посуды не только с полторы дюжины разных керамических горшков и плошек, но и три металлических котла, два из которых, судя по форме, явно были затрофеены у покойных монголов.

Наскоро перезнакомившись с присутствующими и доведя информацию, что на сегодня власть на кухне меняется, я скинул стесняющий движения кожух и принялся за дело. Прежде всего погнал деда Стаха за хранящимися в сарайчике вяленым мясом и упомянутыми Чтвртаком овощами, основательно умылся возле шалаша ароматно-свежим снегом, тщательно оттерев руки. Ещё не хватало какую заразу в пищу занести! Попавшихся под руку Павла и Эзру снабдил тяжеленными деревянными вёдрами и озадачил доставкой воды из родника под крестом. А нечего: на всех буду готовить, так что и им достанется. Тем более, что по социальному статусу они стоят ниже всех, присутствующих в разбойничье-повстанческом лагере: хлоп – это живая собственность своего хозяина, самый нищий крестьянин-седлак намного значимей такого запроданца. Ну, а мне, назначенному на время похода жбановым шеф-поваром, они подчиняются автоматически в качестве кухонных рабочих. Ничего не поделаешь: феодализм. Всё упорядочено. Личная свобода не распространяется за рамки сословных ограничений.

В течение пяти минут мои помощники приволокли и воду, которую тут же частично поставили кипятить, и вяленую по-монгольски баранину, и пару корзин песка, в котором здесь принято хранить зимой овощи. В первой корзине оказалась неизменная репа, зато во второй довольно крупные, учитывая почти полное отсутствие селекции, морковины. Ну что же: могло быть и хуже. Из этого ассортимента продуктов можно хоть что-то соорудить, а то я уж опасался...

Вооружившись ножом и неким подобием разделочной доски, я за полчаса перечистил и крупно порубил морковку, закинув её вариться в закипевшей воде вместе с пятком луковиц. А что вы хотели: количество голодных дядек возросло почти вдвое, не накормишь – того и гляди, самого съедят! Бамбарбия кергуду, конечно. Шутка.

Жёсткая баранина пласталась с трудом: ну, не предназначен мой живопыр 'made in USSR' для разделки мяса, тем более провяленного до состояния кожаной подошвы сапога. Тем не менее, к тому моменту, когда настала пора вылавливать привязанной к палке большой деревянной ложкой сварившуюся морковь, баранина уже была порезана на куски примерно с два пальца толщиной. Высыпав их в морковный отвар, я принялся в большом горшке перетирать разваренные корнеплоды до пюреобразного состояния, после чего, озадачив бабушку Ладицу чисткой чеснока и лука, приволок оставленный в санях походный мешок.

Нет, всё-таки хорошо, что меня воспитали таким запасливым хомяком, причём хомяком, не скупящимся на приобретении действительно полезных вещей! Ещё собираясь в Жатеце в путь, я прихватил с собой кучу достаточно дорогих ингредиентов, готовка без которых – зряшная трата продуктов. В отдельной 'сухарной сумке' у меня приныкан кожаный мешочек соли, купленный на жатецком рынке у торговца из бывшей Польши, заткнутая притёртой пробкой глиняная посудинка с лампадным, то бишь низкосортным оливковым, маслом и две коробочки с саморучно молотым в ступке чёрным перцем и собственноручно же приготовленной горчицей. Был ещё и кувшинчик перебродившего в уксус вина, но, увы, он не перенёс превратностей дороги и его черепки давным-давно оказались выкинутыми на обочину дороги.

Впрочем, после опроса местных товарищей выяснилось, что уксус и масло имеются и в разбойничьем лагере: 'остатки былой роскоши', доставленные паном Юрасем из поездки в монастырь к брату. Было привезено и изрядное количество корчаг с вином, да вот только до сей поры не сохранилось ни одной: что не употребил в течение двухмесячного запоя Влчениш, то пришлось бросить в замковой кладовой, спешно покидая родовое гнездо.

Специям я быстро нашёл применение, добавив их в морковное пюре и подмешав туда же меленько нашинкованный лучок с чесноком. После этого, наскоблив две полные пригоршни стружек от крепчайшего овечьего сыра, смешал их с получившимся соусом. Приправив им разложенную по нескольким плошкам исходящую паром баранину, я, наконец, смог утереть честный трудовой пот. Что ни говори, а в условиях отсутствия кухонной культуры начала двадцать первого века труд повара – та ещё каторга. Все эти мясорубки, электрические и газовые печи, миксеры и холодильники настолько облегчают жизнь, что я скоро буду морально готов сам изобрести электричество, дабы когда-нибудь иметь возможность воткнуть штепсель в розетку вместо того, чтобы долбаться у первобытного очага как советский космонавт из анекдота: 'с помощью молотка, зубила и такой-то матери'!

Водрузив на экспроприированный у одного из дружинников небольшой щит четыре наименее кривых плошки, я ввалился в избушку к панам. Судя по тому, что оба Жбана с паном Юрасем уже уполовинили наш резервный бочонок пива, основные вопросы меж ними были уже заданы и ответы получены. Ну что ж, лезть в их семейные дела я так и так не собирался. Моя задача съездить, куда послан, и привезти, что требуется.

– Ого-го, дождались мы, наконец, доброй трапезы! – Расплылся в улыбке земан. – Чем нынче нас, грешников, порадуешь, мастер Макс?

– Уж простите, шановные паны, но с харчами в лагере скудно, как в нищенской котомке. Так что пришлось использовать то, что нашлось. На этот раз продовольствия хватило только на мясо по-берберийски, но и то – без помидор и красного перца. Ну, так их в Богемии и взять неоткуда, а с Мексиканщины да Чилийщины их навряд ли вскоре привезут.

– По-берберийски – это как? – Заинтересовался пан Влчениш.

– По-берберийски – это вкусно! Вот, извольте сами отведать, славные паны!

Расставленные мной на столе мисы с кушаньем ароматно парили, добавляя в спёртую атмосферу комнаты единственный приятный запах.

– Да я тебя не о том спрашиваю, человек! Откуда взялось это самое 'по-берберийски'?

– Э-э-э... Если попросту сказать, то берберы – это такие сарацины. Пищу же эту вкушали славные рыцари, ходившие в Крестовые походы ради освобождения Святой Земли. Следовательно, и нам она дозволена, потому что и нашу землю освобождать надо от Имрё-бека и его косоглазых хозяев!

– Ха! Славно сказано!

Ну-ка, мастер, выпей-ка с нами за погибель шелудивого пса Имрёйки и его своры! – раненый изгнанник из Влченишева со стуком поставил передо мной початую глиняную кружку пива. Видимо, присутствующим дворянам пришлось по душе это пожелание, поскольку спустя секунду кружки со стуком сдвинулись, а спустя две доброе пиво полилось в лужёные глотки. А я чё? Дают – бери, бьют – беги, как меня ещё бабушка учила. Тем более угощение за одним столом с панами поднимает мой статус в глазах отряда.

Поднял кружку и кивнул:

– Нех сгине! – и тоже приник к тёплой горьковатой влаге.

Ночевать пришлось в шалаше: места в доме были заняты панами, посчитавшими, что простого мещанина факт совместного пивопития и без того вознёс на небывалую высоту в глазах окружающих. В целом, надо признать, это верно: не только хлопы и влченишевы разбойнички, но и дружинники из отряда Жбана относятся ко мне как к ближайшему помощнику земана, ставя на одну доску с Полуксендзом, как ни крути, являющимся на время излечения пана Юрася фактическим командиром его ватаги. Под утро от неудобной позы ныли все мышцы: добро хоть по зимнему времени в шалаше практически не оказалось клопов, от которых на таких вот нечаянных ночлегах обычно не знаешь, как и спасаться. Потому приказ подниматься и выволакивать свои седалища на поляну я встретил не только без возмущения, но даже с неким подобием энтузиазма.

Раннее воскресное утро встретило нас не прохладой, как в известной песне, а начинающимся густым снегопадом. По приказу Полуксендза население обоих шалашей нестройной толпой сгуртовалось в нескольких шагах от входа в избушку. В очередной раз отметил для себя: в этом мире свободного человека проще застать на улице без штанов, нежели без оружия. У каждого – нож, почти у всех – топоры-сокирки заткнуты сзади за пояс, несколько копий и рогатин, два трофейных лука... Вот уж точно: 'готовы к труду и обороне'! это у нас всё больше значки цепляли...

Автоматически проверил и у себя – легко ли выходит клинок из ножен, удобно ли будет доставать сокирку. Сунув руку за пазуху кожуха, убедился, что с висящим в самодельной 'сбруе' единственным в мире двуствольным пистолетом ничего не случилось, да и 'самолепная' глиняная пороховница никуда не успела затеряться. Пока копошился – не заметил, как из домика выбрались оба Жбана и тяжело опирающийся на плечо Франты пан Юрась Влчениш, которого сзади поддерживал дед Стах. Та-ак, похоже, наши 'отцы-командиры' собрались открыть нечто вроде митинга...

Точно! Для начала пан Юрась вкратце обрисовал присутствующим неприятные перспективы зимовки в лесу при отсутствии запасов питания. Каковое питание в избытке имелось в распоряжении подлого захватчика – Плешивого Имрё в кладовых и амбарах родового замка Влченишей. А раз так, то он, единственный законный владелец Влченишева, благословляет славных храбрецов оный замок отобрать, а найденное там продовольствие и иное имущество честно разделить как боевую добычу. Помянутые храбрецы несколько воодушевившись, прокричали здравицу щедрому пану, хотя на некоторых небритых физиономиях явственно читалось сомнение в принципиальной возможности занять фортецию столь малыми силами. Откровенно говоря, я тоже несколько удивился, вспомнив некогда заученное правило расчёта потерь при штурме укреплений: трое штурмующих к одному обороняющемуся. Впрочем, следующий 'оратель' – земан Ян Жбан, как наиболее опытный из присутствующих панов-рыцарей принявший на себя общее командование операцией, – в своей более прагматической, нежели агитационной, речи обрадовал:

– Выступаем сейчас, в лагере остаются только раненые и старики. За день подберёмся к Влченишеву, в обход, сделав крюк: не исключено, что со стороны ворот нас уже поджидают. С темнотой пан Франта с Антаном и Ухом взберётся на тын и освободит проход остальным. Тут уж не зевать! Обоим лучникам занять место на валу снаружи тына и выцеливать каждую сволочь, которая окажется на виду. И не дай вам Святой Ян, ежели какой-нибудь гад, заполучив стрелу, окажется на ногах! Лично после боя высеку и половины доли в добыче лишу! Остальные, разделившись на два отряда, штурмуют здания во дворе. Не дай Господь, кто заорёт допрежь вражин! Я с моими людьми захватываю дружинный дом, а пан Франта с остальными перекроют выход из конюшни и уничтожат караульных у ворот. И запомните: собирать добычу во время боя – запрещаю настрого! Как только перебьём эту сволочь – лично прослежу, чтобы никто не остался обделённым! Смотри же, Чтвртак: ежели кто из твоих людей из общего дувана что исхитит, так с него – первый спрос, а второй уж – с тебя!

Кто с нами идти боится – не держу. Складайте зброю, берите своё барахло да выметайтесь из стана! За трусость карать не стану. Але ж кто иззрадить захочет да к ворогу переметнётся с вестью о набеге – нех лучше сам осину ищет да вервие плетёт. Живьём на угольях запеку! Всем всё понятно?

– Понятно!... ... Ясно, что не ясного-то!.. ... Все пойдём, а кто иззрадит – на куски порежем!.. – Загомонили присутствующие. Одинокий голос одного из разбойников вклинился в общий шум:

– А что же пан Влчениш? Мы-то люди егоные, а не лоунишские! Так нас только пану Юрасю и карать и миловать!

Стоявший до того, облокотившись на заснеженную крышу полуземлянки-полуизбушки раненый хозяин Влченишева при этом крике отцепился от своей опоры и, поддерживаемый верным Стахом, шагнул вперёд, вновь вставая вровень с обоими Жбанами:

– Пан Ян Жбан – моего батюшки покойного свояк, так что мне он ныне в отца место стал! И походов им пройдено без мала два десятка, так что опыта боевого и умений воинских пану Яну не занимать стать! Ввечор я препоручил себя и всех своих людей его покровительству и коль он кого карает – того караю я, кого он наградит – и я того жалую! Так что велю исполнять всем приказы пана земана каждому из вас беспрекословно!

А теперь – собирайтесь выступать в поход, хрдинове! Да осенит вас своим покровом Пресвятая Дева, да укрепит вас Святой Йиржи! Ступайте!

Минут через сорок объединённый отряд выступил из лагеря. Земан с сыном и дружинниками покачивались в сёдлах, не теряя из виду высланную в качестве головной заставы пару воинов, остальные же старательно вытаптывали тропу за едущей впереди кошевкой, загруженной прихваченными бухтами верёвки, запасными колчанами и ненужными пока что щитами пехотинцев. Семнадцать человек по средневековым понятиям – вполне приличная сила. По-местному – 'большое копьё', по меркам двадцать первого века – практически взвод. Беда лишь в том, что профессионалов военного дела среди нас было меньше десятка. Мы же – хлопы-возчики, четверо разбойничков-партизан из мужиков и, разумеется, я – в силу отсутствия навыка рукопашного боя в случае схватки с опытным противником рисковали остаться на утоптанном снегу поместья Имрё-бека.

С тех пор, как очутился в этом времени, я дважды участвовал в смертельных схватках: с парой монголов и с коварно напавшим на меня напарником по поиску кладов. Оба раза посчастливилось не только выжить, но и одержать победу, однако я вполне понимаю: повезло, и повезло крупно. Окажись в тот раз на месте пары бестолковых аратов хоть один настоящий батыр – и белели бы сейчас наши косточки в овраге, начисто обглоданные местным зверьём. А предатель-напарник сам, хотя и не без моей помощи, умудрился напороться спиной на шип лежащего на земле клевца. Иначе не знаю, чем бы тогда всё закончилось.

Сегодня же нам предстоит бой с немногочисленным, но сильным отрядом профессиональных воинов. Вполне возможно, что кто-то из нас не увидит завтрашнего дня, а если крупно не повезёт – и никто не вернётся. Так что мандраж есть, и сильный. Но куда деваться? Война – это единственная мужская работа, от которой нельзя отделаться, если хочешь оставаться мужчиной, а не чмом с половыми придатками. Вот и шагаю я теперь в группе пеших пехотинцев навстречу неизвестности, похрустывая подошвами сапог по снегу...

Двигались мы довольно долго – практически весь световой день пробирались лесами, лишь однажды пересекли подряд несколько заснеженных полей с низкими каменными оградками-межами и наезженную санную дорогу между ними. В конце концов сосредоточились в лесу, с опушки которого выставленные земаном дозорные, прячась в подлеске, наблюдали за замком. Хотя что там можно увидеть-то за валом с частоколом? Крыши да валящий в волоковые оконца под крышей дым очагов? Но раз Жбан распорядился – дружинники приказ выполняют беспрекословно. Мужиков он тоже 'озадачил': заставил обрубать ветки двух рухнувших сосен и из стволов изготавливать некое подобие лестницы. Своим хлопам и мне земан Ян приказал вязать на прихваченных верёвках здоровые узлы на расстоянии локтя один от другого.

Когда я попытался предложить свою помощь в приготовлении обеда – ведь народ с раннего утра не евши, да столько вёрст отмахали по снежной целине – меня обозвали бестолковым гражанином с разъяснением, что перед планируемым боем всегда нужно поститься: и Господу, дескать, это угодно, и самим воинам меньше риска при возможном ранении в живот. Вот победим, дескать, так в замке и нажрёмся, и напьёмся и с тамошними бабами ... Впрочем, в наличии за стенами укрепления лиц женского пола покамест достоверно известно ничего не было.

Люди Средневековья, не испорченные влиянием технической цивилизации, часов с собой не носят и день отмеряют по свету: от рассвета до заката. А зимой, как известно, среднеевропейская ночь гораздо длиннее светлого времени суток. Как только темнеет, так европейцы и устраивают себе отбой, чтобы с рассветом вскочить как ни в чём не бывало, готовыми к новым безобразиям.

Гарнизон замка Имрё-бека, судя по быстрому стиханию голосов за валом, также свято соблюдал древнее армейское правило: 'солдат спит, а служба – идёт'. В сумерках из ворот выехала пара всадников с горящим факелом и принялись объезжать укрепление по кругу на расстоянии примерно в тридцать шагов от вала. Через равные промежутки разъезд останавливался, один из конников втыкал в снег заранее подготовленные факела, а второй подпаливал их горящим. Таким образом они обвели световым кругом весь замок и вновь вернулись внутрь.

Среди бойцов нашего сводного отряда, скопившихся в ожидании начала боевых действий за заснеженным подлеском, пробежал тревожный ропот. И без того непростая задача незаметно пробраться к валу, форсировать тын и, обезвредив часовых, открыть путь в фортецию остальным, возложенная на группу Франты Жбана, стала казаться совсем невыполнимой. Позади меня шёпотом сыпал проклятья на 'хитрозадого Плешивца и всю его родню' старый земан. Теперь, когда световой круг охватывал замок и освещал часть заснеженного поля, двигаться скрытно стало невозможно. А перспектива бежать, как матросы в бушлатах на гансучьи пулемёты, как-то не очень радовала. Впрочем, так же, как и перспектива ползти по освещённому снегу безо всякой маскировки...

Стоп! Маскировка! Перед глазами как наяву встал плакат с укутанным в белый халат красноармейцем: 'Бываешь в разведке – посмотри на ветки, не спи в секрете – ты за всех в ответе!' Ну конечно! Самое простое может быть и самым эффективным – ибо, как говорил мой старший братец, 'в шомполе ломаться нечему'.

Потихоньку и очень-очень аккуратно, чтобы не потревожить снежные пласты на ветках кустарника, перемещаюсь поближе к командующему всей нашей операцией:

– Пан Ян! Дозволь сказать!

– Чего тебе занадобилось, кухарь? – Неласково блеснули под мохнатыми бровями суровые глаза.

– Пан Ян, идти сейчас пану Франциску караульных снимать – слишком рискованно...

– Без тебя знаю. Ступай на место, поварская душонка! Всё равно мы сегодня эту мадьярскую сволочь перережем, чтоб землю не поганили! А попробуешь отстать или от боя сбечь – смотри у меня!!!

Да... Похоже, старый воин сильно не в духе из-за нежданного вражеского сюрприза.

– Ты, пан земан, меня не пугай. Пуганый уже, а от драки сроду не бегал. Я о другом сказать хочу: как нам не позволить врагам нас всех заметить. У меня на родине эту хитрость давно ведают.

– Ишь, смельчак какой выискался! Ну ин ладно, невежа: сказывай, что за хитрость? Но гляди мне! Коль дурь брякнешь – быть тебе биту!

М-нда... Бедному Ванюшке – везде камушки... Знал бы заранее – ни в жизнь не взялся за это поручение, из-за которого приходится подчиняться этому бурбону.

– Значит, смотри, пан Ян: снег белый и искрящийся, так?

– Ну... так.

– А у наших всех и одежда, и доспех – всяко темнее снега. Чтобы на снегу стать понезаметнее, нужно поверх одежды накинуть белые плащи с капюшонами или просто куски отбеленной ткани размером побольше. И к валу подбираться пригнувшись, или на четвереньках, хотя лучше всего, конечно, ползком, чтобы со стороны, да ещё и против света, караульным казалось, что на снегу попросту сугробы намело. У нас это маскхалатами называется. Ну, а чтоб искрилась ткань-то, её нужно водой сбрызнуть: капли быстро в ледок превратятся и посверкивать в факельных отблесках станут, как и настоящий снег. Только не дай бог перестараться с водой: маскхалаты получатся ломкими и шелестеть станут.

В темноте усмешку старого воина заметить было мудрено, но вот характерный жест, которым он, прикрывая губы, пригладил свисающие усы, не оставил сомнений: идея земану пришлась по душе. Тем не менее въедливый командир не оставил своего сердитого тона:

– А откуда я тебе посередь леса полотно белёное сыщу? Что тут тебе ярмарка, что ли, или штуки ткани на соснах заместо шишек висят? Тут что на нас, то и при нас и взять иное – просто негде. Разве вон во Влченишеве, ан до него ещё добраться нужно.

Ну что можно ответить на такой вопрос? Бывают моменты, когда нужно не слово, а действие. Воткнув рукоять сокирки в снег, я сбросил ремень торопливо отцепив петельки кожуха от палочек-застёжек, скинул верхнюю одежду и принялся стаскивать куртку.

– Ты что, мастер, рехнулся? – Мой стриптиз, похоже сильно удивил окружающих. Земан даже нерешительно отшатнулся: мало ли, вдруг спятивший трактирщик на людей кидается? Да и верные дружинники как-то нехорошо поглядывают, отвлекшись от наблюдения за вражеским замком и поудобнее перехватывая оружие. Ничего, вряд ли без прямого приказа набросятся...

Через голову стягиваю пропотевшую нательную сорочку: у здешних крестьян такая считается праздничной рубахой.

– Вот, пан земан! Можно пока это надеть поверх кожухов, а для другого раза приготовим и настоящие маскхалаты...

Вновь пытливый взблеск глаз:

– Ты смотри... Уже и к другому разу готовиться надумал?

Скромно киваю:

– А как же!.. И не к одному. Как сказал один мудрец: 'И вечный бой! Покой нам только снится'.

– Молодец твой мудрец! Сразу видно – славный был рыцарь!

Наличием нательного белья, как выяснилось, мои соратники себя не особенно отягощали. Из семнадцати присутствующих светлые рубахи нашлись лишь у пятерых, причём крайне опрометчиво было бы считать их цвет снежно-белым. Также у одного из 'партизан-разбойников' была временно реквизирована белая заячья шапка. Поверх доспеха, не разрезая, удалось натянуть только мою рубаху только на невысокого Антана Бэра. Двоим остальным воинам, которым выпала задача первыми подобраться к валу, форсировать тын и снять ближних караульных, пришлось распарывать ткань ножами. Оставшиеся рубахи, также превращённые в тряпки варварским образом, пустили на обмотку ног: подштанники в самом начале четырнадцатого столетия ещё не стали повсеместно принятой деталью мужского гардероба, да и вообще, судя по всему, должны были появиться 350-500 лет спустя.

Около часа спустя сын земана с дружинниками, низко пригибаясь, выскользнули из-за прикрытия деревьев и кустарника и неторопливыми бугорками принялись приближаться к кольцу света, перегораживающему путь к валу. Эта неторопливость просто бесила: какие-то метров четыреста, при желании, любой из нас проскочил бы , даже увязая при этом в снегу, за несколько минут. Нервы ныли, как бормашина, желудок, лишённый пищи весь нынешний день, болезненно заявлял о своих претензиях, но мозг, продолжая контролировать ситуацию, неуклонно требовал: 'ждать, ждать, ждать'... Прошло почти три четверти часа, когда я заметил появившуюся на тёмном фоне тына пару слегка шевелящихся бугорков. Минуту спустя бугорки превратились в белеющие человеческие фигурки. Одна из них несколько раз крутанула рукой и тут же слегка откинулась назад. Стука вцепившегося в верхнюю часть тына деревянного крюка я не услышал, но, судя по тому, что почти тут же позади раздалась негромкая команда старого Жбана: 'Приготовиться!' – там всё шло по плану.

Напарник воина подпрыгнул, вцепился, закинув при этом ногу, в невидимую мне кожаную верёвку, и, быстро перебирая по ней руками, полез вверх. Ухватившись за острие кола, перевалился на ту сторону изгороди. Тут же возле 'метателя лассо' появился третий из группы прорыва и точно также вскарабкался наверх, каким-то непостижимым образом умудрившись не сверзиться с тына в последний момент. Минут через десять остававшийся снаружи боец, повернувшись лицом к опушке и раскинув руки с зажатым в них оружием, выполнил несколько махательных движений, после чего, потеряв к наблюдателям всякий интерес, полез вслед за товарищами.

– Вперёд! И тихо! – Команду Жбана услышал каждый. Снег посыпался с кустов, задеваемый выходящими из подлеска, с лёгким скрипом начал проминаться под весом наступающих. Нагруженный, помимо своего оружия и торбы – 'вещмешка образца четырнадцатого века' – ещё и бухтой узловатой верёвки, я тоже рванулся вперёд с максимально возможной на глубоком снегу скоростью. Кто его знает, сколько в том Влченишеве часовых, и какое количество сумели снять передовые? Вдруг прямо сейчас какой-нибудь заховавшийся на горище коллаборационист, углядевши наш отряд посередь чиста поля, устроил мирно дрыхнущим мадьярам побудку по боевой тревоге и они, хватая оружие, выскакивают нанимать позиции с криком 'Алярм, партизанен!'? Ещё спасибо, что пулемёты пока что не придуманы: по такому полюшку, да под косоприцельным – ну его нафиг, такое счастье...

Повезло. Внутри замка пока что никто не орал, звона мечей и суетливой беготни с факелами тоже ещё не происходит. Вместе со всеми, проваливаясь местами 'по самое не могу' – понакопали ям по всему полю, сволочи! – влез на вал в паре метров правее от того места, где проходила передовая группа. Там уже спинами друг к другу умостились в подвешенных за острия тына ременных петлях оба наших разбойничка с луками. Ну что ж, какая-никакая 'огневая поддержка' будет, главное, чтобы эти робингуды вильгельмотеллевичи ненароком наши собственные задницы не продырявили. А то полюбовался я давеча в лагере на потуги одного из них поразить вязанку хвороста толщиной человека в полтора... Из всего колчана в ней застряло две стрелы, ещё штуки три, попав, не воткнулись, вывалившись на утоптанный снег. Остальные пришлось несколько раз собирать по всей 'партизанской поляне'.

Шедший с нами дружинник отобрал у меня верёвку и, ловко размахнувшись, накинул заранее подготовленную петлю на тын. Подёргав, а для надёжности на пару секунд повиснув на ней всем телом, скомандовал:

– За мной! Как перелезете – оружие в руки и вперёд! Не шуметь!

Спустя полминуты, ловко перекинув тело через ограду, он исчез из поля зрения.

По части ловкости с профессиональным воином простому трактирщику, даже если он большую часть своей биографии прожил на рубеже второго и третьего тысячелетий, тягаться не приходится. Успев добраться почти до верха, с досадой обнаружил, что одна рукавица у меня соскочила. Лезть стало гораздо неприятнее. Взбираться по узловатой верёвке кустарного изготовления гораздо менее комфортно, чем по толстому канату в школьном спортзале.. Да и в школе я, признаться откровенно, физо не очень ценил, и 'слинять на шатал' с урока физкультуры не считал чем-то категорически невозможным. Только в старших классах мне довелось познакомиться с хорошим человеком, майором запаса в тридцать три года, который после комиссования из кадров по личному почину принялся сколачивать у нас на районе самодеятельный клуб для парней. Через друзей из ветеранской организации 'Шурави' ему удалось недорого арендовать бывшее бомбоубежище, в которой питомцы своими силами оборудовали спортзальчик, 'ленинскую комнату' и 'кубрик' для отдыха. Рукопашный бой на основе самбо мне довелось немного освоить именно там. К сожалению, когда я был уже на первом курсе, клуб наш был закрыт, а на нашего 'командира' прокуратура возбудила уголовное дело по 'замечательному букету': '208, 282'1, 282'2'. Какая сволочь это 'дело' 'сочинила', мне так и осталось неизвестным, поскольку спустя недолгое время я ухитрился нежданно-негаданно очутиться вместо привычного Сталинграда в средневековой Богемии... Однако факт, что отобранное у клуба помещение очень быстро перешло в ведение некоей официальной 'молодёжной организации 'New peoples', от внимания жителей района не укрылось.

Так что ничего особо удивительного, что, тиранувшись боком о частокол я сверзился на утоптанную дорожку на внутренней стороне ограды лишь немногим элегантнее, чем мешок картошки... Впрочем, до сей поры не привезённой конкистадорами из Нового Света. Поднявшись на ноги и потерев сквозь штаны ушибленное бедро, первым делом полез за пазуху за своей двуствольной вундервафлей. Особых надежд на то, что во мне скрыты таланты гениального фехтовальщика питать не приходится, так что первым делом проверил, плотно ли сидит в стволах пыж, предохраняющий от высыпания любовно нарезанные жеребеи из нарубленного гвоздя моим соседом Яном Липовым, изготовившим это чудо оружейной техники по моим бестолковым рисункам. Взвёл оба курка, из глиняной эрзац-пороховницы подсыпал на полку местную отвратительную 'огнепальную смесь', практически пороховую пыль...

Ну вот, в левой руке пистоль, правая сжимает топорище сокирки, в донце шапки на всякий пожарный вставлен кусок твёрдой кожи, прихваченный в разбойничьем становище... Как только последний из нашей группы, поднявшись с земли, берёт своё оружие на изготовку, мы, стараясь не шуметь, движемся к длинному строению конюшни.

Достигнуть ворот конюшни мы не успели: откуда-то сзади, со стороны главных ворот, раздался короткий вскрик, тут же перешедший в хрип, а вслед за ним ночную тишину нарушил лязг металла о металл и стук дерева. Снова прозвучал гортанный призыв караульного, сменившийся тягучим низким гудком рога. Правее нас распахнулась дверь бревенчатого дружинного дома и наружу выметнулась, взблескивая оружейным металлом, пара фигур. Впрочем, тут же один из выскочивших, вскрикнув, схватился за колено, под которым из ноги странным 'колоском' торчала стрела. Над головой раненого что-то мелькнуло и из группы нападающих тоже раздался крик – и гораздо более громкий.

– Чего застыли?! Вперёд, лодыри, к конюшне! – Уже не скрываясь заорал командующий нами дружинник.

Мягко топоча по утоптанному снегу замкового двора, мы, как стая неуклюжих пингвинов, ломанулись к цели. Первыми достигнув ворот мы с разбойником Яном Седлаком практически одновременно ухватились за верёвочные петли, приспособленные вместо дверных ручек и потянули наружу. Поскольку обзор мой был перекрыт дверным полотном, момента проникновения наших бойцов я, естественно не увидел... Зато услышал просто замечательно: сперва раздался смачный шлепок, сопряжённый с хрустом и звуком падения, а сразу после – вопль на незнакомом языке.