Текст книги "Искры завтрашних огней (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Ты вот что, мастер Белов, не торчи пнём! – Деятельный пан Ян уже оказался рядом с кошевкой. – Сейчас дальше поедем, раз уж с ночлегом ничего не вышло, так ты полезай в сани с припасами, раз уж считаешься кухарем. Там сокирка про запас захована, так ты с неё паклю-то сними: не дай Святой Йиржи, наскочут мадьярские выкормыши, так чтоб хоть чем отмахаться было. Хотя проку от тебя, прямо скажу, в драке и никакого, але ж грех мне будет, если христианскую душу без оружья оставлю. Эй, Эзра! Макс с тобой будет, дашь ему пару шкур – прикрыться от ветра и пусть оружие возьмёт, я дозволил!

– Слухаю, ласкавы пан! – Склонился послушный слуга.

Мн-да, малясь обидно, конечно, ну да на обиженных, как известно, воду возят, а это – не мой профиль деятельности. Закинув заплечный мешок в сани к Эзре, принялся копаться меж тюков и мешков, пока не выудил со дна маленький топорик на метровой прямой рукояти, смазанный жиром и плотно обмотанный жгутами пакли. Средневековая консервация... Как говорит мой батя, оружье любит ласку, чистку и смазку. Вот чисткой мы сейчас и займёмся. Устроившись под овчинами в санях, освободил топорик от пакли и ею же принялся счищать щедро намазанный жир. Тем временем наша часть каравана, наконец, вновь тронулась в путь, стремясь нагнать ускакавших далеко вперёд разведчиков.

– А что, Эзра, похоже, наш пан земан не особенно ладит с новым владельцем этого замка?

– Это Имрё ни с кем не ладит. Одно слово – байстра.

– Но ведь здешним хозяином был кум пана Яна? Так куда девался-то?

– Да кто ж знает... Понадобилось тому Имрё это имение – он себе и отхватил. А прежнего владельца – в три шеи согнал. С сынком нойона не поспоришь... Вот и сшед пан Влчичениш со своими людьми прочь. И где они сей день обретаются – лишь им самим, да Господу известно.

– Так кто такой этот Имрё-то, никак в толк не возьму? Пан Жбан говорит, что мадьяр, ты – что сын нойона. Откуда он в Богемии-то взялся?

– Так и есть. Мадьяр из монгольского семени. Шойжид-нойон его усыновил за храбрость в сражениях, хотя мог и за жестокость: в этом Имрё-бек ничем родичу не уступает. А Шойжида вся Богемия знает: страшный человек, не дай Господь перед ним провиниться, да и без вины с ним горя не оберёшься. Впрочем, что-то я слишком разболтался... Нужно будет – тебе паны сами всё расскажут, а не нужно – так и знать нечего.

Мн-да... Выходит, кум нашего земана в контрах с какой-то здешней 'шишкой', имеющеё у монгол 'волосатую руку'. А через это и мы под раздачу можем попасть, что ни разу не радует... И надо же было Жбану во всеуслышание палиться, кто да откуда. Если этот самый нойонов сын решит пакость сотворить, то координаты земановой усадьбы вычислить для него дело плёвое.

Нам-то что: пока в Пражске Место приедем, пока обратно доберёмся, да там не меньше пары недель, а то и месяц волонтёров в копейщики набирать придётся. А вот оставшимся в усадьбе под Лоуни Жбановым чадам и домочадцам может прийтись весьма кисло...

Возле неприметного свёртка с дороги на старую просеку в качестве регулировщика движения нас уже поджидал ускакавший со Жбаном-младшим кмет. Разумно: если углубимся в лес, то шансы укрыться от возможной погони резко увеличиваются. Аккуратно, стараясь не цепляться за заснеженные ветки, отряд свернул в сторону. Оставшийся воин, как я успел заметить, принялся заметать ветками следы копыт и полозьев. Впрочем, спустя минут десять он уже нагнал нашу маленькую колонну.

На ночёвку остановились на лесной полянке у края полузамёрзшего болотца, куда я сразу же был погнан за водой для ужина. На робкую попытку предложить в качестве альтернативы растопленный снег, было предложено 'ступать и не умничать, тут тебе не город'. Как ни странно, вода в болотце оказалась достаточно прозрачной и даже вкусной: нужно только черпать неглубоко, у самой поверхности. Впрочем, оно и понятно: торфяное дно в таких лесных водоёмах служит своеобразным фильтром для просачивающейся сквозь него жидкости.

Вернувшись к походным кострам, я подвесил над одним из них медный котёл с водой, и в ожидании, пока она закипит, на заранее припасенной разделочной доске, положенной на расстеленную холстину, заменяющую в походе стол, принялся мелко крошить сало и замёрзшее мясо зайца, убитого поутру плетью Франтека Жбана. Впрочем, косой сам виноват: сидел бы тихо – может и не заметили бы, так нет же, выпрыгнул чуть ли не из-под копыт жбановского жеребца. Распалил, понимаешь, охотничий азарт, за что и поплатился раскроённой головой...

Сало с зайчатиной предназначались для походного кулеша, куда кроме обязательной крупы я решил по случаю профилактики зимнего авитаминоза запустить квашеную с морковью капусту, бочонок которой был специально прихвачен из усадьбы под Лоуни. Конечно, ежедневный кулеш уже всем порядком обрыдл, но из-за нынешних приключений искать дополнения к нему, вроде нарванной вчера мёрзлой рябины, не стал. А прижимистый Ян Жбан ещё при сборах резко ограничил ассортимент продовольствия, взятого в дорогу. Хорошо ещё, что по церковным канонам путешественники временно считаются освобождёнными от соблюдения поста, иначе и сала в кулеше мы бы не увидели, факт!

Готовка не заняла много времени и вскоре отряд, сгруппировавшись согласно принадлежности – то бишь, хлопы с глиняной мисой горячего варева отдельно, свободные отдельно, за исключением двух скрывающихся в лесу караульных, принялись за ужин.

По старому обычаю, из общего котла черпали поочерёдно, по старшинству, подставляя под деревянные ложки промёрзшие сухари: сперва Зееман, потом Франциск Жбан, после него дружинники, а уж напоследок – скромный жатецкий трактирщик, то есть я. Под деревьями привязанные кони хрустели зерном в надетых на морды торбах. Благодать!

И среди этой вот благодати неожиданно раздалось:

– Хлеб да соль!

И тут же в снег между рванувшимися было кметями вонзились две оперённые стрелы:

– Не суетитесь! Не дай Бог, помрёте усталыми!..

Из-за ствола дерева шагах в пятнадцати от костров вышел улыбающийся парень с кривой саблей в одной руке и кулачным щитом с острым шипом-умбоном в другой. На голове его красовался монгольский малахай с лисьими хвостами, свисающими на спину, роль доспеха играла короткая овчинная шубка с нашитыми на груди и животе костяными пластинками. Из-под неё виден был подол... юбки? Нет, слава богу, сутаны или подрясника, слегка прикрывавший холщовые онучи. Кожаные постолы, конечно, не могли соперничать зимой с сапогами или валенками, но ни того ни другого у ночного гостя не было. А вот крестьянские постолы имелись, причём, похоже, размера эдак сорок шестого. Да и сам посетитель был крупноват: пожалуй, выше и шире меня, но в отточенных движениях видна была привычная ловкость. Словом, если бы не предваряющие его появление стрелы с чёрным оперением, парень мне бы, пожалуй, пришёлся по душе. Но когда, глядя человеку в глаза, понимаешь, что в твою спину сейчас целят из лука, становится как-то не до симпатий.

– А чего нам суетиться? – С ленцой протянул старый земан. – Вы ещё Гоумека вязали, а я вас уже всех видал. Ничего, и Гоумеку, и Адаму вперёд наука будет, как надобно на посту стоять. Присаживайся к огню, человече, да приятелей зови, всех четверых. Да аккуратней там: не дай Господь, соскользнёт тетива, худо будет.

По лицу парня пробежала волна чувств: от удивления и лёгкой растерянности до радости.

– Однако! – Наш гость, приблизившись к костру, присел на корточки. Острием сабли поправил выпавший из огня горящий сучок. – Это кто ж вы такие в мой лес явились такие храбрые и откуда?

– Чехи мы. Не видишь, человече? Ан лес-то не твой. Пана Влчичениша это земли, значит, и лес его...

– Видать, давно не бывал ты в наших местах, шановный пан, эээ?

– Земан Жбан я...

– Шановный земан Жбан. И земли эти и замок уже с осени под Имрё-Плешивым. Взяты им от монголов за влчиченишевы недоимки. По правде сказать, никто точно не знает, покрыл Плешивец их серебром или через свою родню расстарался, однако выпихнул молодого Влчичениша с дворскими под зад коленом.

Тут незнакомец махнул рукой и от тёмных стволов заснеженных деревьев отделились несколько фигур, также направляясь к кострам.

– Меня называют Чтвртак, ещё кличут Полуксендзом, по мере скромных моих сил окормляю я сих заблудших овец стада Христова. Ну, и оказываю посильную помощь в делах их земных... А что вам, люди добрые, занадобилось в замке-то? Наш дозорный говорит, что приняли вас там зело неласково...

– Да кто же знал, что Юрася Влчениша там не окажется... Да кстати, ты говоришь, что Юрася имрёвы люди выгнали. А куда же девался старый пан Влчениш, мой кум? Или отправился вновь в поход, наплевав на годы и раны? На него похоже: нрав-то ух, горячий! А война всяко и добычу сулить, и рыцарскую душу тешит.

– Так помер старый пан Франта ещё по весне – аккурат через дюжину дней после Светлого Воскресенья. Сошёл во гроб вместе с пани Матильдою: одночасно души Господу преставили. Угорели в горнице вместе с постельничьей бабой. Так их и поховали рядышком...

Пан Юрась в ту пору брата в Пражском Градце навещал: сам-то пан Коста... Прости, Господи, – брат Кирилл! – как постриг принял, так из обители ни ногой! А как вернулся пан Юрась, да проведал об утрате своей – так с туги запил. Два месяца, не переставая, вино да брагу глотал, дворня думала – навовсе ума решится.

– Погоди, отец Чтвртак, погоди! А куда же молодой Влчениш после подевался? Где сей день обретается?

Предводитель лесных обитателей пытливо глянул в лицо земану:

– А ты почто спрашиваешь? Какая тебе в том нужда?

Старый земан от такого нахальства со стороны какого-то разбойника даже опешил:

– То есть как 'почто'? Юрась моего кума сын, хоть и непутёвый. Значит, мне прямой свойственник. Считай – родня, Франтишеку вон, моему, поручник. А коль в роду своём он последний остался – брат-то для мира умер – то до женитьбы и рождения наследника Влченишей мой прямой долг Юрася под свой род взять. Нешто можно родича в беде одного оставить? Чай, славяне мы, не немчура какая! Ну-ка, человече, расскажи яснее, что тебе о нём ведомо?

Тут вмешался один из подошедших лесовиков:

– Погоди, вюдце! Ну ладно, пан земан говорит, что свояк Влченишам. Коль так – ему то ведать надлежит. А людям его почто знать лишнее? Але ж узнают – не разнесут ли вести языками-то? Нех роту дадут, что ни зла пану Яну и люду нашему не содеют, ни проболтаются о нём где-нито. А без крепкой роты веры им нет!

Полуксендз развёл руками:

– Видишь, пан земан, как народ о свойственнике твоём беспокоится? И ведь дело Пепка говорит! Не в обиду твоей милости, одначе надобно со слуг твоих и воинов крепкую роту стребовать. Пусть поклянутся, что никому в сем мире ни вольно, ни под пыткою не поведают, где ховается пан Юрась Влчениш, доколе тот сам того не дозволит. А не сдержат ту роту – то не будет им ни рая, ни чистилища на свете ином, а на сем придёт страшная кара божеская и людская.

– Все ли слыхали? – сурово окинув нас взглядом, спросил Ян Жбан. – Они в своём праве. Клянитесь же!

Хорошее дело: похоже, мой попутчик втягивает всех присутствующих в какие-то 'приключения на нижние девяносто'. Оно мне надо? Не надо. Но и деваться некуда, как говорится, 'с кем поведёшься, с тем и наберёшься'. Ещё хорошо, что я тут на положении как бы слуги: лесные гости заметно больше интересуются жбановыми вояками... Кстати, похоже те ничего против клятв не имеют: командир говорит 'клянитесь' – они выполняют.

Первым встал Франта Жбан. Вынув меч из ножен, вонзил его вертикально в плотный снег, держа левую ладонь на перекрестии рукояти. За ним поднялись все остальные, включая и мужиков-возчиков. Вскинув к плечу правый кулак с вытянутыми к небу указательным и средним пальцами, сын земана пару раз кашлянул, прочищая горло и торжественным голосом возвестил:

– Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Франциск из Жбанова Лоунинского, сын и наследник земана Яна Жбана, на мече, коий есть образ Креста Господня, обещаюсь и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о свойственнике моём пане Юрасе Влченише из Влченишева и семействе его и людях его и не творить им всем никакого зла, но всячески споспешествовать.

Если же по умыслу или по принуждению нарушу сию роту, то пусть поразят меня язвы великие, пусть стану я предметом злобы и гнева и да будет отдан труп мой на съедение зверям диким и хищным. Сребро и злато мои да будут отданы другим. Пусть вдова моя станет после моей смерти достоянием других, а душа лишится и рая и чистилища до самого Страшного Суда Христова. Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие.

Размашисто перекрестившись всей ладонью, сын земана отошёл в сторону, уступая место у меча следующему воину:

– Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Антан Бэр из Лоуни...

– ...я, Пётр Бискуп из Ржевца...

– ...я, Коста Ухо из Лоуни...

Как только последний из кметов произнёс 'Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие!', Франта Жбан выдернул меч и, обтерев о рукав, вернул в ножны. Наступила томительная тишина. Отчего-то все уставились на меня.

Наконец, земан произнёс:

– Ну что ты, мастер Белов? Клянись!

– Но меча нет...

– Забываешься, мещанин! Меч – для воинов. Ты же – граджанин! Клянись, не то...

'Не ровён час – убьют', как говаривал солдатик-белячок из фильма про кронштадских матросов. Ну, тот, помните: 'Мы – пскапские... Мобилизованные... Нам в Петроград велено...'

Ну, я сюда тоже не чай пить пришёл, ясно дело.

Благо, за полгода пребывания в здешних 'Палестинах' успел обзавестись местными 'опознавателями 'свой-чужой'': скидываю шапку и через голову стягиваю пеньковый гайтан с католическим крестиком и оловянным образком покровителя цеха.

По примеру воинов, обмахиваюсь по-католически знамением, и зажав в кулаке крест с овалом образка так, чтобы их мог видеть любой желающий, ясно и чётко – не дай бог в таком деле мямлить: сразу под подозрение возьмут! – начинаю:

– Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Макс Белов, мастер братства Святого Лаврентия славного города Жатеца, Крестом Господним и Святым мучеником Лаврентием, обещаю и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о пане Юрасе Влченише из Влченишева...

Последними роту принесли хлопы земана. Лесные гости вовсе успокоились насчёт потенциальной опасности с нашей стороны, и разговорились, предварительно развязав и притащив к кострам – греться – наших незадачливых караульных. Ян Жбан тут же грозно пообещал горе-охранникам грядущие кары на всю катушку, но, похоже, оба они уже достаточно впечатлились, битый час провалявшись на снегу перемотанные ремнями как добрая домашняя колбаса конопляным шпагатом.

Помимо уже знакомого предводителя – Чтвртака-Полуксендза и недоверчивого Гавела в отряде оказалось ещё трое лесовиков: двое Янов – Новак и Кулька, и Теодор Ковач, являвшийся действительно бывшим кузнецом той самой опустевшей прибрежной деревеньки, возле которой мы видели следы разгромленного монгольского становища. Как оказалось, монгольский ям перебили объединившиеся в разбойничью ватагу бывшие вольные арендаторы со здешних земель, разорённые буквально до нитки Имрё-беком, новым владельцем Влченишева. Возглавили нападение сам молодой Влчениш со своим дядькой-наперсником Малом: душа просила мести, но захватить обратно замок с достаточно сильным гарнизоном с помощью полубезоружныхх крестьян не представлялось возможным, вот и отыгрались на ближайшем становище покровителей Плешивца. Уничтожить немногочисленных монголов удалось подчистую, захватив коней, скот и оружие, но и потери получились громадными: на каждого убитого врага – по трое своих. Погиб в бою и старый воин Мал, а пан Юрась, сражавшийся в первых рядах, умудрился поймать грудью две стрелы и пропустить удар копья в бок, так что теперь лежал в потаённом домике посреди леса в полубессознательном состоянии вместе с другими тяжелоранеными. Легкораненые и часть здоровых разбойников, получив свои доли добычи, разбрелись кто куда по дальним деревням к разной десятиюродной родне. Жители же Рыбницы, прихватив помимо своего имущества ещё и оставшихся от монголов овец, и вовсе порешили утечь из становящихся неспокойными мест – о карательных отрядах узкоглазых воинов на мохнатых лошадях по всей земле ходила чёрная слава – куда подальше, скорее всего в Южную Богемию.

Единственным 'пришлым' в разбойничьей ватаге был как раз Чтвртак. Впрочем, 'пришлым' он считался условно: отец его – богатый седлак-арендатор из села, принадлежавшего одному из панов по соседству от влченишевых земель – с отрочества отдал младшего сына учиться на священника. Думал он, что разумный парнишка таким образом выбьется в люди, будет избавлен от налогового бремени и тяжкого крестьянского труда на чужой земле. И вправду: Чтвртак прилежно изучал всё, что необходимо будущему католическому ксендзу, и вскорости собирался держать испытание перед духовной коллегией в бенедиктинской обители Пражского Места. Но, как говорится, человек предполагает...

Сперва старшего брата Чтвртака в счёт 'десятины' угнали монголы куда-то на балканские рубежи. Потом озлившийся на что-то пан приказал схватить отца и забить батогами, да так, что явившийся как раз на другой день на вакации Чтвртак только и успел, что закрыть страдальцу глаза. Вслед за мужем от сердечного приступа в ту же могилу легла и матушка...

Одним словом, должности ксендза в каком-нибудь тихом приходе крестьянский сын так и не получил. На следующую ночь после похорон полыхнул деревянный замок обидчика, а по росной траве в сторону леса протянулась цепочка следов...

Вот такими были наши новые союзники. Да, союзники, поскольку земан Жбан твёрдо решил повидаться с сыном своего кума и по мере возможности споспешествовать его мести подлому захватчику. Люди земана ничего против не имели, ну и мне, естественно, пришлось поддержать пана Яна. А как иначе: в одиночку по зимней Богемии путешествовать опасно, да и Жбан при попытке покинуть его общество мог бы сильно огорчиться и огорчить меня. Например, укоротив на голову. Нет уж, как-нибудь воздержимся от резких движений... Тем более, что хотя мы с земаном имеем различные тайные поручения, однако руководство Славянского братства могло вполне резонно поинтересоваться: с какого перепугу некий жатецкий трактирщик вдруг покинул отряд на полпути?

Так что, когда вся наша орава после полудня лесными тропами приблизилась к тайной базе разбойников (или, учитывая то, на кого их удар был направлен, правильнее назвать повстанцами?), где скрывался свойственник нашего земана, я твёрдо знал: с этими обезбашенными ребятами придётся идти до конца, а там – будь что будет!

Ввиду того, что наши новые знакомцы по лесу передвигались исключительно пешими – на вопрос Франты Жбана, куда они подевали трофейных монгольских коней, последовал уклончивый ответ 'весны в надёжном месте поджидают' – мы тоже вели лошадей в поводу. Нельзя сказать, что пешее путешествие по заснеженному лесу доставило мне большое удовольствие: местами я проваливался в снег гораздо глубже, чем 'по колено'. По идее, тут могли бы помочь лыжи, но, во-первых, их не было, а во-вторых лично я сроду не умел на них ходить. Как-то не представлялось возможности: всю свою прежнюю жизнь я провёл в южных городах, где зима достаточно сырая и снег лежит плохо (а кое-где и вообще практически отсутствует), а в нынешнем четырнадцатом столетии пока что не ставил перед собой такой задачи: и без того были проблемы, которые пришлось решать в первую очередь. Так что вымотался я за время перехода изрядно, тем более, что пришлось тащить ту самую резервную сокирку, которую расщедрился выдать мне земан. Не понимаю: на что оно мне? Пользоваться им всё одно не умею, топорник из меня – как из Ельцина викарий. В бою, по-моему, гораздо эффективнее мне могут послужить изготовленный жатецкими умельцами по моему заказу двуствольный пистолет с кремнёвым замком – сумасшедший прогресс и вундервафля по нынешним временам, где единственным образцом огнестрельного оружия являются кустарные модфы: короткие сварные стволики на дли-и-инных древках, при стрельбе ставящиеся на палки с рогульками. Управляются, кстати, с этим чудом оружейного прогресса, аж вдвоём: один, условно говоря, 'целится', поворачивая конструкцию в направлении противника, а второй железным прутом с тлеющим фитилём поджигает сбоку порох у затравочного отверстия. Страшное оружие, простиххоссподи!

Ну, а для ближнего боя у меня на поясе висел добрый старый длинный нож, изготовленный из качественной стали на закате СССР и попавший сюда с ещё некоторыми моими вещичками. Минувшей весной во время своих похождений мне уже пришлось применить его в качестве боевого оружия в схватке с монгольскими разбойниками – и нож меня не подвёл! Собственно говоря, той схватке я обязан встречей с рыцарем Павлом Черниным из Бржедицкого Градца, являющимся одной из ключевых фигур Славянского братства – как здесь называют антимонгольское подполье. Да уж, ничего не скажешь: планы мои на тихую и размеренную жизнь те события нарушили капитально. Нет, разумеется, 'вписаться' в структуру средневекового чешского города мне всё же удалось, но, как выяснилось и здесь, в 'идиллическом Средневековье' среди угнетённых славян кипели политические страсти не слабее, чем в России начала девяностых. Такие, что подхватили мирного трактирщика и понесли с собой. Иначе сидел бы я сейчас дома, вернее, стоял у печки или трактирной стойки, готовя блюда или обслуживая посетителей, а не тащился по лесу с отрядом упёртых отморозков, разгребая ногами глубокий снег.

Тайная база разбойников предстала перед нами в виде крохотного лесного хуторка, состоящего из бревенчатой полуизбушки-полуземлянки, пары капитальных шалашей и странного гибрида сарайчика, сеновала и коновязи под одним навесом. Чуть в отдалении слева, в ложбинке, куда сбегала натоптанная тропка, над криничным срубом высился чуть покосившийся старый крест с покрытой снегом замёрзшей фигуркой распятого Христа. Справа, шагах в ста под деревьями тоже торчали кресты, но без распятия, не успевшие потемнеть от времени и непогоды. Я насчитал дюжину этих скорбных надмогильных украшений. Да, видно бой с монголами обошёлся мужикам недёшево...

Приблизившись к избушке, мы остановились, переводя дыхание, а Полуксендз, пригнув голову, нырнул в дверь предупредить обитателей. Оно и правильно: сунься первым кто из незнакомцев, разбойники от неожиданности могли бы и рогатиной приголубить. Спустя пару минут Чтвртак вернулся и с почтительным поклоном передал приглашение пана Влчениша пану Жбана войти в скромное обиталище.

– Франта, Антан, Макс, пойдёте со мной. Остальные – займитесь лошадьми и озаботьтесь жильём. Коста – за старшего.

– Слухаем, шановный пан!

Поочередно отряхнувшись в сенцах от снега с помощью веничка из гусиных перьев, мы с поклонами вошли в перегороженную надвое занавесью горницу. Поклоны были совершенно естественными: низкая притолока попросту не дала бы шагать в полный рост. Мне же, как самому длинному и склоняться пришлось ниже всех, что, учитывая условный статус слуги при земане, было даже полезно для создания имиджа.

Со свежего воздуха зимнего леса дух избушки, что называется, 'шибал' немилосердно. Найдя дополнительный выход в раскрытую дверь, обволакивая входящих, устремились висящий под потолком смог очажного дыма, вонь немытых тел и оттаявшей меховой одежды, прокисшей еды и гнойников. Похоже, проветривать помещение здешние жильцы не решались как минимум с начала зимы. Пара небольших окошек, затянутых по здешней моде скобленым пузырём, была намертво вмазана по стыку в стену и не то, что свежий воздух – и свет-то полуденный пропускала весьма и весьма условно.

Украшением горницы, помимо традиционного распятия, служили развешанные по стенам копья и саадаки с колчанами – явные свидетельства минувшей победы над здешними 'чойбалсанами', веники из трав и веток, плетёные косицы лука с чесноком и звериные шкуры. Шкуры были, по правде сказать, так себе: ни одной медвежьей или рысьей, парочка волчьих, а остальные – так, мелочь, – лисьи, барсучьи, даже заячьи... Впрочем, задачу дополнительного теплоизолятора они выполняли неплохо и в сочетании с бревенчатыми стенами, горящей лучиной и пламенеющими углями очага создавали ну очень тёплую атмосферу.

Середину комнаты занимала тяжёлая тёсанная столешница, укреплённая на паре толстых пней с обрубленными корнями. Возле этого стола располагалась широкая крестьянская лавка. Ещё пара лавок были отодвинуты к стенам и завалены грудами шкур. Со свету глаза не сразу могли углядеть укрытых этими шкурами людей. Помимо нас в помещении находились ещё четверо: двое лежащих на скамьях раненых и пара пожилых людей: женщина и опирающийся на самодельный костыль старик с длинным кинжалом в руках, который вполне можно было бы отнести к разряду мечей, если бы не отсутствие гарды-перекрестия.

Впрочем, в мечах-кинжалах и прочих мизерикордиях я разбираюсь слабо: в прошлые – или вернее сказать 'будущие'? – времена больше увлекался оружием эпохи мировых войн, а сейчас мечи как таковые мне не по статусу: носить их имеют право лишь дворяне, воины-кметы и, как ни странно, мастера-оружейники, причём у последних считается хорошим тоном собственноручно изготавливать мечи для сыновей-наследников. Народ же попроще довольствуется разнообразием топоров, палиц с дубинками и ножей. Говорят, на кордоне жители без секиры и пращи даже на женскую половину дома с матримониальными целями не заходят: слишком часты мелкие набеги немцев из Судет.

– Слава Йсу! – по местному обычаю поприветствовали мы хозяев.

– Во веки веков!

Дошедший до самого стола земан Ян несколько озадачено завертел головой, пытаясь понять, кто из двоих заросших мужиков на лавках является его свойственником. Разглядеть лица в царящем в горнице сумраке было действительно сложновато, да и видались Жбан с Юрасем, судя по обмолвкам, достаточно давно...

Из затруднения земана выручил сам 'виновник торжества', лежащий у торцевой стены, обратившийся к нему со всей возможной учтивостью:

– Поздорову ли добрался, дядюшка Ян? Какими ветрами тебя к нам принесло? Как поживает тётушка Марта? А дети как? Франта, Ясь, Карел, Ярмила?

– Слава Господу нашему и святым Микулашу, Йиржи и Яну! Жив-здоров их попущением. Карел с Ярмилой в Жбанове за меня пока хозяйнуют, а Франтек – вот он, со мной приехал. Франта, не стой истуканом, приветствуй нового хозяина Влченишева!

Жбан-младший покорно отвесил поклон раненому.

– Помогай тебе Боже, Юрась!

– И тебе в помощь Господь и все святые...

Но отчего я ничего не слышу о тётушке Марте и об Ясе?

– Эх, Юрась... Нету их с нами более. Марта моя ныне вкупе с ангелами небесными на нас с облаков взирает, да Матерь Божью усердно о грешных молит. А Ясь... Считай, тоже нет. Как три года назад на него жребий пал, так и уехал наш Ясек с хашаром по чужим землям да за чужой интерес биться. С той поры лишь единожды весть о нём дошла: калечный рыцарь завёз гостинец, да поведал, как Ясек навострился в Чёрной сотне наравне с монголами биться. Ту сотню яко клин вперёд бросают, дабы латный строй пробить. И доля добычи в ней впятеро боле, нежели в остальном хашаре.

– Да уж, дядюшка, тут ничего не поделать... Всё в руке Господней. Он жизнь даёт, он же и к себе призывает, и тяготами наш дух испытывает... Ин ладно! А всё же: как тебя с дружиной в наши края занесло? Не иначе, святой архангел Михаил ко мне вас направил в ответ на мольбы мои.

– Касаемо святого ничего не знаю, але ж явились мы вовремя, как я погляжу. – Усмехнулся в бороду Жбан-старший. – Хоть и завернули мы сюда попутно, по-свойски, ин придётся подзадержаться. В Пражский Град ехали, ан никуда тот не денется: до нас на Влтаве стоял и, даст Господь, после нас и внуков наших стоять будет. А свояку не помочь, так в том урон моей панской чести будет и от добрых христиан поношение великое. И то сказать: в пору, когда чёрные враны всему славянству обиды да неправды творят, всем нам надлежит заедино быть.

– Верно говоришь, дядюшка Ян! Однако ж прости меня за невежество: по молодости да с радости великой от встречи нежданной не усадил я вас с Франтеком и людьми твоими за трапезу. Погодь мал часец, пока ватажники мои на стол подадут. Хоть и неказисто угощение наше лесное, да от чистого сердца идёт! Отец Чтвртак – обратился раненый рыцарь к Полуксендзу – проследи, чтобы ради встречи такой ребятки расстарались, наилучший харч сюда подали.

– Слухаю, шановный пан! Вот только особо подавать и нечего: муку на кнедлики два дня как подъели, сыра осталось полторы головы – и тот овечий, что у бусурман забрали. Есть сало, колбасок моток да вяленая баранина, так ведь ныне суббота, сие вкушать грех, а на одной овощи – только брюхо пучить будет... Да и пиво всё вышло...

– Ничего, отче, придётся грех отмолить. Нельзя же дорогих гостей кормить голодом!

Тут в разговор вмешался младший из Жбанов:

– А может, мастер Макс своё искусство покажет? А то колбаски хорошо, так разве наешься? Вон какая орава-то...

Зееман задумчиво взглянул на меня, после чего вновь оборотился к раненому свойственнику:

– И то верно... Юрась, сей достойный человек, хоть и молод, але ж уже добрый мастер и полноправный член братства Святого Лаврентия, что в Жатеце. Едет со мной в Пражский Град, гхм, по цеховым делам.

Влченишский пан недоумённо вскинул брови:

– С каких пор, дядюшка, ты озаботился делами простолюдинов, да ещё из чужого города? На тебя это не похоже.

– Э, Юрась, мне до их дел касательства нету. Ан мастер Макс – человек полезный, да и за оружие держаться худо-бедно способный. – Зееман разгладил ладонью усы и бороду, скрывая едва заметную усмешку. – Он приятелю моему важную услугу сумел оказать, вот тот и попросил захватить его попутчиком, раз уж всё одно на Влтаву еду. Не по-христиански отказывать ближнему в такой малости! Так теперь и он нам не откажет, небось, добрую трапезу соорудить. Верно я говорю, мастер Белов?

– Само собой, пан Ян! Со всем старанием. Было б только из чего, а уж на вкус пищи никому жаловаться не придётся.

– Ну, так ступайте с Полуксендзом, да и они вот – старый земан сделал жест в сторону притихших в углу стариков – а мы пока с паном Влченишем по-семейному втроём побеседуем.

– Дозволь луку взять? – обратился я к раненому пану.

– Бери, что потребно, да и ступайте, ступайте! Да двери прикройте, нечего холод напускать! – Раздражённо буркнул Влчениш.

Ну понятно, господа вояки желают посекретничать, вон, даже стариков выставляют прочь. Второй-то раненый, похоже, в беспамятстве: за всё время не вздохнул, не шевельнулся. Ну что ж, мне чужие секреты ни к чему, на самом разве что штамп 'Для служебного пользования' не проставлен.