Текст книги "Волонтер: Нарушая приказы"

Автор книги: Александр Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Пояснять, что на завтра к заключенному должны были сначала привести священника, а затем сопроводить до эшафота, не хотелось, но Паткуль понял все с полуслова.

– Вам нужно возвращаться в Москву. Вот вам бумага для государя. – продолжал между тем Золотарев. – Здесь все объяснено. Петр не будет вас ни в чем обвинять.

– Спасибо вам, граф, – молвил Иоганн, запихивая бумагу за пазуху.

Прибежал Онегин и сообщил, что лошади готовы.

– Ну, вот барон, – сказал эстонец, – на данный момент наши пути расходятся. Я со своими людьми отправляюсь исполнять волю монарха, а вы, – он кивнул в сторону лифляндцев и Линды, – в Московию. В Ригу вам всем троим возвращаться опасно.

– Спасибо вам еще раз, граф.

Лифляндцы ускакали. Граф Золотарев вздохнул и посмотрел на царевича.

– Теперь ваш батенька будет знать о спасении Паткуля, в котором вы принимали участие. Пришлось немного приукрасить, но думаю хуже не будет.

Вернулись в дом. Собрали вещи, поблагодарили трактирщика за гостеприимство и после плотного ужина, коим их накормил добродушный хозяин выехали в сторону одного из портов Пруссии.

Да вот только жизнь внесла новые коррективы.

V

Представшая перед глазами Андрея Золотарева Европа была не похожа на ту которую он помнил. И хоть весь мир погряз в войнах и различных религиозных конфликтах, здесь не существовало тех проблем которые возникли в будущем. Европейцы не опасались, что кто-то захочет «перекрыть им кислород» в виде голубого топлива поступающего из варварской Московии, и все из-за того, что добычи газа еще не существовало. Не нужно было трястись от извержений вулканов, боясь что вернуться на родину, на самолете не удастся. Не нужно дрожать из-за единой валюты, о ней сейчас просто не задумываются. Да и не до того.

Как только император Фердинанд III Габсбург утратил реальную власть в Германии, а это случилось после Тринадцатилетней войны(28), а в Испании начался политический и экономический упадок, на Европейскую сцену вышла разрываемая религиозными противоречиями Франция.

И ведущую роль стал играть Людовик XIV, явный сторонник абсолютной монархии и божественного права королей. Ходил слух, что фраза «Государство – это я» принадлежала ему. Именно при нем французская экспансия приобрела огромные масштабы, заставив тем самым выступить против себя чуть ли не всю Европу.

Испанский престол, со всеми заморскими владениями заставили Короля-Солнца развязать войну за Испанское наследство(29). В описываемый момент исторических событий, Австрия постепенно начала перехватывать инициативу, и даже Петр Великий был уверен, что та (в случае удачного завершения конфликта) сумеет заполучить испанские Нидерланды и земли в Италии.

Французские войска в тысяча семьсот четвертом году потерпели поражение при Гохштедте(30), от англо-голландских войск ведомых герцогом Мальборо, и имперской армии Евгения Савойского. В том же году английский флот захватил Гибралтар. Официально тот, как и Новая Шотландия в Канаде, перешли уже к объединенной Британии (уния Англии и Шотландии от тысяча семьсот седьмого года)(31).

Причиной неудач Франции в этот период стало вспыхнувшее на ее территории восстание гугенотов. Камизары(32) выступили против насильственных мер со стороны администрации и католического духовенства, вызванных усилением поборов связанных с войной за Испанское наследство. Утихомирить их удалось только в тысяча семьсот пятом году, после того, как папа Климент XI провозгласил против них крестовый поход. Первой попыткой завершить все мирным путем (май тысяча семьсот четвертого года), после многочисленных неудачных действий правительственных войск, стало подписание соглашение о свободе богослужения. Увы, но ни к чему это не привело. Усмирить восставших окончательно удалось только к весне тысяча семьсот пятого года.

Да и для противников Короля Солнца не все складывалось так гладко, как им хотелось. Несмотря на успехи в баталиях, саму Англию трясло. В тысяча семьсот первом году английский парламент, чтобы помешать возвращению к власти якобитов, принял акт о престолонаследовании. Согласно ему в случае смерти, Вильгельма(33) и его наследницы Анны(34), корона должна была перейти к внучке Якова I – Софье. Против чего тут же выступили шотландцы.

Компромисс был найден только первого мая тысяча семьсот седьмого года, когда была принята уния по объединению двух королевств в одно государство – получившее название Великобритания.

Англичане сосредоточенно наблюдали за перипетиями политической борьбы внутри своей страны и кровавыми сражениями за рубежом.

Новый век привел к образованию нового государства – Королевства Прусского, большая часть земель которого, за исключением герцогства Пруссии, были частью священной Римской империи. Номинально власть принадлежала Габсбургам. Именно Леопольд I (в обмен на союз против Франции в войне за Испанское наследство) короновал королем нового государства, случилось это восемнадцатого января тысяча семьсот первого года в городе Кёнигсберг, сына Фридриха Вильгельма курфюрста Бранденбургского, Фридриха III вынудив того принять титул «король Пруссии» – Фридриха I.

Еще одним государством на которое стоило обратить внимание – Голландия.

Когда в тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году, после трех летней англо-голландской войны так и не удалось выявить победителя, между двумя (на тот момент ведущими державами) опять возник кризис. Штатгальтер(35) Вильгельм III предпринял превентивное вторжение в Англию, которое повлияло на смену власти на острове. На английский престол вместо Якова II взошла супруга Вильгельма III – Мария II. Начинался период международного и морского могущества Нидерландов, продлившийся до самой смерти штатгальтера в тысяча семьсот втором году. Но после кончины Вильгельма позиция Голландии, как торгового центра северной Европы начали постепенно ослаблять. Амстердам уступил ведущую роль – Лондону. А война за Испанское наследство могла привести к утере статуса сверхдержавы.

Вроде мечтали добраться до ближайшего порта. Там сесть на корабль и в Англию, но планы резко поменялись. Как-то в разговоре граф Золотарев упомянул о великом посольстве Петра Алексеевича. Случилось это во время одного из привалов. Разговор возник из ничего. Вспомнили о недавнем освобождении лифляндца. Граф даже пожалел бедного караульного.

– Боюсь, что за поступок его жизни лишат.

– Будем надеяться, что ума у саксонца хватило, после того, как пришел в сознание дезертировать. – произнес Шредер.

– Ну да, дезертируешь, – хихикнул вдруг Шипицын, – его рижане так связали, что без посторонней помощи, он вряд ли веревки распутает.

– Что верно, то верно, – согласился с ним Андрей. – Вот до чего любовь довести может. Сидел бы в крепости да охранял своего алхимика. Глядишь и отыскал бы тот способ свинец в золото превращать.

Вот тут-то и затронули тему про ученых. Золотарев даже сообщил царевичу, что Петр Алексеевич в свое время с двумя выдающимися людьми был знаком.

– С кем это? – поинтересовался Алексей, – ты мне, учитель, этого не рассказывал.

Пришлось упомянуть Исаака Ньютона и Лейбница. Последний, как помнил Андрей основал в начале этого столетия в Берлине академию наук.

– А с отцом твоим, – продолжал граф, – Лейбниц столкнулся в ганноверском замке Коппенбрюк. Та встреча была случайная, но по всей видимости важная. Не удивлюсь, если именно он предложил государю посетить известного аглицкого ученого Исаака Ньютона.

– Мне бы тоже хотелось побывать в гостях у Лейбница, – вдруг предложил Алексей.

– А, что, – вдруг молвил Христофор Шредер, – может действительно заехать…

– Ну, и где мы его будем искать? – спросил Золотарев.

– Где, где, в Берлине конечно. Какая разница откуда мы отправимся в Англию – из Прусского порта или Голландского, а так смотришь путешествие сие пойдет Алексею только на пользу. Эвон государь каким стал после Великого посольства. Мы конечно на такое громкое название не тянем, но все же. К тому же, – тут майор сделал паузу, выдержал ее, наблюдая за лицами товарищей и продолжил, – лично мне так кажется, Петр Алексеевич не возражал бы против такого маршрута. К тому же, мы один раз с дороги свернули. Наказания все равно не миновать.

Предложение было дельное. Эстонец мысленно прикинул перспективы. Во-первых, познакомившись с великим ученым этого времени, Андрей мог бы подсказать тому несколько идей, до которых тот додумался, но сделал бы это чуточку позже. Во-вторых, пригласит Лейбница в Россию, раньше чем это сделает Петр. Ну, а если это не выгорит, глядишь, какого-нибудь толкового малого вместо себя посоветует. В-третьих, это эстонец знал точно, в Ганновере Петр уже давно присмотрел для царевича невесту – принцессу Брауншвейскую Софью-Христину. Кто знает, а вдруг между двумя голубками пробежит искра, ну, не электричества, на что бы надеялся все тот же Лейбниц, а хотя бы любви.

– Хорошо, – согласился граф Золотарев. – Берлин так Берлин. Главное чтобы ученый был там, в противном случае придется ехать в Ганновер.

Где именно в данный момент находился немецкий философ и математик Лейбниц, Андрей не знал. Хотелось, чтобы встреча состоялась в Берлине, но предчувствие говорило, что будущей столицей Германии вряд ли дело закончится и придется так и так ехать в Ганновер.

– Настоящее всегда чревато будущим, – неожиданно проговорил Лейбниц. Посмотрел на Андрея Золотарева и молвил, – а теперь, молодой человек, рассказывайте кто вы и откуда?

Начиналось все хорошо. Въехали в Берлин через одни из городских ворот. Эстонцу самолично удалось лицезреть как преобразовывалась в восемнадцатом веке будущая столица Рейха. Сейчас город насчитывавший более двухсот тысяч жителей, обносился новой крепостной стеной, внутри которой оказывается теперь уже пять поселений. Двигались по Унтер-ден-Линден, именно на ней и находилось новое здание Берлинской академии наук. Вскоре улице суждено будет на время превратиться в главный прогулочный бульвар города, но после постройки Бранденбургских ворот, она вновь станет ключевой артерией столицы. Да вот только это будет еще не скоро. Сейчас же центр города был южнее от Унтер-ден-Линден. Если остановиться и посмотреть в том направлении, то можно разглядеть церковь Святого Николая, самую старую в Берлине. Но в тот район путешественники не собирались, после встречи с великим немецким математиком и философом предполагалось покинуть город через одни из северных ворот. Здесь в районе Унтер-ден-Линден улочки узкие, дома старые и очень много таверн. В одной из них и остановились.

Оставив Шредера, Шипицына и денщика, Золотарев с царевичем направились в Академию наук. Язык до Киева доведет, а уж до нее тем более. Отыскали и Готфрида Лейбница. Разговаривать Андрею пришлось на немецком, и тут он понял насколько тот изменился в будущем.

– С кем имею честь беседовать? – Спросил старик.

Широкий лоб, большой нос, задумчивые слегка грустные глаза, на голове парик. Серый, словно сшитый из мышиных шкурок, кафтан. Короткие штаны такого же цвета и синее чулки. Туфли черные с золотыми (а может и позолоченными) пряжками. Под мышкой толстый фолиант.

– Поручик Михайлов, – представил царевича Андрей, – граф Золотарев. Из России.

– Любопытно, любопытно, – молвил Готфрид.

Оглядел с головы до ног сначала Золотарева, потом царевича. На секунду задумался и произнес:

– Может пройдем в мой кабинет? Там и поговорим.

То, что гости приехали к нему не просто так математик уже понял.

Прошли в кабинет. У окна письменный стол, заваленный различными бумагами. Тут же астролябии, глобусы. У стены диван, несколько кресел, а так же шкафы, заставленные книгами. Плюс ко всему доска исписанная мелом, на специальных треногах она стоит слева от стола. Лейбниц показал на кресла и предложил сесть. Сам же занял свое любимое кресло. Навел порядок на столе и только после этого произнес:

– Поручик Михайлов. Знакомая фамилия. Тот тоже Михайловым звался. Правда не поручиком был, а всего лишь бомбардиром. – Тут Готфрид задумался на секунду и сказал, – вы наверное его сын?

– Царевич Алексей Петрович, – молвил парнишка.

– Вот и гляжу не ошибся. А немецкому языку, позвольте полюбопытствовать вас наверно батенька обучил?

– Нет, граф Золотарев, – пояснил царевич.

– Так вы тоже ученый?

– Увы, нет. – ответил Андрей, – был торговцем, потом, – тут он замялся не зная говорить о своей первой работе при государе Петре или нет. Решил, что не стоит, – потом таможенником и лишь только затем предложил государю московскому сына его воспитывать.

– Владеете науками?

– В какой-то мере.

Андрей стал вспоминать, что в школе учил да в институте проходил. Слава богу, когда экономику изучал не только одного Адама Смита запомнил. Прокололся на малом, решил похвастаться что и обмолвился. Сначала сообщил, что читал «Новые опыты о человеческом разуме». Похвалился, что понравилось учение о прирожденной способности ума к познанию высших категории бытия и всеобщих и необходимых истин логики и математики.

– Эвон как, – произнес Лейбниц, – неужто моя книга и до Московии добралась(36).

Ладно бы это, так нет. Как говорится: «Остапа понесло».

– А вот с вашей «Теодицея» не согласен, – продолжил Андрей, – может наш мир и наилучший, но вряд ли он создан богом.

И тут Готфрид вспыхнул.

– Эвон как! – Воскликнул он. Сначала граф подумал, что вспышка произошла на религиозной почве, но уже через секунду все разъяснилось. – Вы не могли читать сей труд, – проговорил Лейбниц, – я еще только несколько глав написал(37).

Ученный встал из-за стола, подошел к окну. Минут пять, если не больше вглядывался в Берлинский пейзаж. Потом развернулся и спросил, кто такой граф и откуда. Андрей молчал. Лейбниц вернулся за стол, сел.

– Говорите граф. Я не скептик – поверю. Что мыслимо – то возможно, что возможно – то мыслимо.

Андрей покосился на царевича. Готфрид все понял и попросил мальчишку прогуляться по академии.

– Посмотрите, как у нас все устроено, Ваше высочество.

Когда Алексей ушел, и дверь в кабинет закрылась, Андрей поведал математику свою историю.

– Любопытно, – молвил философ, – очень любопытно. Вероятность существования будущего, как и то что существовало прошлое, я никогда не отрицал. Поэтому не удивлюсь тому, что иногда человек может перемещаться из одного времени в другое. С помощью ваших знаний я сейчас бы мог изменить математику, но вот только не хочу.

– Почему? – поинтересовался Андрей.

– Зачем ускорять время? Всему свой черед.

– Резонно, – согласился граф.

– Теперь вот скажи мне путешественник, – произнес Готфрид. – Раз уж ты попал в наше время, то скорее всего что-то изменил. Вот например царевич. – ученый взглянул на дверь, – вот если бы ты не стал его учителем, то что бы было?

– Сейчас бы он находился в Москве, в окружении людей консервативных. Стал бы, – граф задумался, поймет ли ученый термин или нет, решил, что если что растолкует, – маменькиным сынком.

Лейбниц графа понял. «Маменькины сынки» видимо существовали в любом мире и в любой эпохе.

– Значит супротив батеньки пошел бы, – вздохнул немец, – теперь нет.

– Не уверен, – проговорил Андрей, и рассказал математику причину их появления в Европе.

– Так-так. – молвил Лейбниц, – природа. Будем надеяться, что история Алексея закончится не так как должна была бы.

То, что царевич погиб бы в будущем от рук батюшки Готфрид догадался по интонациям.

– Вот только не знаю, как теперь быть, – проговорил вдруг Андрей.

– Что так?

– Петр ведь через четыре года должен был к вам приехать. Да не один, а с царевичем. Сватать государь сына своего хотел за принцессу Брауншвейскую Софью-Христину.

Лейбниц вновь встал из-за стола. Прошелся к окну.

– В Ганновере она. Познакомить ее с царевичем можно. Да вот только смысла я в этом сейчас не вижу, лет сей девице сейчас тринадцать. Так что приезжать царевичу нужно будет сюда через четыре года.

Пришлось рассказать математику, что из сватовства этого ничего не вышло.

– Жаль, – вздохнул Готфрид, – очень жаль. Ибо девчушка эта умна не по годам.

– А, что если?

– Познакомить. Чтобы они подружились, – догадался Лейбниц, – а мысль-то не глупая. Глядишь, что-то и выгорит. А если мы ошибаемся, то и через четыре года приезжать свататься не потребуется. Эх, жаль, что с Петром не увижусь.

– Так может вы в Петербург переедете с академией. Государь науки уважает…

– Э, нет, – перебил его математик, – уж лучше вы к нам. К тому же сырой воздух этого города, говорят вреден для здоровья.

Вот и порешили, что через два дня, после того, как Лейбниц уладит все дела в академии, отправятся они в Ганновер.

Ощипанные тушки голубей лежали перед графом и царевичем на огромном серебряном блюде. До этого тщательно промытые и нашпигованные шпиком грудки, снаружи и изнутри посоленные, проперченные к тому же сбрызнутые лимонным соком, обернутые листьями шалфея и перевязанные ниткой, жарились в глубокой сковородке в окружении нарезанных грибов и зелени петрушки. Толстый повар обильно полил их вином и по необходимости добавлял воды. Когда же они были готовы, снял шпик, шалфей и полил выделившимся соком, после чего вновь вернул сковородку в духовку, только на сей раз без крышки. Дождался пока голуби подрумянятся и вынес к столу. Затем кружа у стола, несмотря на свою тучность, раскладывал их с помощью вилки в тарелки гостей аккурат рядом с отварным картофелем. Рядом тут же на столе стоял компот.

– Что это такое? – поинтересовался Алексей, когда очередь дошла до графа.

– Голуби, – пояснил эстонец, – с картофелем. – Он отхлебнул из кубка, – компот. – Поморщился, – из тыквы.

Царевич хотел, что-то еще спросить, но граф знаком показал, что не надо. Паренек понял, что тот на все вопросы ответит потом, после застолья. Золотарев оглядел присутствующих, кроме них с Алексеем за столом сидели: Лейбниц, Софья-Христина и ее родители. Стоит отметить, что девчонка выглядела на несколько лет старше своего возраста. И несмотря на все усилия математика и эстонца на царевича Алексея она не произвела ни какого впечатления. То ли он был не по годам развит, то ли в душе все еще испытывал какие-то чувство к оставшейся в Нарве подруге.

Одно радовало обоих путешественников (об их товарищах умолчим, те люди служивые, готовы ехать туда, куда велят) – то что они побывали в красивейшем городе Нижней Саксонии. Ганновер хоть и напоминал своей архитектурой немецкие города, но все же в чем-то отличался. Больше всего царевича Алексея поразил Большой сад в Харренхаузе. Гордость Ганновера представлял из себя барочный сад разбитый в этой местности по типу Версаля. По центру парка дворец служивший резиденцией местным герцогам. Сейчас в конце октября, когда листья с деревьев еще не облетели, он поражал своим великолепием. По случаю приезда царевича Алексея, отец принцессы Софьи-Христины повелел вечером, как стемнеет устроить фейерверк.

Пока не наступил вечер, Золотарев с помощью математика уговорили герцога показать для царевича город Ганновер. Особенно Лейбниц настаивал, чтобы тот продемонстрировал Алексею рыночную церковь Святого Георгия и святого Якоба.

– Таких соборов в варварской Московии нет, Ваше Сиятельство, – пояснил Готфрид, – а еще библиотеку, коей я в свое время руководил.

Обе достопримечательности, ну, кроме сада само собой, были гордостями правителей Нижней Саксонии. Построенная в четырнадцатом веке лютеранская кирха вместе с более поздним зданием Старой ратуши – образовывали на Рыночной площади ансамбль в стиле «кирпичной готики». В библиотеке были собраны лучшие книги самых известных авторов Европы. Творения великих умов прошлого. Там же находился один из первых экземпляров «Государя» Макиавелли.

Когда в библиотеке отец принцессы попытался произвести впечатление на царевича тем что читал роман, Алексей только шмыгнул носом. Воспринятое как зависть вскоре было растолковано, через того же Лейбница, графом Золотаревым, как то, что сим нас не удивить. Эту книгу царевич осилил год назад, когда ему еще было шестнадцать лет. Предполагаемый тесть так и сел на диван с открытым ртом.

– Вот тебе и варварская Московия, – прошептал он. – Я помню ваши слова, Лейбниц, –проговорил он, обращаясь к философу, – стремление русских к европейской культуре – противно естеству.

– Беру свои слова обратно, ваше сиятельство, – молвил ученый.

Провели в Ганновере две недели, когда выезжали из столь славного города уже шел ноябрь. Андрей надеялся, что удастся добраться до портов Нидерландов как можно скорее. Скоро наступят холода, и плавание может быть не таким безопасным.

Увы, в Голландии пришлось задержаться до весны тысяча семьсот восьмого года. Уже подъезжая к Антверпену царевич подхватил простуду.

Каналы, канал, каналы. Скоро такой должна была стать по задумке Петра новая столица Московского государства. Они серебряными стрелами уходили за горизонт, подпитывая водой, словно щемящей тоской, землю. Множество домов жмущихся друг другу, построенные на дубовых сваях на удивление не создают четкую линию. И кривизна эта по причине того, что дуб начинает от постоянных перепадов воды гнить. Из-за чего здания причудливо клонятся набок. Амстердамцы называли их танцующими. Именно по этим каналам и доставляются к домам большинство грузов. Из-за того, что возникают проблемы, когда тяжелую мебель или тюки с товарами, трудно внести в здание вдоль фасада имеются специальные балки.

«Голландия имеет больше домов на воде, чем на суше», – писал в своих заметках один француз, живший в Голландии в шестнадцатом веке.

И хранительницами домашнего очага, следившими за чистотой и порядком, были милые голландки, которые даже отдыхая, занимались рукоделием. Француз де Сен-Эвримон писал в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году маркизу де Реки: «Здешние дамы очень вежливы, и мужчины не обижаются на то, что общество их жен и дочерей предпочитают их собственному. Голландки достаточно приветливы для того, чтобы доставить нам развлечение, но не настолько оживлены, чтобы быть «опасными» для нашего спокойствия… Как бы то ни было, можно сказать, что голландским женщинам свойственна некоторая недоступность и воздержанность, и они передаются от матери к дочери по наследству… Все женщины, без исключения, того мнения, что выйдя замуж, они уже не смогут свободно располагать собой. Для них существует только долг…».

В последнем суждено было убедится Андрею, когда разместившись, с заболевшим царевичем Алексеем, на одном из постоялых дворов, они ощутили тепло и заботу. Хозяйка в белом чепчике кружила, как пчелка вокруг больного паренька. Она сперва испугалась, когда больного мальчишку внесли в дом. Первая мысль проскочившая в ее голове была – чума, но Андрей разубедил даму, что это всего лишь простуда.

Ноябрь был дождливый и ужасно холодный, не удивительно, что царевич простудился. Граф Золотарев даже пожалел, что в свое время не предложил Петру отказаться от столь легкой и в какой-то степени неудобной европейской одежды. Мода модой, но не за счет же здоровья. Вот только Андрей сомневался, что государь стал бы прислушиваться к его совету, особенно после того случая, когда монарх заказал себе костюм наподобие того, в котором эстонец попал в прошлое. Тот действительно не годился для этого мира, но ведь можно было бы просто вернуться к нормальным брюкам, а не носить эти штанишки до колен. К хорошим сапогам, а не к туфелькам в коих иногда приходилось щеголять.

Увы, но сейчас уже предпринимать что-то было поздно. Алексей заболел и не дай бог если он умрет, то и им с Шредером в скором времени придется проследовать за парнишкой. Петр не простит гибели единственного, на данный момент наследника, тем паче, что тот стараниями эстонца стал – «продолжателем идей моих» (по крайней мере так звучала фраза из уст государя, когда тот напутствовал перед отъездом из Нарвы майора Шредера).

Дама тут же приказала мужу отнести парнишку на второй этаж. Выделила ему комнату с окнами выходившими на юг.

– Больному нужен солнечный свет и тепло, – проговорила она, в том что в соседней комнате, окнами выходившей на канал прохладно, вскоре лично удалось убедиться офицерам. – С больным должен находиться только один, – продолжала дама, оглядела присутствующих и ткнула рукой в Онегина, – ты.

Затем позвала одного из сыновей. Паренек на пару лет младше Алексея выслушал ее просьбу и убежал.

– Сейчас прибудет доктор Бурхааве, – пояснила она. Взглянула оценивающим взглядом на мужчин и добавила, – а вам, господа, следовало бы перекусить.

Прошли в просторную комнату, расположенную на первом этаже. Андрей остановился на пороге, огляделся и предложил товарищам сесть у окна. Те согласились.

Пока разглядывали пейзаж, все сидели молча. Шипицын крутил в руках вилку, Шредер барабанил пальцами по столешнице, а Андрей нервно сжимал белоснежную скатерть.

– Да не переживайте господа, – проговорила хозяйка, возникшая для них неожиданно у стола. – Доктор Герман Бурхааве лучший врач во всем Амстердаме. Это он с чумой долго провозится, а с простой простудой у него вообще проблем не будет.

Она поставила на стол миску с вареной картошкой, рядом тарелочку со слабосоленой селедкой. Именно таким кушаньем почти десять лет назад потчевали Петра Алексеевича. Тогда ему сие блюдо очень понравилось. Он даже попытался привить выращивание картофеля в России, но пока из этого у него ничего не выходило. Стоит также отметить, что кушанье принесенное заботливой хозяйкой – было основной едой простых голландцев. Не удивительно, что крестьян тут именовали не иначе как – «Едоки картофеля», а сам город Амстердам – «город на селедочных костях».

– Вкуснее, чем ганноверские голуби, – проговорил Шипицын, облизывая пальцы. – Жаль, что у нас в государстве нет такой вкусной еды.

– Дай срок, – произнес Андрей, – будет.

Вот только срок понятие растяжимое. Эстонец точно помнил, что картофель в России приживется еще не скоро. Вначале пойдут отравления, когда крестьяне вместо корнеплодов попробуют употреблять в пищу плоды.

Дверь скрипнула и в зал вошел мужчина средних лет, в черном плаще и с небольшой серой сумкой. Он снял остроконечную шляпу, такие носили только почитатели идеи Кальвина, поклонился и произнес:

– Позвольте представиться – Герман Бурхааве. Вам повезло господа, что лучший доктор Голландии находился в гостях у своего кузена. Ну, а теперь кто меня проводит до больного?

Андрей хотел было встать, но из-за спины эскулапа раздался голос хозяйки:

– Я дорогой доктор. Это сделаю я.

Доктор повернулся и посмотрел на нее.

– А, это ты, Карнелия. Ну, веди, веди к своему больному.

Как только он ушел, Христофор отложил ложку в сторону и посмотрев на приятелей проговорил:

– А вы знаете кто это?

Увидев недоумение на лицах товарищей пояснил:

– Самый известный на данный момент в Европе лекарь. Царь Петр с удовольствием хотел бы видеть его при своем дворе. Когда путешествовал он по Европе, да изучал науки на голландских верфях не раз приглашал его к себе. Русские его фамилию, как Бургав произносят.

Доктор Герман Бургав проследовал за хозяйкой постоялого двора. Именно здесь останавливались они с отцом, когда приезжали в Антверпен навестить родню. В первый раз Герман увидел Карнелию, когда ей было, как и ему одиннадцать лет. Молодая девочка не обратила на него тогда никакого внимания, и мальчишке пришлось продемонстрировать, чтобы произвести впечатления на нее, обширные знания латинского и греческого языка. Переборщил конечно. Девчонка все равно в его сторону не посмотрела. Именно в сыром климате Амстердама у него и образовалась язва на голени, появилась хромота и он уже не мог носиться за девчонками, как обычный мальчишка. Наверно так и промучился, если бы сам себя не исцелил, утерев тем самым нос всем этим эскулапам, что пытались его лечить на протяжении семи лет. В пятнадцать лет суждено было ему лишиться отца. Чтобы как-то выжить Герман отправился в Лейден, там он изучал историю, натурфилософию, логику и метафизику. Параллельно овладел еврейским и халдейскими языками, а все для того, чтобы читать Священное писание в оригинале. Когда выучился стал добывать скудные средства к жизни частными уроками.

Несмотря на желание отца священником Герман не стал. Нетерпимо относилось тогда духовенство ко всякому, сколько-нибудь самостоятельному мнению. Пришлось избрать медицину. Бурхав получил докторскую степень, а когда государь Московский схватился в схватке с королем Шведским, а европейские монархи стали делить между собой испанские владения, он сделался профессором медицины в Лейдене. И вот сейчас приехал, за столько лет проведать родственников. Хотел сначала остановиться у Карнелии, но увидев ее понял, что не сможет находиться под одной крышей. Сегодня собирался покинуть Антверпен, чтобы вернуться в родные пенаты, но тут сын его подружки прибежал к нему и попросил, чтобы тот пришел к ним. В таверне находился больной постоялец, и Карнелия опасалась за его здоровье.

Он склонился над кроватью царевича. Расстегнул камзол и обнажил грудь. Поставил термометр Амонтона и посмотрев на дремавшего в соседнем кресле товарища больного спросил:

– Сколько больному лет?

Паренек раскрыл глаза и удивленно посмотрел на доктора. Потом что-то пробормотал. Доктору показалось, что язык знаком ему. Громко крикнул, чтобы Карнелия пришла. Та явилась через минуту, остановилась в дверях вытирая перепачканные мукой руки.

– Я не знаю языка, на котором говорит слуга больного, – проговорил доктор обращаясь к ней. – Узнай, нет ли среди тех, кто принес его в таверну, человека говорящего на голландском.

Женщина кивнула и ушла. Вернулась она с мужчиной в светло-зеленом кафтане, желтых чулках На голове у того был серебристый парик (его Андрею подарили в Ганновере), а в руках он сжимал треуголку.

– Вы говорите на голландском языке? – поинтересовался лекарь.

– Да.

– Вот и хорошо. У меня есть несколько вопросов, на которые вы должны ответить. Мой первый вопрос, вы знаете их?

– Да. Поручик Михайлов и его денщик, – пояснил граф.

– Михайлов? – Переспросил эскулап. – Затем пристально вгляделся в лицо больного и произнес, – как он похож на своего отца. Те же черты. Сколько ему лет?

– Семнадцать.

– А на вид и не скажешь, – констатировал лекарь. Достал блокнот и записал. – Хотел сегодня уехать из Антверпена, но придется остаться. Надеюсь государь Петр узнает, кто вернул его сына на ноги. Кстати, как к вам обращаться?

– Граф, – Андрей задумался на секунду, – Ларсон.

– Швед? – уточнил доктор.

– Эстляндец. На службе у его Величества.

– Хорошо, а теперь ступайте.

– Как не хватает русской бани, – проговорил Шипицын. – Сейчас бы попариться, а не мыться в этой бочке.