Текст книги "Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме"

Автор книги: Александр Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

До определенного момента антиамерикански настроенные силовики были убеждены, что операция против пакистанских талибов, обосновавшихся на территории племени мехсуд в Вазиристане, противоречит интересам государства. Считалось, что Межведомственная разведка может контролировать радикальных исламистов, используя их воинственные настроения против «иностранных оккупантов и марионеточного афганского правительства». В эпоху Мушаррафа в так называемой зоне племен федерального управления на границе с Афганистаном проводились лишь ограниченные военные операции, а крупное наступление армии в Вазиристане в феврале 2008 года было неожиданно прервано без объяснения причин. «Дело в том, что представители племени мехсуд занимали тогда высокие посты в армии и разведке, а генерал Мушарраф не хотел наживать себе врага в лице Талибана, – отмечал директор программы азиатских исследований американского Центра международной политики Селиг Харрисон в своей монографии «Внутренняя и внешняя политика Пакистана после 11 сентября», – к тому же, он не был заинтересован в том, чтобы вакуум власти, сложившийся в Афганистане после падения исламистского правительства, заполнили представители Северного альянса, традиционно настроенного против союза с Пакистаном» [314] . Мушарраф был убежден, что с талибами можно договориться и не раз заключал мирные соглашения с лидерами племен, населяющих Вазиристан.

В своей автобиографии «На линии огня» он отмечал, что Талибан был создан пакистанскими спецслужбами, которые «воспитали, одели и обули нищих пуштунов, дали им оружие, и навязали исламистскую идеологию» [315] . С помощью исламистов пакистанская элита рассчитывала установить в соседнем Афганистане дружественный, зависимый от Исламабада режим, и обеспечить, таким образом, надежный тыл в противостоянии с Индией. В 90-е годы афганские исламисты, финансируемые ISI, выступали даже с идеей конфедерации Пакистана и Афганистана. Как утверждал руководитель Межведомственной разведки Хамид Гул «под предлогом объединения двух исламских государств мы получили бы доступ к урановым рудникам в Афганистане и сократили бы зависимость нашей ядерной программы от зарубежных источников. К тому же, политический союз Исламабада и Кабула стал бы серьезным вызовом для Индии» [316] .

Однако пакистанским спецслужбам не удалось реализовать свои замыслы. В первую очередь, потому что любое афганское правительство отказывалось идти на сближение с Пакистаном до тех пор, пока не будет урегулирован спор о государственной границе. Линия Дюранда, которая была установлена англичанами в 1893 году, разделила пуштунские племена между Афганистаном и Британской Индией. Это, противоречило афганским интересам, и в Кабуле отказывались признавать навязанную колониальными чиновниками границу. После образования пакистанского государства его отношения с соседним Афганистаном во многом зависели от пуштунского фактора. Афганцы одно время выступали даже за создание независимого Пуштунистана в пакистанской зоне племен федерального управления.

«Разыгрывая пуштунскую карту, – утверждали эксперты, – пакистанские спецслужбы создали на территории племен исламистское движение, направленное против светской власти в Кабуле, однако было очевидно, что со временем исламисты попытаются построить эмират на всей пуштунской территории, которая охватывает огромную часть Пакистана». Когда в 2008 году на смену военным, пользующимся поддержкой исламистов, к власти в Исламабаде пришло гражданское правительство, его светская идеология естественно была воспринята талибанскими боевиками в штыки. Вначале они попытались воспользоваться слабостью новых властей и в феврале 2009 года заключили с ними соглашение о перемирии. Правительство Гилани заявило, что не будет препятствовать введению законов шариата в долине Сват, а талибы, в свою очередь, пообещали прекратить боевые действия и не пытаться распространить свое влияние на другие районы Пакистана. Однако вскоре боевики нарушили соглашение, начали экспансию в зоне племен и вторглись на территории, расположенные всего в ста километрах от столицы. Летом правительственные войска выбили их из долины Сват, а в сентябре приняли решение о широкомасштабном наступлении в Южном Вазиристане.

Талибы надеялись запугать гражданское правительство и вынудить его отказаться от этого решения, организовав серию взрывов в пакистанских городах, однако власти были непреклонны и в конце октября 2009 года начали крупнейшую за последние шесть лет операцию против Талибана под названием «Путь освобождения». 30-тысячная армия при поддержке авиации, танков и артиллерии вторглась на территорию Южного Вазиристана. Предварительно правительство заключило пакт о ненападении с афганскими талибами, обосновавшимися в Северном Вазиристане, и лидерами племени вазиров, традиционно враждующего с племенем мехсуд. Кроме того, властям удалось разрушить стереотип, существовавший в общественном мнении Пакистана, о том, что война с талибами является «американской войной», и, участвуя в ней, правительственные войска поддерживают армию оккупантов в их борьбе с «праведными воинами ислама». Главнокомандующий Ашфак Кияни дал понять, что военная операция направлена только против экстремистов, выступив с воззванием к «храброму народу племени мехсуд».

Вазиристан, еще до того как стать символом талибанского сопротивления, прославился непокорным нравом и воинственностью населявших его племен. С 1893 года эта территория была независима как от английских колониальных владений, так и от афганского правительства; восстание вазиров в 1919–1921 годах привело к поражению Великобритании в 3-й афганской войне. Многие эксперты полагали, что пакистанская армия, несмотря на успехи в начале кампании, также обречена увязнуть в Вазиристане. Тем более что покорение пуштунских племен по-прежнему не являлось для Исламабада приоритетной задачей в обеспечении национальной безопасности. Как отмечал журнал The Time, «несмотря на то, что пакистанцы решились на крупную военную операцию в зоне племен федерального управления, большая часть армии, в том числе ее элитные части, находились на восточной границе с Индией. Пакистанский истеблишмент так и не сумел избавиться от параноидального отношения к Нью-Дели» [317] . Именно по этой причине, военные отказывались воспринимать афганское правительство Карзая как естественного союзника в борьбе с талибами. Ведь президент Афганистана пустил в страну индийских инвесторов и разрешил открыть на границе с Пакистаном 26 индийских консульств, которые, по словам ISI, несли ответственность за дестабилизацию обстановки в западной провинции Белуджистан.

В тот момент, когда Обама пришел к власти отношения Индии и Пакистана были накалены до предела. Дело в том, что 26 ноября 2008 года вскоре после его победы на президентских выборах в финансовой столице Индии Мумбай группа экстремистов захватила здания роскошных отелей «Тадж-Махал» и «Оберой-Трайдент», которые считались символом города. В результате действий боевиков погибли более 170 человек, около 300 получили ранения. Причем в отличие от предыдущих терактов, которые происходили на рынках и в поездах, жертвами мумбайского нападения стали состоятельные индийцы. Индийское правительство сразу обвинило в событиях 26/11 соседний Пакистан, и свернуло переговорный процесс, который два извечных соперника начали под давлением Соединенных Штатов в 2004 году.

Возобновить мирные переговоры Индия обещала лишь в том случае, если пакистанские власти начнут судебное разбирательство по вопросу об организации мумбайских атак. Через год суд в Исламабаде предъявил обвинения семерым подозреваемым в подготовке терактов, в том числе главе радикальной организации «Лашкар-э-Таиба» Заки-ур-Рехману Лахви. («Лашкар-э-Таиба» – одна из группировок, оказывающих вооруженное сопротивление Нью-Дели на границе провинции Кашмир. Единственный оставшийся в живых боевик, участвовавший в захвате «Тадж-Махала», состоял именно в этой организации). Выполнив основное требование индийской стороны, гражданское правительство Пакистана надеялось «положить конец «холодной войне» между двумя ядерными державами Южной Азии».

Правда, эксперты уверяли, что сделать это будет не так просто. Ведь даже если предположить, что Нью-Дели и Исламабаду удастся когда-нибудь урегулировать кашмирский вопрос, они не смогут преодолеть экзистенциальные противоречия, возникшие полвека назад при разделе Британской Индии.

Попытки возродить индо-пакистанский диалог предпринимались и ранее. В июле 2009 года на конференции в Шарм-эль-Шейхе премьер-министр Пакистана Юсуф Гилани и его индийский визави Манмохан Сингх заявили, что «несмотря на расхождения между их странами в вопросах борьбы с терроризмом мирный процесс должен быть возобновлен». Однако индийская оппозиция тут же обвинила главу правительства в «дипломатическом поражении» и «сдаче позиций тем пакистанским политикам, которые несут ответственность за мумбайскую трагедию». В итоге Сингху пришлось пойти на попятный: непременным условием для возобновления переговоров вновь стало согласие Пакистана начать судебные разбирательства.

Выполнив это условие, Исламабад позволил индийским властям, не теряя лицо, вернуться к мирному процессу и заслужить таким образом расположение американцев. «Премьер-министр Манмохан Сингх действительно верит в век США, в то, что судьба Индии неразрывно связана с этой страной, – писал Д. Малхотра, редактор дипломатического отдела индийской газеты The Telegraph. – Отказ от идеи неприсоединения отражает неспособность и нежелание жонглировать несколькими шарами одновременно» [318] .

В этом смысле очень символично, что годовщину терактов в Мумбай Сингх встречал в Вашингтоне, где ему устроили торжественный прием, которого, по словам экспертов, удостаивались лишь немногие иностранные гости за всю послевоенную историю США. Президент Обама сделал все от него зависящее, чтобы сохранить достижения своего предшественника на индийском направлении. Он дал понять Мангмохану Сингху, что Соединенные Штаты готовы пойти на уступки в ядерной сфере, расширить военное сотрудничество между странами и добиться реформы Совета Безопасности ООН, которая закрепила бы за Нью-Дели статус постоянного члена этой организации. Обама прекрасно понимал, что Индия может стать ключевым союзником Америки при реализации его новой стратегии в Афганистане. С другой стороны, индийцы осознавали, что от Вашингтона во многом зависит их статус на мировой арене. Немаловажным являлся и тот факт, что крупный индийский бизнес, связанный с информационными технологиями и военной промышленностью, ориентировался на Соединенные Штаты.

Политологи отмечали, что в Южной Азии сложилась уникальная ситуация: одновременно в Нью-Дели и Исламабаде к власти пришли проамериканские правительства, и впервые со времен Британской Индии «жемчужина оказалась в короне одной империи». Однако если Индийский национальный конгресс после уверенной победы на парламентских выборах обладал реальной властью в стране, положение гражданского правительства Пакистана становилось все более шатким. Выступая в Международном центре Вудро Вильсона, Сингх отметил, что «реальная власть в Исламабаде принадлежит военным и разведчикам» [319] , находящимся под влиянием исламистских организаций, которые они сами же когда-то создавали. И если даже пакистанские силовики не имели отношения к мумбайским терактам, борьба с Индией являлась для них частью национальной идентичности.

«ЛАУРЕАТ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ ВОЙНЫ»

К концу 2009 года стало очевидно, что рассчитывать на них в Афганистане не приходится. И у Обамы, фактически, не оставалось другого выбора кроме как удовлетворить требования своих генералов, пообещав предоставить им 30-тысячное подкрепление и рекрутировать еще 7 тысяч солдат у союзников по НАТО. 1 декабря незадолго до 30-летней годовщины советского вторжения в Афганистан американский президент выступил в престижной академии Уэст-Пойнт, обнародовав новую военную стратегию, которая во многом перекликалась с иракской доктриной трехлетней давности. Любопытно, что речь Обамы даже называлась так же, как и речь Джорджа Буша, произнесенная им в январе 2007 года: «Новый путь вперед».

Как отмечал Der Spiegel, «создавалось впечатление, что президент взял одну из своих старых предвыборных речей и смешал ее с текстом из собрания сочинений Джорджа Буша. Выступление в Уэст-Пойнте вызвало смятение и у романтиков, и у реалистов. Это была речь лауреата нобелевской премии войны» [320] .

И хотя британский историк Саймон Шама заявил, что по богатству риторических приемов выступление Обамы не уступало лучшим цицероновским речам, содержавшиеся в нем противоречия бросались в глаза даже неискушенным в политике курсантам Уэст-Пойнта. Американцы отправляются на фронт, – провозгласил Обама, – и практически сразу начнут марш к миру. (К 2011 году планировалось завершить вывод войск). Экстремисты убивают во имя ислама, заявил президент, а затем добавил, что ислам это «одна из величайших религий на Земле». Он пообещал, что ответственность за безопасность Афганистана скоро будет возложена на правительство Хамида Карзая – то самое правительство, которое он назвал «коррумпированным». «Талибан опасен и все время усиливается», – заявил Обама, и тут же отметил, что «Америка готова завершить войну» [321] .

Новая афганская стратегия Обамы была воспринята в штыки, как левыми, так и правыми политиками в Вашингтоне. Бывший сотрудник Пентагона консервативный комментатор Джед Бэббин заявил, что «президент желает вести крохоборческую политически корректную войну в соответствии с либеральными теориями, что неминуемо закончится поражением» [322] . Большинство критиков отмечало, что дополнительные войска вряд ли сотворят чудо за год с небольшим, и обозначение срока вывода войск лишь приободрит талибов.

Стратегию Обамы осудили и его однопартийцы, правда, совершенно по другим соображениям. Как заявила спикер палаты представителей Нэнси Пелоси, Америка не может позволить себе широкомасштабную военную кампанию. А известный леволиберальный комментатор Майкл Мур посоветовал президенту США «позвонить Горбачеву, который мог бы рассказать ему, как Афганистан становится кладбищем империй» [323] .

С тех пор как в декабре 2001 года завершилась операция «Несокрушимая свобода», в результате которой было свергнуто талибанское правительство, силы НАТО не проводили в Афганистане масштабных наступательных операций. И вот в феврале 2010 года началась операция в Гильменде, в ходе которой генерал Маккристал попытался воплотить в жизнь свою афганскую стратегию. Согласно плану, разработанному генштабом ISAF (Международные силы содействия безопасности Афганистана), целью главного удара коалиционных войск стал город Марджа, который талибы удерживали с 2001 года.

Этот небольшой городок с населением 80 тысяч человек являлся не только «логовом талибов», но и центром наркоторговли. В его окрестностях находились плантации опиумного мака и лаборатории по производству героина. Для талибов, как известно, наркотики являются главной статьей доходов, – и после того как губернатором богатой опиумным маком провинции Нангархар стал жесткий администратор и сподвижник Хамида Карзая Гуль Ага Шерзай, им ничего не оставалось, как сделать ставку на другую опиумную житницу – провинцию Гильменд».

Марджу эксперты называли «неприступным бастионом талибов». Все подходы к городу были заминированы, однако командование ISAF организовало массированную переброску войск с помощью вертолетов. Эта тактическая новинка впервые была опробована морпехами США в том же Гильменде в июле 2009 года. В ночь на 13 февраля в Марджу были переброшены 4 тыс. американских и 4 тыс. британских солдат (всего в операции было задействовано 15 тыс. военнослужащих), которые начали штурм. Командующий американскими морпехами генерал Лари Николсон уверял, что «это может занять довольно много времени, особенно учитывая тот факт, что город напоминает пороховую бочку: мятежники заминировали улицы, мосты и большинство зданий» [324] . Не случайно ветераны иракской кампании сравнивали операцию в Мардже с многонедельной зачисткой Фаллуджи в 2004 году.

Главной целью операции американские стратеги провозгласили не уничтожение боевиков, а «завоевание сердец и умов местного населения». Поэтому накануне наступления командование ISAF проинформировало жителей Марджи о своих намерениях, провело консультации с городскими старейшинами и постаралось объяснить свою позицию жителям окрестных деревень на специально организованных шурах (советах). Когда же на второй день операции ракета НАТО отклонилась от цели и попала в жилой дом, в результате чего погибли 12 мирных жителей, войскам коалиции было запрещено вести ракетный обстрел Марджи.

Генри Киссинджер отмечал, что «своей первоочередной задачей Маккристал считает защиту населения, а не охоту за боевиками, и эта стратегия должна принести успех США» [325] . Новый военачальник был убежден, что если коалиционные силы завоюют поддержку местных жителей в одном районе, их власть быстро распространится на соседние территории, «словно чернильное пятно, которое растекается по листу бумаги». Как отмечал американский военный аналитик Харлан Уллман, «тактика чернильных пятен возникла еще во Вьетнаме. Она с успехом применялась во время иракской кампании, например, в городе Рамади – столице беспокойной провинции Аль-Анбар. В Афганистане американцы надеялись установить контроль над основными центрами гравитации и образовать вокруг них «чернильные анклавы», власть в которых будет принадлежать кабульскому правительству» [326] .

Соединенные Штаты планировали оказать давление на кабинет Карзая, вынудив его проводить более эффективную и социально ориентированную политику, и ускорить процесс создания национальной афганской армии. Операция в Гильменде проводилась при активном участии афганских солдат, а ее название «Моштарак» в переводе с дари означает «вместе». До этого момента командование ISAF не доверяло афганским частям, многие из которых были укомплектованы бывшими талибами. Однако в операции «Моштарак» они воевали бок о бок с солдатами коалиции. Более того, афганские офицеры принимали участие в разработке плана действий. «Таким образом, – заявляли эксперты, – американцы давали понять, что воспринимают афганскую армию как равноправного партнера». Некоторые скептики, правда, отмечали, что у генералов ISAF несколько извращенные представления о равноправии, поскольку коалиционные войска были переправлены в Марджу на вертолетах, тогда как пять афганских батальонов были брошены на минные поля с тем, чтобы закрепиться на подступах к городу.

Как отмечал заведующий сектором Афганистана Института востоковедения РАН Виктор Коргун, «в ходе операции «Моштарак» происходила обкатка афганских вооруженных сил. Американцы хотели увидеть, как они взаимодействуют с коалиционными войсками, и можно ли им будет со временем поручать самостоятельные операции» [327] . Тем не менее, по словам эксперта, это вовсе не означало, что Соединенные Штаты доверяют афганской армии. «Они наращивают ее численность до 300 тысяч, – писал британский журнал The Prospect, – но не спешат с техническим переоснащением: у афганцев до сих пор нет тяжелой артиллерии, авиации и бронетехники. И все потому, что западные союзники сомневаются в их лояльности. У правительственных солдат отсутствует материальный стимул, ведь талибы платят своим боевикам на порядок больше, чем может позволить себе правительство Карзая» [328] .

Эксперты отмечали, что успешная операция в Гильменде не склонит чашу весов в пользу США и их союзников, поскольку талибы к тому моменту контролировали большую часть Афганистана. Даже в северных провинциях, которые никогда не считались зоной влияния пуштунского этноса, они укрепились настолько, что угрожали перекрыть пути снабжения американских войск, проходящие через территорию России и Центральной Азии. На состоявшейся в конце января 2010 года лондонской конференции по Афганистану западные страны приняли решение о создании специального фонда, средства из которого должны были пойти на подкуп талибских полевых командиров. Однако скептики были убеждены, что такая тактика не сработает потому, что, получив деньги, полевые командиры ненадолго переметнутся на сторону правительства, а затем снова начнут против него боевые действия. Как говорят афганцы, их нельзя купить, а можно лишь временно нанять на службу.

Западные стратеги надеялись, что операция «Моштарак» позволит перехватить у талибов военную инициативу и вынудит их к переговорам. Очевидно, говорили они, что пока мятежники находятся на пике своего могущества, на сделку с «оккупантами и марионеточным афганским правительством» они не пойдут. Но если американцы будут разговаривать с позиции силы, такой шанс, безусловно, появится. «Когда талибы почувствуют подавляющее превосходство США, – отмечал Петр Гончаров, – они согласятся урегулировать противоречия с центральным правительством» [329] .

Конечно, со стороны американцев было большой оплошностью объявить о сроках вывода войск из Афганистана. Талибы, безусловно, восприняли это как косвенное признание бесперспективности американской миссии. «У Запада есть часы, – говорили они, – а у нас столетия, и нам некуда спешить».

«Успеху новой стратегии в Афганистане может помешать желание уложиться в срок, – отмечал Харлан Уллман. – Американцы и их союзники вынуждены прислушиваться к тому, как тикают часы. Уже в мае в Великобритании состоятся парламентские выборы, и командующий операцией «Моштарак» британский генерал Ник Картер спешит преподнести сюрприз тонущим лейбористам. В ноябре пройдут выборы в американский конгресс, которые станут серьезным испытанием для Барака Обамы, а уже в следующем году он должен будет выполнить свое обещание и переложить ответственность за обеспечение безопасности в Афганистане на местную армию. Постоянная спешка будет вынуждать западную коалицию совершать ошибки, а ее противники не преминут этим воспользоваться» [330] .

Это понимал даже президент Карзай, который, по словам чиновников Белого дома, к тому времени «окончательно отбился от рук». 3 апреля 2010 года, выступая перед афганскими депутатами, он обвинил американцев в том, что они стремятся лишить его власти и создать в Афганистане марионеточное правительство. «В результате эскалации боевых действий, – отмечал он, – талибы могут превратиться в силы легитимного национального сопротивления, и в том случае, если Запад не пересмотрит свою стратегию, я сам готов перейти на сторону боевиков» [331] .

Поводом для резких заявлений Карзая послужил отказ нижней палаты афганского парламента удалить представителей ООН из комиссии по проверке выборов президента, состоявшихся в августе 2009 года. Именно спорные результаты выборов стали причиной разлада между афганским лидером и его западными покровителями. Раздражение Карзая вызывал также тот факт, что американцы все чаще общались с губернаторами провинций через его голову. «Афганский лидер дал волю эмоциям, – отметил бывший посол ООН в Афганистане Питер Гэлбрайт, – это импульсивный человек, который к тому же питает слабость к определенным товарам афганского экспорта» [332] .

Весной 2010 года после того как войска НАТО установили контроль над главным оплотом талибов в провинции Гильменд, они начали операцию в Кандагаре. Правда, позиции «Талибана» в этой провинции были куда прочнее. Ведь родиной движения считается расположенный здесь город Спинбулдак. Именно в Кандагаре находилась штаб-квартира талибов в те годы, когда они управляли Афганистаном, и даже после вторжения американцев им удалось сохранить здесь свое влияние.

Новые афганские власти так и не смогли подобрать подходящую кандидатуру на пост губернатора Кандагара. Вначале ставленником Карзая стал бывший моджахед Гуль Ага Шерзай, однако он заслужил среди местного населения славу казнокрада. Затем после долгой чехарды ключевую должность занял канадец афганского происхождения Твурьялай Виса, и хотя его назначение, наверное, было приятно канадским военным, которым отводилась ключевая роль в командовании ISAF на юге Афганистана, влияние талибов в провинции не уменьшилось. Напротив, они даже создали параллельное «теневое» правительство региона. Накануне президентских выборов 2009 года в провинции состоялась целая серия терактов, в результате которых население было так запугано, что на избирательные участки пришло всего 2 % местных жителей. Взрывы прогремели и накануне натовской операции, целью которой американцы провозгласили «уничтожение Талибана».

Пуштунские племена называют Кандагар духовной столицей (здесь расположен мавзолей основателя афганского государства Ахмад-шаха), и вынудить талибов покинуть ее было практически нереально. Боевики сражались за эти земли с удвоенной силой. К тому же провинция представляла собой сплошную зеленую зону, в которой они чувствовали себя как рыба в воде. Как рассказывали военные специалисты, тактика талибов заключалась в том, что вначале они изображают отступление, а затем начинают отстреливать преследующих их солдат противника из заранее подготовленных «гнезд» в «зеленке».

Стоит отметить, что американский генерал Стэнли Маккристал бросил на покорение Кандагара свежие силы: тех самых морпехов, которые прибыли в Афганистан в результате решения Барака Обамы об увеличении воинского контингента США. Как и в операции «Моштарак» в Гильменде, в кандагарской операции американцы активно сотрудничали с национальной армией Афганистана. Ключевая роль в «военно-политической операции» отводилась провинциальным афганским властям, которых талибы прозвали карманными правительствами Маккристала.

Как и в Гильменде, в Кандагаре американцы вели войну с местными наркокартелями, надеясь лишить талибов главной статьи доходов. Однако, как отмечал эксперт по афганскому наркотрафику Гретчен Питерс, «борьба с наркоторговцами, как и антиповстанческие операции, напоминает попытки прибить муху. Как только ты сбиваешь ее в одном месте, она тут же появляется в другом» [333] . Не стоило забывать, что и лояльные афганскому правительству чиновники тесно связаны с наркобизнесом. О какой борьбе с наркотиками можно было говорить, если в получении доходов от производства опиумного мака подозревался глава провинциального совета Кандагара, брат президента Афганистана Ахмад Вали Карзай.

В Вашингтоне надеялись, что усиление воинского контингента позволит переломить ситуацию и обеспечит Америке более выгодные позиции на переговорах с Талибаном. Но желание уложиться в срок сыграло с западными странами злую шутку. Теперь уже не вызывало сомнений, что талибы будут диктовать им свои условия.

К тому же, летом 2010 года американцы вновь были вынуждены сменить главнокомандующего афганскими легионами. Причиной послужило интервью Маккристала и его помощников, опубликованное в журнале Rolling Stone, о котором мы уже говорили ранее. Военные позволили себе ряд некорректных высказываний в адрес представителей администрации Обамы. Когда речь зашла об их главном критике вице-президенте Джо Байдене, Маккристал спросил: «А кто это?», а один из его офицеров добавил со смехом: «Вы сказали: укуси меня? (bite me)». В ходе интервью генерал заявил, что, выступая против увеличения воинского контингента, посол США в Кабуле Карл Эйкенберри «хотел прикрыть фланги для учебников истории», президент Обама производит впечатление человека, не знающего, что происходит за Гиндукушем, а его советник по национальной безопасности Джеймс Джонс является «клоуном, который застрял в 1985 году». Специального посланника США в Пакистане и Афганистане Ричарда Холбрука Маккристал назвал «раненым зверем, который постоянно находится на грани увольнения», и, получив во время беседы с журналистом очередное электронное послание от этого чиновника, воскликнул, что даже не будет его открывать [334] .

Судьба генерала была решена на совещании в Белом доме, в котором принимали участие практически все адресаты его ернических высказываний. До последнего момента Маккристал был уверен, что команда Обамы не решится менять коней на переправе, в разгар военных действий назначая нового командующего. Однако демократы совершили хитрый маневр, заменив зарвавшегося генерала на его непосредственного начальника – главу центрального командования США Дэвида Петреуса. По словам комментатора The National Review Ричарда Лоури, «президент принял блестящее решение, сделав командующим в Афганистане тяжеловеса и эксперта в противоповстанческих операциях, который сможет гладко заступить на новый пост» [335] .

Барак Обама был не первым президентом США, которому пришлось отправить в отставку зарвавшегося, но популярного командующего. В 1951 году президент Гарри Трумэн уволил Дугласа Макартура, звездного генерала с политическими амбициями, пытавшегося подтолкнуть администрацию к полномасштабной войне с Китаем. В свойственной ему грубой манере Трумэн пояснил, что избавился от Макартура «не потому, что он был тупым сукиным сыном – для генерала это в порядке вещей, – а потому, что он не признавал авторитет президента». Еще один пример сложных отношений между главой государства и военачальником – это Авраам Линкольн и генерал Джон Маккелан. Командующий армией северян называл президента «идиотом» и «форменной гориллой» и заставил его однажды прождать несколько часов у себя в приемной, пока слуга не сообщил, что «генерал уже почивает». Однако, несмотря на дерзкие выходки и нарушение субординации, Маккелан одерживал победы над конфедератами, и Линкольн не решался отправить его в отставку. Если вернуться в современную эпоху, совсем недавно из-за неуважения к главнокомандующему своего поста лишился бывший начальник Маккристала глава Центрального командования США адмирал Уильям Фаллон, который дал неосторожное интервью Esquire Magazine, заявив, что он является единственной преградой, которая не позволяет администрации Буша развязать войну в Иране.

В президентской кампании 2008 года симпатии военных, безусловно, были на стороне героя Вьетнама Джона Маккейна и победу темнокожего кандидата, который шел на выборы с пацифистской программой, в армии восприняли в штыки. Его сразу провозгласили «слабым главнокомандующим», не имеющим никакого представления о службе в вооруженных силах. Когда же Обама начал формировать команду из представителей старой клинтоновской гвардии, вызывающих аллергию в офицерской среде, его отношения с военным истеблишментом окончательно расстроились. Рассуждая об армейских генералах, администрация Обамы использовала формулу «мы и они». В надежде умаслить военных президент сохранил на своем посту министра обороны Роберта Гейтса и назначил своим советником по национальной безопасности бывшего командующего силами НАТО генерала Джеймса Джонса. Однако это не прибавило уважения к гражданской команде Обамы, которая, по мнению генералов, состоит из «леволиберальных пораженцев» и «слабаков». Точно так же в свое время они относились к окружению Клинтона. «Пренебрежение к президенту-плейбою в первую очередь было связано с тем, что он не сумел настоять на своем, когда речь зашла о легализации геев, служащих в вооруженных силах, – отмечал американский политолог Спенсер Акерман, – главнокомандующий должен отдавать приказы, а не предаваться рефлексии. И хотя предложенный Клинтоном законопроект устроил бы в армии настоящий сыр-бор, офицеры по крайней мере уважали бы президента за непреклонный нрав» [336] .