Текст книги "Я – инквизитор"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава одиннадцатая

– Ты не справляешься с работой, Крепленый, – сказал Антон Гришавин, сорокатрехлетний, с заметным животиком мужчина среднего роста. Его короткие мускулистые руки с поросшими рыжим пухом пальцами лежали на столе. Пальцы эти непрестанно двигались, выдавая характер «пахана» лучше, чем одутловатое малоподвижное лицо.

– Человек, который не справляется с работой, – без выражения произнес Гришавин, – такой человек нам не нужен!

Крепленый смотрел на лидера «тобольцев» с ненавистью и презрением, но был не настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов.

– Я сделал как надо, – буркнул он, глядя не на лицо Гришавина, а на его руки. – Я размажу придурка!

– Тот, кто хочет работать, – словно и не слыша реплики Крепленого, наставительно продолжал Гришавин, – тот находит возможности. Тот, кто не хочет, – находит причину! – Он сплел волосатые сосиски пальцев, уперся локтями в стол и поглядел на отводящего глаза Крепленого. – Ты уже нашел причину, Крепленый?

Собственно, Гришавин не был настоящим «паханом». Он даже в тюрьме не сидел, если не считать месяца, когда он на «особых условиях» пребывал под следствием. Два года назад Гришавин был даже не вторым, а четвертым в иерархии группировки. Отвечал за внешние «связи». Но когда «первый» (не без помощи конкурирующих структур) был осужден на девять лет за разбой, Гришавин как-то незаметно выдвинулся вперед. И особенно укрепился, когда после разборки двух больших группировок в Питере осталась без места целая свора бойцов. Гришавин укрыл их, а заодно ухитрился прибрать несколько жирных кусков развалившейся «империи».

А затем, пользуясь прежними «производственными» связями, с небывалой легкостью начал брать под «крышу» одну богатую фирму за другой. А на вырученные деньги покупал людей: «власть» и «солдат». Причем в выборе последних упирал не на криминальный контингент, а на тех, кто имел практический опыт боевых действий. Когда кое-кто решил, что «тобольцы» жиреют не по чину, прижать Гришавина было уже довольно трудно. Он содержал больше трехсот «стволов» и несколько «оборотней» в государственных службах. Попытка взорвать банду изнутри привела к жестокой разборке между авторитетами прежнего пахана и сторонниками нового.

И показательной расправе над первыми. Изобретательность, проявленная в выборе способов убийства личным телохранителем Гришавина Берестовым, впечатлила всех. Крепленый в этой разборке уцелел. Потому что держался в стороне. У него была своя «вотчина», выделенная еще прежним паханом, свои кореша и крепкие связи в воровском мире. Трогать его без веской причины было для Гришавина нежелательно. Кроме того, деньги от Крепленого шли хорошие, а новый лидер выбирал людей не по кровным и кровавым связям, а по деловым качествам. Но любил Гришавин Крепленого не больше, чем прежнего пахана, который почему-то никак не мог выбраться из зоны. А ведь планировалось, что он будет освобожден через год с небольшим.

Гришавин не считал себя бандитом. Он ощущал себя бизнесменом. Причем прогрессивным бизнесменом. Хотя еще десять лет назад истово обличал капитализм. Единственное, о чем он заботился в подборе людей (кроме денежной стороны, разумеется), – это чтоб никто из них не приобрел опасного веса в банде. Обычно держал при себе троих-четверых, стравливая между собой… и примиряя по-отечески.

Крепленый, далеко не дурак, понимал, что к чему, но когда речь заходила о «приближенных» Гришавина, свирепея, цедил: «С-суки!..» – и держался от них подальше. У него свой район, свои «точки», и люди тоже в основном свои.

Ласковина Крепленый возненавидел всем нутром. За пинок в грудь, за разгром, за то, что стянул его пистолет, за то, что вот сейчас сидит он, Крепленый, сидит и, потея, оправдывается перед тем, кто зоны не нюхал, а пролез в авторитеты. И все это из-за паршивого придурка! Была б его воля – поднял бы всю банду: «быков», ментов – всех, не считаясь с расходами, – затравил бы гаденыша и кровь поганую по капельке выцедил! (При мысли о том, что он сделает со Спортсменом, когда тот окажется у него в руках, Крепленый бледнел и глотал слюну). Придурка надо поймать, не считаясь с расходами!

В том-то и дело, что с расходами следовало считаться. Гришавин Крепленому объяснил популярно, в какие суммы обходится крепленовская «халатность-некомпетентность». Фактические убытки, убытки от нарушения «режима». Отчитал даже за прибор ночного видения, взятый у вояк в счет прошлых услуг. Потому что прибор – тьфу! Баловство. А расчет совершен.

«Всякие разборки – потеря денег! – говорил Гришавин. – Всякое насилие сверх необходимого – убыток!»

Крепленому Гришавин напоминал калькулятор: выгодно – сделают из человека жареный фарш, невыгодно – пусть гуляет!

– Если мы его не прищучим, – сказал Крепленый, – потеряем авторитет. Его и Коня. И сначала Коня, не хер ему своих людей распускать! Другим тоже урок будет!

– Коня трогать нельзя! – наставительно произнес Гришавин. – Конь – существо полезное. И под присмотром. Под моим присмотром. А авторитет ты уже потерял… – Гришавин выдержал паузу: ляпнет что-нибудь воровайка в свое оправдание? Не ляпнул. Смолчал.

– Даю тебе три дня, – строго произнес бывший партийный работник. – Через три дня ты этого молодца, Спортсмена, доставишь мне. Живым, понял? Я должен точно знать: Спортсмен этот сам по себе прыгает или на чьей-то веревочке!

– Сам он! Сам! Свободой клянусь! – воскликнул Крепленый.

– Ты, – тем же ровным голосом отвечал Гришавин, – так думаешь. А мне не думать, а знать надо. Я за вас всех отвечаю, понял? Ты, я знаю, ментов подключил своих?

– Угу, – кивнул Крепленый – Пусть пайку отрабатывают!

– Отключи, – распорядился лидер. – Сам должен управиться! Говорил же – авторитет роняем! – И жестко: – Да, роняем! Потому возьмешь его и привезешь ко мне. Я решу, как авторитет этот снова поднять! Три дня, Крепленый!

– Да как я его найду без ментов! – взвился тот. – Четыре миллиона народу!

– Он тебя нашел, – напомнил Гришавин. – И ты его… нашел. И просрал! Людей подбирать не умеешь! Распустил кадры! Пьют, пыхают, девочек наших совсем загоняли. А девочкам – работать. Им клиентов обслуживать, а не твоих мудозвонов! Распустил! Один фраерок двадцать твоих киздюков отметелил! Знаешь почему? Потому что все вы после семи бухие в жопу!

– Я трезвый был, – буркнул Крепленый, прикидывая, кто мог настучать. Да любой мог, еш его так!

– Молчи! – рыкнул Гришавин, наливаясь краской. – Бухие – все! А «ствол» он у тебя забрал!

«Ну, сука, – тоже багровея, подумал Крепленый. – Поймаю – собственные яйца сожрать заставлю! Как опозорил, сука!»

– Херня это, – подал голос телохранитель лидера Берестов. Вроде бы вступился, а по смыслу… – Херня это! Ему самому руками махать не требуется. На то люди попроще есть!

– Вот-вот, – проворчал Гришавин. – Вот их-то он и просрал!

«Опустить хотят, – мелькнуло в голове Крепленого. – Спортсмена просрал, бойцов проорал… снять Крепленого с места! Хрен вам в глотку! – злобно подумал он. – Довыеживаетесь! Соберем сходняк…»

– Все, Крепленый, – сказал Гришавин, буравя его глазками. – Три дня тебе. И учти: если этот Рэмбо, Спортсмен, пойдет на контакт – а он пойдет, нутром чую, просто так этакие дела не делают, – смотри не спугни!

– Не спугну, – обещающе процедил Крепленый. – Во сне его вижу, падлу! Я его…

– И не вздумай! – отчеканил Гришавин. – Он мне живой нужен, а не полудохлый!

– Ты что ж, спустишь ему? – как ни старался Крепленый, а прозвучало угрозой.

– Мудак, – сказал лидер, оборачиваясь к Берестову. – Просто полный мудак! Я, Крепленый, сам решу, что с ним делать. Может, убью, а может… куплю! Иди, Крепленый, работай! Берестов, проводи!

Берестов, бывший боевой офицер, – Афган, Молдова, Кавказ – смотрит на бывшего кидалу, бывшего зэка Крепленого, как солдат на гниду. «Скомандуй, командир, и я сам тебе этого Спортсмена на блюде преподнесу. Хоть целого, хоть в виде рагу. А лучше этого, зэчишку! Скомандуй!»

Не командует Гришавин. Пока не командует.

– Пойдем, старина! – Легкий тычок в спину. – Машина ждет!

Проводив их взглядом, Гришавин вздохнул и потер кулаком глаз. Что за люди вокруг? Так хорошо дела развиваются – и пожалуйста. Какие убытки, какое варварство! Да уж, ломать – не строить. Малой кровью не обойдешься. Вот и сын из Франции вчера звонил: там тоже беспорядки… Да.

– Берестов, – сказал он вернувшемуся телохранителю. – Налей нам беленькой, на пару пальцев, за удачу!

Глава двенадцатая

Троллейбус, на котором ехал Ласковин, сломался. Вернее, сломалось что-то на линии, и вереница похожих на толстых тараканов троллейбусов выстроилась от Техноложки до Витебского.

А время шло. Перед этим Ласковин потерял полчаса, впустую съездив на Московский вокзал: хотел оставить в камере хранения часть денег и документы, кроме паспорта (права, лицензию и прочее). Но на Московском свободных ячеек не оказалось, и пришлось ехать на Варшавский, где народу поменьше. На Обводном Ласковин поймал «мотор», доехал до Троицкого, а там водила, пожилой дядька, вдруг вспомнил, что забыл заправиться, и предложил сделать небольшой крючок. «Минут на пятнадцать, ну не больше!» А лампочка у самого только-только замигала.

Ласковин вспылил, вылез из машины, не заплатив и не слушая дядькиных: «Ну чего ты, ну спросил, ну садись, довезу!»

Холод слегка остудил нервы. Но пока он шел к Московскому проспекту, понял, что не расположен к пешеходным прогулкам: озирался на каждую проезжающую машину, вздрагивал, если какая-нибудь из них вдруг подавала к тротуару. Зрелище тормозящего автомобиля, опускающегося стекла и автоматной очереди, выпущенной в лицо, буквально стояло у Ласковина перед глазами. Пройдя метров четыреста, до остановки, Андрей решил сесть в троллейбус. И вот «восьмерка», на которой он ехал, мало того что почти десять минут ползла до Витебского, так и вовсе застряла. Без надежды на будущее.

Ласковин взглянул на запруженную народом трамвайную остановку и решил пойти пешком. Он двинулся наискосок, мимо ТЮЗа, через парк, к улице Марата. За это время его дважды облаяли собаки и один раз попытался остановить какой-то хмырь: «Земляк, слышь, выручи…» Ласковин оттолкнул его так, что хмырь едва не рухнул в обосранный шавками сугроб.

– Ну ты чё, земляк, ты чё такой злой? – обиженно закричал он вслед Ласковину.

На углу Марата и Социалистической, где смешивались «ароматы» «Северного сияния» и конфетной фабрики, Андрея догнал тридцать четвертый трамвай. Ласковин сел в него и, не проехав и остановки, ухитрился напороться на контролеров, только тут вспомнив, что за проезд полагается платить. Совсем, блин, отвык от общественного транспорта.

– Да он только вошел! – вступилась какая-то женщина.

– Надо оплачивать! – радостно заявил один из контролеров. – Ага! На выход!

– На выход, на выход! – поддержал второй, размахивая жетоном, как ордером на арест. – Халявы не будет.

Андрей, решив быть сдержанным, молча вышел из вагона и двинулся через дорогу. К его удивлению, оба контролера не отстали, а топали по бокам, а когда он снова оказался на тротуаре, вцепились в рукава его куртки, как репьи в собачью шерсть.

– Ну что еще? – вздохнул Ласковин.

– Как что? Штраф!

– Я же вышел! – удивился Андрей и сделал попытку освободиться.

– Не хотите платить – тогда в отделение! – важно провозгласил первый. – Вы оказываете сопротивление работникам мэрии Санкт-Петербурга!

– Кому? – изумился Ласковин.

– А ну стоять, пока ноги не перешиб, – злым шепотом процедил второй.

Знакомая интонация мигом лишила Ласковина с трудом сохраняемого равновесия.

Сбросив с локтя руку шептуна, он схватил его за галстук (надо же, контролер нынче пошел, скоро смокинги на выколоченные деньги покупать будут!) и встряхнул.

– Отвали, – сказал он севшим от ярости голосом. Шептун придушенно пискнул. Андрей оттолкнул его к стене, резко обернулся ко второму.

– Ну ладно, ладно, – забормотал тот, пятясь от бешеного ласковинского взгляда. – Ну все, ну работа у нас такая…

– На хрен такую работу! – бросил Ласковин и пошел в сторону Загородного.

– Слышь, Михалыч, это ж тот самый, бля буду! – сказал сидящий в машине милицейский сержант своему напарнику.

– Где? Который? – Напарник, лет на двадцать постарше первого, погасил папиросу и глянул в окошко.

– Вот, гляди! – Молодой сунул старшему фото. – Тот самый, за которого Крепленый стошку сверху обещал! Возьмем?

Старший посмотрел на фото, потом – на быстро идущего – руки в карманах – парня, невысокого блондина с усталым лицом.

– Да, – сказал. – Это он, Ласковин.

– Берем! – нетерпеливо проговорил младший. – Я счас выскочу, как он мимо пройдет, а ты…

– Придержи коней, – буркнул старший, разглядывая «того самого».

– Ну как же, Михалыч? Это же он, точно он, Михалыч! Брать надо!

И дернулся наружу.

– Сиди, я сказал! – рявкнул старший. – Куда полез? – И спокойнее: – Идет себе человек – и пусть идет. Нормальный человек, русский, не чучмек какой-нибудь. Пусть идет своей дорогой!

– Михалыч! – ахнул сержант. – Да ты что? Ты ж Крепленому обещал!

– А пошел он в жопу, Крепленый! – зло сказал старший. – Чтобы я в сорок четыре года для сраного зэка честных людей ловил? Пошел он в жопу!

– Но деньги, – пробормотал младший. – Да и Крепленый же сказал: он им там пожар устроил, ты говоришь – честный… Ну давай, Михалыч, уйдет ведь!

– А я говорю – честный! – рявкнул Михалыч. – Мало их жгут, говнюков! А деньги брал и брать буду! Вон, вишь, «каблук» поехал с ящиками. В ящиках знаешь что? Знаешь? И я знаю. И не трогаем! А почему не трогаем? Указание есть потому что. А деньги брал и брать буду! Пусть лучше детям моим достанутся, чем эти на блядей стратят! Сиди, я сказал, пусть идет!

Тот же, о ком шла речь, уже миновал стражей порядка и спустя несколько минут растворился в бледном полусвете улицы.

– Поехали, – сказал Михалыч.

– Куда? – удивился молодой. – Нам же еще почти час.

– Куда-нибудь! Поехали, блин!

И младший, послушавшись, тронул машину, свернул направо на Достоевского и подумал: стар Михалыч, тяжело с ним, не понимает духа времени.

Михалыч же и впрямь был немолод, но «дух времени» понимал получше младшего коллеги, не настолько же он глуп, чтобы подставлять себя под пулю ради сраного зэка. А парень, так запросто вздрючивший целую команду, так же запросто грохнул бы и его, и этого сопляка «берем-берем». Уж что-что, а «ствол» в кармане старый мент распознать умел.

Вход в подвальчик на Разъезжей был открыт всякому. В первой комнате, где под низким потолком переплетались удавами выкрашенные в зеленый цвет водопроводные трубы, размещался оптовый магазин. Штабеля продуктов и спиртного: коробки искусственного маргарина, жестянки с синтетическим фаршем, пивом, джином и прочим. Ярко раскрашенные картонные коробки. Соки, сигареты, кукурузное масло, шоколад. На стене висели ценники на мелкооптовые партии. Цифры на них многократно исправлялись и замарывались так, что не всегда можно было определить, где «два», а где «восемь». Водки, что характерно, в этих списках не было.

Молодой парень, смотревший футбол по переносному телику, по каким-то особым приметам сразу определив в Ласковине не покупателя, а «бойца», махнул рукой за штабеля ящиков – под потолок – у задней стены: вам туда!

«Да, – подумал Ласковин, – я теперь – вылитый бандит!»

Потом оглядел магазин, прикинул, что в нем должно измениться раньше, чем он покинет это укромное местечко под махиной углового «сталинского» дома. Многое, очень многое здесь переменится! Ласковин чувствовал в себе настойчивую потребность к разрушению.

За первой дверью оказался коридорчик, а в коридорчике – еще несколько дверей. Из-за первой, приоткрытой, радостно ухала группа «Любэ».

«Мне – сюда», – подумал Ласковин.

Действительно, сюда. За дверью располагалась уютная комнатушка, а в ней – неразумное существо с телефоном в кармане красного пиджачка и шеей, наводящей на мысль о племенном кабанчике. Существо прихлебывало «Сангрию» прямо из коробки и похотливо поглядывало на ноги в малиновых лосинах, уложенные на спинку углового диванчика в непосредственной близости от него. Ноги принадлежали девушке с крашеными овечьими кудряшками. Девушка, в отличие от «кабанчика», занималась делом: подсчитывала что-то на калькуляторе, фиксируя результаты маркером на собственной ладошке.

Кудрявая первой заметила появление Ласковина, взглянула рассеянно. Лицо ее было лет на десять старше всего остального.

– Дима, – произнесла она.

Бандит поднял на Андрея сонные глазки.

– Кто нужен? – пробурчал он и, вероятно, совершенно обессилев от проделанной работы, присосался к «Сангрии».

– Ты, – лаконично ответил Ласковин, улыбнулся кудрявой и вынул пистолет.

– Встать, – приказал он. – Лицом к стене, руки на виду!

Бандит наверняка видел подобное в боевиках, но в жизни привык к другому обращению, поэтому к стене не встал. Напротив, полез под мышку, покопался там пару секунд и извлек собственное оружие.

Стрелять Ласковин, конечно, не стал. Выждал, пока «кабанчик» выковыряет «ствол» из кобуры, а затем влепил ему май-гери в подбородок. И подобрал представляющее интерес: сотовый телефон и тяжеленький револьвер с ромбом на рукоятке.

– Это налет? – спросила не без кокетства кудрявая.

– Угу, – ответил Ласковин. – Исчезни!

– Нет проблем! – Кудрявая спрятала калькулятор и сняла ноги со спинки дивана. – Чао, мужчина!

Ласковин хмыкнул и вышел в коридор.

Придерживаясь прежней тактики, он открыл дверь, откуда доносился наибольший шум… и оказался на пороге цеха по производству «высококачественной» пшеничной, столичной, лимонной и прочей водки из самого обыкновенного технического спирта и хорошо прохлорированной водопроводной водички. Здесь было человек десять. На эффектное – в левой руке «вальтер», в правой – отнятый револьвер – появление Ласковина никто не отреагировал.

Андрей спрятал оружие, постоял минутку, пока наконец его не заметил парень, обжимающий пробки. Слева от него стояли шеренги бутылок: «Московская», «Столичная», «Русская» – открытые, а справа – уже запечатанные. Время от времени другой рабочий, испитого вида мужичок, перетаскивал «готовые» к ящикам, незапечатанные – на финальную операцию.

– Здорово, – сказал Ласковин «печатнику».

– Здорово, – равнодушно откликнулся тот, накрывая приспособлением очередное горлышко. Ясно было, что этот не опасался ни милиции, ни конкурентов: не его проблемы. И никто здесь никого не опасается. Единственный бандит, «кабанчик», на входе – скорее мебель, чем система безопасности.

Андрей еще некоторое время поглядел на процесс: его интересовало, есть ли разница между «марками» напитка. Разницы не было. Разливщик брал очередную бутылку, даже не поглядев на этикетку. Вылив через воронку кружку спирта (над тазиком, с целью экономии сырья), он совал ее под кран, доводя уровень жидкости до необходимого. Глаз у рабочего был наметанный, рука тренированная, так что можно было предположить: «Пшеничная» у него не уступает налитой чуть раньше «Смирновской».

Андрей шагнул назад: с работягами он не воюет. Но лучше, чтобы они не путались под ногами. Куском проволоки он связал снаружи ручки двери. Порвать можно, но далеко не сразу. Третья дверь тоже оказалась открытой. Это был склад «готовой продукции».

Ласковин прищурил левый глаз, взял револьвер двумя руками и опустошил его барабан в аккуратно составленные коробки. Звук был эффектный: к концу процедуры Ласковин почти оглох. Андрей огляделся, ища новую точку приложения сил, и на глаза ему попался пожарный кран. Прекрасно! Ласковин открыл его на полную, зашвырнул подальше «барашек» и несколькими ударами револьверной рукоятки согнул шток.

Пару секунд он с удовольствием наблюдал, как струя воды в руку толщиной обрушивается на бетонный пол.

– Бум! Бум! Бум! – раздалось из коридора.

Лупили в запечатанную проволокой дверь.

Ласковин двинулся к выходу. По дороге он заглянул в первую комнатушку. Здесь по-прежнему играл магнитофон, только мужественное «Любэ» сменила Маша Распутина. Бандит пребывал в прострации. «Сангрия» медленно вытекала ему на брюки. «Будем надеяться, – подумал Андрей, – холодная вода взбодрит его лучше, чем яблочное вино!»

В магазине тоже было немноголюдно. Ничего живого, кроме телевизора. После кратковременных поисков Ласковин обнаружил и здесь аналогичный пожарный кран. И управился с ним меньше чем за минуту. Вот так, ребятки! Урок подводного плаванья имени Андрея Ласковина!

«Бум! Бум!» – Изнутри нарастало в мощном крещендо. Должно быть, в «цех» начала поступать водичка.

«Пора убираться», – решил Андрей и, открыв входную дверь, сделал шаг вверх по лестнице. Только один… и увидел летящий навстречу тяжелый ботинок.

Ласковин попытался нырнуть вниз, но крутые ступеньки лестницы помешали ему сделать это достаточно быстро. И страшный удар по голове отбросил его назад, в подвал, на залитый водой пол.

– Очко! – произнес рыжий Корвет, спускаясь следом. – Отпрыгался, зайчик!

– Ну ты его на раз, Корвет! – восхищенно отметил спустившийся вторым бандит и, подойдя к Ласковину, пнул его в бок.

– Отпрыгался, фуфел!

И ойкнул, получив от рыжего вескую затрещину.

– Ты чё, охренел? – закричал он, на всякий случай попятившись.

– Тронешь еще, – добродушно сказал рыжий, – серево порву! Ко всем относится! – Он оглядел свою команду. Четверо спустились с ним в подвал, двое – наверху, в микроавтобусе. Как удачно, что они оказались поблизости, когда позвонили со склада. Как удачно, что именно они оказались поблизости!

– Да Крепленый же его все равно с говном смешает! – возразил кто-то не очень уверенно.

– Крепленый? – Рыжий усмехнулся. – Кто сказал о Крепленом? Пахан распорядился: к нему везти. Сразу! Что, кто-то против? Может, кому письменное указание надо? – Рыжий еще раз усмехнулся.

Письменных указаний никому не требовалось.

– Короче, взяли его – и в автобус! – велел Корвет и, хлюпая подошвами, двинулся к выходу.

Четверо, обменявшись понимающими взглядами, подняли потерявшего сознание Ласковина и потащили наверх.

– Что Крепленый, что пахан – ему один хер, – проворчал один из «тобольцев». – Серый, давай быстрей, и так ноги промочил!

– А ты отхлебни, – сострил второй. – Может, это спиртяга! Гы-гы!

– Серый, держи дверь, твою мать! Башку ему прищемишь!..

Широкое, как дверь, лицо наплывало из темноты. Оно было круглое, с красной шелушащейся кожей и большим, как рубленая рана, ртом. Вокруг рта росли редкие закручивающиеся волоски. Вместо глаз – нитяной толщины щелочки. Лицо, нависая, увеличиваясь, приближалось. Открылся рот, щербатый, мерзкий, как гнилой моллюск. Вонючее дыхание коснулось кожи – Андрей напрягся… но ощутил лишь тупую боль в локтях. Лицо сморщилось и разразилось кашляющими звуками. Оно смеялось.

Холод обжег затылок и спину Андрея. И тут же боль сдавила виски, а желудок судорожно сжался. Ласковин почувствовал, как его подняли, как голова откинулась назад (новый взрыв боли и спазм желудка, наполнивший горло едкой горечью), струйка воды полилась вниз из воротника куртки…

Ласковину было очень больно, перед глазами плыли серые тени… Если бы сейчас «пришел» тот, другой, загнанный внутрь, Андрей впервые был бы ему рад. Тот, другой… Несколько секунд беспамятства и жутких видений, зато потом – пустота и тела бандитов, разбросанные по снегу.

«Ну давай, – истово воззвал Ласковин. – Иди сюда!»

– В автобус его! – скомандовал рыжий. Ласковина рывком поставили на ноги, но он тут же согнулся пополам, желудок вывернуло наизнанку…

– Бля, пидор, ботинки облевал! – воскликнул один из «тобольцев», замахнулся… и опустил руку, покосившись на своего начальника.

Андрея через заднюю дверь втащили в салон, пристегнули наручниками к сиденью.

Один из бандитов протянул рыжему револьвер, с которого капала вода.

– Спрячь пока, – велел Корвет и вдруг развернулся с быстротой хищной кошки.

Из глубины склада раздались вопли, топот, плеск воды… Через несколько секунд толпа «рабочих» ломанулась из заливаемого водой подвала.

– Назад, срань алкашная! – загремел Корвет и пинками сбросил с лестницы самых ретивых. – Назад, суки, вашу мать! Назад! Товар выносить! Быстро, хрен вам в печенку! И вы, – он повернулся к своим, – нечего сопли жевать! Помогайте!

Через минуту работяги и бандиты, построившись в цепочку, передавали друг другу коробки. Двоих «тобольцев» Корвет отправил за водопроводчиками.

Предоставленный самому себе Ласковин лежал в автобусе и был совершенно беспомощен. Укатали сивку крутые горки!

Вернулись посланные, привели водопроводчиков. Подбадриваемые тычками, те живо принялись за дело и через четверть часа перекрыли линию.

В подвале и во всем доме поступление воды прекратилось. К этому времени выносившие товар стояли уже по колено в воде. Но грозная фигура Корвета была пострашней возможной простуды.

Двое водопроводчиков, признав в нем старшего, топтались около, с надеждой поглядывая, но прямо обращаться не решались.

Корвет сам заметил их.

– Каждому – по бутылке водки, – распорядился он. – И на хер!

Это было намного меньше, чем те рассчитывали, но по Корвету видно было: если и прибавит, то только по зубам.

Через полчаса большая часть товара была вынесена наружу. Мокрые коробки на морозе быстро заледенели.

– Ты, ты и ты! – распорядился Корвет. – Останетесь здесь, присмотрите. Придет Крепленый – скажете: повез Спортсмена к пахану!

– Да вон он, легок на помине! – сказал кто-то.

Серая «Вольво-850» вывернула из-за угла и с визгом затормозила слева от автобуса.

– Где он? – еще из машины закричал Крепленый.

– Там! – Рыжий Корвет и не пытался скрыть неудовольствия.

Пара рук ловко плела веревку. Пальцы так и мелькали. Время от времени они подхватывали из пучка очередную нить, нет – волос, толстый, черный, и вплетали его в щетку остальных. Андрей знал эти руки. Свои собственные руки, правда, без каратэшных мозолей на суставах, но несомненно – его. Веревка все удлинялась, ложилась внизу упругими кольцами. Для чего она, Андрей не знал, но знал, что нужна…

– Давайте тащите его ко мне! – распорядился Крепленый, подчеркнуто игнорируя рыжего.

С Андрея сняли наручники, выволокли из автобуса. Крепленый пальцем приподнял ему веко.

– В самый раз! – констатировал он.

– Я с тобой поеду! – заявил Корвет, встав рядом.

– На хрен ты мне нужен?

– Это я его положил!

Крепленый резко обернулся, улыбнулся, как оскалился.

– Сам управлюсь! – отрезал он. – Можешь двигать к пахану, доложить, что придурок у меня!

– Гришавин сказал: сразу к нему везти! – возразил рыжий.

– Вот с Гришавиным у меня базар и будет! – с угрозой произнес Крепленый, краем глаза наблюдая, как Ласковина втаскивают в «вольво». И, увидев, что с «погрузкой» закончено, поспешил к машине.

– В гараж! – велел он, плюхаясь на заднее сиденье.

– Ты даже не представляешь, Спортсмен, что я с тобой сделаю, – тихим голосом говорил Крепленый в ухо Ласковину. – Но я тебе сейчас расскажу. Сначала мы приедем в хорошее место. Хорошее место, Спортсмен, тихое, как морг. Там я возьму ножик и буду тебя резать. Долго резать, может, ночь, может, две ночи. Я буду стругать тебя по кусочкам, как полено, ты слышишь меня, Спортсмен? Я буду отрезать от тебя по кусочку, а Чиркун будет прижигать паяльничком… чтобы ты не умер раньше времени, Спортсмен. Мы отрежем тебе пальцы, уши, нос, яйца тоже отрежем, но не сразу, Спортсмен, не сразу! Куда нам спешить? Сначала мы тебя опетушим, я и мои кореша. А потом начнем резать. И прижигать. И кормить тебя будем, Спортсмен. Отрежем кусочек – и сварим. И покормим. Мы будем хорошо тебя кормить. Ре-гу-ляр-но! Я сам буду тебя кормить, Спортсмен…

Андрей плохо понимал, что шепчет ему Крепленый. Слова сливались в ровный невнятный шум, от которого усиливалась головная боль. Ласковин не знал, сколько они уже едут и где находятся. И не мог открыть глаза, чтобы посмотреть.

Машина остановилась. Холодный воздух обжег лицо Андрея, когда его вытащили из машины.

– Слышь, Крепленый, глянь, как его колотит! – сказал третий бандит. – Как бы не откинулся прямо счас?

– Не откинется, – уверенно сказал Крепленый. – Спортсмены, они крепкие. Тащи его в гараж. Потягу скажи: пусть едет. А за нами – утром. И чтоб ни звука, усек?

Андрея втащили внутрь, бросили на пол, навзничь. Подвешенная к потолку лампочка горела так ярко, что свет ее резал Андрею глаза даже сквозь веки.

Один из бандитов сел за руль «вольво», и машина уехала. Двое остались с Крепленым, один прикрыл дверь гаража, второй запустил обогреватель.

Крепленый налил себе стакан водки, проглотил половину, а остаток выплеснул Ласковину в лицо.

– Херовый ты спортсмен, Спортсмен! – сказал он и пнул Андрея в печень. – Трухлявый!

Удар перевернул Ласковина на бок, и его снова вырвало. Желчью.

С огромным усилием Андрей открыл глаза и увидел кусок серого бетона и какие-то расплывающиеся тени. Что-то твердое с тупой болью давило на ребра. Какой-то выступ на полу… Тот, другой, не приходил.

«И не придет!» – вдруг понял Андрей. Он там, в ночных кошмарах, а здесь, в реальности, только реальные кошмары… Тупая боль сменилась острой. Металл, кусок металла или, может, кирпича остро вонзался в бок. Андрей пошевелился, и боль ослабла.