Текст книги " Побеги, тюремные игры"

Автор книги: Александр Кучинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Объемное уголовное дело № 18/123552-93 близилось к завершению. Оставался лишь последний эпизод, в котором фигурировали два сообщника Мадуева – братья Мурзабек. С ними Червонец колесил по горному Кавказу. Так как братья содержались в Бутырской тюрьме, следствие приняло решение этапировать Червонца в Москву для последних допросов и очных ставок. Хотя добытых материалов хватило бы на десятерых Червонцев. В Бутырке для именитого узника, проходившего по особому рангу, освободили одиночную камеру в коридоре смертников. В начале мая за ним должен был прибыть конвой «Спецэтап», усиленный еще тремя натасканными бойцами.

Конвойная бригада в «Крестах» появилась 3 марта 1991 года. Контролер открыл дверь камеры и приказал: «Мадуев, на выход». Червонец, одетый в традиционный светлый костюм, заложил руки за спину и послушно вышел в коридор. Сличать личность узника с картой подследственного не стали: бандит успел стать знаменитым и здесь. Мадуева конвоировали в специальный участок тюрьмы, где проходила последняя сверка документов. Пять офицеров, восемь солдат и одна собака терпеливо ожидали, когда дежурный офицер закончит последние формальности. Внезапно Мадуев вытащил из-под пиджака револьвер и выстрелил в стену. Пистолет не был ни муляжом, ни даже пугачом: пуля раздробила кирпич, оставив пулевое отверстие. Пользуясь растерянностью конвоя, Мадуев бросился бежать по коридору.

В коридоре на его пути встал майор внутренней службы, спешивший на звук выстрела. Червонец без колебаний выстрелил в живот майору. Затем бросился к двери, выходящей на внутренний двор тюрьмы. По дороге он захватил в заложники дежурного помощника и, приставив револьвер к его шее, приказал охране открыть дверь. Позже Червонец признается, что хотел захватить начальника тюрьмы Степана Демчука, которому однажды лично заявил: «Полковник, я убегу. И убегу вместе с тобой». Но побег Червонца уже был обречен. С двух сторожевых вышек были спешно затребованы автоматы (внутри тюрьмы ношение и хранение оружия запрещено. Контролеры имеют право использовать лишь спецсредства).

Пока Мадуев с заложником пересекал двор, торопясь к очередному посту, двор перекрыли. Обложенный со всех сторон бандит прицелился в одного из офицеров и нажал на курок. Но револьвер сухо щелкнул. Мадуев нажал вторично, но и в этот раз случилась осечка. Третьей попытки уже не было. Бандита сбили с ног. Начальник конвоя остановил своих головорезов лишь через несколько минут. Прежнего обаятельного Мадуева уже не было. В небо смотрела кровавая маска с узкими прорезями для глаз. Беглецу сломали два ребра и повредили легкое. В тот момент предотвратить расправу не смогло бы и целое оцепление, взявшее бандита в кольцо. Майор Егоров, едва не оставивший все кишки в тюремном коридоре, был красноречивым поводом, чтобы размяться на Червонце. После битвы в тюремном дворе Мадуев до конца дней своих выглядел помятым и осунувшимся. Улыбаться и шутить он стал намного реже.

IV

На операционном столе из живота офицера извлекли пулю калибра 7,62 мм и передали экспертам. Туда же отправился и револьвер, с которым Червонец носился по тюремным коридорам и дворам. Номер на оружии был добросовестно спилен. Однако Червонец не подозревал, что регистрационный номер выбивается в двух местах. Заключение криминалиста вызвало оторопь:

«…пистолет системы „наган“, заводской номер 31943, образца 1895 г., архив 93874-90, Ташкентский УВД. Изъят 7 января 1990 года у Мадуева Сергея Александровича (клички Червонец, Львов), 1956 года рождения…»

В руки бандита попал револьвер, который как главная следственная улика хранился в сейфе Генеральной прокуратуры СССР. Доступ к сейфу вещественных доказательств имели только следователи. В подозреваемых оказалась группа Леонида Прошкина. Сам руководитель группы, следователь по особо важным делам, за считанные дни поседел. Расследованием побега Мадуева занялся КГБ СССР. Опухший и посиневший Червонец, едва ворочая языком, молол чепуху о подкупе начальника тюрьмы и заводском недоразумении. В таком состоянии Мадуев был скверный собеседник. Вскоре он пришел в себя и вновь предстал перед следователем, но уже чекистом. От прежнего оживления и позерства не осталось и следа. Червонец начал валить все на одного следователя, потом переключился на другого, после этого указал на третьего. Он путался, нервно курил и под конец замкнулся.

Офицер КГБ вылетел в Казахстан и нашел сестру Мадуева, которую допрашивали еще в марте 1989 года. Перед объективом видеокамеры сестра вспомнила, как два месяца назад ей звонила из Ленинграда незнакомая женщина и просила достать для брата пистолет. Судя по всему, сестра отказалась. В следственной группе по делу Мадуева числилась только одна женщина – Надежда Воронова, прослужившая в прокуратуре почти одиннадцать лет.

Услышав показания сестры, Червонец не стал упорствовать и сразу же заявил следователю КГБ Карабанову: «В своей жизни я никогда не встречал женщин, которые ради меня могли бы пожертвовать своим долгом, положением, одним словом – всем. Поэтому я, похоже, стал испытывать к Вороновой возвышенное чувство. Я люблю эту женщину». С каждым днем благородство и возвышенность Мадуева улетучивались. Спасая свою шкуру и, видимо, еще на что-то надеясь (если до побега у бандита еще оставался призрачный шанс уцелеть, то после ранения майора Егорова расстрел почти читался на лбу подследственного), Червонец разразился новыми разоблачениями. Он вновь был готов к сотрудничеству и очередному спектаклю.

Прежде всего Мадуев пожелал встретиться с Вороновой и снять эту встречу скрытой камерой: «Вы сами все поймете. Я попробую уговорить ее признаться, но за успех не ручаюсь». Надежде Леонидовне предложили допросить Мадуева. Дескать, бандит желает дать показания именно ей. Воронова, которая даже не подозревала о подвохе, согласилась.

Рисуясь перед скрытым объективом, Червонец трогательно льнул к следователю, что-то шептал ей на ухо, гладил и целовал руку. Но уговорить Воронову не смог. И лишь когда подозреваемой прокрутили видеопленку, где Мадуев открыто сдавал ее на допросе, женщина дрогнула и сразу же призналась. Пресса первой заговорила о тюремном романе, отметая все иные версии. Сергей Соловьев увековечил эту трогательную историю в своем фильме «Тюремный роман», где главная роль отводилась Александру Абдулову (кстати, внешне походившему на Червонца) и Марине Нееловой. Журналисты безжалостно рисовали образ одинокой разведенной женщины, которая жила в тесной коммуналке и брала в домашнюю стирку брюки Мадуева. Надежда Воронова отказалась обсуждать свои чувства с кем бы то ни было.

– Мною двигало лишь чувство жалости и справедливости, – сказала она. – Мне казалось, что на этого человека вешали лишнее. Я прошу прощения у тех, кому причинила зло. Особенно у своих родителей и у того потерпевшего, который проходит по уголовному делу. И еще. Я прошу прессу оставить меня в покое.

Дальнейшая судьба Надежды Леонидовны ушла из-под прицела журналистов. По некоторым данным, она отбывала наказание в ИТК общего режима в Саблино, хотя подобный контингент обычно этапируют в так называемую «ментовскую зону» под Нижним Тагилом. Там существует специальный женский отряд.

Свою неформальную связь со следователем Червонец пустился обсуждать с явным цинизмом. На допросах, как особо опасный «фрукт», он сидел в наручниках, которые снимались лишь в его камере. Бандит хоронил свой последний шанс выжить. Судейскую душу (а председателем суда, по удивительному капризу судьбы, окажется опять-таки женщина) еще могла растопить трогательная история любви смертника и следователя. Однако Мадуев старательно втоптал свое прежнее лицо в грязь. Он лишился последних симпатий. Возможно, он устал от прежней роли и стал таким, каким и был на самом деле – волком-одиночкой, злобным и отвергнутым стаей.

– Воронова? А что Воронова? – откровенничал Червонец. – Разве она не от мира сего? Такая же, как и все. Так же хочет кушать, хочет хорошо жить, хочет иметь счастье в личной жизни. Можно подобрать ключ к любому человеку. Нужно только искать больные места, а больные места у всех есть. И у слесаря, и у следователя. Конечно, я подлец. Я воспользовался чувствами Вороновой. Но в моем положении выбора нет.

Следствие, которое уже близилось к концу, затянулось еще на четыре года. Сергея Мадуева поместили в другую камеру-одиночку и перевели на особый режим содержания. За это время он еще дважды пытался бежать.

Несмотря на то, что контролеры ежедневно «шмонали» казенную обитель Червонца – вспарывали матрац, перетряхивали личные вещи и исследовали даже парашу, зек ухитрился припрятать излишки хлеба, расплющивая его по стене. Из этого хлеба Мадуев однажды вылепил пистолет, тайком сжег кусок тряпки и сажей вымазал новоиспеченный «ствол». В день очередного допроса за Сергеем Александровичем пришли два контролера. Выходя из камеры, тот вдруг прыгнул в сторону, уволакивая за собой прапорщика, и выхватил «пистолет»:

– На месте! Стой на месте! Буду стрелять!

Бандит размахивал «пистолетом», чтобы контролер не успел присмотреться и различить муляж. Замешательство конвоя длилось считанные минуты. Заложник, наученный итогами прошлой схватки, покорно стоял возле разгоряченного узника. По коридору уже спешила подмога. Наконец прапорщик-заложник засек странную конструкцию оружия и выбросил руку навстречу пистолету. Хлебный ствол отвалился, и красноречие Мадуева сразу же иссякло. Через минуту зека вновь заносили в камеру, ибо самостоятельно передвигаться он вновь не мог. Все эти проказы не мешали Червонцу активно помогать следствию. В многотомном деле появилась еще одна статья, но Червонец даже не стал читать обвинение. Он осунулся еще больше и мрачно заметил:

– Мне трудно, очень трудно. Я никогда не думал, что закончу жизнь именно так. Я буду пытаться бежать, я не хочу терять последнюю надежду. Ведь я тоже хочу жить.

В сентябре 1994 года один из контролеров СИЗО передал Мадуеву пистолет «ТТ» с глушителем и полной обоймой патронов. Это уже попахивало мистикой, но факт остался фактом. Поговаривают, что за Червонцем стояли влиятельные «внешние» структуры, которым требовался дерзкий Мадуев (прессой была запущена версия, что пистолет передал один из питерских авторитетов. За свое освобождение Червонец должен был убрать Сергея Мискарева по кличке Бройлер. У Мадуева, как он сам признался, выбора не было. Бройлер таки будет убит, но не Червонцем). У арестованного контролера имелась своя версия, которая открывала в удивительном узнике еще одну способность – гипнотическую:

– Помню лишь одно. В два часа ночи я заглянул в камеру Мадуева и увидел, как он на меня смотрит сквозь мутное стекло. Моим мозгам как бы отдали приказ: открыть дверь! В голове что-то переключилось и… Ничего не помню.

Червонец без колебаний сдал «вертухая» и рассказал о сделке с ним.

– Люди, которые мне помогали и помогают, ищут выгоду для себя, – сказал он под конец допроса. – А это не помощь, это купля-продажа. Ты – мне, я – тебе. Бескорыстно мне помог лишь один человек.

Охранять судебный процесс над Сергеем Мадуевым прибыла целая рота конвойных войск. В наружном оцеплении стояли кинологи с собаками и ряд автоматчиков. Каждого, кто переступал порог зала заседаний, старшина проверял ручным металлоискателем. Складывалось впечатление, что конвой охраняет Червонца от возможных покушений. Злые языки утверждают, что на четвертый день процесса кто-то пытался проникнуть в зал с пистолетом Макарова, спрятав его в видеокамеру. Десятки потерпевших рвались к клетке, где сидели затравленный Червонец и два его подельника. Если бы суд сохранил подсудимому жизнь, здесь началась бы бойня. Был пущен слух, что на Мадуева готовится покушение: его попытаются убить по дороге в здание суда или же обратно в СИЗО.

Но Червонец дожил до приговора, который читался три дня. Когда предоставили последнее слово, он просил подарить ему жизнь. Он говорил спокойно, без эмоций. Казалось, что последнее слово произносит машина. 10 июля 1995 года председатель суда Людмила Суханкина поставила в процессе последнюю точку. Сохранилась видеозапись этого процесса. Мадуев стоя встретил слова«…к исключительной мере наказания – расстрелу». Его лицо, взятое оператором крупным планом, едва заметно передернулось, глаза увлажнились. Червонец был по-прежнему скуп на эмоции. Он негромко бросил какую-то фразу (говорят, что «Спасибо всем вам. Удачи и счастья») и сел на скамью. Клетку мгновенно оцепили три автоматчика и здоровенный сержант с рацией. Адвокат быстро подошел к дверям клетки и что-то ободряюще произнес сквозь решетку. Мадуев неподвижно сидел, держа на коленях черный блокнот.

Раздел II
Их поменяли местами

Ночь перед Рождеством

Ранним утром шестого января 1994 года тяжелая дверь камеры наконец открылась, и на пороге вырос мрачный конвой:

– Сергеев, на выход.

С кровати поднялся молодой светловолосый парень в зеленой клетчатой рубашке. Он нерешительно топтался у тумбочки, пока прапорщик не гаркнул:

– Выходи с вещами!

Парень собрал туалетные принадлежности, остатки печенья, сменные носки и свитер, упаковал все это в сумку и двинулся к дверям. Перед тем как захлопнуть дверь, контролер пристально оглядел парня, сверил его довольную физиономию со снимками. Зек почесал коротко остриженный затылок и кивнул в сторону камеры:

– Можно хоть с корешом попрощаться?

В камере, повернувшись к грязной щербатой стене, мирно посапывал сокамерник. Прапорщик ругнулся и с шумом захлопнул дверь. Дежурный по корпусу остановил процессию, сверил сопроводительные документы и сонно воткнул свой взор в подбородок зека:

– Фамилия, имя, отчество.

– Мое?

– Свое я знаю.

– Сергеев Валентин Николаевич.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

– Место рождения?

– Витебск.

Щелкнул электронный замок, зек под присмотром двинулся к тюремным воротам. На контрольно-пропускном пункте состоялось еще одно блиц-интервью с дежурным. Последняя формальность. Наконец тяжелые ворота отошли в сторону, открывая путь к свободе. Вчерашний узник на дрожащих от волнения ногах вышел на улицу. Шаг его становился все быстрей и быстрей. Серый невский рассвет казался ему нереальным, а сегодняшнее утро – сном. Лишь когда «Кресты» с тяжелыми полутемными коридорами остались далеко позади, Олег Данилин, – а именно так звали двадцатитрехлетнего убийцу, – облегченно вздохнул и свернул в магазин. Он смочил пересохшее горло двумя стаканами томатного сока, купил сигарет и двинулся к автобусной остановке. Он пытался себе представить, какой переполох начнется в «Крестах» спустя несколько часов, затем оставил свою скудную фантазию в покое. Утренний рейс мчал Данилина в Василеостровский район, где жил двоюродный брат.

Сокамерник Данилина, как вы уже вероятно догадались, по фамилии Сергеев проснулся, потянулся до хруста в пояснице и предался мечтам о рождественском вечере в объятиях друзей и подруг. Он парился здесь по незначительному делу и сегодня утром должен был покинуть тюрьму под подписку о невыезде. Адвокат ел свой хлеб не даром. Чего не скажешь о режимных сотрудниках, сонно сверявших кипу бумажек с метрикой, «фасом» и «профилем» Сергеева.

По злому капризу судьбы, убийца Данилин, получивший от областного суда пятнадцать лет усиленного режима и ожидавший в «Крестах» этапа, был такой же мордатый, стриженый и сероглазый, как и его сокамерник. Длительное общение, которое затянулось почти на месяц, даром не прошло. Данилин заочно познакомился не только с родными белорусскими местами собеседника, но и с подробностями его личной жизни. Все это пригодилось при освобождении из стражных мест.

Итак, Сергеев досмотрел сон, удивился пустой койке соседа и бодро зашагал по камере. В обед он стал волноваться и при очередной раздаче пищи пробасил в кормушку:

– С Рождеством Христовым, командир. Сколько мне еще тута куковать? Я уже дома должен быть.

И вдруг он с ужасом узнал, что этот паек предназначается Данилину, то есть как бы ему, но в то же время не ему. Смутное и грязное подозрение закралось в душу надутого соседом узника. Сергеев поставил миску на пол и что есть силы забарабанил кулаками по двери.

– Сергеев здесь, – завопил он страшным голосом, от которого задрожали даже стены. – Выпустите меня! Я не Данилин, я – Сергеев.

От волнения он перевернул миску с супом. Дверь открылась спустя полчаса, и его потащили по коридору. Подмена вскрылась быстро, и Сергееву засветил новый срок – за пособничество в побеге. Хотя на его лице читалось что угодно, но только не преднамеренная помощь убийце Данилину. После допросов и проверок Сергеева таки выпустили из тюрьмы, хотя и на следующий день. По следу его сокамерника пустились оперативно-розыскные группы. Одна из них прибыла к брату Данилина. В то время, как озлобленный конвой поднимался лестничными маршами, беглец трогательно дремал за кухонным столом. Он трапезничал уже вторые сутки, и пьянил его не только дух сдуру привалившей свободы. В углу кухни выстроилась батарея пустых бутылок. Идентифицировав мертвецки пьяного Данилина, которого не смогли привести в чувство даже армейские сапоги, конвой потащил его к автомобилю.

Беглец оклемался в той же камере тех же «Крестов». Он долго щупал голову, распухшую от водки, ударов и падений с небольшой высоты. В голове крутились обрывки мыслей и воспоминаний, которые никак не удавалось собрать воедино. В конце концов Данилин вспомнил тюремные ворота, расплывчатое лицо дежурного офицера на КПП, попойку у брата. Но все это казалось сном. Узник недоверчиво ощупал холодные стены, привинченный столик и вновь стал продираться сквозь обрывки мыслей. В конце концов он решил, что все последние события – не более чем сон, и успокоился. Телесный недуг он списал на драку с сокамерником, которого, видимо, потащили в карцер. В голове крутилась дурацкая фраза: «Упал, ударился головой, потерял сознание…» Спустя два часа Данилину вновь пришлось удивиться: ему предъявили обвинение в побеге из-под стражи. Для его свинцовой головы это было слишком…

Они умирали при вскрытии

Побеги, где беглец выбирает самый бескровный и легкий для себя путь, используя чужие документы, уже давно стали классикой. По прибытии зека в следственный изолятор тюремный фотограф увековечивает его «фас» и «профиль». Снимки входят в тюремное дело и служат основным отличительным признаком, чтобы вместо вора Иванова по этапу не отправился убийца Петров. Идентифицировать зека могут и по отпечаткам пальцев (по мнению английского антропометролога Гальтона, вероятность совпадения отпечатка одного пальца с отпечатком другого выражается отношением 1:4. Если же у одного лица снять узоры всех десяти пальцев, вероятность совпадения с отпечатками другого будет равна 1:64.000.000.000. Численность населения земного шара исключает даже однократное совпадение всех десяти отпечатков. Все свои наблюдения и расчеты Гальтон включил в книгу «Отпечатки пальцев», которая увидела свет еще в 1892 году), однако в большинстве случаев администрация тюрьмы не утруждает себя этой морокой, ограничиваясь внешним сходством и контрольными вопросами.

Да и то, чтобы отличать стриженых новобранцев по фотографиям, от «вертухая» требовались некоторые усилия. Коридорное освещение и хроническая озабоченность контролеров – лучшие друзья тюремной авантюры. Чаще всего подмена проходила на пересылках. Через транзитные тюрьмы круглосуточно циркулирует поток зеков, ожидающих этапа в самые различные уголки России. В книге «Антология заказного убийства» я подробно описал побег вора по кличке Бурлак из Котласской пересылки. Бурлак выиграл столь немаловажную услугу своего «двойника» в карты. Тюрьма Котласа знает много подобных побегов. Беглецу не приходилось брать на абордаж бетонные стены или нырять в сточные коммуникации. Опытный зек, зачастую рецидивист, высматривал подходящего новичка, осужденного на два-три года (скажем, за драку) и заключал с ним сделку. Старый вор вкрадчиво доказывал, что зеку за эту аферу грозит лишь пара суток карцера. За его молчание при отборе на этап предлагались деньги, теплые вещи, продукты. Пронумерованная осточертевшая армия зеков казалась надзирателям на одно лицо. Кроме этого, небольшой хабар мог «нагнать усталость» или «усилить сонливость» охраны.

Транзитные тюрьмы всегда переполнены. Случалось, «вертухаи» не могли закрыть дверь камеры и трудились сапогами, чтобы подвинуть выпиравших из дверного проема зеков. «Напряженней и откровенней многих была Котласская пересылка, – вспоминал Александр Солженицын. – Напряженней потому, что она открывала путь на весь Европейский русский северо-восток, откровенней потому, что это было уже глубоко в Архипелаге и не перед кем хорониться. Это просто был участок земли, разделенный заборами на клетки, и клетки все заперты. Хотя здесь уже густо селили мужиков в 1930, однако и в 1938 далеко не все помещались в хлипких одноэтажных бараках из горбылька, крытых… брезентом. Под осенним мокрым снегом и в заморозки люди жили здесь просто против неба на земле. Правда, им не давали коченеть неподвижно, их все время считали, бодрили проверками (бывало там двадцать тысяч человек единовременно) или внезапными ночными обысками. Позже в этих клетках разбивали палатки, в иных возводили срубы – высотой в два этажа, но чтоб разумно удешевить строительство – междуэтажного перекрытия не клали, а сразу громоздили шестиэтажные нары с вертикальными стремянками по бортам, которыми доходяги и должны были карабкаться как матросы… В зиму 1944-45 года, когда все были под крышей, помещалось только семь с половиной тысяч, из них умирало в день – пятьдесят человек, и носилки, носившие в морг, не отдыхали никогда».

В конце 40-х годов один из котласских зеков, притворившись трупом, покинул камеру и на носилках был переправлен в тюремный морг, где он намеревался совершить побег. «Живой труп» выбрал день, когда тюремный врач слег с простудой и на каждый смертный случай посылал молоденького фельдшера, мотавшего в Котласе срок за хищение государственного имущества. Фельдшер не стал щупать в камерной суматохе пульс и поверил братве, клятвенно заверявшей, что «покойник» валяется в умершем состоянии уже сутки. Два санитара погрузили тело на носилки и потащили к моргу.

Оставшись в одиночестве и оглядев холодные бледнолицые штабеля, беглец решил в этом мрачном месте не задерживаться. Он нашел грязный халат санитара и, надев его, направился к дверям. Но та оказалась закрытой. Невозможно было удрать и через окно. Пришлось ждать персонал. Когда дверь наконец открылась и вошли два санитара, зек прятался среди нар. Ему удалось незаметно покинуть морг. Он прошел сотню метров и, в конце концов, понял, что покинуть территорию тюрьмы не удастся. Спустя час несостоявшийся беглец выбросил халат и сдался охране. Отдубасив беспризорного зека, который уверял, что попал в морг по ошибке, так как долго провалялся в камере без сознания, «вертухаи» вновь запихнули узника в камеру. На этом его прогулка между бараками и завершилась.

Бывали случаи, когда притворщик добирался до морга не с целью побега, а с намерением отдохнуть от работы, пусть и в такой мрачной компании. Выходка могла закончиться трагически и походить на тот анекдот, где патологоанатом пишет в своем заключении: «Умер при вскрытии». В лучшем случае лжепокойник лежал в покое до следующего утра. Когда приходил врач и готовился распороть зека от горла до живота, обман выявлялся. Иногда в морг заходил «вертухай» и бесцеремонно протыкал труп штыком. В более редких случаях разбивалась молотком голова. Ничего не было удивительного в том, что симулянт задерживался в морге намного дольше, чем планировал.

При подмене беглец покидает тюрьму или лагерь легально. Он с охотой проходит все формальности, расписывается в журналах и отбывает по чужому тюремному делу. Афера требовала определенных правил, иначе вся затея могла с треском провалиться, и за попытку побега могли наградить прибавкой к сроку. Без внешнего сходства затевать хлопотную операцию считалось безумством. Хотя в 1959 году на Краснопресненской пересылке некто Пращин решил поменяться с евреем Тоньцем. Как веснушчатый широколицый туляк смог уговорить худосочного Тоньца, который по спецнаряду должен был ехать на металлургический завод в качестве инженера-технолога, никто не знает. Подмена не удалась. Конвой, прибывший за Тоньцем персонально, сразу же учуял неладное. Грубая и как бы недорисованная физиономия Пращина слабо вязалась с формулами и чертежами для выплавки стали. Один из офицеров открыл папку с личным делом Тоньца и попросил назвать место своего рождения. Через несколько минут скуластый рецидивист корчился на полу под сапогами наблюдательного конвоя. Когда зек мог отвечать на вопросы лишь кивком головы, его отволокли в БУР (барак усиленного режима) и оставили там на две недели. Затем принялись за инженера-технолога. Тоньцу досталось меньше. Не потому, что бедный еврей уверял, что подмена состоялась во время его сна и без его участия, а, скорее, потому, что инженер еще был нужен черной металлургии. После беседы в кабинете оперчасти Тоньц мог смотреть на мир сквозь узкие прорези опухших век.

Для тюремных «рокировок» прежде всего требовалось внешнее сходство, то есть равноценная замена. Желательным фактором являлось сходство порядковых номеров на одежде.