Текст книги "Волжское затмение (СИ)"
Автор книги: Александр Козин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Да не ори ты… А что, белые всех накормить обещали? – сквозь зубы, еле сдерживаясь, процедил Антон. – Хлебные места всем раздать дармовые? Интересно… Может, я чего пропустил? Расскажи, Витюша. Расскажи…
– А я и рассказываю, – пожал плечами Витька. – Хлебный паёк у них – мне обожраться, а на семью – так все сыты будут. Семьдесят рублей в день. Это пока. Обещают сто, если до боёв дойдёт. Уже доходит, так что… Записывайся, не пожалеешь! С винтовкой управляться нас в училище насобачили. А тут и всему остальному научат. Тут такие учителя – ого-го!
– А убьют? Мать, говоришь? И сестра? Ну и как они без тебя? Чего ради гробиться-то, Витя?
– Да брось! Бог не выдаст, свинья не съест! Большевики своё отвоевали. Постреливают ещё, да ненадолго их хватит! Кончилось их время. И тебе нечего за них цепляться. Отец-то тоже, глядишь, поймёт, что не с теми связался. Если ещё не понял. Записывайся, Антоха! Это ж настоящее дело, мужское, а не болтовня какая… А кто чей сын – даже не спрашивают! Полный почёт и уважение!
– Зато потом узнают и кокнут как лазутчика, – усмехнулся Антон. – Ты дурак или притворяешься?
– Сам ты дурак! Да у Перхурова половина народа у красных служила! Кто в армии, кто в милиции… И что ж теперь, каждого кокать? А сын за отца и вовсе не ответчик! Но это у нас! – значительно добавил Витька и поправил винтовку. В глазах блеснуло непреклонное превосходство. – А будешь в сторонке пережидать – так ведь могут и припомнить. И тогда… Сам понимаешь, не маленький.
– Ого! Вот даже как… – чуть растерялся Антон от этой явной угрозы. – Серьёзно, однако! – и поскрёб в затылке. Больше всего сейчас хотелось влепить Витьке хорошего леща, сорвать с него винтовку на дурацком пояске и наддать ему прикладом ниже спины.
– Вот и я говорю, серьёзней некуда! – затряс головой Витька. – Такие дела начинаются! Ну вот кто мы были? Реалисты, гимназисты, студентики… Тьфу! Шелупонь, никто на нас и не глядел всерьёз! А теперь? Добровольцы! Бойцы! Считай, государственные люди! Уже и девки на улицах заглядываются, факт, было! Глядишь, и в герои выйдем, а? – и заговорщически подмигнул Антону. – Да я – чего, со мной всё решено. Я для тебя только. Так что…
– Вон как даже… – изобразил серьёзный вид Антон. – Предложение интересное. Я подумаю.
– Ну! – расплылся в улыбке Витька. – Вот это по-нашему! Да и чего думать-то, вон, вставай да записывайся. Я словечко замолвлю, в одной команде будем!
– Я подумаю, Витя. Подумаю. У тебя всё? – тихо спросил Антон и пристально поглядел на него. Тот нерешительно отшагнул назад.
– Всё… Раз ты так хочешь. Ну, думай, думай. Счастливо додуматься, – и Витька, махнув рукой на прощанье, снова поддёрнул винтовку и повернулся было уходить, но – уже вполоборота – счёл нужным добавить. – Обо всём думай, Антоха. И об отце не забывай.
И, многозначительно помолчав, Витька повернулся и небрежной, совсем не военной, но хозяйской развалочкой удалился.
Антон долго смотрел ему вслед, сжимая кулаки. Какой идиот! Но неужели всё и впрямь так скверно? И не вернутся уже большевики? Нет. В это невозможно поверить. Но, пока нет ясности, надо быть осторожнее. Самое верное – прикинуться дурачком. Слушать, не спорить, глупо улыбаться, скрести в затылке… Но сколько это продлится? И что делать ему, Антону? И как быть с Дашкой, если вдруг грянет серьёзная опасность?
Охваченный этими невесёлыми размышлениями, Антон, понурив голову, медленно шёл по Большой Линии в сторону Знаменских ворот. Зачем? Он не знал. Машинально. Да и подспудное любопытство было, признаться, сильнее здравого смысла. Хотелось увидеть, узнать, запечатлеть как можно больше подробностей непрошенных перемен в городе. Но тоска, тревожная и безысходная, подтачивала сердце со всех сторон. “Ну и ну… – то и дело мысленно сокрушался Антон и тяжело вздыхал. – Ну и дела!” И всё ниже опускал голову, понимая, что дела и вправду скверные.
Хлопоты
Заседание военного совета проходило в просторном зале на втором этаже гимназии Корсунской. В окна видны были купола храмов и верхушки башен Спасо-Преображенского монастыря. Пасмурно поблескивал кусочек Которосли. Под потолком плавали клубы табачного дыма. Пахло махоркой и дешёвыми папиросами. Во главе длинного стола в кресле восседал Перхуров.
Оперативную обстановку докладывал полковник Петров, начальник штаба. В полевой форме, с указкой в руках он стоял у плана города, говорил монотонным, лекторским голосом, сверкал очками и расплывчато отражался в запылённых зеркалах.
Положение, по его словам, было весьма сложным и, что хуже всего, неопределённым. Усиленно – фронтом к реке – укреплялась Волжская набережная и район Стрелки у Демидовского лицея. Насыпался бруствер, делались врезки для пулемётов и стрелков-винтовочников. Обустраивались щели-укрытия на случай артобстрела. Полностью решить эту грандиозную задачу имеющимися силами было нельзя, и Петров настоятельно просил полковника Масло, начальника резерва, помочь людьми. Тот сопел, оглаживал вислые украинские усы и обещал всемерную помощь. Добровольцы шли охотно. В основном – ярославская молодёжь. Студенты, гимназисты, бывшие кадеты, дети местной интеллигенции и купечества. Не чинясь и не торгуясь, они смело брались и за винтовки, и за лопаты. Записалось уже более шестисот человек. Прибывали ещё. Но объём работ был слишком велик.
– Как предполагаете решать вопрос с людьми, полковник? – внезапно обратился к начальнику резерва Перхуров.
– Предполагаю действовать по трём направлениям, Александр Петрович, – встав из-за стола, заговорил коренастый, краснолицый полковник Масло. Голос его был, вопреки фамилии, скрипуч и прокурен. – Первое. Запись добровольцев. Она идёт полным ходом, но хотелось бы побыстрее. Второе. Мобилизация офицеров-ярославцев. С этим пока сложно. Они к нам не торопятся. Выжидают, по-видимому. И третье, самое трудное. Мобилизация гражданского населения на строительство укреплений. Здесь нужна массовость. Иначе не справимся. Работы пропасть… И если бы был приказ…
– Приказ уже подготовлен и сегодня будет подписан, – ответил Перхуров. – С обнародованием по всему городу. Офицеров после третьего предупреждения считать дезертирами и поступать соответственно. А гражданским за неявку – принудительные работы.
Полковник Петров, чуть выждав, заговорил снова.
– Наиболее угрожаемыми на данный момент являются северная часть города, где мы практически беззащитны, а также район города от Всполья к Сенной площади. Если на севере пока всё спокойно, то во Вспольинском предместье идут бои. Полковник Гоппер, доложите обстановку на вашем участке. Прошу вас, Карл Янович.
Гоппер встал с табуретки и вышел из своего угла. Невысокий, широкий в кости и жилистый, он излучал спокойствие, доброжелательность и основательность латышского крестьянина. Это несмотря на то, что совсем недавно он был в бою. От него пахло землёй, гарью и порохом. Но полевая форма была безукоризненно вычищена. И тусклый ряд зеркал чётко отразил его приземистую фигуру.
– С семи утра со стороны станции Всполье… – ровным голосом заговорил он и шагнул к карте. – Разрешите? – и взял из рук Петрова указку. – Со стороны Всполья пытаются прорваться красноармейские цепи. Это, по всей вероятности, силы полка, прибывшего на станцию четвёртого июля. Все атаки на данный момент отбиты. Идёт перегруппировка сил, участок усилен пулемётами. С нашей стороны шесть человек убитых. Со стороны противника несколько десятков убитых и раненых. Огневую поддержку и заслон перемещений осуществляет бронеавтомобиль поручика Супонина. Особая опасность действий на этом направлении в том, что начинаются пожары. Погода сухая, постройки старые, деревянные, искры хватит, чтобы поджечь. Есть угроза распространения огня на весь город. Мобилизованы все пожарные команды.
– Спасибо, Карл Янович, – кивнул ему Перхуров. – От моего имени передайте людям благодарность за службу. Полковник Томашевский! – тут же обратился он к начальнику разведки. – Каковы на ближайшие часы возможности противника подтянуть силы?
– На ближайшие часы, Александр Петрович, у него такой возможности, по всей вероятности, нет, – отозвался, поднявшись со стула, седоватый бравый мужчина лет пятидесяти. – Точнее не скажу, потому что нет связи ни с Ростовом, ни с Рыбинском. Мы не можем установить, взорваны ли железнодорожные мосты со стороны обеих столиц. Но пока по железной дороге движения нет. В Москве, видимо, ещё не верят сведениям о нашем выступлении. Проверяют данные. Скорее всего, им придётся снимать силы с Поволжского фронта, задействовать войска Северного округа, слать резервы из Москвы и Петрограда.
– А что происходит за Волгой и Которослью?
– В Тверицком посаде действует отряд штабс-капитана Пыльникова. Там пока спокойно, но в случае атаки красных им придётся худо. Район не укреплён. Закоторосльная сторона тоже пока молчит. Наблюдается неорганизованное движение в районе Большой Мануфактуры, вокзала, железнодорожных мастерских. Рабочие волнуются, митингуют, сбиваются в группы. Обстановка неопределённая. То, на чьей стороне они выступят, зависит от соотношения сил. Первый Советский полк сидит у себя в казармах бывшего кадетского корпуса на Московской улице. Пока никак себя не проявил. Надеемся на обещанный нейтралитет. Их силы: шестьсот человек, винтовки, с десяток пулемётов и четыре трёхдюймовых орудия, – доложил Томашевский. Перхуров кивнул и встал. Зеркала недобро блеснули.
– Обстановка в полку настораживает, господа, – нахмурясь, проговорил он. – Там серьёзные колебания. С минуты на минуту я жду с докладом своего посыльного, подпоручика Шелпакова. Надеясь на лучшее, готовиться будем к худшему. Это самое разумное в нашем положении. А для этого, повторюсь, нужны люди и только люди. И нам, господа, сполна предстоит освоить новую науку – завоёвывать не города, а симпатии людей. Кроме всех прочих мер я очень надеюсь здесь на помощь наших генералов, ярославских старожилов, – поклонился Перхуров генералам Карпову и Верёвкину.
– Вы, Александр Петрович, хоть нас–то не агитируйте, – увещевающе пробасил Карпов. – Всё, что в наших силах. Мы понимаем. Чай, не совсем дураки…
– Другого я и не ждал, Пётр Петрович, – вздохнул Перхуров и поморщился. Напомнил о себе сломанный зуб. – Теперь следующее. Очень неприятное, господа. Но нужна полная ясность. Веретенников! – крикнул он в глубь коридора.
Раздался торопливый звон шпор, и Перхуров, не дав адъютанту доложить о прибытии, сходу спросил его:
– Фалалеев прибыл?
– Так точно, дожидается внизу, господин полковник, – жестяно проскандировал поручик, выкатив преданные глаза на начальника.
– Пригласить. Немедленно.
– Слушаюсь! – вытянулся Веретенников и исчез. Только шпоры издали частый, стихающий трезвон. Его сменили торопливые грузные шаги, и в зал, стуча сапогами, вошёл крупный, плечистый, мордастый Фалалеев, начальник милиции. В его служебном положении ничего не изменилось, лишь ненавистное слово “комиссар” уступило место “начальнику”. Кроме того, он успел нацепить прапорщицкие, защитного цвета, погоны.
– Прапорщик Фалалеев по вашему приказанию явился, – сиплым и грубым голосом отчеканил главный милиционер.
– Похвально, прапорщик, – язвительно процедил сквозь зубы Перхуров, оглядывая Фалалеева.
– Господа, – обратился он к совету. – Вот мы с вами судим да рядим о том, как привлечь на нашу сторону население, как завоевать симпатии простых ярославцев… А наши блюстители порядка тем временем вовсю проявляют себя как палачи и держиморды. Ещё утром мне доложили, что подчинёнными Фалалеева бессудно убиты советские активисты Нахимсон, Закгейм, Лютов и другие. Мы потеряли возможные источники важной информации. Лишились ценных заложников на крайний случай. А главное, сразу показали городу, что мы ничуть не лучше большевиков. Мне уже пришлось сегодня краснеть и объясняться перед членами новосозданной Городской управы. Ваша очередь, прапорщик. Слушаю вас.
Фалалеев наморщил лоб и нагнул голову.
– Лично я к этому непричастен, господин полковник. Но, поскольку это мои подчинённые, я, конечно же…
– Без всякого сомнения, – оборвал его Перхуров. – Так вот. При первом же случае самосуда со стороны ваших людей над кем бы то ни было, я вас расстреляю. Лично. Как поняли? – голос Перхурова превратился в стальную хлещущую розгу.
Фалалеев вздрогнул, побледнел и судорожно сглотнул.
– Так точно… Понял, – сдавленно ответил он.
– Сказанное относится ко всем, господа офицеры. Ответственность за произвол в городе на равных понесут и непосредственные виновники, и их начальники. Прошу учесть и впредь не допускать, – сверкнул глазами Перхуров, оглядывая зал. – Фалалеев, куда поместили арестованных?
– Пока сидят по участкам, господин полковник, – развёл руками начальник милиции. – Но надо что-то делать. У нас не хватает сил для их охраны…
– Что вы предлагаете, прапорщик? – узко прищурясь, уставился на него Перхуров.
– Предлагаю… Вот что, – прерываясь от не прошедшего ещё волнения, заговорил Фалалеев. – На Волге… Возле Арсенальной башни… Стоит на якорях старая дровяная баржа. Посудина, извольте знать, довольно вместительная… – он перевёл дух и шумно сглотнул. – Переправить их туда, на берегу установить пулемётную точку. Надёжно и незатратно…
– Так. Но эту ораву надо же ещё и кормить! Хотя бы раз в день. Это продумали? – спросил Перхуров.
– Да это чепуха, Александр Петрович, – барственно повёл рукой Карпов. – Раз в день им хлеба подвезти, подумаешь, труд! Ну а нет, так пусть сами, на своей шкуре испытают, каково людям под их властью! Очень хороший урок! Очень! Молодец, Фалалеев! – как сытый кот, промурлыкал генерал. Он, судя по всему, таким урокам никогда не подвергался. Перхуров покосился на Карпова и сухо распорядился:
– Переместить арестованных на баржу. Для удобства конвоирования разделить на группы. Сопровождать каждую по отдельному маршруту, без пересечений. Вам ясно, Фалалеев?
– Так точно, – с призвуком обиды в голосе отчеканил прапорщик.
– Выполнять. Кру-гом! Шагом марш! – скомандовал Перхуров. Фалалеев козырнул, развернулся, притопнул и строевым шагом покинул зал.
С площади послышался резкий, как пулемётная очередь, треск мотоцикла. И тут же снизу раздались торопливые – с частым треньканьем шпор – шаги по гудящей чугунной парадной лестнице. Потом трескучий маршевый грохот по паркету. И в зал влетел адъютант Веретенников.
– Господин полковник! К вам гардемарин Ермаков из команды Супонина и с ним какой-то гражданский. С важным донесением. Касательно полка…
– Сюда. Немедленно! – бросил сквозь зубы Перхуров.
Скрипя истёртой кожаной курткой, в зал вбежал запыхавшийся маленький вертлявый остроглазый человек в матерчатом шлеме на голове. Остановился, вытянулся, козырнул.
– Господин полковник! Первый Советский Ярославский полк перешёл на сторону красных. Шелпаков схвачен. Со мной какой-то штатский. Говорит, из наших… – и Ермаков оглянулся. Из тьмы коридора робко вышагнул худощавый, лет сорока, человек с интеллигентской бородкой. И эта бородка, и разодранная грязная рубашка, и лопнувшие по шву брюки были закапаны кровью, безудержно сочившейся из его носа. Перхуров сразу узнал “товарища Владимира”, полкового фельдшера из вольнонаёмных, своего связного.
– Гардемарин, стул, быстро! Присаживайтесь, Владимир Яковлевич. Рассказывайте.
– Да что ж рассказывать, Александр Петрович… – хрипло загундел в разбитый нос “товарищ Владимир”. – Гардемарин вон всё сказал уже. После десяти утра всё шло по плану. Как договаривались. Держали нейтралитет, из казарм не выходили. А потом… – он махнул рукой и весь обмяк на стуле. Досталось ему, видимо, крепко.
– Ну же? Что потом? – с лёгким нетерпением поторопил Перхуров.
– А потом зачастили агитаторы… Как из мешка полезли. Местные большевики… Их в дверь, они – в окно… Ну и забузили. Полковой комитет собрали. А тут ещё мадьяры с поляками из третьей роты, интернациональной… И австрияки пленные тут как тут, будто свистнул им кто, тоже галдят – мол, при большевиках-то мир был, а теперь, выходит, опять война… – и “товарищ Владимир” тяжко задышал, переводя дух.
– Ну а вы? Вы-то что?
– А, – махнул рукой связной. – Вы бы видели этот бедлам! Я аж голос сорвал, да где там… До драки дошло, еле вырвался. А тут ещё поручик ваш с гардемарином приехали… Ну, поручика они и слушать не стали, заперли в карцер. А я вырвался. Стреляли вслед, да Бог уберёг. Вот Ермаков меня подхватил, вывез оттуда… Спасибо, Мстислав Мстиславович… – неуклюжим хватом “товарищ Владимир” пожал руку стоявшему рядом Ермакову и надсадно закашлялся.
– Ч-чёрт, все потроха поотбивали, сволочи! Поработал кто-то там у них, явно поработал накануне! Всё как по команде прошло! В общем, полк выступил против нас. Та сторона – за Которослью – отрезана, – из последних сил закончил связной и бессильно уронил голову.
– Так… – глухо отозвался в наступившей тишине Перхуров, оглядывая замерший совет. – Скверно… Скверно. Не ожидал. Мы блокированы в центре города, господа. Вот что это значит, – и, подойдя к карте, пересиливая внезапную тяжесть, обвёл указкой неправильный, кособокий четырёхугольник между Волгой, Которослью и Загородным валом. – Более не задерживаю вас, Владимир Яковлевич. Ступайте, но помните, что это вы громче всех заверяли меня в неколебимом нейтралитете полка. Я поверил вам. Как оказалось, напрасно. Вопрос относительно вас будет решаться отдельно. Пока свободны.
Связной встал и, шатко мелькая в зеркалах, покинул зал.
– А вы, – и полковник обернулся к Ермакову, – немедленно к Супонину. Приказ: выдвинуть к Американскому мосту один броневик с полным экипажем и боекомплектом. Реквизировать на Лебедевском заводе все исправные грузовики вдобавок к имеющимся. Мост забаррикадировать. Оборудовать стрелковые и пулемётные позиции. Как поняли? Повторить.
Ермаков, тараторя, в точности отрепетовал приказ.
– Выполняйте, Мстислав Мстиславович, – на заковыристом имени язык полковника больно оцарапался о сломанный зуб. А Ермакова и след простыл. И тотчас же затарахтел, застрелял у подъезда его мотоцикл.
– Ну вот, господа, такова картина нашего положения, – устало проговорил Перхуров. – Главная надежда сейчас – на подкрепление из Рыбинска. Но там неизвестно ещё, как сложится. А пока будем обороняться. Наступать имеющимися силами нельзя. Подведём итоги. Положение, как видите, сложное и непредсказуемое. Основные задачи вижу следующими. Первое. Набор добровольцев. Всеми силами и возможностями. Ответственность возлагается на генерала Карпова. Никому в этом деле не оставаться в стороне и оказывать Петру Петровичу посильное содействие. Второе. Привлекать гражданское население к работам по укреплению города. Всеми мыслимыми средствами. Руководство обеспечивает полковник Масло. Приказ будет подписан сегодня же. Третье. Сосредоточить на Вспольинском и северном направлениях максимум имеющихся сил. Все полномочия руководства обороной на этих направлениях передаются полковнику Гопперу. Оборону берега Которосли в связи с последними событиями усилить пулемётами и ускорить работы по укреплению боевых участков. Ответственный – поручик Нахабцев. – Перхуров приумолк и перевёл дух. – Как видите, господа, работы хватит на всех с избытком. Вопросы есть? – и пробежал воспалённым взглядом по лицам присутствующих. Офицеры молчали. В их глазах читалась усталость и озабоченность.
– Ну, что ж… На этом, господа, разрешите закончить. Всем разойтись по вверенным подразделениям и боевым участкам. О дальнейшем будете оповещены. Благодарю вас.
По зеркалам побежали мутные волны. Офицеры повставали с мест, придвинули стулья и, разобрав фуражки с вешалки, позвякивая шпорами, разошлись. В зале, у стола, остались лишь Перхуров и генералы Карпов и Верёвкин. Полковник вздохнул и опустился на стул. Плечи его чуть прогнулись, и в нём на миг проступил вчерашний советский служащий Погодин.
– Меня, господа, беспокоит сейчас вот что… – медленно, через силу, проговорил он. – Что этот побитый умник тут о пленных австрияках говорил? Они что же – так и разгуливают по городу и во всё суются? Это чёрт-те куда завести может. Кто там над ними главный? Лейтенант какой-то, забыл, как его…
– Балк, – покривился в бороду Карпов. – Но у него какая власть… Так, представитель… – и небрежно махнул рукой.
– Ну, не скажите… – возразил Перхуров. – Он лицо официальное, они обязаны ему подчиняться… А нам того и нужно для начала. Сами посудите: их тут около тысячи человек. Это, если правильно организовать, огромная сила. А некоторые, успел заметить, ещё и вооружены. И терпеть их у себя в тылу, не зная, чего от них ждать, мне не хотелось бы. Тут нужна ясность. Да-да. Ясность. А где живёт этот Балк?
– В Кокуевке, напротив Волковского театра, – нехотя ответил Карпов.
– Ну что ж, пришло время познакомиться. Веретенников! – крикнул в коридор Перхуров.
– Любого из свободных офицеров на ваше усмотрение и двоих сопровождающих с охранного поста – в Кокуевскую гостиницу немедленно, – тихо, с расстановкой приказывал он вошедшему адъютанту. – Отыскать немецкого лейтенанта Балка и проводить сюда. Вежливо, но настойчиво. Действуйте.
Веретенников козырнул и скрылся.
Повисла долгая, тягостная тишина. Александр Петрович, прикрыв глаза, сидел, откинувшись в кресле. Всё плыло. Мелькающие события прошлой ночи… Скраббе и Нахабцев… Карпов и Верёвкин… Латыши, мадьяры, австрияки, немцы… Красные и белые… Комиссары и генералы… Этот военный совет в девчоночьей гимназии… Как же всё странно и страшно перемешалось в ещё недавно тихой и доброй России! Как всё смутно, зыбко, смертельно опасно и тоскливо! Миг – и не стало той, прошлой жизни, когда всё было ясно и понятно, когда он был на своём месте и служил любимому Отечеству храбро и бесстрашно. Всё кануло, будто и не было вовсе. А где-то там, у чёрта на куличках, в Екатеринославе, бедуют сейчас без него жена, дочь и маленький сын. Он оставил их. Оставил потому, что с ним, бывшим царским офицером, им было бы ещё хуже. Как они теперь, что с ними…
Резкий, раскатистый, с долгим гулом удар сотряс вдруг здание гимназии, как будто на Богоявленскую площадь рухнула с небес многопудовая гиря. Заныли стёкла в окнах, пробежал по этажам и залам растревоженный шорох и скрип. Грозно, рокочуще загудели чугунные лестничные пролёты. Огромные, как башня, напольные часы в углу вдруг будто споткнулись, поперхнулись и замолкли, беспомощно болтая ослабевшим маятником. Стрелки застыли, показывая без десяти три пополудни. Качнулись, сверкнули и глухо звякнули зеркала.
Перхуров вздрогнул и огляделся. За столом, протирая глаза и озираясь, сидел Карпов. Он, видимо, тоже задремал. А его друг Верёвкин стоял у окна и опасливо глядел из-за портьеры на улицу. За окном стояло густое облако пыли. Снова грохнуло, но теперь не так близко. Потом ещё. На каждый удар, обеспокоенно бубня, отзывались оконные стёкла.
– Чёрт… А ведь придётся штаб перебазировать… Теперь придётся… – с досадой пробормотал Перхуров. Нынешнее местоположение штаба в большом здании на хорошо простреливаемой площади было теперь крайне опасным. Выбрали эту гимназию только с расчётом на дальнейший захват города. Но эти планы сегодня рухнули.
На лестнице вдруг загремело и загудело.
– К вам лейтенант Балк, господин полковник. Сам. Без сопровождения… – доложил слегка изумлённый Веретенников.
– Немедленно сюда!
– Вот те раз… – хмыкнул Карпов. – Правда, от этой немчуры всего можно ожидать…
Через минуту донеслись лёгкие, неторопливые, достойные шаги, и в зал вошёл крепкий, сдержанно-энергичный мужчина лет сорока со светло-русым военным бобриком волос на голове. Бесстрастное лицо с прямыми белёсыми бровями, тяжеловатый подбородок, прямой и жёсткий, как грачиный клюв, нос, щёточка усов над тонкими губами, светлые, стального оттенка, невыразительные глаза и двойная вертикальная морщинка у переносья. Одет он был в неновый, но безупречно вычищенный и даже элегантный серый костюм хорошей шерсти. Но офицерская выправка безошибочно угадывалась в его собранной фигуре. Вошёл, вытянулся, замер, поклонился одной головой и снова высоко и чуть надменно поднял её. Перхуров выдержал паузу. Оба генерала с чопорным видом застыли у окна.
– Председатель Комиссии номер четыре по делам военнопленных лейтенант Германской императорской армии Балк, – резко и подчёркнуто правильно, без проглатывания безударных прозвучал его высокий голос. – Здравствуйте, господа офицеры. Прошу извинить за форму одежды. Очень торопился.
– Здравствуйте, господин лейтенант, – учтиво проговорил Перхуров и таким же кивком приветствовал его. Генералы тоже кивнули. Лениво и пренебрежительно. – Честь имею представиться, полковник Перхуров, командующий ярославским отрядом Северной Добровольческой армии. А это – мои ближайшие заместители. Генералы Карпов и Верёвкин.
На лицах генералов промелькнула гримаса плохо сдерживаемого неудовольствия. Балк, судя по всему, тоже был несколько ошарашен таким смешением должностной субординации. Брови его резко взлетели вверх, но тут же вернулись на место. Человек, по-видимому, бывалый, он не привык удивляться подолгу. И почтительно поклонился. Перхуров подвинул ему стул, но Балк резким жестом отказался присесть.
– Я решился потревожить вас, господа, по очень серьёзному поводу. Вам, вероятно, уже известно, что одновременно с вашим выступлением начались серьёзные беспорядки в Москве. В результате нападения на германское дипломатическое представительство убит наш посол граф Мирбах. Полагая события в Москве и Ярославле звеньями одной цепи, я имею своим долгом выразить вам решительный протест и попросить объяснений, – бегло, как по написанному, отчеканил он.
Перхуров растерялся. Стараясь не показывать вида, он осторожно покосился на генералов. Те стояли с нескрываемым недоумением на вытянувшихся лицах.
– Простите, господин лейтенант. Но, прежде чем давать какие-либо объяснения, позвольте поинтересоваться, откуда у вас столь необычная информация? И насколько она достоверна, ведь связь с Москвой прервана? – с трудом проговорил Перхуров.
– Мне, господин полковник, нет никакого смысла скрывать. Сегодня с самого утра, ничего не зная о вашем выступлении, я находился по делам службы там, за Которослью, – с натугой выговорил Балк название реки. – О здешних событиях я узнал уже там. Я долго искал официальных лиц, наконец, нашёл, и мне сообщили, что та часть города не захвачена, там действует Советская власть. К счастью, меня там знают. Мне всё рассказали. А потом… Где-то час назад по железнодорожному телеграфу передали о восстании в Москве. Я поспешил сюда, переправился в безопасном месте. И сразу пошёл к вам.
– Простите, перебью. А как вы прошли через город? Оцепления, бои… Интересно, господин лейтенант, – осторожно осведомился Перхуров.
– Я давно в Ярославле, господин полковник. Знаю, где ходить, – неприязненно улыбнулся Балк. – Но это детали. Прошу понять, что я – единственный официальный представитель Германии здесь, в Ярославле. Я отвечаю здесь за жизнь сотен людей, моих соотечественников. Убийство посла – это шаг к возобновлению войны. Я должен что-то отвечать на вопросы вверенных мне людей. А они очень не хотят новой войны. С них достаточно, они хотят домой, в Германию. И кроме того, господин полковник… Новая война погубит Россию. Как вы будете воевать, у вас больше нет армии? Это безумие. Безумие… – и, покачав головой, Балк перевёл дух. Никакой особой взволнованности Перхуров в нём не почувствовал. Тон лейтенанта был ровен, а в глазах читалось не беспокойство даже, а пристальный, пытливый интерес.
– Господин лейтенант. Сообщённое вами очень серьёзно и тревожно. Но давайте по порядку, – мирно, спокойно и по-прежнему учтиво заговорил Перхуров. – Имею честь официально заверить вас, что ни мы, ни наша организация не имеем никакого отношения к совершённому в Москве гнусному злодеянию. Разделяем ваше беспокойство и выражаем глубокое сожаление и соболезнование вам и в вашем лице Германской империи. Надеемся, что это не приведёт к возобновлению войны. Гарантирую со своей стороны, что при любом исходе этих событий статус вверенных вам военнопленных в Ярославле останется неизменным. Ни в какие военные действия они вовлечены не будут.
– Благодарю вас, господин полковник, – недоверчиво поиграв бровями, после короткой паузы дипломатично поклонился Балк. – Не могу сказать, что удовлетворён вашим объяснением, но принимаю его. Хотелось бы вам верить.
– Вот и прекрасно, господин Балк, – с непритворной тяжестью вздохнул Перхуров. – Присаживайтесь, прошу вас. Чаю приказать?
– О, нет-нет, – покачал рукой в воздухе Балк. – не стоит…хлопотать, – и улыбнулся уже свободнее, чем прежде. Подтянул брюки на бёдрах, сел на стул и фривольно, будто давая знак, что тягостная официальная часть разговора кончена, закинул ногу на ногу. Перхуров, недовольно покосившись, опустился в кресло напротив. Сели у стола и генералы.
– Ваш русский язык восхитителен, господин лейтенант, – заставил себя улыбнуться и Перхуров. – Надеюсь на взаимопонимание и впредь. Как глава военной власти в городе я обязан задать вам несколько вопросов. Не возражаете?
– О, пожалуйста, – пожал плечами немец. – Разрешите закурить?
И, не дожидаясь позволения, небрежным жестом достал из пиджачного кармана коробку папирос и сверкающую никелем бензиновую зажигалку.
– Угощайтесь, господа. Прекрасный германский табак. Ещё довоенный, – и, откинув крышечку, высек синее пламя.
– Спасибо, – сделал отстраняющий жест Перхуров. Генералы надменно покривились. Балк прикурил, откинулся на спинку стула и наслаждено выдохнул струю ароматного дыма. Небрежно махнув зажигалкой, погасил фитилёк и защёлкнул крышечку. От былого возмущения, встревоженности и озабоченности не осталось в нём и следа. Лейтенант был миролюбиво-высокомерен. По-немецки.
– Я внимательно слушаю вас, господин полковник, – улыбнулся он и приглашающе кивнул.
– Скажите, господин Балк, сколько германских военнопленных находится в данный момент в Ярославле?
Немец повёл бровями, покрутил в пальцах дымящую папиросу.
– Тысяча сто четыре человека, – ответил он и пыхнул дымом.
– Вы ручаетесь за точность этой цифры? – цепко взглянул в его глаза Перхуров. Балк с обидной лёгкостью выдержал этот долгий взгляд и улыбнулся. Чуть удлинилась щёточка аккуратных усов.
– О, да. У нас всё точно, господин полковник, – солидно произнёс он.
– Все они вооружены? – полуутвердительно спросил Перхуров.
– О, что вы! Нет-нет. Не тревожьтесь. Вооружён только комендантский взвод. Официально. Но прошу учесть, что контролировать неофициальное оружие я теперь не могу, – Балк сделал ударение на слове “теперь”.
