Текст книги "Агнцы Божьи"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– А что я должен, жить как прежде и ждать, когда моя торговля медным тазом накроется? – хмыкнул Лопырёв. – Сын приглядывает со стороны, разумеется, за делами моими, и я благодарен ему за это. Хочешь, чтобы и у тебя всё гладко было, так отдай свою Анну за моего Власа. Породнимся мы тогда, Ваня, и заживём как у Христа за пазухой.

– Боюсь, что из этой твоей затеи ничего не выйдет, Гаврила, – вздохнул Сафронов. – У моей дочери жених есть, и он сейчас на фронте воюет. Она любит его и ни за что за твоего Власа не пойдёт.

– Не пойдёт? А ты на что и воля твоя отцовская? – подался вперёд Гавриил Семёнович. – Прояви её, волю свою, Ваня! Грохни кулаком по столу и к свадьбе готовиться вели! А жандарм, зять твой несостоявшийся, ещё неизвестно, вернётся домой с полей сражений или же нет. Он собирался моего сына на бойню отправить, а видишь ли, сам туда загремел. Бог шельму метит, Ваня! Если так получилось, что рыл другому яму, а сам в неё угодил, значит, не вернуться ему живым в Самару. Помяни моё слово, дружище, сложит он головушку на полях фронтовых.

– Но ведь ещё не сложил, – подняв вверх указательный палец, возразил Иван Ильич. – А пока он жив и воюет, у твоего сына ничего не получится. А я… Я не могу насильно выдать свою дочь замуж за твоего Власа. Может быть, он изменился и стал прекрасным человеком, но… Он противен моей Аннушке, и она скорее сбежит из дома, но не пойдёт с ним под венец.

Высказав своё мнение, Сафронов, так и не прикоснувшись к чашке с чаем, вышел из столовой, и, как только за ним закрылась дверь, в кухню вошёл Лопырёв-младший.

– Что скажешь, сынок? – спросил Гавриил Семёнович. – Как я говорил, так и получилось. Прошу, не упрашивай меня больше посылать к Сафронову сватов.

– Да, ничего хорошего из этого не выйдет, – хищно щурясь, согласился Влас и уселся на стул, на котором только что сидел гость. – Я поступлю по-другому, папа. Уже скоро Иван Ильич сам приведёт к нам свою дочь и будет упрашивать, чтобы я христа ради не побрезговал и женился на его сучке кусачей.

– Что ты собираешься сделать? – вскинул брови Гавриил Семёнович.

– Налей-ка мне чая, папа, – хмуро глянул на него Влас. – Я передавлю, как блох, это крысиное семейство. Немного потерпи – и сам всё увидишь.

Глава 5

Пока Агафья с прислужницами готовили горницу к радению, старец Андрон сидел с задумчивым видом за столом и смотрел неподвижным взглядом в сторону. Он то морщился, то хмурил лоб, то кривил рот, и со стороны казалось, будто он улыбается чему-то.

Как только к радениям всё было готово, Агафья ещё раз придирчивым взглядом осмотрела горницу и, удовлетворённо вздохнув, выпроводила девушек за порог. Подойдя к столу, она присела напротив старца и тихо, вкрадчиво, заговорила:

– Ну, чего маешься, Андроша? Почему полон печали твой светлый лик?

– Не вижу причин для радости, – буркнул Андрон. – Всё пытаюсь разгадать, что ты замышляешь со своим попиком-сыночком, но… Зная тебя не первый год, я уверен, что твои замыслы настолько коварны, насколько и не подумаешь.

– А я вот знаю, о чём думаешь ты, Андроша, – растянула в улыбке тонкие губы богородица. – Ты размышляешь, как золото втихаря вернуть в своё единоличное пользование, а потом… Скажи, Андрон, ты замышляешь убить нас с Васенькой и тихо сбежать за границу? Или просто сбежать с золотишком, а нас живыми оставить?

– Рад был бы от вас избавиться, да не могу вот, – взглянув на неё исподлобья, осклабился старец. – Вы же золото нашли и перепрятали. А я теперь вот думаю-гадаю, меня-то вы почто живым оставили? Я же для вас рот лишний, который не кормят, а от которого избавляются.

– Нет, нельзя нам без тебя, Андроша, – сузила глаза Агафья. – Баулы с золотом вон какие тяжеленные. Нам двоим их не унести. Васенька здоровьем слаб, да и хил телесно. Посвящать кого-то в наше общее дело ни к чему. А золота у нас теперь столько, что на десять жизней каждому хватит. До конца дней своих в большом богатстве жить будем.

– Эх-хе-хе-хе, так я тебе и поверил, змея подколодная, – покачал головой старец. – То, что как верблюда меня использовать собираетесь, ещё допускаю. А вот чтобы опосля живым оставить, не верю никак.

– Верь, не верь, дело твоё, – пожимая плечами, вздохнула богородица. – Если бы мы хотели тебя изничтожить, ты бы уже в земле гнил. Для всех ты ушёл на гору Араратскую, и тебя бы никто и не хватился. А золото нести я б Савву заставила. Этому бугаю бестолковому ничего бы не стоило баулы хоть докуда без устали донести.

При упоминании о Савве Андрон вздрогнул, расслабился, и настроение его заметно улучшилось.

– Ишь ты, прям засветился весь! – округлила глаза Агафья. – Аж засиял, будто лампочка электрическая.

– От того и засиял, что поверил я твоим россказням, – солгал старец. – Ещё про сыночка своего расскажешь правду всю, откель взялся и как образовался, тогда я, может быть, и перестану худо о вас думать.

Агафья несколько минут молчала, раздумывая, как быть, но, видимо, решившись, вздохнула:

– Давно это было, – заговорила она. – Так давно, что я уже о том и думать забыла. И вспоминать о том желанья нет, но… – Она посмотрела на Андрона. – Только тебе поведаю, чего никому и никогда не рассказывала, а опосля снова забуду.

– Это что, одолженье мне сделать хотишь? – насторожился старец. – Ещё шибче привязать к себе, эдак я тебя понял?

– А чего тебя привязывать, ты и так никуда не денешься, – вздохнула Агафья. – Хочу, чтобы ты знал, как мне несладко жилось в молодые годы. А расскажу тебе всё ещё потому, чтоб ты опосля уразумел, что нечего нам друг от дружки открещиваться. Годы не те, немолоды мы. Жизнь заново устраивать нам уже поздно, давай жить, как живём, и не изводить друг друга подозреньями беспричинными.

– Ты что, хочешь замириться со мной? – недоверчиво глянул на неё Андрон. – Мыслишь усыпить мою бдительность, и…

– Я хочу доверие между нами возвернуть, – перебив его, заговорила Агафья. – Что-то трещина пролегла промеж нас никчёмная. А эдак дальше жить нельзя. Мы уже так срослись с тобой делами и душами, что разом погибнем оба, ежели отторгнемся друг от друга.

Выслушав Агафью, Андрон призадумался. Зная её, он, конечно же, не поверил ни единому её слову, но… Зерно сомнений богородица в его душу всё-таки заронила.

– Ты мне что-то рассказать хотела о жизни своей? – подняв на неё глаза, напомнил он. – Хочу послухать, где ты попиком своим обзавелась и почему так долго не рассказывала мне о своём отпрыске?

Агафья ответила ему пристальным суровым взглядом и ухмыльнулась.

– Хорошо, – сказала она. – Я поведаю тебе о себе всё, чего ты не знаешь, как и обещала. Но только слово дай, что не используешь то, что услышишь, во вред мне и моему Васеньке.

– Эха? – округлил глаза Андрон. – Разве то, чего ты поведать собираешься, могёт как-то навредить тебе?

– Могёт, не могёт, не ведаю я, – поморщилась Агафья. – Но я не хочу, чтобы прошлое моё вдруг сейчас всплыло.

– Видать, ты не паинькой была в молодые-то годы, – едко высказался старец. – Ты и сейчас тихоня только с виду, а изнутри яблоко гнилое и червивое.

– Так ты даёшь слово никому и ничего обо мне не передавать? – нахмурилась Агафья. – Или мне встать и уйти, чтобы не беспокоить тебя?

Андрон вздохнул и покачал головой.

– Время до радений ещё есть маленько, – сказал он. – Что ж, давай кайся, богородица. Я не знаю, для чего тебе это нужно, но выслушаю. Кто знает, может быть, повествование твоё снова нас сблизит духовно и возвернёт утерянное доверие. А потом, как дальше быть, сообча завтра порешаем. Так что вещай, я тебя слухаю. И слово даю верное, что чего от тебя сейчас услышу, то и похороню в своём сознании на веки вечные.

* * *

Дождавшись выходного, Евдокия решила сходить в швейную мастерскую и попытаться устроиться туда на работу. Ранним утром она пришла к кирпичному двухэтажному дому. У входа стояла женщина.

– Что, устраиваться пришла? – неприветливо ухмыльнулась она.

– Да, собираюсь, если возьмут, – улыбнулась Евдокия. – А ты? Ты здесь работаешь?

– Я здесь работала, – уточнила женщина. – А теперь нет. Вот стою, жду расчёт и пойду искать новую работу.

– Да? Тебя уволили? – удивилась Евдокия. – А за что?

– Раз уволили, значит, нашли за что, – погрустнела женщина. – Мать заболела, и два дня прогулять пришлось. Пыталась отпроситься, но не отпустили, заказов много. Вот и…

Она не договорила, поджала губы и развела руками.

– А платят за работу здесь как? – поинтересовалась Евдокия. – Говорят, что немного.

– Это сначала, первый год немного, – поморщившись, ответила женщина. – Как швейного мастерства достигнешь и начнёшь норму перевыполнять, так и зарплата увеличится. Те женщины, кто давно уже работает, по двадцать пять-тридцать рублей каждый месяц зарабатывают. А ты, если на работу возьмут, больше чем на десятку не рассчитывай.

Сказав, женщина вошла в здание, оставив Евдокию наедине со своими мыслями. А мысли в её голове были невеселые. Десять рублей за месяц работы – зарплата, конечно, ничтожная. На спиртоперерабатывающем заводе она получает больше, зато швейная мастерская находится в двух шагах от дома, а до завода…

«Здесь хоть и меньше платят, зато работа негрязная и от жилья недалеко, – стала убеждать сама себя Евдокия. – А там, на заводе, работа тяжёлая и грязная. Э-э-эх, пойду, если возьмут. Всех денег всё одно не заработаешь…»

Решившись, она вошла в дверь здания, и от былого настроя не осталось и следа. Девушка остановилась у деревянной крутой лестницы, ведущей на второй этаж, и… подниматься по ней передумала. Глухой гул, заполняющий здание, привёл её в замешательство. На улице шум казался отдалённым и незначительным, но внутри здания был просто ужасен.

Откуда-то из-под лестницы вышла со скорбным лицом та самая женщина, с которой она только что разговаривала на улице. Увидев полное беспокойства лицо Евдокии, та вяло улыбнулась:

– Иди, иди, не думай, раз пришла. Поторопись, если хочешь на работу наняться. Меня уволили, и место освободилось. А хозяин всех явившихся в полдень и позже просто не принимает.

– Господи, а что за грохот здесь такой? – не трогаясь с места, спросила Евдокия. – У меня аж в голове и внутри всё тряской трясётся.

– Ничего, привыкнешь, – натянуто улыбнулась женщина. – Здесь, на первом этаже, станки работают. Это обувь для армии шьют. А швеи на втором этаже трудятся, там потише. И кабинет хозяина тоже там, так что поторапливайся.

Женщина вышла, а Евдокия скрепя сердце поднялась на второй этаж. Она остановилась у швейного цеха, заглянув в него через распахнутую дверь, и, увидев трудившихся за машинками женщин, растерялась.

Швеи и работали, и разговаривали, и шутили, и смеялись. Они уже так наловчились, что, не глядя на машинки и пошиваемую продукцию, быстро и безошибочно проделывали свою работу. Приход Евдокии невольно нарушил ритм их работы. Девушка смутилась и отпрянула от двери. С трудом подавив нерешительность, она заставила себя пройти дальше по коридору к кабинету хозяина.

Дверь оказалась открытой, и сидевший за столом хозяин заметил Евдокию.

– Эй ты, заходи!

Девушка переступила порог и в нерешительности остановилась. Величественный вид хозяина мастерской привёл её в трепет. Крупного телосложения, румяный и моложавый для своего возраста купец выглядел как сошедший с иконы святой старец.

– Ты что, на работу явилась устраиваться? – спросил он строго, глядя на Евдокию. – Что ж, проходи, присаживайся на стул, который перед столом моим видишь.

Она приблизилась к столу, робко присела на краешек стула и, не зная, как себя вести, обвела кабинет долгим взглядом. На столе лежала раскрытая, исписанная цифрами толстая бухгалтерская книга, стояла керосиновая лампа, ручка, чернильница и большой, с деревянной ручкой колокольчик.

Евдокия не ответила на вопрос купца. Её голова пошла кругом, лицо сделалось пунцовым, и она лишь прерывисто вздохнула.

Лицо хозяина мастерской вдруг подобрело, и на губах появилась усмешка. Прождав пару минут, он подался вперёд всем корпусом, сложил перед собой руки, и…

– Хорошо, ответь мне на один вопрос, – заговорил он. – Ты пользоваться швейной машинкой умеешь?

Евдокия вздохнула, пожала плечами и, опуская в пол глаза, тихо ответила:

– Нет, не умею. Я пришла научиться шить на машинке и работать. Но-о-о… Я быстро учусь.

Она бросила украдкой взгляд на купца, но не успела заметить, какое на него произвела впечатление.

– Раз не умеешь, тогда почему пришла? – ухмыльнулся он. – Мы здесь не обучаем ремеслу швеи, милая. К нам приходят уже подготовленные работать.

– Что ж, тогда я пойду? – прошептала Евдокия, поняв, что на работу её не возьмут, и в это время в кабинет вошла высокая, полная, красивая женщина.

Купец, увидев её, тут же вскочил со стула на ноги. Взглянув на хозяйку, Евдокия оробела. Ей уже приходилось встречать её на корабле хлыстов во время радений. Но тогда, в белой рубахе, она не выглядела так эффектно, как сейчас.

Купчиха была одета в шёлковое голубое платье и такую же кофту с длинными, уширенными к концу рукавами. На гордо сидящей на плечах голове красовалась красивая шляпка с вуалью, на ногах – симпатичные изящные туфельки.

– Корней Захарович! – даже не взглянув на посетительницу, обратилась он к хозяину мастерской. – Не успел одну бездельницу уволить, как другая уже тут как тут. И когда только успевают пронюхать, что место освобождается?

– Да вот, видать, случайно забрела к нам в мастерскую эта птаха залётная, не зная, что место освобождается, – заискивающе улыбаясь, ответил Корней Захарович. – Я только что объяснил ей, что она нам не подходит, и… Кстати, она и шить-то на машинке не умеет, дорогая.

Купчиха повернулась вполоборота и с надменным видом уставилась на Евдокию.

– И? На что ты надеялась, идя к нам, птаха божья? – повысила она голос, наблюдая за раскрасневшейся Евдокией. – Время наше отнимать бесценное? А может, с тебя плату за это взять, как считаешь?

Её голос, визгливый и громкий, тяжёлой ношей надавил на плечи Евдокии. Она ссутулилась и даже вспотела от обрушившейся на неё тяжести. Затем она побледнела и зажмурилась, ожидая всего, даже удара по голове от возмущённой купчихи.

Вопли хозяйки слушали все находящиеся на втором этаже люди. Швеи оставили работу и высунули головы в коридор, чтобы позлорадствовать, любуясь происходящим.

– А теперь проваливай вон! – закричала купчиха, указывая вытянутой рукой Евдокии на дверь. – И чтобы духу твоего здесь больше не было!

Едва не плача, униженная и растоптанная злобной выходкой купчихи девушка вскочила со стула, повернулась к двери, и вдруг…

– А ну, стой! – пригвоздил её к месту окрик. – Чья будешь, говори?

– Я так… Я это… Я э-э-э… – совсем растерявшись, пролепетала Евдокия, не находя для ответа подходящих слов.

Она сконфуженно попятилась к двери, намереваясь как можно быстрее выскочить из кабинета и бежать отсюда куда глаза глядят.

– А ну, стой! – ещё громче рявкнула купчиха, и Евдокия замерла, ожидая потока новых ругательств и оскорблений.

– Ты же христоверка Евдоха, так ведь? – неожиданно мягко поинтересовалась женщина. – Это я тебя на радениях в Зубчаниновке не раз видела?

– Да, это я, – призналась Евдокия с замирающим сердцем. – Но сейчас я на корабле христоверов не состою. Я… я ушла от них.

– Вот как? – удивилась купчиха. – А что так? Я ведь ходила к ним на радения, чтобы тебя послушать. Как ты поёшь голоссалии, как звучит твой нежный ангельский голос. У меня аж слёзы капали, когда тебя слушала. Ни одна певичка в нашем театре тебе и в подмётки не годится!

Она повернулась и взглянула на притихшего за столом Корнея Захаровича.

– Берём её, слышишь! – снова повысила она голос, да так, что Евдокии показалось, будто в окне кабинета зазвенели стёкла. – Зарплату положишь двадцать рублей и не меньше, ты меня понял?

– Да, но-о-о… – засомневался Корней Захарович. – Мы же всем вновь принятым первый год по десять рублей платим. Да её ещё учить работать на машинке придётся.

– Ты что, не слышал, что я сказала? – подбоченившись и вращая глазами, выкрикнула купчиха. – Если двадцать целковых тебе показалось много, будешь платить двадцать пять! А ежели что ещё мне поперёк вякнешь, тридцать платить заставлю, теперь прочистились твои мозги, бездельник?

Сердце внутри у Евдокии остановилось и замерло. Она едва поверила в реальность свалившегося на неё счастья. А зарплата… На такую зарплату, каковую установила ей купчиха, она даже не смела рассчитывать. Двадцать пять рублей! Да за такие деньги она готова была стерпеть любое оскорбление, любую обиду и сутками напролёт работать в пошивочном цехе.

– Всё, завтра, прямо с утра и приходи, Евдоха, – улыбнулась ей купчиха напоследок. – Найдёшь меня здесь, в этом кабинете, а зовут меня Василиса Павловна, запоминай хорошенечко, Евдокия.

Глава 6

Когда гостья переступила порог молельного дома и закрыла за собой дверь, сидевший за столом и просматривающий стопку газет Прокопий Силыч посмотрел на неё поверх очков и настолько удивился, что даже привстал от изумления.

– Вот, стало быть, как, сама богородица хлыстов передо мной предстала? – прошептал он, снимая с переносицы очки и кладя их на стопку газет. – А ты проходи, не стой у порога, Фёкла. Садись за стол напротив и поделись, с чем объявилась.

– Поглядеть на тебя, вот с чем, – пройдя к столу, присела на табуретку гостья. – И прошу, не называй меня больше Фёклой, пожалуйста. Была когда-то Фёкла, да вышла вся, а вот Агафья осталась.

– Что ж, Агафья так Агафья, – пожимая плечами, ухмыльнулся старец скопцов. – Ты хоть бестией называйся, для меня разницы нет.

Агафья вздохнула, носовым платочком вытерла губы и только после этого внимательно посмотрела на Прокопия Силыча.

– Ты всё ещё на меня сердишься? – спросила она вкрадчиво. – Может, за порог выставишь, покуда разговор не начали?

– Нет, я на тебя не злюсь, Агафья, – ответил старец. – Ты же знаешь, что мы, голуби белые, никогда ни на кого обиды не держим и ни с кем в ругачку не встреваем. Мы живём так, как живём, и никому жить не мешаем.

– О чём это ты? – заподозрив подвох в его словах, насторожилась и сузила глаза Агафья. – Не верю я, что ты зла на меня не затаил, Прокопка. Я же тебя извести пыталась. Вспомни, ты чудом уцелел.

– Пыталась извести, помню, да не получилось, – добродушно улыбнулся Прокопий Силыч. – Ты же знаешь, что в травах я получше тебя кумекаю. Как только я худо себя почувствовал после совместного чаепития, так смекнул, что к чему, и быстро отраву твою из себя выгнал.

– Ведаю я о том, – вздохнула Агафья. – Знания трав и изготовление лекарства из них я ведь от тебя переняла. Да и на каторге про травы целебные ещё больше узнала. Там тоже срок отбывала травница из племени цыганского.

– Вот, видишь, не зря, стало быть, ты там время провела, – с едва уловимой издёвкой высказался Прокопий Силыч. – Когда я тебя подобрал, кем ты была? Воровкой и мошенницей. С дружком своим людей богатых грабила. Дружка-то твоего, Сеньку Беспалого, застрелили при аресте, а ты… Ты проворной оказалась и улизнула. Покуда тебя по всей Самаре полиция разыскивала, я тебя у себя прятал… Ну что, вспомнила?

Агафья усмехнулась.

– А я и не забывала этого никогда, – сказала она. – Очень хорошо помню, как тебя дурачила. Ты же всегда блаженным был и казался таковым, Прокопка. Дурень ещё тот, на всю Самару славный. То деньги раздаривал кому ни попадя, то просто их с забулдыгами пропивал. А денежки тебя любили, не отнять. Так и липли, будто ты был мёдом помазанный.

– Да-а-а, мне всегда на деньги везло, – вздохнул Прокопий Силыч мечтательно. – Ты хорошо просекла это дело и мухой прилепилась ко мне.

– Жалко мне стало денег твоих, – хмыкнула Агафья. – И больно смотреть было, как ты ими направо и налево бездумно швырялся. Да и жизнь другую решила начать. Зачем кого-то грабить и обкрадывать, когда денежный сундук оказался рядом?

– И ты своего добилась, – кивая головой, сказал Прокопий Силыч. – Сначала под венец меня уволокла, фамилию свою на мою сменила. – Он задумался и поскрёб затылок. – Вот только в толк и сейчас не возьму, почему ты меня на корабль христоверов ступить уболтала? Чего тебя подтолкнуло на этот шаг?

– Окстись, Прокопий, ты не раз уже задавал мне этот вопрос в прошлом, – поморщилась неприязненно Агафья.

– Было дело, задавал, – согласился с ней Прокопий Силыч. – Но ты мне ни разу толком на него так и не ответила.

– А тебе это надо? – покачала головой Агафья. – Вот свела тебя к хлыстам, а тебе и понравилось. Скажи, что не так всё было?

– Да, мне там понравилось, на корабле христоверов, – согласился с ней Прокопий Силыч. – Радения по сердцу пришлись, а вот грех свальный… Я всегда осуждал сею прихоть непотребную. Никак не вязался этот греховный блуд с другими обрядами.

– Вот ты и отменил грех свальный, когда стал кормчим после кончины старца, – вздохнула Агафья. – Многие ушли тогда, и сразу оскуднел осиротевший наш корабль.

– Ушли те, кто к необузданному разврату, а не к праведности склонен был, – тут же возразил Прокопий Силыч. – Остались те голуби, кто душою чист был и кто святость ставил выше бесовских наваждений.

Агафья снова вытерла платочком рот и натянуто улыбнулась.

– Я на каторге срок свой отбыла, вернулась, а на твоём корабле голубей совсем маленько прибавилось. Значит, кормчим ты был никудышным, признай, Прокопий?

– Потому вы с Андроном меня легко и подвинули, – вздохнул грустно Прокопий Силыч. – Вы опять свальный грех возвернули в радения, вот и потянулись к вам те, кто на разврат падок.

– А чего ты себя оскопил, Прокопий? – хмыкнула Агафья. – Нас этим поступком бесшабашным упрекнуть мыслил? Да, мы удивились, узнав об этом, но… Поговорили-поговорили, да и забыли, ты сам свою судьбу выбрал.

Слушая её, Прокопий Силыч сидел с задумчивым видом. Когда Агафья, высказавшись, замолчала, он ещё несколько минут провёл в задумчивости, а потом заговорил:

– Да, я осознанно сам себя оскопил, и не вам в угоду. Просто я решил другим стать и стал им. На вашем корабле разврат процветает, а у нас… Лишив себя возможности совладать с телесными искушениями, мы и прибегаем к оскоплению грешной плоти.

– Ох, где-то я уже это слышала, – хмыкнула Агафья. – Кажись, Кондрашка ваш Селиванов эдакую тягомотину удумал. Он же ещё сыном Божьим и искупителем, призванным спасти род человеческий от лепости (похоти), и сокрушителем душепагубного змия себя объявил.

Выслушав её, Прокопий Силыч нахмурил брови, покачал головой и, чуть подавшись вперёд, спросил:

– Говори, с чем пожаловала, Агафья? Не устои же наши обсуждать. Мы сами по себе, вы сами. Так и будем сосуществовать дальше без взаимной ругани и хулы.

Прежде чем ответить, Агафья жеманно повела плечами, вздохнула и…

– Зелье я у тебя просить пришла, – сказала она. – То самое, каковым ты голубей своих перед кастрацией от реальности отключаешь. Не откажи, Прокопий, очень надо его мне.

Прокопий Силыч округлил глаза.

– О каком таком зелье ты речь ведёшь, Агафья? – прикинулся, что не понимает, он.

– О том, каковым ты своих новиков потчуешь перед оскоплением, – ответила Агафья. – Сама бы изготовила, но рецепта не знаю.

Прокопий Силыч прекрасно понял, о каком зелье ведёт речь его гостья.

– Ты знаешь все рецепты, которые знаю я, – сказал он, лукаво улыбаясь. – Я же слышал, что ты лечением занимаешься голубей своих.

– Да, лечу иногда, – поморщилась Агафья. – Но только рецепта, который мне нужен и который знаешь ты, я не знаю.

– А что ты знаешь о том рецепте, который ты просишь? – прищурился хитровато Прокопий Силыч. – Чем он тебя привлекает?

– Он привлекает меня тем, что настойка, по нему изготовленная, делает человека безвольным и безмозглым истуканом, – ответила Агафья. – Я знаю, что ты готовишь такой и поишь своих перед оскоплением. Они боли не чувствуют, ничего не соображают, и… Одним словом, научи меня готовить это зелье, Прокопий. Очень оно мне нужно, очень.

Прокопий Силыч задумался, как вежливо отказать бывшей жене, но подходящие мысли не шли в голову.

– Что, Андрона приструнить мыслишь? – с ухмылкой предположил он. – Распоясался поди жеребец сибирский и из твоей узды выскользнул?

– Мои дела тебя не касаются, – огрызнулась Агафья, досадуя на то, что старец скопцов невольно разгадал её замысел. – Ты дай, чего прошу, или откажи. Внеси ясность своим поступком.

– Как готовить снадобье, я тебе не скажу, – вздохнул Прокопий Силыч. – А вот само снадобье, пожалуй, выделю немного. Только предупреждаю заранее, недолго оно действует, неделю всего. Только неделю Андрон истуканом безмозглым и бесчувственным пробудет, а потом… Он снова в себя придёт, и как провёл неделю, даже не вспомнит.

Агафья поморщилась, о чём-то раздумывая, а потом спросила:

– Это какую порцию я влить должна, чтобы он бревном побыл неделю?

– Полстакана, – ответил Прокопий Силыч. – Стакан вольёшь, он в беспамятство полное окунётся, а потом… А потом, когда очнётся, умом тронется.

– Бутылок десять давай! – с загоревшимися глазами попросила Агафья. – Если есть двадцать, давай двадцать, я всё заберу.

– Чего-о-о? – округлил глаза Прокопий Силыч. – Да я никогда не делаю свои настойки в таких количествах! Дам две бутылки, и будя. На большее не уговаривай и не проси.

– Да? А чего эдак мало? – разочарованно поинтересовалась Агафья. – Дай что есть, и я больше у тебя не объявлюсь.

– Только две пол-литровые бутылки, не боле, – заупрямился Прокопий Силыч. – У меня этого снадобья всего ничего остаётся, а травка, из которой я его готовлю, далеко, за Уральским хребтом произрастает.

– Хорошо, хоть две бутылки давай, – вздохнула огорчённо Агафья. – И за это благодарствую, спасибо тебе превеликое…

* * *

Множество болезней обострились разом. Всё чаще стало беспокоить сердце, воспалились лимфоузлы, ухудшилось зрение. Потом воспалились гланды, и стало очень больно глотать. Раскалывалась голова, пропал сон, и всё чаще стали возникать очень похожие на реальность видения. Уже два дня он ничего не ел. Вялость, безразличие, полная депрессия настолько овладели им, что он часами лежал в кровати неподвижно и без мыслей в голове.

Медсёстры, заходя в палату, делали обезболивающие уколы и уходили. А вот доктор, когда приходил во время обхода с осмотром, подолгу задерживался у его кровати, скрупулезно обследуя чуть ли не каждый участок его загнивающего тела.

Производя осмотр, доктор то и дело задавал вопросы, и Силантий, нехотя, сквозь зубы, отвечал на них.

– Улучшений, к сожалению, я не нахожу, – заканчивая осмотр, обычно говорил доктор. – Но и, слава богу, ухудшений тоже. А ты переставай хандрить, Силантий, возьми себя в руки.

Сегодня, перед рассветом, Силантий стряхнул с себя оцепенение, но радости или облегчения не испытал. Даже не будучи доктором, он хорошо знал безнадёжность своих хворей. Для него не было секретом, что изувеченный страшными ожогами организм больше не может сопротивляться болезням. Под действием настоек выходившей его женщины и хлыстовской богородицы Агафьи его состояние было сносным, и он уже надеялся, что вот-вот пойдёт на поправку, и вдруг…

Открылась дверь, и вошёл доктор.

– Здравствуй, Силантий! – поприветствовал он его. – Позволь осмотреть тебя и выслушать жалобы на своё самочувствие, если они у тебя есть.

– Да что жаловаться, Олег Карлович, – вздохнул Силантий. – День ото дня только хуже и хуже. В одном месте заглохнет, в другом ещё шибче заболит. Панцырь мой, видать, отходит. Всё, что под ним остаётся, огнём горит.

– А чего же ты хотел, этого и следовало ожидать, голубчик, – пожимая плечами, сказал доктор. – Сейчас, после обхода, придёт сестра и коросту твою мазью смажет.

Силантий вздохнул и ухмыльнулся.

– Да мне мази ваши, будто мёртвому припарка, – сказал он. – Облегчения от них я никаких не чувствую. Короста вон трещинами покрывается, а из трещин жижа гнойная выступает. Запахов я не чую, но когда сёстры ваши больничные меня мазью мазюкают, вижу по ним, что от исходящей от меня смрадной вони они морды в стороны воротят.

– За медсестёр не беспокойся, работа у них такая, – поморщился доктор. – А у тебя, если короста отходит, будем надеяться, что дело на поправку идёт.

– Не на поправку, а к могиле, – уточнил Силантий и посетовал: – Ты же меня к хлыстам за настойкой обещался свезти, Олег Карлович? Вот их зелье мне непременно бы помогло. Польза снадобий мною уже испробована. Сдержи обещание, свези меня в Зубчаниновку, доктор? За жизнь я не цепляюсь, знаю, что чуток мне остаётся. Но пожить хоть этот чуток мне ещё надо, на то есть причины особливые.

Глаза доктора округлились.

– Да ты что, в своём ли уме, Силантий? – воскликнул он. – Да куда же я тебя повезу, горе луковое? Ты же вон, прости господи, на ладан дышишь? Тебе категорически нельзя вставать с кровати и тем более трястись в коляске до самой Зубчаниновки! Давай так поступим: я сам к хлыстам съезжу и упрошу, как её… Агафью, кажется… Попрошу, чтобы со своими снадобьями к тебе в больницу приехала. А там и посмотрим, помогут ли они тебе.

– Помогут, как пить дать помогут, – хмыкнул Силантий. – Их действие на себе я уже испытал не единожды. Только вот поедет ли меня навестить эта тварь злобная, ещё бабушка надвое сказала. Сам бы поехав, я ещё смог бы уболтать старуху помочь мне, а вот тебя она слухать не станет, это я точно тебе говорю, Олег Карлович.

– Ладно, завтра, прямо с утра, я съезжу к ней в Зубчаниновку и поговорю о тебе, – вздохнул доктор. – Но, а если не поедет она со мной в больницу, подумаем ещё, как помочь тебе… А ты уповай на чудо и больше Господу Богу молись, Силантий. Он уже вон сколько времени тебе помогает и будет помогать, пока ты молиться будешь и просить о помощи и спасении грешной души.

* * *

Сначала обедали молча, думая каждый о своём. В столовой висела непривычная тишина, не свойственная Сафроновым во время приёма пищи.

– Нет, я не могу больше так, не мо-гу! – воскликнул в сердцах Иван Ильич. – Как подумаю о Лопырёвых, у меня кусок в горло не лезет. Надо же, этот опустившийся, спившийся негодяй Влас вдруг взялся за ум и служит в народной милиции! И не каким-то там рядовым, а заместителем начальника сыска!

– Ваня, успокойся, и мне это не по нутру, – тихо сказала Марина Карповна, отодвигая от себя так и не тронутую тарелку с супом. – Мы уже целую неделю только и говорим об этом, только толку от этого никакого.

– Как же никакого, – вздохнула дочь Анна. – Пока нас не трогает этот ублюдок, но я уверена, что это затишье долго продолжаться не может.

– Да, когда человек облачён властью, он меняется, – с унынием согласился с мнением дочери Иван Ильич. – А негодяй, получив власть, как правило, становится исчадием ада!

– Ой, неспокойно на душе у меня, – вздохнула Марина Карповна. – Целую неделю живу с этим чувством гадким, и… И болезнь ко мне снова возвращается, как мне кажется. С каждым днём всё хуже и хуже себя чувствую.