355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Чиненков » Слово атамана Арапова » Текст книги (страница 6)
Слово атамана Арапова
  • Текст добавлен: 4 января 2021, 04:00

Текст книги "Слово атамана Арапова"


Автор книги: Александр Чиненков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Часть вторая
Противостояние

1

Гонец из Хивы предъявил начальнику охраны письмо, скрепленное сургучной печатью и свернутое в трубочку, но в руки не отдал.

– Письмо повелителя! Велено вручить только самому султану Танбалу лично.

Миновав расступившихся воинов, гонец вошел в шатер и, рухнув на колени, уткнулся лицом в мягкий ворс персидского ковра.

Молодой султан трапезничал в кругу приближенных мурз. Женщин в шатре не было, так как им полагалось питаться отдельно. Танбал выглядел мрачным и подавленным. Присутствие приближенных, видимо, не радовало его. Но при виде вошедшего гонца султан несколько оживился. Танбал выпрямился, скользнул взглядом по насторожившимся лицам прекративших вкушать мурз и остановил его на низеньком столе, во главе которого восседал. Затем снисходительно кивнул, и гонец на коленях подполз к столу, обеими руками протягивая письмо. С видимым почтением открепив печать, султан развернул свиток. Внутри первого оказался второй, поменьше. Оба письма были подписаны рукою повелителя Хивы. Прочитав их, Танбал снова свернул письма, положил рядом с собою на подушку и жестом приказал гонцу присаживаться к столу рядом с недовольно переглянувшимися мурзами.

Не ожидавший такой милости гонец с трудом проглотил ком в пересохшем рту и, покосившись на каменные неприветливые лица приближенных султана Танбала, осторожно присел на указанное ему место.

Прерванная было трапеза продолжилась. На столе перед собравшимися появилось белое перетопленное сало барана – его резали ножами на куски – и такое же сало, растопленное в миске на огне, – в него макали вареные бараньи кишки с белым мясистым жиром, которые их нарезали тонкими ломтиками.

Появившиеся в шатре женщины молча разрубили на большие куски ногу лошади. Пока те, что помоложе, возились с мясом, старшая оживила огонь в очаге и подвесила горшок с водою. Когда вода закипела, она побросала куски мяса и, выпроводив своих помощниц, присела у очага. Закипая, вода тихо запела, женщина выудила из горшка темные, слегка обваренные куски и уложила их на широкую доску.

Мужчины встретили дымящееся мясо оживленными возгласами. Они принялись хватать горячие куски руками, вгрызались в них крепкими зубами и быстро ножами отрезали у самого рта кусок за куском.

Султан с плохо скрываемой иронией наблюдал, как ловко орудуют ножами и челюстями его подданные, но сам не следовал их зажигательному примеру, а лишь вяло ковырял кончиком кинжала мясо в тарелке. Его глаза блестели сильнее обычного, но увлеченные едой мурзы не замечали этого.

Хивинский хан категорично требовал изгнать казаков, пришедших с Яика и селящихся на берегах Сакмары. Он требовал их уничтожить и более не выпускать дальше берегов Яика. Повелитель требует собираться в поход. Но Танбал физически еще слаб. Удар казацкой пики минувшим летом значительно повредил легкое, но сердца и печени, к счастью, не задел. Молодость и сила помогли ему выбраться из объятий смерти и встать на ноги. Но держаться в седле…

– Сахиб, – султан Танбал повернул голову к сидевшему по правую руку мурзе, – поход прошел благополучно?

– Эти шайтаны оказались крепче и упорнее, чем мы думали. – Сахиб перестал грызть мясо, осторожно положил его на стол и виновато опустил глаза. – Они убили нескольких наших воинов. Но мы отомстили… мы…

– Ты не привез с собою ни одной головы. – Султан побледнел, и взгляд его сделался тяжелым. – Ты привел только одного пленника, но взамен оставил несколько десятков воинов. И если ты ожидаешь за то награду, то получи ее.

Он стремительно вскочил, выхватил саблю и резким ударом отсек голову Сахибу, которая упала на обеденный стол и, моргая глазами, выкатилась на самую середину. Без кровинки в лице, задыхаясь, Танбал грозно замахнулся окровавленной саблей на мурзу, сидящего слева от него, и, дико вращая глазами, закричал:

– Вот послание эмира! Оно переполнено угроз и проклятий.

Он присел, схватил свиток и взглянул на бумагу, поднеся ее к глазам:

– Повелитель грозит смертью мне и всему моему роду, если мы не выбьем казаков с берегов реки! И вы знаете, что он сдержит свое слово.

– Это правда: в сегодняшних днях наших одна горечь. – Мурза, чудом избежавший смерти от руки разгневанного султана Танбала, встал и, тяжело вздохнув, покачал головой. – Если есть в том нужда, то сруби и мою голову, великий султан, но этим беду не прогонишь. В жизни день сменяет ночь и наоборот. Есть еще сила в руках, на поясах у нас сабли.

– Так что ты мне советуешь, Хаким? – Султан бросил саблю на стол и, успокаиваясь, посмотрел на мурзу.

– Надо исполнять волю эмира, – последовал ответ. – Казаки отчаянны, смелы, но их мало. У нас хватит сил загнать их обратно на Яик или уничтожить. Если мы им позволим заселить берег Сакмары…

– Какую цену нам придется заплатить, ввязавшись в войну с казаками?

– То одному Аллаху известно. – Хаким тяжело вздохнул и развел руками. – Но выбора у нас нет. Если не мы казаков, то эмир нас. Или казаки большим числом заявятся и захватят не только берега сакмарские, но и всю нашу степь.

– Сколько их? – перебив мурзу, спросил Танбал, покосившись на женщин, которые молча догрызали объедки у очага.

– Не знаю. – Хаким еще раз вздохнул и неопределенно пожал плечами. – Одни приплыли по реке, с Яика. Их не более трех десятков. А другие…

Мурза нахмурился, как бы что-то вспоминая, после чего продолжил:

– Тех, с которыми бесславно сражался Сахиб, более сотни.

– Воинов? – округлил глаза Танбал.

– Нет, я считаю женщин и детей вместе с воинами.

– Их женщины и дети тоже воины! – ухмыльнулся султан. – Во время боя они все возьмутся за оружие.

– Тогда нам остается смириться с их соседством.

Хаким очередной раз вздохнул, закатил вверх глаза и развел руками:

– Нам степь – им река, поладим…

– Нет! – Танбал покосился на письма эмира и скрипнул зубами. – Повелитель прав. Закрепившись на реке, казаки на том не успокоятся. Обретя силу, они двинут на степь. Нам не ужиться вместе, а потому готовьтесь к походу!

– С казаками иначе нельзя, – охотно поддержали решение своего молодого повелителя мурзы. – Они понимают только разговор сабель.

– Время похода объявлю завтра, – провожая из шатра приближенных, объявил Танбал. – А сейчас я нуждаюсь в отдыхе!

2

Василий Арапов проснулся с трудом. После вчерашней непривычной работы ломало все тело. Атаман даже не сразу понял, где он. Василий еще не свыкся с переменой в жизни, и казалось ему, что стоит крепко заснуть и вдруг проснуться, все окажется по-старому и он увидит знакомые стены куреня в Яицке, лампадку в углу и пустой стол.

Но глаза привычно увидели тоненькие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь плетеные стены шалаша, закрывавшую вход грубую холстину и за порогом шалаша… Да что же это такое? Он быстро поднялся и вышел на воздух. Искрящаяся красота природы очередной раз потрясла его. Все как будто изменилось за минувшую ночь.

Следуя заведенному правилу, атаман пошагал к реке мыться. Было свежо, но Арапов скинул рубаху и ожесточенно обтирался холодной водой, кряхтя от наслаждения.

Нет, ничто не привязывает к месту так сильно, как труд. Можно прожить много месяцев на новом месте и чувствовать себя посторонним. Но достаточно один-два дня поработать, и человек уже сроднился с местом и смотрит кругом как хозяин. Срубленные деревья и пеньки сами по себе неинтересны, но они возбуждают чувство гордости и удовлетворения, если человек знает, что деревья повалены им, что ЕГО топор валил этих исполинов, это ЕГО силушка выкорчевывала из земли пни, это капельки ЕГО пота окропили лес и землю вокруг.

Услышав донесшийся сзади хруст, атаман обернулся и увидел Степаниду Куракину. Молодая женщина умоляюще смотрела на него, а из глаз на бледные щеки выскользнули две крупные слезинки.

– Што, за Гурьяна корить пришла? – Арапов хотел спросить еще что-то, но горло вдруг сдавил спазм, и глазам стало щекотно от набежавших слез.

– Ево ужо не воротишь. – Степанида отрывисто вздохнула, смахнула слезы и устало присела на песок. – Да и корить-то тя за што? Не слепая, зрю, и без того маешься. Да и Гурьян не из тех был, хто за бабью юбку цепляется. Знать, на роду казаку было писано зараз сгинуть в безвестность.

– Пошто хоронишь загодя? – Атаман подошел к Куракиной, сел с ней рядом на песок и, подобрав камушек, с досадой швырнул его в реку. – Как знать… Мож, в полон к степнякам угодил, а мож…

Степанида не ответила, припала к плечу Арапова и горько расплакалась. Беспомощно, как все мужчины перед женскими слезами, атаман моргал глазами, неумело гладил ее руку и…

– Не могли степняки с Гурьяшей сладить. И в полон увесть не могли. Он… он… – Степанида разрыдалась еще горьше и сжала кулаки. – Не по зубам поганцам Гурьяша мой.

– Да будя те… будя! – Арапов замолчал, подыскивая подходящие слова, но не находил их. Он сидел раздраженный, обессиленный внутренней борьбой, смутный…

– Василь, куды ж я теперя? – вдруг прошептала женщина вопрос, на который сам Господь Бог вряд ли смог бы быстро подыскать подходящий ответ.

Арапов думал, думал упорно и тревожно. Он чувствовал, что любое сказанное невпопад слово может вызвать бурную истерику у Степаниды, а потому…

– Хто я теперя? Не вдовица и не молодуха. Я… я…

– Обожди, не убивайся так! Ешо вернется твой Гурьяша. – Атаман сам не верил в то, о чем говорил. Но произносил слова с такой уверенностью, как будто наверняка знал, что Куракин вот-вот объявится в лагере. – Сыскать мы его не можем! Но ежели он у степняков, то…

– Не выбраться ему из полона, – всхлипнув, высказалась Степанида. – Ежели жив ешо, то сгинет на чужбине! Ужо лучше б полег он рядом со Степкою сердешным.

Арапов знал, что ему нужно сказать что-то, чтобы утешить женщину. Его молчание вдруг сделалось тягостным и для себя самого. Но он не мог, не смел говорить слов утешения Степаниде, потому что понимал, что Гурьяна, скорее всего, нет в живых. Он, конечно, мог бы выдумать что-нибудь, но разве имел право лукавить? Какая вера будет к нему после этого?

– Василь, ну скажи хоть што-нибудь? Не сиди сиднем! – Женщина, прижав ладони к горящим щекам, с надеждой и тревогой смотрела на него.

Атаман опустил глаза и, тяжело выдохнув, сказал:

– Я пригляжу за тобой, покудова Гурьян не возвернется. Ежели што… Ну, в общем, коли што надо будет, обращайся ко мне… Ну… Как бы к отцу!

– Мож, и в женки возьмешь? – усмехнулась Степанида.

Арапов испуганно откинулся назад и, едва не задохнувшись, выпалил:

– Нет, нет! Ни в коем разе!

– А пошто так? – с горечью сказала молодая женщина. – Кривая я али рябая?

Положение, в котором вдруг оказался атаман, было незавидным. Он бестолково уставился на Степаниду, которая в ожидании ответа нервно кусала свои красивые полные губы. Затем лицо ее сделалось серым и злым. Она прищурила глаза и вновь сжала кулаки.

По лицу Арапова пробежала судорога. Он отвел взгляд и сказал глухо:

– Ты не злися на меня, Степанида, но эндак я не могу. Што об том люди подумат? А ежели Гурьян явится?

– Нет, не увидим мы Гурьяна боле! Любила я его, Хосподь знат, да вот не судьба. – Казачка говорила тихо, но уверенно. – А ты…

Атаман запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Совершенно неожиданно прозвучали для него слова Степаниды. Он не мигая смотрел на Степаниду, которая повязала платок и не спеша пошагала в сторону лагеря.

Не смея идти за нею следом, Арапов посмотрел на реку и вдруг вспомнил тот страшный вечер, когда он, ожидая возвращения казаков, одиноко бродил по берегу.

Порывистый ветер рвал ворот рубахи, путал волосы, колол глаза. Он внимательно вглядывался в реку и заметил мелькающую черную точку. В том, что это была чья-то голова, сомнений не было. Вот показались и руки, которые вялыми взмахами загребали воду. Замерз бедняга. Но откуда взялся в этих диких местах человек?

Пловец был все ближе. Атаман принялся быстро сбрасывать с себя одежду, желая помочь благополучно добраться до берега. Но спасать никого не пришлось. Несколько взмахов, и обессиленный человек уже у берега и пытается нащупать дно. Вот он идет, попутно вытирая лицо и волосы.

«Руку давай», – едва успел произнести Арапов. Но пловец рухнул на песок и затих. Видимо, на все остальное у него уже не осталось сил.

– Ты живой? – вскрикнул атаман и поспешил перевернуть незнакомца на спину. – Эй, хто-нибудь. Живо огня к реке тащите!

Казаки и казачки быстро собрались на берегу. Когда факел осветил скрюченное на песке тело, Арапов обомлел, узнав в нем есаула Кочегурова.

– Петро! – ошеломленно воскликнул он тогда. И, оттолкнув сгрудившихся казаков, поднял утыканное стрелами тело Кочегурова.

Василий сам перенес есаула в лагерь и уложил у костра. Петр лежал с закрытыми глазами. Из его ран бежали вялые струйки крови. Одна из казачек протянула атаману смоченный водой платок, и он дрожащими руками вытер Кочегурову лоб и щеку, замазанные кровью. Кровь уже едва сочилась. Арапову показалось, что веки есаула дрогнули. Он заботливо смочил их водой и тихо позвал:

– Петро, очнись.

И он очнулся. Огляделся, обрадовался знакомым лицам и, вполне внятно сказав: «Там степняки. Много их…», снова потерял сознание.

Все были уверены, что Кочегуров умрет. Но он выжил. Правда, несколько суток маялся в бреду. Он видел себя в бою, выкрикивал бессвязные фразы, но в себя так и не приходил.

Всем стало ясно, что казаки попали в засаду, приняли бой и…

Чувствуя вину за гибель Степки и Гурьяна, Арапов работал вместе со всеми остервенело, безмолвно. В одиночку поднимал самые тяжелые бревна. А вечером бросал работу и, не притрагиваясь к пище, уходил в лес, где, давая волю чувствам, ломал ветви, рвал и топтал листья, сбивал цветы и злобно выкрикивал:

– Антихристы! Твари подколодны!

Затем он в бессилии садился на землю или подвернувшийся пенек и втайне ото всех плакал горькими слезами, бесконечно обвиняя в случившемся лишь себя.

Мало-помалу боль унималась, и атаман возвращался в лагерь…

Сегодня Арапов был крайне зол, и присутствие молодой женщины бесило его – надо же было ей появиться как раз в минуту его слабости! Дождавшись, когда Степанида исчезнет из видуа он вскочил и побежал на поляну, на которой уже толпились казаки, деловито обсуждая объем предстоящей работы.

– А ну, сдвигайтесь потеснее. Неча скучать. Покудова на трапезу не кликнут, разложим округ стен бревна. – Атаман, подавая пример казакам, грянул шапку оземь и закатал рукава.

– Пошто пялитесь, злыдни? За дело, поспешать следут!

– Куды торопиться-то, батько? – недоуменно спросил Плотников. – До осени ешо далече. Ешо справим избу до белых мух, успется.

– Осень-то далеча, да вот враг, чую, близок. – Арапов взял конец бревна и кивнул на него Плотникову. – А ну подсоби.

Пока женщины готовили еду, казаки разнесли бревна вокруг стен строящейся атамановой избы и, бросая недовольные голодные взгляды в сторону лагеря, нехотя взялись за топоры.

Атаман работал усерднее всех, сбросив с себя промокшую от пота рубаху. Свободные размашистые движения подчеркивали мужественную красоту его крепкого мускулистого тела. Степаниде, украдкой наблюдавшей за ним, было приятно смотреть на него. Василий – самый красивый из всех казаков. Как она не заметила раньше, что он самый красивый? Наверное, Гурьян…

– Эгей, казаки, айда кушать!

Степанида вздрогнула. Громкий окрик Агафьи Рябовой, позвавший мужчин на трапезу, отпугнул мысли о пропавшем муже, и молодая женщина раздраженно ткнула локтем в бок охнувшую от неожиданности казачку:

– Чево горло дерешь? А? Аш чуть сердце из груди не выпорхнуло.

– Ешо че? – Агафья нахмурилась и прижала бок крепкой ладонью. – Пошто бадаешся, теланя ялова? Аль испужалась, лярва?

– Вот ешо. – Сделав вид, что не услышала оскорблений, Степанида поправила платок и отвернулась к костру, краем глаза заметив, что казаки прекратили работу и гуськом потянулись к лагерю.

– Нет, ты мне кажи, пошто энто бадаешся? – Агафья схватила Куракину за плечо и попыталась развернуть ее к себе. – Я те…

Не на шутку разозлившаяся Рябова быстро присела, выхватила из костра пылающую головню и, взмахнув ею, едва не обожгла красивое лицо с ужасом отпрянувшей Степаниды.

– Токо тронь меня ешо, змеюка! Зараз покалечу.

Подоспевшие казаки быстро уняли так и не успевшую разгореться ссору. Отпуская ядовитые шуточки в адрес обеих женщин и довольно похохатывая, они расселись и разобрали миски.

Арапов сел во главе стола, положив на землю топор и широко расставив ноги. Он вытер вспотевший лоб, затем жадно вонзил зубы в огромный кусок мяса, и Степанида заметила красивые, крепкие, чистые зубы. У него были грустные и нежные глаза. У него…

Вновь ощутив ноющую боль в душе, она с трудом заставила себя отвести глаза от атамана и, схватив медный казан, поспешила в сторону реки.

Остановившись у воды, женщина почувствовала, как в лицо ударил свежий ветер. Она обрадовалась ему – он приятно освежал разгоряченное лицо. Степанида заплакала. От избытка горечи и стыда рождались безнадежные и злые слезы. Гурьян был ее любимым мужем. И он погиб. А Василий Арапов был здоров, крепок, красив, и он был рядом. И почему она так скоро начала забывать Гурьяна, который, может быть, и не умер вовсе?

Мысли возникали и сменялись другими, но каждая новая была безжалостнее и горше предыдущей. Слезы катились и быстро высыхали на ветру. Тоска была непереносима. Надо вернуться обратно в лагерь к людям. Она старалась не думать о страшном. Она отгоняла мысль об атамане, но отчетливо сознавала, что любит его. И не просто любит, а боготворит – отчего и страдает. Ее любовь была настолько сильна, что полностью поглощала все мысли о несчастном Гурьяне, который…

Степаниде вдруг безумно захотелось, чтобы Арапов прямо сейчас подошел к ней. Она желала, чтобы он поговорил с ней, посидел рядом. В эту минуту она еще острее любила его. Он был необходим ей как воздух, как сама жизнь.

Услышав шаги, Куракина спешно обернулась и, увидев шагавшего к берегу атамана, выронила из ослабевших рук казан.

Попятившись, она вошла по колени в воду и остановилась. Дальше отступать было некуда. Она подняла лицо – напряженное, открытое. Он протянул руку, а она сама сделала неуверенное движение навстречу ему.

3

На совете было решено – далее ни шагу! Красивое место в междугорье, на которое кулугуры вышли на третий день после переправы через реку, приворожило уставших от лишений людей и вдохнуло в их отчаявшиеся сердца новую надежду.

В целях безопасности лагерь решили расположить прямо на горе, возвышавшейся среди леса и одним боком вплотную подступавшей к реке. Мужики дружно взялись за топоры, лопаты, пилы, и по истечении нескольких дней вершина горы обросла добротными землянками. Теперь они были заняты тем, что обносили лагерь плетнем и на скорую руку мастерили топчаны. Среди всех особым рвением выделялся Никифор. Он никогда ничего не строил, не плел плетней и не ладил топчанов, но, как оказалось, хитрости в этом деле никакой не было. Зато вот желания хоть отбавляй. Все складывалось именно так, как ему мечталось – из ничего сделать все. От начала до конца своими руками он соорудил уютную землянку. Для себя и Нюры. Он порвал с прошлым раз и навсегда, принял кулугурскую веру и собирался жениться на девушке, которая, как он думал, вряд ли решится ответить ему отказом на благопристойное предложение.

Никифор старался лишний раз не показываться на глаза Нюре, которая временно проживала в семье Гавриила, заботливо опекаемая его суровой женой. Свободные минуты, которые изредка выпадали на долю переселенцев, он предпочитал проводить в обществе старца, терпеливо вводившего его в веру. Вот и сегодня, после вечерней молитвы, он присел рядом с Гавриилом и, нахмурившись, посмотрел на его жену Марью, которая расположилась по другую сторону костра.

Марья была бледна. Бросалась в глаза серая прядь – чуть повыше лба, у самого пробора. Еще не старая женщина, она одевалась по-старушечьи и ходила, устало сутулясь. Никифору даже стало немного жаль ее, и он перевел взгляд на сидевшую рядом с Марьей Нюру.

– Хосподь всемогущ и всеведущ, мы же – его рабы – не должны роптать. – Гавриил дал ответ кому-то из мужиков, вопроса которого казак не расслышал, будучи увлеченным созерцанием грустно смотрящей на огонь Нюры. – Да будет с нами благословенье Бога, даровавшего энтот райский уголок! – Старец набожно перекрестился и принял у подошедшей женщины миску с пищей, после чего поднял лицо к ночному небу и вдохновенно продолжил: – Теперя не скитальцы мы. Хосподи, как сее отрадно!

– Дошли-таки! – поддержал его сын, сидевший на бревне по правую руку отца.

– Вот бы ешо место сее нас не отвергло. – Никифор вздохнул и набожно перекрестился двумя пальцами. – У нас в Яицке сказывали, что быват…

Он поймал удивленный упрекающий взгляд Нюры, осекся и замолчал.

– Што быват? – повернувшись, спросил Гавриил, которого, видимо, заинтриговали оброненные казаком слова.

– Быват, што место не принимат, – отведя глаза от девушки, нехотя ответил Никифор. – Ежели здеся кады како зло сотворилось, место проклятьем и злом обростат.

– Нет беды в сем. – Старец усмехнулся и вложил миску в руки сына, так и не притронувшись к похлебке. – Место освятили, а бесов, коли што, без напрягов изгоним. Молитвы и хрест животворящий не по силам нечисти. Обустроимся, хозяйством обзаведемся и жить будем в мире и согласии.

– Энто ешо бабка надвое казала. – Никифор передал свою миску стоявшему рядом пареньку и сказал: – Аль про степняков позабыли? Не можно так. Думате, дадут оне нам здеся покоем наслаждаться?

Гавриил раздумывал несколько минут, после чего со вздохом ответил:

– Учиться будем с соседями ладить. Крепостицу сладим, чем понять дадим басурманам о силе своей. А степняк силушку-то разумет, боится и уважат!

– Не так уж оне ее пужатся, – ухмыльнулся Никифор. – Их много, во много больше нашего, и им про то ведомо. Я хорошо знаю степняков и ведаю, што пока оне нас не изведут, не успокоятся.

– Но слово Хоспода нашего…

– Для басурман Аллах Хосподь, – перебив старца, зло высказался казак. – А книга священна Кораном зовется. Хто Аллаху ихнему челом не бьет, тот, значится, враг мусульманский.

– Нам с Аллахом ихнем делить неча, а сунутся коли… – Гавриил сжал свои огромные кулаки и угрожающе потряс ими над головой. – Мы тож не лыком шиты, однако. И Хоспода чтим, и оружием владем!

Привлеченные громкими выкриками своего вождя кулугуры плотным кольцом окружили сидевших возле костра. Они верили Гавриилу, а потому любили слушать его. А вдохновленный старец скрестил на груди руки и продолжил свою речь, которая все больше принимала очертания очередной проповеди.

– Вспомните, чады, как долго добирались мы до мест сех благостных? О, мы сделали дюже правильное и богоугодное дело в жизни своей, ратуйте посему! Минует время сее, и все те, хто не поверил слову моему и остался на Исети, будут зараз завистью черной исходить. Вы-то знате, што энто за река? Нет, вы не знате. Куды вам, сердешным, о Сакмаре ведать?.. Энто место указано нам перстом Божьим, во как! И вскорости все будут баить повсемесно о том, как о чуде великом! Мы… мы ешо… – Вопреки ожиданиям, он утерял нить своей пламенной речи и не находил больше слов.

– Мы ешо свое государство возведем здеся, – не к месту брякнул, ухмыльнувшись, Тимоха, но Марья бесцеремонно пнула сына и сделала такие страшные глаза, что он смолк и опустил голову.

Никифор украдкой поглядывал на задумчивые лица кулугуров и скупо улыбался. На его озабоченном, прорезанном морщинами лице улыбка была не совсем уместна, но и неожиданно светла.

Он знал, что делать. Время, когда он спотыкался, злился, искал причины неудач, выяснял, прощупывал людей, ошибался в некоторых, снова прощупывал и открывал в них новые стороны – это время миновало недаром. Он многое для себя усвоил. Он был придирчив к себе, он знал, что очень помог приютившей их общине. Но тревога, не покидавшая казака последние недели, исходила с другой стороны – его тревожила неясность в отношениях с Нюрой и не нравилось место, выбранное для поселения Гавриилом.

Никифору трудно было разобраться, в чем дело. Не хватало времени, чтобы хорошо подумать над ситуацией, в которой он оказался благодаря собственной глупости или козням сатаны. Ладно хоть выручало чутье бывалого казака.

Казак понимал, что основная беда кулугуров – слепая вера в Гавриила. Старец руководил ими жестко и трудился наравне со всеми как будто самоотверженно, но все как-то не так, как надо бы. Вычурно, не по-людски. Никифор верил, что только благодаря исключительно удаче или поддержке Бога жалкая кучка переселенцев-кулугуров все еще не захвачена степняками. Казак не понимал воодушевления Гавриила. Степняки вот-вот должны заявиться с большим войском, и неизвестно, смогут ли выстоять поселенцы за своими жалкими укрытиями. Никифору очень тяжело было думать о предстоящих испытаниях. Но, как сильный человек, он твердо решил, что надо делать, и в предстоящей борьбе с кочевниками отводил для себя особую роль.

– Ров копать надоть округ горы, – прервав молчание, обратился он к Гавриилу, который сидел, уставившись на тлевшие угли костра.

– Энто ешо для че? – перевел полный недоумения взгляд на него старец.

– А штоб степняк зараз подкрасться не смог. – Никифор потянулся и, увидев, что Гавриил так ничего и не понял, продолжил: – Кочевник шибко воду не любит. Ров ему будет преградой.

– Ты не веришь в наши силы? – округлил глаза старец. – Ты не веришь в силы избранников Божьих?

– Тута суть не в вере, а в мозгах! – Никифор вгорячах рубанул рукою, как саблей, воздух, но тотчас спохватился.

Лицо Гавриила изменилось и посуровело.

– Пошто богохульствуешь прилюдно? – справившись с собою, холодно спросил он у казака. – Христос укажет ров копати – выкопам. Не укажет…

Никифор уже жалел о преждевременном выпаде. Он стал совершенно спокоен. Выдержка, хладнокровие – вот что важно при разговорах с властолюбивым стариком, у которого, видимо, начинал мутиться рассудок. Он решил промолчать сегодня, но возобновить разговор при более подходящем случае.

Их взгляды снова скрестились. Гавриил помедлил, потом как-то зло и неприязненно рассмеялся:

– Обговорим сее апосля утренней молитвы. Сон ублажит наши мысли, греховные отвергнет, а здравые укрепит.

Никифор встал, круто повернулся и ушел к себе в землянку. Усталость, страшная усталость охватила его. Он свалился на устланный свежей душистой травой топчан и сразу провалился в пустоту тяжелого мертвого сна.

4

К востоку от Сакмары простиралась цветущая равнина, покрытая удивительно яркими полевыми цветами – иссиня-желтыми одуванчиками, сине-фиолетовыми колокольчиками, красными маками.

Конь султана Танбала шел не торопясь; всадник не отводил взгляда от видневшегося вдалеке леса вдоль берега Сакмары-реки и чувствовал, как легко ступают копыта коня по высокой траве. Красота лета ласкала взор и душу, но сердце не успокаивалось, продолжая трудный спор о выборе численности войска, с которым Танбал собирался двинуться на берег Сакмары, и дне похода.

Султан и сопровождавшие его мурзы поднялись на косогор. Отсюда местность хорошо просматривалась. Он вспомнил про жесткое требование повелителя и его угрозу, которая вонзилась в сердце острым шипом.

А еще Танбалу вспомнилось беззаботное утро из прошедшего детства, когда он с ровесниками скакал на подаренном отцом коне. Было ведь это, было – он всецело предавался скачкам и сладким мечтам! Похоже, прошло с тех пор уже очень много лет…

До появления гонца из Хивы его жизнь была чиста, как солнечное небо. Повелитель требовал немедленной расправы над осмелившимися селиться на берегах Сакмары казаками и был похож на грозовую тучу, что закрывала султану солнце.

Спустившись с косогора на равнину, он ослабил поводья и ударил коня камчой. Тот поскакал скоро и яростно, а ветер ударил Танбала в грудь, отчего он почувствовал приступ острой боли и зажмурил глаза. Рана все еще давала о себе знать, но молодой повелитель старался не думать о ней.

Солнце клонилось к закату. Танбал вновь почувствовал себя неуютно и пришпорил коня. От голода, боли в груди и усталости кружилась голова. Казалось, что его крутит, сбивает с прямого направления какой-то недобрый демон. Вскоре они возвратились домой.

Осадив коня возле своего шатра, Танбал позволил мурзам помочь ему выбраться из седла и встать на ноги. Погладив пристегнутый к поясу багдадский меч с золотой ручкой – подарок отца, внимательно посмотрел на столпившихся подданных, терпеливо дожидавшихся его слова.

– У нас малы́ запасы мяса, их не хватит до конца похода, пока не разгромим казаков. – Султан выразительно посмотрел на одного из мурз, и тот понимающе кивнул. – Поход начнем, когда вернется Касымбек со своими воинами. – Танбал взглянул на Хакима.

– Он вернется со дня на день, – поспешил тот с ответом. – Я уже отправил к вашему брату гонца.

– Пока Касымбек в пути, увеличить запасы пищи и усилить подготовку воинов в искусстве владения оружием.

Отдав распоряжения, Танбал собрался было войти в шатер, чтобы предаться приему пищи и отдыху, но его остановил тщедушный мурза Тахир:

– О повелитель! Не изволишь ли взглянуть на невольников, которых мы готовим к отправке в Хиву?

– Я уже их видел, – недовольно поморщился Танбал и повернулся к шатру.

– Ты видел не всех, о повелитель, – вновь удержал его на месте вкрадчивым голосом матерого придворного хитрый мурза. – Ты не видел того, кого привел из похода Сахиб, пошли Аллах мир душе его!

Обернувшись, заинтересованный султан немного помолчал, потом спросил:

– Наверное, чем-то знаменит этот невольник?

– Нет, – с поклоном возразил мурза.

– Тогда почему ты прилагаешь усилия к тому, чтобы я его увидел?

– Он силен.

– И все?

– Силен необычайно, великий султан! – Тахир смахнул испарину, выступившую от волнения. – Железо в его руках может превратиться в речной песок.

Танбал иронически улыбнулся:

– Берегись, если хоть одно слово, высказанное тобой, окажется лживым.

По знаку Тахира несколько воинов подвели к шатру пленника невероятных размеров, окутанного множеством веревок. Голова его была накрыта колпаком из плотной ткани, могучие руки притянуты к телу, а ноги стянуты веревкой так, что гигант мог лишь делать крохотные шажки. Когда до Танбала осталось несколько метров, один из воинов натянул веревку. Петля, врезавшаяся в шею пленника, заставила его остановиться. Затем другой воин ударом плети постарался заставить гиганта встать перед султаном на колени, но тот в ответ лишь злобно рыкнул и широко расставил ноги, словно готовясь выдержать натиск бури.

– Снимите с него мешок, – распорядился Танбал.

Ему вдруг захотелось рассмотреть лицо этого огромного человека.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю