Текст книги "Слово атамана Арапова"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Небо побелело. И чем ярче разгорался рассвет, тем быстрее тускнели точки костров. Настало время утреннего азана.

После молитвы и принятия пищи Танбал уединился в своем шатре. Ему не хотелось видеть обессиленных жарой воинов и слуг, которые с нетерпением ждали наступления вечера. Хотя болезнь отступила и силы вернулись вновь, Танбал чувствовал себя утомленным и никак не мог заснуть. Он так увлекся мыслями о предстоящем походе, что не услышал топота множества копыт. А через несколько минут с улицы донеслись рыдания. Танбал вздрогнул и поднял голову от подушки. Что случилось? Плач становился все сильнее. Забывший о походе Танбал опрометью, большими прыжками выскочил из шатра на улицу.

Увидев повозку с телом брата, он побледнел и задрожал. Воин из отряда Касымбека сделал порывистое движение в его сторону и стал на колени. Голос его, глухой и просительный, прерывался:

– О повелитель! Пусть Всевышний даст вам силы! Теперь для степи и для нас вы единственная защита! За каждым кустом нас поджидают враги и…

Танбал словно окаменел. Пока тело Касымбека готовили к погребению, он молча оделся, вышел из шатра и взобрался в седло. Огляделся. Султан увидел угрюмые лица людей, они тоже грустят по его младшему брату, которого любили.

Сопровождаемый охраной, Танбал долго скакал по опаленной солнцем степи, после чего опомнился и резко развернул коня. Он вонзил шпоры в бока несчастного животного и поскакал в сторону кладбища. Всем существом почувствовал молодой султан, что никогда уже не увидит брата, что потеря невозвратна, и слезы переполнили его и пролились наконец, терзая и одновременно облегчая душу.

12

Уставший конь Никифора едва поспевал за конем незнакомца. Они скакали по дикой степи всю ночь. Ближе к утру уже молча ехали рядом и уже едва достигли поселения кулугуров, как незнакомец натянул уздечку и остановил коня.

– Што, приехали? – поинтересовался казак после того, как вздыбившийся конь коснулся передними копытами земли и, тяжело дыша, замер.

– На, испей вот! – Незнакомец протянул ему бурдюк.

– А што тама? – прежде чем выпить, поинтересовался Никифор.

– Вино, – коротко ответил незнакомец.

С жадностью сделав несколько глотков, казак вернул бурдюк своему таинственному спутнику и вытер бороду и губы.

– Што, пора прощаться? – покосился он на незнакомца, незаметно коснувшись рукоятки сабли.

– Бог с тобой, – ухмыльнулся незнакомец, – куды те спешить? Поедем со мной, нам есть о чем поговорить.

– Не хочу я с тобой, – возразил Никифор, поворачивая коня.

– Ну, пусть будет по-твоему! – согласился незнакомец.

– Прощевай, коли так, спасибочки за помочь оказанную!

Пришпорив коня, казак поскакал в сторону лагеря кулугуров, спиной чувствуя колючий взгляд своего спасителя.

Рассвет застал Никифора в степи. Он скакал, как в тумане, и смотрел лишь на гриву своего коня. В его душе пробуждались далекие воспоминания, ему хотелось и плакать, и смеяться. Наконец, он въехал в прибрежный лес, и конь сам по себе остановился.

– Слезай! – звонко и неожиданно, как выстрел, прозвучала команда, и казак узнал своего спасителя. Привязал коня к дереву, незнакомец помог Никифору выбраться из седла, после чего взял его за руку и повел куда-то в чащу леса. Вокруг царила мертвая тишина. Миновав заросшую цепким шиповником полянку, они вышли к срубу. Казак, вздрогнув, остановился: он увидел сидящего перед домом мужчину, очень похожего на… О боже! Незнакомец как две капли воды походил на зарубленного им брата Тимоху!!!

Он тихо сидел, обняв руками колени, неподвижно уставившись в одну точку. На бледный лоб падали растрепанные волосы, поблекшее лицо было лишено всякого выражения, в потухших глазах не было видно и искорки мысли.

– Послушай… – Никифор клещом вцепился в плечо своего спасителя и в ужасе прошептал: – Ты зришь энтого… энтого…

– Вижу, слава богу!

– Знашь ли ты, хто энто? – И он еще сильнее сжал плечо своего спутника, не решаясь отпустить его от себя.

– Нет, – ответил тот, поморщившись от боли.

– Айда, ой, айда отселя! – И казак, дрожа как осиновый лист на ветру, потащил своего спасителя в обратном направлении.

– Што с тобой? – невольно последовав за Никифором, поинтересовался незнакомец, хотя по всему было видно, что он знает ответ на свой вопрос.

Прежде чем ответить, казак резко остановился, облизал пересохшие губы кончиком языка и трижды перекрестился. Затем он сорвал с головы шапку, зажмурился и выпалил:

– Дык энто ж брат мой усопший, Тимоха.

Затем он упал на колени, скрестил на груди руки и полным муки голосом прокричал:

– Тимоха, брат! Боже мой, ты ль энто?

Мужчина никак не отреагировал на полную отчаяния просьбу Никифора. Он даже не пошевелился.

– Тимоха, брат! – крикнул казак громче и просяще протянул обе руки в его сторону. – Я энто, я… брат твой, каянный, Никифор. Я! Тимошенька!

Повернув медленно голову в сторону казака, мужчина оскалил зубы, вперил в Никифора неподвижный взгляд и разразился диким хохотом.

Перепуганный насмерть казак, не вставая с колен, попятился и ухватился за ногу стоявшего рядом и молча наблюдавшего за происходящим своего спасителя. Никифор был бледен, тело сотрясала ужасная дрожь, и оно сделалось влажным от обилия выступившего пота.

– Брат то мой, Тимоха. – Казак протянул руку в сторону хохочущего безумца. – Он… он же помер?

– Нет, он жив, но сошел с ума. – Спаситель усмехнулся, но с места не сошел.

– Спятил? – воскликнул Никифор сквозь слезы, закрыв лицо руками. – Боже мой! Но я ж сам срубил ему башку? Хосподи, неужель ты удумал мне тако наказание: зрить брата не помершим, а животиной, разум утерявшей?!

Казак с криком бросился на траву и прижал лицо к сырой земле, а безумец вскинул голову, поднял кверху указательный палец и, широко раскрыв глаза, хрипло зашептал:

– Знать, грешник ты кровавый. Но головы моей ты не срубал. Ни первой, ни второй, ни третьей… – Он поднял руки вверх и вновь дико захохотал. Никифор молча стоял на коленях, голова его опустилась на грудь, лицо исказилось от неизмеримого страдания, а из глаз лились слезы отчаяния.

– Ково Хосподь принес? – раздался голос из-за дома.

– Андрон, Андрон, энто я, Мариула…

Спаситель Никифора вдруг сорвал скрывавший лицо платок, сбросил шапку, и освободившийся роскошный волос рассыпался по плечам. Не веря глазам, казак с открывшимся ртом созерцал, как спасший его храбрый воин прямо на глазах превратился в жгучую красавицу, которая вся засветилась, увидев вышедшего во двор бородатого старца.

Мариула действительно была сказочно красива. Не девушка, а чистая лань! Длинные ноги, пышная грудь, черные с синевой волосы, раскосые зеленые глаза. С распростертыми объятиями бросилась она к старцу. Крича от радости, обвила его сухонькое тело гибкими, как виноградная лоза, руками, прижалась к груди и, видимо, сгорая от счастья, томно прикрыла глаза.

– А-а-а, Никифор, и ты здеся?! – погладив красавицу по голове, посмотрел старец на казака. – Ну, айдате разом все в избу. Вкушать пищу будем и ознокамливаться промеж себя!

Услышав свое имя, Никифор вздрогнул, поднял голову и внимательно посмотрел на хозяина лесного дома, который больше напоминал лешего, нежели живого человека.

– Степка, и ты иды тож, – ласково обратился старец к безумному парню, поманив его дряблой рукой.

Степка радостно встрепенулся, гыгыкнул, его щеки слегка зарумянились, бессознательная улыбка заиграла на бесчувственном лице. Скрестив руки на груди и опустив голову, он покорно пошел за старцем в дом.

Удивлению Никифора не было предела. Он стал бледнее полотна, то закрывал глаза, то широко открывал их, чтобы увидеть все происходящее и поверить увиденному. Но сделать это было очень трудно. Мозг отказывался что-либо понимать в происходящем, так как все было туманно и запутанно. Вдруг оживший и спятивший брат Тимоха? Спасшая его от верной смерти отчаянная девчонка? Старик, который уже раза три, наверное, пережил свой возраст?

Никифор был возбужден, не хватало дыхания, кровь бешено мчалась по жилам. Рассудок покидал его. Задрожав, он вскочил и схватился за рукоять сабли. В этот момент его взгляд остановился на язвительной улыбке прекрасной незнакомки и…

Глаза красавицы засветились по-змеиному, пунцовые губы вздрагивали. Казак точно онемел, воцарилась тишина, только горлица ворковала, устроившись в кустах дикорастущего торна:

– Ну, пошто зенки пялишь? Следуй в хату, коли приглашают.

Не чувствуя под собой ног, околдованный всем происходящим Никифор вошел в хату следом за девушкой и, остановившись в дверях, осмотрелся.

Огромная печь делила дом на две комнаты. Та, что побольше, так называемая светлица, имела два окна и была свободна от какой-либо мебели. Окруженный широкими скамьями большой обеденный стол да несколько образов в левом углу, под которыми чадила крохотная лампадка. Посреди стола – огромный чугун, наполненный дымящейся картошкой, вокруг него лежали четыре деревянные ложки. Рядом с чугуном стояла деревянная чаша с квашеной капустой. Видимо, хозяин дома, тот самый старец, заранее ожидал его прихода и готовился к этому. Стоп, но откуда то ему было известно?

Старец сел на скамью во главе стола и внимательно посмотрел на Никифора. Его бездонные голубые глаза, прикрываемые нависшими густыми седыми бровями, излучали какой-то свет, который, казалось, проникал в самую душу казака. Почувствовав себя неуютно, Никифор поежился и отвел взгляд, словно провинившийся мальчуган.

– Я ждал тебя, Никифор, – устало сказал старец и взглянул на переодевшуюся в красный сарафан Мариулу.

Девушка была настолько очаровательна, что от нее нельзя было отвести взгляд. Мариула вела за руку Степана, лицо которого по-прежнему озаряла улыбка глупца или душевнобольного, не имевшего ни единого шанса на излечение.

Мариула села по правую руку старца, а Степан – по левую. Никифору ничего не оставалось, кроме как осторожно присесть рядом с девушкой, хотя он крайне не желал такого соседства. Он боялся в этом доме всего. Боялся смотреть на лицо безумца, которого подсознательно продолжал считать своим умершим братом. Боялся смотреть в лицо старца, который, как ему казалось, знал про него все. А больше всего боялся взглянуть на сидевшую рядом красавицу. Он боялся даже случайно коснуться ее локтем.

– Вкушай трапезу, Никифор, – взяв ложку, проскрипел старец. – Не сердись, коли не по нутру што! Мы здеся привыкши вкушать все то, што Хосподь нам пошлет!

– О себе могешь ниче не сказывать, мы все и так знам, – продолжила девушка, беря ложку и поощрительно улыбаясь Степану.

После этих слов казак едва не впал в состояние полной депрессии. Кушать ему не хотелось, пить… Да, выпил бы что покрепче, да вряд ли в этом колдовском вертепе что сыщется, кроме зелья разве что.

– На-ка вот, испей. – Старик протянул Никифору глиняную чашу, наполненную подозрительной мутной жидкостью. – Коли есть не хошь, напиток сей те силы придаст!

– Дык я… – Казак не нашел слов, чтобы закончить фразу и, осушив одним махом кружку, привычно вытер усы, бороду и губы.

– А теперь спи, казак. – Мариула коснулась могучего плеча Никифора. Глаза его закрылись, а лицо медленно опустилось на стол. – Помни, что ты мне жизнью обязан!

13

Ливень, сопровождаемый грозой, начался ночью. Свирепые отблески молний, яростные раскаты грома, штормовой ветер – все смешалось воедино, грозя разнести крохотное поселение на берегу реки.

Началась паника. Все одевались как попало. Спасали от воды одежду, утварь, порох. То и дело раздавалась отчаянная ругань, когда шалаши, не выдержавшие натиска бури, обрушивались на головы своих обитателей. Бессильные противостоять стихии казаки спешили в атаманову избу, где садились вокруг стола, шутя и матерясь, рыдая и злобствуя. А снаружи завывал ветер, журчала и хлюпала вода.

А ливень все усиливался, и молнии с трудом прошивали плотную стену лившейся с небес воды, окрашивая ее в зеленовато-желтый цвет. В паузах между громовыми раскатами доносился новый пугающий звук – это билась, шипела, лезла на берег, плевалась пеной растревоженная Сакмара.

Прикрепленные к берегу струги жалобно скрипели, качаясь на волнах. Арапов вышел на крыльцо и несколько минут прислушивался. Атаман любил грозу и с интересом следил за сверканием молний, освещавших огороженный лагерь, который уже походил на укрепленное поселение.

Потом он с тревогой подумал о последствиях, которые может причинить разбушевавшаяся стихия, и, подскочив, вернулся в избу, где принялся лихорадочно одеваться. Бревна! Штабеля бревен на берегу!

Выбежав на крыльцо, он столкнулся с Кочегуровым, лицо которого было необычайно взволнованным, искривленным отчаянием.

– Потоп… Гибель всего! – выпалил есаул, перекрикивая завывание ветра и стиснув виски.

– Кара небесная, – простуженно прохрипел оказавшийся рядом Данила Осипов. – Страсть как быстро водица поднимаца!

Арапов стоял, закусив губу. Да, с наводнением бороться трудно. Если вода унесет бревна и струги… Бревна еще напилим, а вот струги. А как их спасешь? На берег тащить надо!

– Всем на реку, а ну, айда!

Атаман побежал к реке, увязая в набухшей от воды земле. Ливень бешено колотил его, бил по рукам, лицу и шее. Шапка превратилась в бесформенный холодный комок. Одежда промокла насквозь. Ноги стали тяжелы и неповоротливы в намокших и облепленных песком и грязью сапогах. Но Арапов бежал, тяжело переваливаясь, хрипло дыша, втянув голову в плечи. Молнии помогали находить дорогу. Но когда он добрался до берега, то не узнал его: на месте ровных штабелей – бесформенные кучи пока еще не успевших уплыть бревен. Берег размыт, исковеркан, залит водой. Струги бешено колотились друг о друга боками, но пока еще держались на привязи.

– Браты, струги спасай! – крикнул он, нащупывая руками закрытый водою канат. – Унесет их, тады до Яицка в жисть не добраться!

Подоспевшие казаки и казачки дружно взялись за работу.

– Поспешайте, браты, струги… – кричал Кочегуров, стоя по пояс в воде.

Петр Пудовкин метался по берегу, увязая в песке, и с отчаянием откатывая бревна как можно дальше от воды. Падая и ободряя криками друг друга, рядом копошились казачки. Никто не командовал, никто не спрашивал, что делать.

Штормовой ветер упорно гнал волны на пологий берег. Люди падали, спотыкались, увязали в песке и глине, но не уходили с берега. Атаман старался быть одновременно всюду. На мгновение остановившись отдышаться, он со злорадством оглядел торжественную и страшную картину, озаряемую блеском молнии.

– Осерчало небо на нас, – прокричал ему в ухо пробегавший мимо Кочегуров и дико блеснув глазами, побежал на подмогу изнывавшим под тяжестью перетаскиваемых бревен казакам.

– А нам-то хоть бы што! – Арапов стянул с ног сапоги, вылил из них воду. Отдыхать и сушиться время пока еще не подошло, но он чувствовал себя неуютно на резком холодном ветру в хлюпающей обуви и промокшей одежде.

Смахнув с лица воду, атаман побежал к берегу и энергично принялся за работу. Он пытался увидеть Степаниду Куракину, чтобы помочь ей. Но в этой ночной суматохе под проливным дождем встретиться было трудно.

Степанида перекатывала бревна, не жалея сил. Когда она остановилась, чтобы перевести дух, поскользнулась и чуть не упала в бушующую воду, но чьи-то сильные руки подхватили ее. Женщина не увидела, но почувствовала, кто это. Она задержалась в неожиданном объятии, прикрыв глаза от усталости и счастья.

Ослепительно блеснула молния, и Степанида увидела мокрое взволнованное лицо атамана. А он увидел счастливо улыбающееся лицо молодой женщины. Грянул гром. Степанида на миг прижалась к Арапову, ее губы уткнулись в мокрую рубаху. Ливень обильно поливал их сверху. Степанида вдруг застыдилась и поспешила отстраниться:

– Благодарствую, Василь Евдокимыч…

Из объятий атамана она сразу же поспешила к перекатывающим бревна казачкам. Душа ее ликовала. Она любила и была любима, и сердце ее не обманывало.

Наступившее утро осветило страшный разгром, оставленный после себя ночной бурей: почти все шалаши были разрушены, а их остатки разбросало по всему поселению. На берегу еще не вошедшей в русло реки были свалены в кучу чудом спасенные бревна и оба струга.

Работа на берегу все еще кипела. Измученные казаки крепили бревна, а рядом бурлили мутные пенистые воды Сакмары. Наклоняя головы, чтобы защититься от ветра и мелкого дождя, люди упорно спасали плоды своего труда.

Среди них суетился не знавший усталости Кочегуров. Осунувшийся за ночь и не обращающий внимания на ноющие раны, он деловито отдавал распоряжения. Его крепкие руки посинели от холода и покрылись многочисленными ссадинами.

Рядом с казаками трудились и их жены. Они ни за что не соглашались бросить непосильную для них работу. Женщины сдерживали себя усилием воли, и глаза их задорно горели от гордости.

Атаман, покачиваясь, прошел по селению, дошагал до избы, непоколебимой скалой стоявшей посреди лагеря, и медленно поднялся по ступенькам. Он одобрительно осмотрел два недостроенных дома, которые даже без крыш легко выдержали натиск стихии. Арапов довольно отметил, что буря еще больше сплотила людей, и гроза была совсем не плохая, и поработали на славу. И стоило сюда приехать хотя бы для того, чтобы увидеть вот такую сумасшедшую, сногсшибательную силу разбушевавшейся природы.

Последние дни изрядно помучали казаков. Жара была страшная. Со степи дул нескончаемый горячий, как адское пламя, ветер. Работать было невыносимо тяжело. Липкий пот не успевал высыхать на телах казаков. С Яицка не пришел ни один струг с зерном – в родном городке их, наверное, давно уже считали погибшими. Одежда, пропитанная потом, ломалась, а заменить ее было нечем. Казаки без конца латали прогнившую от постоянной носки обувь.

Кормились в основном рыбой и остатками пшена. Ходить на охоту времени не было. Сперва пшенная каша, приправленная рыбой, нравилась всем. Потом на нее смотрели с неприязнью, а в наступившую жару – с нескрываемым отвращением. Все сводилось к тому, что в Яицк необходимо было срочно направить гонца. Предстоящая зима обещала быть морозной и затяжной, и запас провианта поселенцам пришелся бы кстати.

Вечерами не знали, куда деваться. Поужинав, все отдыхали вокруг костра, который разводили на берегу реки. Сучья шипели в огне, пламя и дым метались во все стороны – того гляди спалит лицо. Но казаки не унывали: пели старинные песни, много спорили, рассказывали о былых походах, строили планы на будущее.

Арапов не был хорошим рассказчиком, но его любили за ясную и убедительную речь, за знание жизни и мудрость, которая чувствовалась под внешне грубоватой простотой.

Наступившим вечером снова все собрались у костра, и атаман, сорвав шапку, сказал:

– Браты, мы славно потрудились минувшей ночью и минувшим днем. Буря казала нам, как крепко мы строим. Осень не за горами, и она дозволит нам завершить строительство куреней. А ешо нам надобно отрядить в Яицк посыльного за продуктами и порохом. Мож хто ешо решится на переезд в нашу крепостицу?

Высказав все, что собирался, Арапов сел. Следом вскочил Кочегуров и, тоже грянув шапку о землю, заговорил:

– Я… я в Яицк иду! Вниз по течению и один сдюжу, a обрат на весла охочих зараз сыщу.

– Да уймись ты, Петро. – Атаман тронул есаула, и тот сразу сел, правильно поняв, что от него требуется. – В Яицк отрядим ково-то из баб. Вниз по реке оне стекут без усилий. А ты и здеся сгодишся, буйна башка. Кыргыз недалече, и кажная сабля пуще продуктов надобна!

– Баб так баб, – вздохнув, согласился Кочегуров. – Твоя правда, атаман. Казаков здеся кот наплакал. А ежели и впрямь кыргыз нагрянет…

– Типун те на язык, пустомеля! – Арапов обвел взглядом притихших баб и остановил его на Степаниде. – Собирайся в путь, касата! И ешо ково-нибудь с собой возьми!

– А я што, крайняя? – возмутилась молодая казачка, которая не хотела отдаляться от атамана по причине, известной лишь им. – Што я хуже ково из баб ружом владею?

– Вот потому и выбрал я тя, што гораздо лучше, – нахмурился не привыкший к неповиновению Василий. – В пути мало ли што могет случиться, а на тя я эдак на казака могу положиться.

Не подыскав подходящих слов, Степанида насупилась и замолчала. Какая буря бушевала в ее душе, осталось неведомым присутствующим. Ну а атаман сделал вид, что не замечает страданий красавицы, и обратился к казакам со следующими словами:

– Чую, беда недалече, детушки! Кыргызы не являтся, а энто худо. Знать, к походу готовятся. Нас мало, но степняки казака дюже опасаются. Чуют нехристи, што крепостица наша не по зубам им.

– Был бы жив старый хан ихней, кыргызы никада б не дозволили нам на энтом месте закрепляться, – вставил Кочегуров. – Воинственный был, зараза. Много нам кровушки злыдень попортил.

– У кыргызов пушек нет и ружей тож, – высказался Данила Осипов. – В энтом и приемущество наше.

– А ешо частокол, вал земной, што мы сообча округ насыпали, – задумчиво вставил Петр Пудовкин.

– Так то оно так, но не следут забывать про стрелы ихне, – печально ухмыльнулся Арапов. – Ими степняки владеют ловко и умело! Их много, а нас… А ежели осаду удумат?

– Все надежды на Степаниду и подмогу. – Есаул хлопнул себя по колену и посмотрел на притихшую казачку. – Пошто голову повесила, краля? Скажи обчеству слово свое.

– Согласная я, чево уш тут. – Степанида встала, гордо расправила плечи и кивнула в сторону Марии Осиповой. – Айда и ты собирайся, Марья, ежели не брезгушь. Все двоем веселее будет добираться.

Детей тоже решили отправить в Яицк. Слишком рискованно было оставлять их в поселке. Если киргизы с войском придут, дети могут стать легкой мишенью для их стрел и создадут значительные неудобства защищающимся казакам. Время для отплытия было назначено на утро. Учли все и даже то, что вышедшая после дождя из берегов река вдвое быстрее доставит струг в Яицк.

Отправив усталых людей спать, атаман взялся караулить. Вооружившись ружьем и парой пистолетов, он принялся обходить поселение, изредка присаживаясь у костра, чтобы подбросить дров или немного поразмышлять, глядя на веселые огненные искорки.

В общем-то он был доволен налаженным бытом. Да что там доволен, даже счастлив. Арапову нравилась кочевая неустроенная жизнь в тесном общении с разными людьми. И он думал так: «Вот оставь человека одного в такой неустроенности – пропадет! Не от болезни, не от голода – от тоски-скуки. А вместе – все хорошо». Он бы на всю жизнь согласие дал – построить здесь городок казачий, а затем в другое место перекочевать выше по реке и сначала. У киргизов земли немерено и пустоты много. И чем дальше их отодвинуть…

Сзади хрустнула ветка. Арапов мгновенно оказался на ногах, резко развернулся и, взведя курки, направил пистолеты в темноту и полным угрозы голосом крикнул:

– А ну, хто там тьмой прикрыватся? Выходь немедля, не то враз курки спущу!

– Не пуляй зазря, Василий, я энто.

Атаман узнал голос Степаниды и опустил руки. В его мужественной душе вновь шевельнулось что-то неведомое, радостное, что случалось с ним всегда, как только он видел красавицу Степаниду. Разрядив пистолеты, он заткнул их за пояс и, борясь с обуявшим его смятением, сел. Глядя на костер, Арапов подвинулся на бревне, словно приглашая казачку присесть рядом.

Степанида осторожно села и, стараясь не касаться его, тихо сказала:

– Скажу вот те, Василий, што несчасна я.

Голос ее дрогнул, и женщина, шмыгнув носом, замолчала.

– Пошто так? – не отрывая взгляда от огня, поинтересовался атаман, внутренне борясь с овладевшим им желанием.

– Должна казать, ведь затем и пожаловала. Замуж я собралася, под венец.

– Замуж? С кем энто под венец? – Арапов едва не задохнулся от вдруг овладевшего им чувства ревности.

– Токмо с тобой под венец я пойду, сокол мой Василий!

Атаман онемел. Мозг его сковала неведомая сила, рот приоткрылся, а во рту разом все пересохло.

– Ну… и… ох… все пропало! Хосподь прибрал мово Гурьяна, а я-то жива ведь?

Арапов глотал ртом воздух и, будучи не в силах что-то сказать, продолжал бестолково пялиться на костер.

– Гурьян сгинул, а после Хоспода и него – ты для мя самый дорогой и желанный на свете!

– Пошто думашь, што Гурьяна нет? – облизнув губы, кое-как выдавил из себя атаман. – Мож, живехонек он, угодил зараз в полон к кыргызам?

Степанида слегка вздрогнула и тихо заплакала:

– А мне што с тово теперя? Аль гадать всю жисть оставшуюся про то, жив ли Гурьяша аль нет?

– Ну… – Арапов задумался, но не нашелся что сказать в ответ.

– Да и не любила я его так, как тя, Вася, – всхлипнув, продолжила женщина. – Теперя вот я и поняла энто. У ко сердечко не затронуто, тому энто не понять. И я не понимала; засватали и се, думала, люди женятся – так надо. Но стоило токо мне ево потерять, а тя увидать, как я поняла зараз, сколь мало жил Гурьяша в моем сердце; ешь, пьешь, работашь, спишь, молишься, а думашь не о муже сгинувшем, а о те… Боже, боже! За каки грехи на мя, бедную, свалилось тако бремя непосильно! Ох, Василий, – громче зарыдала Степанида, совсем забывшись и схватив руку атамана, – помоги, не отвергай мя, бога ради! Некому здеся мне душу излить без остаточка, вот я и пришла сюды. Заклинаю тя, не отвергай меня! Сделай энто во имя той, што выкормила тя своим молоком, во имя супружницы твоей, безвременно помершей! Помоги, иначе горе меня изведет. Пущай не мила я те щас, но када-нибудь и твое сердце узнат любовь и ты поймешь, как ноет и страдат у меня душа! – Степанида плача опустила голову на вздымающуюся от сильнейшего волнения грудь Арапова, и он привлек ее к себе.

Скупые слезы блеснули на глазах казака, и, гладя женщину по голове, он как только мог принялся ее утешать:

– Не проливай слез зазря, голуба. Зрю, как глубоко ранено сердечко твое, как тоскует и болит душа твоя. Тяжело потерять мужа смолоду, но вернуть ево я не могу. Айда, я отведу тя в избу ко всем. Поспишь, помолишься – и все зараз к утру и пройдет.

– Нет. – Степанида вскочила и решительно замотала головой. – Утречком я по твому же указу отплываю в Яицк. Ужо свидимся ли апосля, не ведам ни ты, ни я. Я могу и не доплыть до Яицка, а тя могет сразить стрела кочевника. Ты… ты… прямо щас вот возьми меня!

– Хосподь с тобой, дева! Што ты вытворяшь со мной? – Арапов почувствовал, как сердце рвется из груди, а желание овладеть молодой красивой женщиной увеличилось в бессчетное количество раз. Но он не мог сделать это, не зная твердо, жив Гурьян или нет. Из последних сил борясь с охватившей его страстью, атаман огромным усилием воли овладел своими чувствами и ответил: – Нет, не могу так я! Прости мя за то, Степанидушка!

– Тады прощевай, Василий, – сказала она приглушенным голосом и нерешительно протянула Арапову руку.

Атаман взял ее впервые в жизни. Вздрогнул, словно от удара молнии. Сильно закипела его кровь, мурашки побежали по телу. Он стоял неподвижно, точно ноги его вросли в землю, глядел в глаза Степаниды и бережно сжимал мягкую ладошку.

Рука женщины дрожала, дрожала и она сама, отвернув склоненную голову. В глазах ее отразился загадочный блеск, точно небесная звездочка пробилась сквозь густой туман, а губы двигались, словно творили молитву Господню.

– Прощевай, Василий! – шепнула Степанида и не уходила.

– Прощевай, голуба! – сказал Арапов, продолжая сжимать ее руку.

Женщина медленно подняла глаза, на лице отразились одновременно и радость, и печаль; едва слышно она проговорила:

– Береги себя. А я вернусь! Обязательно вернусь к те, Вася! – и, вырвав руку, медленно пошла в сторону избы.

Все кружилось у нее перед глазами; казалось, небо сошлось с землей. Сквозь слезы она пролепетала:

– Хосподи, как я несчасна!

Только она собралась шагнуть на ступеньки, как перед ней внезапно появился атаман. Степанида вздрогнула и опустила глаза.

Тяжело дыша, Арапов нежно взял ее за плечи и горячо выдохнул:

– Люблю тя, голуба! Больше жизни люблю! Ежели хошь…

Степанида ничего не сказала: она протянула руки, обвила шею атамана и, борясь с рыданиями, прошептала:

– И ты мне люб, сокол мой ясный! Люб! Люб! Люб!..

14

Разбушевавшаяся стихия нанесла немалый урон и поселению кулугуров. Только, в отличие от казаков, спасавших свое имущество, кулугуры провели всю ночь в молитве, стоя на коленях под проливным дождем.

Пребывая в молитвенном экстазе, они не видели, как мощные порывы ветра срывали крыши с их жилищ, как вода заполнила землянки. Все их помыслы были обращены только к Богу, пославшему им испытание, которое они должны были преодолеть.

Взбухшая от избытка воды земля под ногами молящихся была истоптана, взрыхлена каблуками, завалена хламом от разоренных жилищ. Кулугуры, даже не пытавшие навести порядок, сгрудились вокруг Гавриила. Куда ни смотри, везде перепуганные и переполненные верой лица. И над ними – отчетливый, ясный, согретый возбуждением голос старца:

– Браты и сестры! Не каждому человеку дано сделать в жизни дело, остающееся в веках. Вам энто щастье дано!

Кулугуры, втягивая головы в плечи, доверчиво вслушивались в пламенную речь своего вождя. Перечеркивая резкими взмахами рук неприглядную картину, Гавриил своими вдохновенными обещаниями создавал будущее поселение.

– Верующие! Вы вдохнете жизнь в дикие берега Сакмары! Вы возведете здеся земной Эдем! Вы молоды, богопослушны, вы бесстрашны – обещайте же Хосподу нашему выполнить без сомнений энту миссию!

– Обещам! – крестясь, хором вторили кулугуры.

– Браты и сестры! Седня зачинается новая замечательная жисть. Дык зачнем же се с восстановления поселения!

Гавриил первым засучил рукава и крикнул молодым счастливым голосом:

– Верующие, а ну подсоби.

Женщин старец послал вычерпывать воду из землянок и восстанавливать крыши, чтобы обеспечить всех ночлегом.

– Столяры, плотники, а ну выходь с инструментом.

Большую часть мужского населения старец отрядил в лес на заготовку бревен, а меньшую – на восстановление поселения.

В полдень, когда наступило время обеденной трапезы, девушки пытались созвать всех к столу.

– Апосля, – отмахнулся увлеченный работой Гавриил. – На пустой желудок легше.

Темнело небо, предвещая вечер. Уже без былой удали, с усилием двигались руки и ноги. Все ощутимее становилась тяжесть, и все острее чувствовался голод.

– Кон-чай-ай! – крикнул старец.

Последние бревна медленно проползли наверх бугра к поселку на спинах истомленных людей.

Отбросив топор, трудившаяся наравне с мужчинами Нюра с удивлением разглядела растертые до крови ладони.

– Вот те раз! – бормотала она, морщась от боли и пытаясь улыбнуться.

Довольно оглядывая восстановленное поселение, Гавриил умиленно сказал подошедшей супруге:

– Дывысь, Марья. С таким стадом Христовым мы зараз горы свернем!

После сытного ужина кулугуры отвели черед молебну и рассыпались по землянкам, усталость буквально валила с ног. В землянке старца разместились все, кому удалось вернуться живым с злополучной охоты.