Текст книги "Крещенные кровью"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ты мне все как есть расскажешь и нарисуешь, падла! – орал неистово Васька. – Я вышибу из тебя правду! Вы-ши-бу!

Калачев ничего не отвечал на истеричные выкрики истязателя. Он только стонал и полз к двери, волоча левую ногу и слизывая кровавую пену с разбитых губ. Наконец силы оставили его, и старик распластался у порога, будучи не в состоянии переползти через него. Силясь подняться, несчастный загребал пальцами вокруг себя, словно ища опору, и тыкался лицом в неструганые доски пола, что-то бессвязно бормоча.

Носов прекратил избиение и, тяжело дыша, уставился на жертву.

– Ну что, еще всыпать для пробуждения памяти или обождать? – прорычал он злобно. – Бросай комедию ломать, козлина, не поможет. Твоя песенка спета, если еще разок меня разозлишь…

Однако Аверьян словно не слышал его слов и продолжал тыкаться лицом в пол. И тут до Васьки дошло, что он явно переусердствовал, выбивая признание. Носов нагнулся над притихшим Аверьяном и потряс его за плечо:

– Дышишь или нет, хрен убогий? Или я из тебя дух ненароком вышиб?

Но Аверьян уже не подавал признаков жизни, и это насторожило Носова. Он вздернул плечами, внимательно осмотрел притихшего у его ног старика и матерно выругался. Метнувшись к столу, Васька загасил лампу, после чего натянул полушубок и бросился к двери.

В два прыжка он миновал сени и, оказавшись во дворе, отвязал коня. Пурга стихла, на улице было пусто. Взяв коня под уздцы, он зашагал по улице, утопая в снегу, но не замечая этого, а с досадой понимая, какую сотворил непростительную глупость, забив до смерти больного старика и так ничего и не выпытав.

Васька уже подходил к центру села, как вдруг…

– У-у-уби-ли-и! Люди, Аверьяна уби-и-ли!

Этот истошный крик мог разбудить спящее село, а потому следовало как можно быстрее уносить отсюда ноги. Носов взобрался на коня, и тот, словно чувствуя нависшую над седоком смертельную угрозу, с места взял в галоп.

Оказавшись снова в степи, Васка выбрал направление, рванул уздечку, вздыбил коня и поехал шагом. Мысли в голове кое-как упорядочились. Он убедил себя: «Все, что ни делается, к лучшему» – и немного успокоился.

– Ничего, – прошептал он, засунув руку за пазуху. – Я отыщу то место… отыщу! Главное, карточка Аньки покойной у меня. Главное…

Ваську словно молнией поразило, едва не вышвырнув из седла. Фотографии Анны Сафроновой в кармане не было. В суматохе он позабыл забрать ее со стола, вместе с планшеткой.

Задрав голову к небесам, Васька завыл, глядя на луну так, будто она виновата в случившемся. В вое этом звучало столько ненависти и досады, что ночное светило, испугавшись, поспешило спрятаться за набежавшую тучку.

2

– Аверьян, Аверьяша, кто же тебя так? – причитала, склонившись над стариком, сердобольная соседка Марфа Плетнева. – А я ведь понаведать тебя зашла. Увидала свет в окошке и подумала, что худо тебе стало. Да кто же тебя эдак отдубасил, Аверьяша? Да у кого рука поднялась на старичишку безобидного?

Калачев был еще жив. Васька Носов ошибся, посчитав его мертвым, и это немного отдалило смерть несчастного.

– Чего тут у вас? – спросил муж Марфы Илья, входя в избу. – Ты так орала, что…

– Да вот, полюбуйся-ка, – вставая с колен, всхлипнула Марфа. – Встала вот я, неладное почуяв, да и свет в его окошке увидала. Подумала, что худо с Аверьяном, и навестить решила. Он ведь еще днем от простуды маялся.

– Цыц! Угомонися, бабья порода! – прикрикнул на жену Илья, присел рядом с Аверьяном и тронул его за плечо. – Ты как, сосед, ежели подсоблю, встать смогешь?

Веки старика едва заметно вздрогнули, и он часто-часто задышал. Плетневы встревоженно переглянулись, поняв, что Аверьян вот-вот отдаст богу душу. Тогда Илья, тяжело вздохнув, перекрестился и прикрикнул на тихо поскуливающую жену:

– Чего пялишься, к фельдшеру беги!

Марфа не тронулась с места.

– Ты чего, не слышала меня, что ль? – мужчина недоуменно посмотрел на супругу, сурово сдвинув к переносице брови.

– Да нету ее в селе нынче, – заливаясь слезами, закричала в отчаянии женщина. – На свадьбу к сестре она уехала давеча.

– Ладно, угомонися, – смягчился Илья. – Подсоби человека на кровать перенести.

Они подняли старика с пола и уложили на постель. Аверьян стал приходить в себя и даже привстал на локтях, но тут же упал обратно на подушку. Он открыл глаза и попытался что-то сказать, но разбитые опухшие губы не могли вымолвить ни одного слова.

– Господи, да ты не утруждайся, сосед, – всплеснула руками Марфа. – Опосля скажешь, чего хотел, а сейчас не трать силушку зазря.

Облизнув с трудом губы, Аверьян кое-как сказал:

– Фотография… Поглядите, на столе она?

– Какая еще на хрен фотография в твоем состоянии? – удивился Илья.

Калачев снова предпринял попытку привстать, но Илья положил ему на грудь свою тяжелую руку:

– Ладно, потерпи, щас погляжу.

Поднимаясь, Плетнев задумчиво посмотрел на жену:

– А ты, Марфа, ступай к татарке Байбаковой. Ежели фельдшерицы в селе нет, то пущай эта знахарка возле соседа до утра похлопочет.

* * *

Степан Калачев управлял лошадью сам. Сани птицей летели по степи. Следователь ни с чем не считался – ни с занесенной снегом степью, ни с тем, что конь уже порядком устал, хотя не проехали и половины пути до Верхне-Озерного. Он без устали погонял животное кнутом и думал, думал, думал…

«Интересная чертовщина получается, – размышлял Степан. – Отца избивают в родной деревне, в собственной избе… Неужто кто-то из односельчан решился на такое дерзкое нападение? А мотив? Какой может быть мотив при нападении на беспомощного старика? Со слов участкового, в селе объявлялся человек на коне и в форме сотрудника ГПУ. Но кто мог им быть? Со слов сторожа, “лжегэпэушник” искал избу отца, и тот указал ему дорогу. Теперь самое главное: приезжий, со слов участкового и по описанию сторожа, очень похож на беглого вора-рецидивиста Купца. А если это так, то что может быть общего у матерого и чрезвычайно опасного беглого уголовника с моим отцом?»

В село Степан и сопровождавшие его оперативники прибыли ночью. При их появлении собравшиеся во дворе сельчане замолчали и расступились, освобождая дорогу. Степан поспешил к крыльцу, но вход в дом неожиданно преградил председатель колхоза Горбунов.

– Постой, Степан, обожди, – сказал он, прирастая к месту и разведя руки. – Отца твоего сейчас врач осматривает и…

– Прочь с дороги, Василий! – рявкнул свирепо Степан и, схватив за грудки, отшвырнул председателя в сторону.

Но не успел он и шагу сделать к двери, как та распахнулась, и в сени вышел доктор.

– А-а-а, – сказал он, увидев Степана. – И сын, и следователь ГПУ – все прибыли в одном лице…

– Как отец? – спросил Калачев-сын, с надеждой вглядываясь в задумчивое лицо доктора.

Тот ничего не ответил и неопределенно пожал плечами.

– Позволь хоть одним глазком взглянуть на него?

– Пойдем, прогуляемся. Я покурить хочу.

Доктор взял Степана за руку и потянул за собой во двор.

– Мне кое-что тебе сказать надо.

Они подошли к саням и уселись на солому.

– Отец твой успел мне кое-что сказать перед смертью…

– Он умер?!

– Крепись. Травмы были слишком тяжелые и несовместимые с жизнью. Пострадал мозг…

– Хотелось бы знать, кто с ним такое сотворил и, главное, за что? – скрипнув зубами, проговорил озлобленно Степан и посмотрел на луну, которая тут же превратилась в мутное пятно из-за выступивших слез.

– Может быть, тебе поможет вот это? – доктор достал из-под полы шубы планшетку и передал ее Калачеву.

– Чего это? – угрюмо спросил Степан.

Доктор посмотрел на него старческими подслеповатыми глазами, вынул из кармана очки и водрузил их на переносицу.

– Ты бы не спрашивал, а сам посмотрел, что в ней лежит, – ухмыльнулся он. – Я видел какие-то листы бумаги и обгоревшую фотографию маленькой девочки. Чьи это вещи, разбирайся сам. Хочешь выброси, а хочешь, поищи хозяина. Видимо, это он принимал непосредственное участие в чудовищном избиении твоего отца, Царство ему Небесное.

В глазах Степана потемнело, и он едва не задохнулся от приступа дикой злобы, всколыхнувшей грудь. Калачев открыл планшетку, из которой на снег выпала обгоревшая фотография. Он подобрал ее и поднеся к глазам, подумал: «И чего в ней необычного? Маленькая девчонка…» Следом мужчина вытянул листок с ничего не значащим рисунком. Дом – не дом… Какие-то штрихи и кружочки… Сам черт не разберет.

Степан вложил все обратно в планшетку и повесил ее на плечо. У него сейчас не было времени разгадывать головоломки: хотелось увидеть умершего отца и определиться с днем похорон.

Он не заметил, как ушел доктор. Постоял рядом с санями, опустив голову. На душе было гадко и пусто.

– Степан Аверьянович?

От ворот спешили участковый и оперативники.

– Может, нам опросить людей, пока они у избы толпятся? – несмело спросил один из оперативников, видя, в каком угнетенном состоянии находится следователь.

– Давно пора, – выдавил Степан, вздрогнув. – Это я в первую очередь к отцу приехал, а вы… Вас я с собой взял не для прогулки из города в село, а работать.

– Все поняли, – кивнул участковый и участливо поинтересовался: – Отец-то как, Степан Аверьянович?

– С ним уже все хорошо. Он помер, меня не дождавшись, – ответил изменившимся голосом Калачев. – А теперь уйдите все.

С трудом проглотив подпиравший горло ком горечи, он отвернулся в сторону от любопытных глаз сотрудников, закрыл лицо ладонями и, будучи больше не в силах сдерживаться, зарыдал, заливая слезами свалившееся на него горе.

3

В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.

На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.

Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.

Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.

– Ты чего с похорон ушел, Лукич? – спросил он, укоризненно качая головой. – Все село на мазарки [7]7
  Мазарки – кладбище.


[Закрыть]ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?

– На кладбище сходил и будя, – ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.

– А я думаю, что совесть тебя поедом ест, – сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. – А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?

Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.

– И ты в эту же дуду дуешь, – сказал он неприязненно. – Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?

– Как он выглядел? – спросил заинтересованно Степан. – Обскажи, как его запомнил, и не юли, понял?

– Да разве я его разглядывал, упаси бог, – развел руками старик. – Я как форму на нем увидал, так и соображать перестал. Он когда к избе твоего отца поехал, я еле отдышался от страху.

– Он тебя еще о чем-то спрашивал?

– Нет. Только интересовался, где Аверьян Калачев проживает, и все на том.

Они разговаривали еще полчаса. Степан задавал и задавал вопросы, а Лукич так ничего толком ответить на них и не смог. Они не понимали друг друга. По-хорошему им бы разойтись, но мужчины не спешили этого делать.

– Слушай, старик, а не выпить ли нам по стаканчику? – неожиданно предложил Степан, обескуражив Лукича не только своим предложением, но и едкой усмешкой, какой сопроводил его.

– Нашел олуха с тобой водку лакать, – огрызнулся тот. – Опосля ляпну чего-нибудь, не подумавши, а ты меня в каталажку упечешь.

– Да не бойся ты, развалина старая, – ухмыльнулся Степан. – Я так, от души тебе выпить предлагаю. Отца помянуть, и чтоб помин до него дошел.

– С каких это пор ты в жизнь загробную уверовал?

– А я всегда в нее верил. Сам знаешь, в богопочитаемой семье вырос.

– Это отец твой в Бога верил, а ты… Такие вот, как ты, большевики партейные все церкви порушили, бесы вас раздери.

– А это как раз не твоего ума дело. Давай лучше не лясы точить, а пойдем выпьем.

– Не буду я пить с тобой, хоть серчай, хоть чего.

– Ишь какой?! Может, ты меня так вот рассердить хочешь?

– Думай, как знаешь, а я вот лучше здоровьице свое поберегу. Не так много у меня его осталось.

– Тогда прощай, вурдалак старый. Моли Бога, чтобы ко мне в кабинет не угодить. Если дознаюсь, что к смерти отца ты мало-мальское касательство имел или убийцу покрываешь, так и знай, что до лагерей ты не доедешь. Я с тебя живого шкуру спущу!

Степан побродил немного по селу и решил снова сходить на кладбище. Присев на могильный холмик, он задумался. Душа изнывала от страдания. Только сегодня Степан вдруг начал понимать, как много значил для него покойный родитель. Всегда спокойный, добродушный, малоразговорчивый… Но почему его убили так жестоко?

– Ну вот и все, батя, – проговорил он, размазывая по щекам слезы. – Теперь все горести твои позади. Покойся с миром, и пусть земля будет тебе пухом.

Подул холодный морозный ветер, и Степан зябко поежился. Над степью опять поднималась пурга. Мужчина поднял воротник и осмотрелся. «Пора возвращаться, пока не продуло», – решил он и пошагал к выходу с кладбища. Усиливающийся ветер подгонял его в спину.

Оказавшись за воротами, мужчина обернулся и, прощаясь с мертвыми, трижды перекрестился.

– Видели бы меня сейчас товарищи по партии, – прошептал он, ухмыляясь. – Уже завтра бы партийного билета лишился.

Вернувшись в опустевшую отцовскую избу, Степан затопил печь и, сбросив тулуп, улегся на кровать. Он хотел продумать план предстоящего расследования, но никак не мог сосредоточиться, ворочался в темноте и прислушивался к завыванию вьюги за окном. В избе пахло дымком от старенькой печи, и его потянуло ко сну.

Задремавшего Степана разбудил громкий стук в окно. Он резво вскочил с кровати, выхватил из кобуры наган и взвел курок. Затем осторожно, на цыпочках вышел в сени. Сильно волнуясь, Степан отодвинул деревянный засов и, взяв наизготовку наган, толкнул створку.

Он на секунду зажмурился от резкого порыва насыщенного снегом ветра, ударившего в лицо, а когда открыл глаза, увидел молодого человека в зимнем пальто и серой каракулевой шапке.

– Васька, братан! – закричал восторженно Степан, засовывая наган за пояс и распахивая объятия. – Явился-таки, поганец! А мы тебя еще вчера ждали.

Василий поставил чемодан у ног, братья обнялись, расцеловались и прослезились. Степан хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не позволил произнести ни слова. Мужчины вошли в избу.

– Васька, что же задержался ты, бродяга чертов? – крикнул Степан. – А отца мы прошедшим днем похоронили…

Пока тот снимал пальто и стягивал с ног сапоги, Степан любовался им. Другим стал Василий, изменился очень: возмужал, повзрослел.

Брат прошелся по избе и принялся выгружать содержимое своего чемодана. Степан подбросил в печь несколько поленьев и стал накрывать на стол, слушая в пол-уха, что говорил Василий, и, часто перебивая его предположениями о странной и страшной кончине отца:

– Вот так вот, братуха… Теперь мы с тобой круглые сироты. Как есть, вдвоем остались на свете белом, – вздыхал Степан, раскладывая на тарелки продукты. – А тебя я целую вечность не видал. Оно понятно: занят ты не в меру, человек военный, но хоть бы раз в год писульку отписывал. Жив, мол, и здоров. Трудно, что ль?

Не дожидаясь ответа, он тут же пригласил к столу.

– Ты как, надолго?

– Нет, послезавтра еду в Москву за назначением, – Василий откупорил бутылку и разлил водку по стаканам.

– Куда, ежели не секрет?

– На Дальний Восток, – улыбнулся брат.

– Вот, значит, как. А кем же ты будешь?

– Политруком бригады.

– Ишь ты!

– Растем, как видишь.

Степан расправил плечи и внимательно присмотрелся к брату: холеное, благородное лицо, будто Василий не казачьего роду-племени, а из дворянской семьи, глаза голубые бездонные…

– Растешь, значит, братуха, хвалю! – сказал Степан, ставя на стол опустевший стакан. – Только вот уезжаешь к чертям на кулички. Теперь, когда свидимся, и предположить невозможно.

– Ничего, свидимся, – улыбнулся Василий. – Дальневосточным военнослужащим большие отпуска полагаются, так что…

Они снова выпили и закусили тушенкой из чемодана брата.

– А ты что, не мог попроситься куда поближе? – закуривая папиросу, спросил Степан.

– Нет. Здесь, как ты говоришь, «поближе», мне бы такой должности не предложили!

– Ну-ну-ну, – с уважением воскликнул Степан. – Отец всегда говорил, что толк из тебя выйдет, и я с ним был согласен. Способный ты, Васька!

– Ну а ты про себя что-нибудь расскажешь? По лицу вижу, несладко тебе живется, братишка?

– Про меня тебе слушать неинтересно будет, – заупрямился Степан. – Все та же собачья работа в ОГПУ. Крутимся-крутимся, а результат…. Жена с детьми уже привыкли без меня обходиться. Ночью прихожу, ночью ухожу.

– Теперь про отца расскажи, – сменил неожиданно тему Василий. – Хотелось бы послушать, как все случилось, и узнать твою точку зрения на этот счет. До утра времени много, а как рассветет, на кладбище сходим.

Степан задумался.

– Даже не знаю, с чего начать-то. Прискакал ночью в село верховой в форме нашего сотрудника. Сторож указал ему избу отца… А вот что здесь случилось, остается только догадываться.

– И что, какими версиями располагает следствие?

– Никакими, – вздохнув, признался Степан. – Убил отца предположительно так называемый вор в законе по кличке Купец. Он уже два года в бегах числится. Форма на нем, скорее всего, с убитого конвоира… Только вот что его с отцом нашим связывать могло, ей-богу, не пойму!

– Та-а-ак, это уже кое-что. А как зовут Купца беглого? – поинтересовался Василий, вытягивая из пачки папиросу. – Имя у него какое-то человеческое есть?

– По розыскным сводкам значится как Василий Носов. Уголовник с большим стажем, но…

– Стоп! – перебил его брат оживленным восклицанием. – Я, кажется, тощенький мотивчик нащупал.

Глаза у Степана поползли на лоб.

– Ты? Ты хочешь сказать, что уловил какую-то связь между отцом и предполагаемым убийцей?

– Хорошо бы, если так оно и было, – сказал озабоченно Василий, закуривая и делая глубокую затяжку. – Не знаю, как ты, а я точно помню фамилию Носов и имя Василий! Когда-то давно отец нам с тобой рассказывал про секту скопцов. Вот тогда и прозвучало имя – Васька Носов! Этого мальчугана обманом и посулами затянул в секту дядя, где его и кастрировали безжалостно.

– Вот это память! – удивился Степан. – Мне тоже казалось, что я слышал где-то настоящие имя и фамилию Купца, но рассказ отца о скопцах даже и не вспомнил, надо же.

– Слушал невнимательно, – улыбнулся Василий. – Я вот теперь не сомневаюсь, что Купец неспроста заявился.

– Ну, не тяни, излагай дальше, – нетерпеливо заерзал Степан.

– Еще я помню, что отец рассказывал о девушке по имени Анна, – продолжил Василий задумчиво. – Она, прежде чем умереть на руках отца, рассказала ему про сокровища скопцов! Отец её Библию оставил, а фотографию бросил в огонь.

– Стоп! Стоп! Стоп! – закричал и замахал в сильнейшем волнении руками Степан. Возбужденный, он даже вскочил с табурета. – Ты тысячу раз прав, братишка! Сейчас мы здесь раскрутим эту невероятную и загадочную историю!

Степан снял со стены планшетку.

– Теперь смотри в оба, – предупредил он брата, выкладывая перед ним обгоревшую фотографию и листок с непонятным рисунком.

– Где ты взял все это?

– Доктор, который отца осматривал, мне передал, – ответил прямо Степан.

– Так-так, – задумчиво пробубнил Василий. – Осталось только понять, как фото и листок с чьими-то каракулями оказались у отца?

Степан печально осмотрел пустую бутылку, отнес ее за печь и вернулся с новой.

– Не зря говорят буржуи, в вине рождается истина, – заметил он.

– Купец приехал к отцу, чтобы узнать про золото скопцов! – перебил его нетерпеливым восклицанием Василий. – Смею предположить, что он каким-то образом узнал о существовании клада и запомнил, где его можно найти. Единственное, что мешало ему добраться до золота – фотография! Огонь уничтожил на ней все ориентиры вокруг изображения девочки и…

– И Носову понадобилось их восстановить с помощью нашего отца! – закончил Степан. – Теперь понятна цель его приезда сюда!

Василий распечатал бутылку и налил по полстакана. Прежде чем выпить, он сказал:

– Теперь мы не сомневаемся, для чего Купец приезжал к нашему отцу! Он планировал уговорить старика вспомнить и нарисовать то, чего недостает на фотографии. Ему нужны были ориентиры, чтобы добраться до клада.

– Отец отказался ему помочь, чем подписал себе смертный приговор, – продолжил Степан, беря стакан. – Но почему Купец ушел из избы, оставив планшетку с фотографией и рисунком?

– Давай сначала помянем старика и домыслим, – ухмыльнулся Василий.

Братья выпили не чокаясь и закусили.

– Наверное, что-то очень серьезное заставило Купца запаниковать и бежать из избы, – заговорил Василий, жуя корочку хлеба. – А планшетку он просто позабыл впопыхах.

– А я думаю иначе, – возразил Степан, отправляя в рот кусочек копченого сала. – То, что преступник убежал, чего-то испугавшись, согласен. Что вещицы свои позабыл в спешке – тоже согласен. А вот рисунок… Могу поспорить, что отец нарисовал его перед самой смертью, чтобы мы с тобой разобрали и поняли послание.

И тут его понесло. Чем больше говорил Степан, тем больше увлекался, и уже сам верил в правдивость версии младшего брата, но считал, что заслуга в ее появлении принадлежит только ему.

Василий слушал его, не перебивая.

– Ты найдешь этого гада и усадишь за решетку, – убирая со стола недопитую бутылку, сказал он наконец. – Только обрати внимание на одну вещь – отец никогда не умел ни писать, ни рисовать. Я ручаюсь головой, что каракули на листе выведены не его рукой.

– Ты так считаешь? – нахмурил озадаченно брови Степан. – Тогда кто, неужели сам Купец упражнялся в искусстве рисования?

– Наверное, – пожал плечами брат. – Может, он сумел заставить отца кое-что вспомнить и рассказать?

– Нет! – уверенно возразил Степан. – Наш отец, конечно, был тих и незаметен. Но не трус. Он был упрям и тверд характером, и никакими пытками нельзя было его заставить сделать то, чего он не хочет.

– Тогда оставим наши разговоры, пока они не завели нас в тупик, – усмехнулся Василий. – Про рисунок, карточку и обо всем, что здесь произошло, спросишь у убийцы, когда отловишь его и припрешь к стенке. – Он кивнул в сторону окна и вздохнул: – Давай-ка, Степан, на кладбище собираться. Погляди, утро наступило, а мы… мы даже не заметили этого.