Текст книги "Крещенные кровью"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Да пусть себе возле мертвой бабы валяется. Кто-нибудь все одно из сострадания похоронит.

10

Уже несколько часов они провели вместе в лавке, за запертой дверью, прежде чем почувствовали необходимость выговориться. Диалог быстро перерос в отчаянную попытку девушки отвлечься от всепоглощающей тревоги.

Она рассказала Аверьяну, какой была её жизнь с Ивашкой: унижения, обманы, ощущение, что она знала его и себя саму лучше, чем ей это казалось раньше. Аверьян, в свою очередь, рассказал ей, что похоронил Стешу, но Анна была слишком рассеяна, чтобы сочувствовать.

– Мне нужно уезжать, Аверьян.

– Севодня?

– Чем скорее, тем лучше.

Он ждал, что Анна обратится к нему с просьбой, и заранее ломал голову, как ей помочь.

– Я боюсь, что этот сдуревший Игнат найдет меня, – сказала она.

– Мне тожа не по себе от энтова, – признался Аверьян.

– Он требует от меня невозможного!

– Шуряк сыскал в избе деньги, но их находка токо обозлила ево до крайности.

Мысли Аверьяна снова и снова возвращались к пережитой неделю назад трагедии, когда на дом Стеши напали чекисты. Воспоминания ужасали. Он чувствовал, может быть, первый раз в жизни, что в его душе православная вера, которую он вынужденно отвергал, вдруг возродилась с новой силой. Но какая-то часть его души все же почти умерла. Ему хотелось разобраться, кто за это в ответе. Игнат?

– Игнат найдет нас и убьет, – сказала Анна, будто читая его мысли. – Этот сумасшежший где-то рядом, я кожей чую его.

Сейчас он и Анна, оба они, стали беглецами от обезумевшего Игната. А того, в свою очередь, озлобленные чекисты ищут по всему городу.

– Мне придется раздобыть коня и подводу, – сказал Аверьян, вздыхая.

– Так ищи, – почти приказала она. – Господи, да не тяни же ты время! – в сердцах воскликнула она.

Девушка очень сильно изменилась за последнюю неделю. Кожа стала отливать нездоровой желтизной, живой огонек в глазах угас, появился блеск унылого отчаяния. От волнения на лбу появились капельки пота, а ее руки нервно вздрагивали.

Аверьян нахмурился.

– Ежели покупать коня с подводой придется, то быть как?

– Покупай, но только надежных, – сказала Анна уже тише. – Деньги вот, возьми. На…

Она вложила в ладонь Аверьяна несколько золотых монет.

– Этих денег за глаза хватит, – оживился тот. – Я прямо щас пойду. Есть казак… не сумлевайся. А может, от греха подальше со мною пойдешь?

Анна обняла себя за плечи и зябко поежилась.

– Нет, – сказала она. – Я тебе буду только мешать. Ступай один.

Он натянул пиджак, стараясь не смотреть на девушку. Ее облик, полный отчаяния и жалости, пугал его.

Оказавшись в безвыходной ситуации, Анна пришла искать помощь к мягкотелому Аверьяну, так как более в этом городе ей податься было некуда. Только вот сможет ли он?

То, что она чувствовала по отношению к нему, не было ни любовью, ни дружбой – простой необходимостью.

Мысль об Игнате перечеркнула все остальные, навязчиво закрутилась вокруг головы, набирая скорость и увеличиваясь в размерах. Анна провела по лицу руками, встала с дивана. Она была готова поклясться чем угодно, что ее враг не просто бродит где-то рядом, а уже присутствует здесь, в лавке…

* * *

Игнат появился в лавке слишком неожиданно, чтобы Анна могла попытаться не впустить его внутрь. С помощью ножа он сумел сдвинуть задвижку в сторону и открыл дверь. Девушка обмерла. Онако слабость, которую она ощущала во время его отсутствия, вдруг сменилась приливом бодрости и способности к сопротивлению.

– Ну вот я и нашел тебя, гадючка, – сказал он, запирая дверь.

– Нашел, посмотрел и убирайся! – прикрикнула она. – У меня нет того, чего ты ищешь, даже если замучаешь меня до смерти!

– Ты думаешь обо мне плохо, Аннушка. Но я должен наказать тебя. Договоримся по-хорошему – я не буду тебя наказывать, сучка, если отдашь мне золото! Разве я так много прошу в обмен на твою молодую жизнь?

Анна чувствовала беду. Этот оборотень, скорее всего, уже расправился с Иваном Ильичем. Он убьет ее тоже, как только убедится, что взять с нее нечего…

– Чего ты забрала из чемодана, Аннушка? – спросил он.

– Ничего, – покачала головой девушка.

– А для какого ляда приходила за ним?

– Я, как и ты, думала, что он полон золота и драгоценностей.

– Тогда скажи, разве ты раньше не знала, что в чемодане бумажный хлам, а не золото?

– Мне Иван Ильич не доверял своих тайн.

Ее глаза остановились на кобуре, из которой выглядывала рукоятка маузера. В глаза Игната она старалась не смотреть, боясь, что он уловит ее внутренний страх. Брынцев сам был измотан и сильно чего-то боялся. Усталый и озлобленный, как загнанный волк, чекист сидел перед ней.

– Отдай мне то, что нашла в чемодане, – настаивал Игнат. – Не отдашь мне – не воспользуешься и сама, слышишь?

– Я же тебе сказала: нет у меня ничего! – ответила она, борясь с потребностью упасть и забиться в истерике.

Вместо этого она рванулась к прилавку и схватила ножницы для резки ткани.

– Не делай глупостей, – посоветовал Игнат с угрозой. – Ты не мне, а себе хлопот доставишь!

– Я убью тебя, нелюдь! – пригрозила Анна, занося руку с ножницами как для удара.

– Сумлеваюсь я, однако, что ты успеешь это сделать, – положив руку на рукоятку маузера, сузил глаза Игнат.

– Тогда я убью себя! – предупредила девушка.

– Ножницами энтими не убьешь. Сила нужна, – сказал со знанием дела Игнат, почувствовав ее сомнение. – Только калекой на всю жизнь останешься.

Игнат схватил ее за руку и без труда вырвал ножницы, отбросив их в угол. Затем он, невзирая на отчаянное сопротивление Анны, затащил ее в подсобку и бросил на диван.

– Последний раз спрашиваю, что взяла из чемодана? – прошептал он, зловеще сверкая глазами.

– Альбом с фотогра… – с отчаянием выкрикнула девушка, начиная понимать, что он задумал, и готовясь сопротивляться до конца.

Сильнейший удар кулаком в лицо заставил ее замолчать и проглотить недосказанную фразу. Когда Анна приоткрыла глаза, Игнат, пригнувшись, стоял перед ней и ухмылялся, вытягивая из брюк ремень. Его влажное от пота лицо блестело при свете лучей заходящего солнца, проникающих через окно.

– Вот сейчас и породнимся, Аннушка, – прохрипел он, возбужденно дыша. – А потом ты мне сама и расскажешь все «по-родственному», правда, милая?

– Нет! Нет! Не подходи! – жутко взвизгнула она.

Но он лишь отрицательно замотал головой, грубо забираясь на нее. Тогда, вцепившись ногтями в ненавистное лицо, Анна попыталась выбраться из-под Игната. Руки насильника схватили ее за запястья и резко отвели их в сторону. Извиваясь от боли, девушка силилась освободиться. Но тот крепко удерживал ее, больно надавив локтем на грудь, потом встал рядом на колени, а еще мгновение спустя уже перекинул через нее ногу. Теперь он сидел на ее животе, прижимая руки Анны к дивану.

– Ты красивая, – произнес он с похотливой ухмылкой. – Поди, с мужиками ни разу не кувыркалася, верно?

Девушка продолжала сопротивляться с отчаянием обреченной, пытаясь освободиться из мерзких объятий.

– Не рыпайся, сука! – прорычал злобно Игнат.

– Слезь с меня, ирод, креста на тебе нет!

– Не рыпайся, покуда не покалечил, лярва! – повторил он и, наклонившись, припал слюнявым ртом к ее бледным от напряжения губам.

Анна укусила его за губу и тут же почувствовала соленый вкус теплой крови, но он не переставал целовать ее. Изловчившись, она снова укусила его. Игнат с проклятиями отпрянул, и с размаху ударил ее ладонью по лицу.

Оглушенная ударом, Анна все же предприняла отчаянную попытку освободиться, но Игнат снова дважды ударил ее. Каждый удар отзывался в голове девушки всплесками боли. Едва удерживаясь от потери сознания, Анна чувствовала, как Игнат срывает с нее одежду все ниже, на коленях стоя между ног.

Анна вдруг почувствовала необъяснимый прилив сил. Она поняла, что может поднять освободившиеся руки. В тот момент, когда девушка уже готова была вцепиться в волосы насильника, сзади неожиданно появился Аверьян и вонзил в голову его ножницы, найденные на полу.

Игнат вздрогнул, дернулся и… подался вперед, вцепившись в горло Анны зубами. Свет померк в глазах девушки. Теряя сознание, она уже не видела, как Аверьян пытается разжать ножом челюсти насильника, сомкнувшиеся на ее шее мертвой, звериной хваткой.

* * *

Сбросив труп Игната с тела девушки, Аверьян склонился над ней. Лицо у Анны было белое, застывшее, а из ран на горле хлыстала кровь.

– Наклонися ближе, – прошептала Анна, – я постараюсь… Т-ты выслушай меня, пока я еще говорить способна…

– Щас, щас… Потерпи малеха.

Он оторвал спешно широкую полосу от рулона материи, свернул ее вчетверо и приложил к изуродованному горлу девушки.

– Аспид этот твердил, будто я должна знать, где золото, которое у отца было. Теперь-то я понимаю: он и первый раз наведывался, потому что был уверен, будто отец прячет золото у меня. Я ему сегодня много раз повторяла, мол, не знаю ничего… И все-таки он вот что со мной сотворил.

– Обожди, помолчи, Аннушка, – сказал Аверьян, задыхаясь от жалости. – Об каком отце ты молвишь? Ты же…

– Иван Ильич Сафронов мой отец, – прошептала девушка. – Мы скрывали от всех свое родство. Отец верховодил скопцами и не мог иметь детей.

Аверьян был поражен и обескуражен услышанным откровением.

– Тады пошто ты оскопить ево с моей помощью собиралася? – спросил он, все еще не веря вдруг открывшейся правде.

– Со зла. Мне не нравилось, что он по бабам шляется, даже меня, дочери своей, не стесняется…

Девушке стало хуже. Лоскут ткани на ее шее быстро разбух от крови.

– Все, не говори ничаво, – засуетился он, видя, что состояние Анны ухудшается с каждой минутой. – Я щас тебя в больницу свезу, а тама…

– Не довезешь, помру я, – прошептала она, закатывая глаза. – За заботушку спасибо. Но мне уже никто не поможет… Библию в сумке вон возьми и ко мне поднеси, – потребовала девушка.

Аверьян быстро исполнил требование умирающей.

– Открой ее. Фотографию видишь?

В книге действительно между страницами он увидел фотографию маленькой симпатичной девочки. Ангельское создание гуляло в саду и весело улыбалось снимавшему ее фотографу.

– Хорошее фото, – похвалил Аверьян, закрывая книгу. – Только у меня щас нету времени, штоб ее разглядывать.

– Открой Библию и на фото глянь! – еще упорнее потребовала Анна. – Я на ней запечатлена, маленькая…

– Послухай, дева! – взмолился Аверьян. – Да нету времени мне фоту ту разглядывать! Ежели не поспешим, то…

– Под яблоней, что слева от меня, клад отцом закопан, – прошептала совсем слабо девушка, начиная хрипеть. – Там золота и бриллиантов на десять мильенов!..

– Ты што, касатушка, бредишь ужо? – испугался Аверьян. – Будя глупости болтать. Жизнь вона спасать надо!

– Дом наш в Тамбове найдешь, – продолжила Анна. – Тебе всякий на него укажет! Бери золото и не сомневайся. Скопцовское оно. И ты скопец тоже по вине отца моего. Так вот забирай золото и за границу уходи…

Девушка не договорила. Аверьян, почувствовав неладное, склонился над ней – она была уже мертва.

* * *

Дождавшись темноты, он вынес тело Анны Сафроновой на улицу, уложил ее в повозку и присыпал сеном. Затем он вернулся, облил керосином мертвого шурина и лавку, поднес огонь…

С неожиданным для себя спокойствием Аверьян смотрел на бушующий пожар. Завтра он будет уже далеко отсюда, похоронит Анну и вернется к детям. Видимо, Господь Бог распорядился так, что поднимать сыновей ему придется одному.

Но, несмотря на все, с ним случившееся, в сердце его рождалась какая-то едва уловимая гордость за себя. Аверьян знать не знал о своих возможностях проявлять мужество в самых трудных жизненных ситуациях, и только теперь понял, что окончательно укрепился в вере! ВЕРЕ ПРАВОСЛАВНОЙ, ИСТИННОЙ! Благодаря посланному испытанию Калачев убедился, что и сам обладает всеми лучшими качествами тех людей, из сословия которых вышел, кого любил и уважал. Казаки не падали духом даже тогда, когда лишались близких. А теперь он сам пережил это страшное испытание – и не сдался, не отчаялся, не сломался.

– РАБ БОЖИЙ Я, а не адепт сектантский! – прошептал тихо, одними губами Аверьян. – А вера моя есть и будет истинная, православная!

Осторожно протиснувшись сквозь толпу собравшихся вокруг горящей лавки людей, он вынул из кармана фотографию девочки в цветущем саду, смял в комок и швырнул в огонь.

Вернувшись к телеге, Калачев отвязал купленную лошадь и не спеша повел ее, держа под уздцы, к выезду из города. «Прости меня, Аннушка, за поступок эдакий, – думал он, шагая по улице. – Не со зла я, а штоб искушений греховных избегнуть. Сама сказывала, што золото то скопцовское, вот и пущай оно навсегда в землице сырой остается!..»

Пройдя еще несколько десятков шагов, Аверьян присел на край телеги и подстегнул кнутом лошадь. Он был уже не тот, что несколько часов назад. Хотя карманы у него по-прежнему оставались пусты, голова его переполнялась мечтами о семейном счастье и думами о сыновьях, к которым он едет и из кого собирается вырастить настоящих мужчин – набожных, чистых сердцем, могучих духом и сильных характером!

Часть вторая. Тени прошлого

1

7 февраля 1932 года в степи бушевала пурга. Мощные порывы ветра разносили снег по равнине, заметая редкие дороги. Одинокий всадник пробивался сквозь пургу, подгоняя уставшую лошадь нагайкой. Царила глубокая, бешеная, снежная ночь. Вскоре лошадь окончательно выбилась из сил и не реагировала на удары нагайкой.

В селе избы стояли в снегу едва ли не по самые крыши. Верхне-Озерное спало крепким сном. Ни одна собака не залаяла, когда всадник проехался по главной улице. Остановившись в самом центре села, он привстал на стременах и осмотрелся:

– Где же тебя искать, Аверьяша?…

Все еще не зная, как поступить, мужчина пришпорил лошадь и, затравленно озираясь по сторонам, поехал тихим шагом.

– Эй, верховой? – услышал он в спину и обернулся.

На дороге по пояс в снегу стоял человек в тулупе с одноствольным дробовиком в руках.

– Чей будешь? – крикнул человек, не трогаясь с места. – Гляжу, не нашенский. Тады чей, спрашиваю?

– А твое какое дело? – тоже крикнул всадник. – Я же не интересуюсь, кто есть ты и почему с ружьем ночью по улице рыскаешь?

– Мое дело, конечно, маненькое, – отозвался мужичок, – только вот личностью твоей интересуюсь очень. Наши все по избам сидят. По селу в эдакую пору и непогоду токо лихоимцы разгуливают. Так ты кто будешь-то, мил человек? Говори, покудова не пальнул зараз в тебя из берданки, право дело!

– Эй ты, поосторожнее там, – усмехнулся всадник. – Из ГПУ [6]6
  ГПУ – Государственное политическое управление, орган по борьбе с внутренними и внешними врагами, вместо ВЧК созданный большевиками в 1922 г.


[Закрыть]я. Ну как, вопросы кончились или еще что узнать хочется?

– Уж не взыщи, мил человек, – мужичок стал менее требователен и сердит. – Вот не разобрать мне отсель, брешешь ты иль правду говоришь. Документ имеется?

– Имеется, не сомневайся, подойди ближе…

Мужичок в нерешительности затоптался на месте, но ствол ружья отвел в сторону.

– Ты не серчай, товарищ, – крикнул он примирительно. – Бумаженцию твою я разглядеть не смогу, сам поди понимаешь. Да и грамоте я самую малость обучен. Так что на слово поверить придется, ежели…

Понимающе кивнув, гэпэушник сошел с коня и, держа его под уздцы, подошел к придирчивому поближе.

– Видишь форму на мне? – спросил он, расстегнув тулуп и похлопав по висевшей на боку кобуре с наганом. – А оружие при мне видишь, филин бдящий?

– Да ты не серчай, товарищ, – вздохнул мужичок, набрасывая ружье на плечо. – Я ведь так, для порядку. Сторож я колхозный. На прошлой неделе какая-то зараза лабазок наш обчистила. Вот мы теперя его малеха стережем.

– Это хорошо, это правильно. Добро народное беречь надо, – одобрил, ухмыльнувшись, гэпэушник. – Только вот один почему? Воры на дело по одному не ходят.

– Да не один я, – вздохнул сторож. – Напарник до избы на часок отлучился. Скоро уже и подойдет.

Они замолчали, больше не находя нужных слов для продолжения разговора.

– Вот хорошо, что я тебя встретил, – неожиданно заговорил гэпэушник. – Скажи, Аверьян Калачев в вашем селе живет?

– Стало быть, в нашем, – насторожился мужичок. – А чего Аверьяха натворить умудрился? Он же ведь тише мыши, а сынок его старший у вас, в ГПУ, работает.

– Я не за ним приехал, не ори, – перебил его гэпэушник. – Меня вот сын его как раз и послал: кое-что уточнить надо, – он строго посмотрел на умолкшего старика. – А ты вопросов поменьше задавай, понял? Тебе доверили добро народное сторожить, вот и делай свое дело.

Получив нагоняй, сторож стушевался и занервничал:

– Дык я что… да я так это, чтоб разговор поддержать… Моя хата с краю.

– Вот пусть с краю и остается, а мне избу Калачева укажи! – потребовал гэпэушник, сурово глядя на старика. – Избу укажи, а за мной ходить не смей. Сам покумекай, что я с тобой сделаю, ежели вдруг увяжешься или про меня напарнику вякнешь. Чтоб ни одна душа в селе не знала о нашем разговоре!

Внимательно выслушав пояснения, гэпэушник взобрался в седло. Подхлестнув легонько коня нагайкой, он заставил его бежать рысью. Улица, на которую указал сторож, была рядом, и мужчина быстро нашел интересующий его дом.

– Хозяин! – крикнул он и громко постучал в дверь.

Не услышав отклика, осторожно толкнул створку. Дверь оказалась незапертой. Тогда мужчина вошел в избу и, переступив порог, остановился.

– Хозяева?! – снова крикнул он, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь сквозь мрак, царящий в комнате.

Откуда-то из дальнего угла послышался сухой надрывный кашель, затем скрипнули пружины кровати. Зажглась спичка, и кто-то, кряхтя и охая, поднес огонек к фитильку керосиновой лампы.

Пока хозяин настраивал в лампе фитиль, гэпэушник успел осмотреть его убогое жилище. «Ничего примечательного, – подумал он с усмешкой. – Даже глаз остановить не на чем…» У стен пара скамеек, стол у окна и пара табуреток. Посреди избы печь, а что за ней?

Хозяин подошел к столу, поставил на него лампу и лишь после этого указал гостю на табурет. Тот сбросил на пол полушубок и сел.

– Чего пожаловал? – спросил хозяин равнодушно, усаживаясь напротив. – И пурга людей не держит, надо ведь…

– Нужда заставила, Аверьян, – начал гость вкрадчиво, сквозь полумрак пытаясь разглядеть лицо Калачева. – А время не пощадило тебя, верно говорю?

– Гляжу, не нашенский ты, не деревенский, – заметил хозяин, проведя рукой по морщинистому лицу. – А вот голос твой мне будто бы знаком.

– Что ж, я помогу тебе вспомнить, – усмехнулся приезжий и осветил свое лицо чадящей лампой. – Ну так что, узнаешь?

Старик внимательно смотрел на него, и было видно, что силится вспомнить.

– Из ГПУ ты, я вижу, – сказал наконец Аверьян, перестав морщить лоб и напрягать память. – Сын прислал или за мной приехал?

– Да нет, я приехал просто навестить тебя, а не за тобой, – поспешил заверить его гость. – Захотелось увидеться после долгих лет разлуки, а ты даже не узнаешь, кто я есть такой.

– Ну, узнал бы, так что с того? – вздохнул старик. – Радости ты мне все одно не доставишь. Стар я уже, и все теперь в тягость. Вроде жил как и не жил. Ни счастья, ни радости. Так ты-то чего ко мне заявился? Забрать – так забирай. Нет – так нет…

– Ты не на форму, а на меня гляди лучше, Аверьян, – повысил голос гость. – Когда-то мы с тобой… Моложе я был, малец совсем. Тогда мы с тобой в лавке торговали. Я у тебя помощником был, ну, вспоминай давай.

Аверьян поднял на мужчину глаза, и тот заметил, как они оживились. В зрачках появился блеск, лицо утратило былое безразличие. Старик сложил перед собой на столе руки, сцепил пальцы и, набрав полную грудь воздуха, едва не закашлявшись, резко выдохнул:

– Так и есть, Васька ты Носов, кажется. Егора Мехельсона племяшка!

– В самую точку попал, варнак старый, – самодовольно улыбнулся гость. – Да, я тебя понимаю. Трудно теперь меня узнать, сколько времени минуло…

Удивление Аверьяна прошло быстро, и на смену ему тут же пришли настороженность и подозрительность. Он сжал ладони в кулаки.

– Одно непонятно мне, Васька, почто ты в форме ко мне заявился? – спросил старик, сдвигая к переносице седые брови. – И с каких это пор скопцов стали в ГПУ на работу брать? А может, чудо сотворилось и у тебя новые муди отросли?

Вместо ответа Васька рассмеялся:

– А может, это у тебя они отросли и ты не дурень, а мудак старый?

– Да-а-а, про эдакие чудеса слыхивать не приходилось, – старик остался тверд. – Да по возрасту моему оне теперя мне и не к чему. Так чего тебя ко мне привело? Помнится, мы с тобой в родстве не состояли и дружбу не водили?

– Эх, что было, то прошло, – вздохнул мечтательно Носов. – Все быльем поросло. Был у нас корабль, и кормчий был. Да вот только кормчего ты погубил, и кораблик наш ко дну пошел не без твоей помощи. Не мог он без кормчего существовать, так ведь, Аверьян?

– Я так понимаю, что ты спрос с меня чинить за кормчего пожаловал? – усмехнулся старик. – Что ж, я и смерть готов принять, ежели хочешь. Только вот в кончине Ивашки Сафронова греха на мне нет.

– Есть ли, нет ли, какая теперь разница, – махнул, ухмыляясь, рукой Васька. – Подох Ивашка, и черт с ним! Вот только… – он мгновенно сделался серьезным, – только золота много после него осталось, так ведь? Не мог он с собою забрать его…

Аверьян слушал гостя и тихо барабанил по столу пальцем. Он был в смятении, но старался, чтобы Васька не заметил этого.

– Чего умолк, Аверьян? – спросил Носов. – Только не сбрехни мне, что про золото то ничего не знаешь. Я слышал, как тебе Анька, умирая, исповедовалась. Вот тогда я и узнал, что Ивашка Сафронов отцом ей приходился. А еще узнал, что кормчий наш долбаный оскопленным никогда и не был. Он только людей калечил, чтоб власть над ними возыметь. Тогда и мы с тобой под раздачу попали и без мудей остались.

– Что ж, было дело, не убереглися, – кивнул Аверьян.

Он замолчал и закрыл лицо ладонями. Васька некоторое время с надеждой смотрел на старика, но когда понял, что тот больше ничего не скажет, вскипел и, вскочив с табурета, принялся расхаживать по избе.

– Анька, помирая, тебе еще про какую-то Библию говорила, – выкрикивал он на ходу. – Я хорошо все слышал и запомнил, мать твою. Когда ты ей книжку подал, она из нее фотографию вынула. А на снимке том Анька была еще девчушкой сфотографирована, вспоминаешь?

Аверьян поднял глаза на остановившегося напротив Носова:

– Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Но ведь нет той фотографии. Я же ее в огонь бросил!

– Бросил, да не добросил! – истерично рассмеялся Васька. – Карточку ту ветром из огня вынесло и прямо мне под ноги! Это судьба, так ведь?!

Прежде чем ответить, Аверьян в задумчивости поскреб подбородок:

– Ну так радуйся, что счастье тебе привалило. Я от него отказался, бросив карточку в огонь, а она к тебе прилетела…

– Вот и я говорю, что судьба это! – воскликнул возбужденно Носов. – Только подпортил ее огонь малость. Лишь Анька на снимке осталась, а вокруг… Все, что вокруг нее на снимке было, все обгорело. Ни яблони, ни дома…

– Выходит, ты в дураках остался, – впервые за время беседы улыбнулся Аверьян. – Судьба вовсе не одарила тебя, а, посмеявшись, обманула твои надежды!

Глаза Васьки сузились, и он от досады скрипнул зубами.

– Это еще бабка надвое сказала, – прошипел он зло и угрожающе. – Ты плохо меня знаешь, старик! Я прошел такую жизненную школу, что тебе и не снилось!

Он вернулся на свое место за столом и уставился на Аверьяна тяжелым взглядом, подперев подбородок кулаками.

– Жизнь людей учит, – покачал головой старик. – Прости, Васька, но, похоже, тебя она ничему не научила. Я помню, каким ты был раньше. А каким я вижу тебя теперь? Нутром чую, злодеем ты вырос, и ко мне разузнать про золото явился, а не понаведать и не поговорить о былом.

Носов покосился на Аверьяна и неожиданно громко захохотал:

– Тебя-то чему жизнь научила? Без мудей остался и что? Хочешь сказать, что во благо сее тебе пошло? А может, ты жить лучше стал? Насколько вижу, ты бедняк распоследний! Укажи мне то место, где золото скопцов припрятано, и я по-царски отблагодарю тебя за это!

Аверьян поджал губы, закрыл глаза и свел к переносице брови.

– Не об том думаешь, Васька, – сказал он угрюмо. – Золото, конечно, металл редкий, драгоценный. Но все зло на земле от него исходит. Попади клад скопцов тебе в руки – пропадешь ты, поверь мне. Ум за разум зайдет, и все. Проклято золото то, так как на крови людской собрано.

Носова словно хлестнули нагайкой по лицу, кончик носа побелел, а глаза загорелись недобрым огнем.

– Я не просил тебя, старик, уму-разуму меня учить, – заговорил он высокомерно и заносчиво. – Я знаю, как распорядиться золотом скопцов. А в крови оно перепачкано или нет, мне плевать. Даже если что к нему и прилипнет, то без труда отмыть можно.

Носов с вызовом посмотрел на Аверьяна, но тот молчал, закусив нижнюю губу, и не мигая смотрел в одну точку.

– А крови я много повидал на веку своем, – продолжил Васька. – За те годы, что мы не виделись, я и Крым, и Рым прошел… Когда скопцы разбрелись кто куда, я один остался. Денег нет, жрать нечего. Но помирать я не собирался. И когда голод довел меня до ручки, я взял ломик да и подломил магазинчик нэпманский…

Носов замолчал и посмотрел на приунывшего собеседника, но тот ничего не говорил. Они долго молчали, глядя в полумраке друг на друга. Аверьян понимал, что перед ним сидит жестокий, хитрый и коварный человек, пытающийся втянуть его в грязное дело. А Васька знал, что старик никуда от него уже не денется, и выбирал момент, когда поднажать посильнее и выдавить из «этой развалины» все, что нужно.

– Посадили меня тогда, – усмехнулся Носов и продолжил: – Надолго. А в лагерях мне много чего повидать пришлось. И сапоги кирзовые шил, и лес валил… Все делал, пока воры не пригрели. А потом я от работы увиливать наловчился: законы воровские не позволяли тяжелее ложки ничего поднимать. Воры, когда узнали, что оскопленный я, поначалу изгоем меня сделали и едва не опустили в петушатник. Но я быстро смекнул, что делать надо. Навешал пахану смотрящему лапши на уши, будто на мину наступил. Поверили… Много я в лагерях повидал, старик, и многому сподобился. К виду крови привык и ненавидеть научился. А еще… еще я стал ценить жизнь и выживать в любых условиях. Воры даже короновали меня. Но законы их не устраивали меня, хотя я делал вид, что счастлив от оказанного доверия. Воры на общак живут, на котел общий, значится. А мне жизнь такая не по нутру. Я не хочу большую часть своей жизни провести в лагерях и тюрьмах. Жить я хочу богато и припеваючи. Но только не здесь, не в Стране Советов, а там, где можно жить свободно, хорошо и так, как тебе вздумается!

– Гляжу, жить тебе хочется гораздо лучше, чем говоришь, – сказал Аверьян, почти не раскрывая рта.

Васька видел, что его слова не нравятся старику, но продолжал говорить назло, решив выложить все, с чем пожаловал.

– Да. Быть богатым и жить так, как хочу, мне позволит золото скопцов. И я найду его, клянусь чем угодно. С твоей помощью или нет, но найду!

Аверьян наблюдал за гостем и сравнивал с тем, каким тот был раньше. Малец Носов был скуповат и жаден в меру. А в кого он превратился теперь?

– Какой помощи ты от меня дожидаешься? – спросил Аверьян, морщась от боли: тело его ломало и тревожил озноб, видимо, начиналась лихорадка.

Лицо гостя напряглось, глаза хищно сузились, и он перешел на зловещий шепот:

– Сделай, что я тебе скажу, и я… я облегчу твою старость. Доживать свой век будешь у Христа за пазухой!

Васька торопливо вытащил из нагрудного кармана кителя обгоревшую фотографию Анны Сафроновой и положил ее на стол перед Аверьяном. Старик кивнул, но промолчал. Он с жадностью разглядывал фото умершей девушки, которая заменила ему когда-то и мать, и отца, и жену. Анна была его другом, и Аверьян всю жизнь корил себя за то, что не смог уберечь ее от страшной преждевременной смерти. Он не раз горько сожалел, что выбросил фото в огонь, а теперь… Его глаза снова видели милое личико маленькой Анюты, а пальцы нервно гладили карточку.

– Но-но-но, – встрепенулся Носов и быстро отодвинул фотографию подальше от Аверьяна. – Осторожнее с ней. Я эту фотку всю свою жизнь у сердца ношу. И в беде, и в радости она при мне. А ты чуть не попортил ее своими крючками, балбес старый.

Аверьян с трудом отвел взгляд от девочки и смахнул навернувшиеся слезы.

– Чего ты хочешь от меня, шкура лагерная? – спросил он хриплым от волнения голосом, хмуро и враждебно посмотрев на гостя. – Карточка у тебя, вот и ищи свой клад сколько влезет.

– Чего я хочу, спрашиваешь? – Васька достал из планшетки листок и карандаш. – Сейчас немного рисовать будем, не обессудь.

Он разместил на листе фотографию, вложил в дрожащую руку старика карандаш и ткнул пальцем чуть выше головы Анны.

– Вспомни, что еще было на карточке, когда она целой была, – попросил он вкрадчиво. – Как сейчас помню слова умирающей: «Под яблоней, что слева от меня, клад отцом закопан. Там золота и бриллиантов на десять мильенов!»

– Да-а-а, – подивился Аверьян. – Память у тебя цепкая. Только вот у меня она старческая и никчемная. И я не помню, что еще на фотографии было. Сколько времени с тех пор прошло…

Ваську, видимо, несколько обескуражил его ответ, и он, сжав кулаки, предостерег:

– Советую не кобениться, а вспомнить, хрыч старый. Иначе я подсоблять тебе кулаками начну. Одно из двух тогда: или я дух из тебя вышибу, или правду!

– А я вот взял и испужался, – усмехнулся Аверьян. – Да мне плевать как на тебя, так и на твои угрозы, уразумел? Ежели бы я и помнил, что еще на карточке было, все одно бы не сказал.

Рука Носова невольно замахнулась для удара, и ему потребовалось немалое усилие, чтобы сдержать эмоции и не ударить старика по лицу.

– Вижу, ты нарочно злишь меня, паскуда, – многообещающе ухмыльнулся Васька. – Хочешь проверить мое терпение?

– Ничуть не бывало, – отозвался Аверьян. – Как есть, эдак и говорю. Я не помню ничего за Аннушкой. Не то лабаз какой-то, а может, и церковь с куполами золочеными.

– А яблоня? Яблоню нарисуй, что слева от девки росла, – оживился Носов.

Аверьян поймал на себе его недоверчивый взгляд, убрал со стола руки и отвернулся.

– Не помню, не донимай, – сказал он устало. – Стар я уже и хвораю к тому же.

Васька заскрежетал зубами и вдруг, резко подавшись вперед, схватил старика за грудки.

– Врешь, падла! – заорал Носов, выкатив глаза и брызгая слюной в лицо Аверьяна. – Рисуй живо, что велю, или пришибу, как таракана!

– Ишь ты, оперился, супостат, – хмыкнул старик, совсем не испугавшись устрашающего выпада. – Видать, и впрямь за решеткой у тебя учителя знатные были. Вон какого зверюгу вырастили из жалкого заморыша.

Едкое высказывание переполнило чашу терпения Васьки. Он замахнулся и резко ударил Аверьяна кулаком в висок. Тот упал на пол. Носов с остервенением начал пинать скорчившегося старика ногами.