Текст книги "Механический ученик"

Автор книги: Александр Чапковский

Дед запрокинул к небу седую голову и запел:

 
Ты взойди-ка, взойди,
Солнце красное,
Над горою-то над высокою,
Над полянушкой широкою.
А на той полянушке
Стоит завод новенький,
А у железных-то ворот
Будочка сосновенькая.
Ты свети-ка, согрей,
Красное солнышко,
Во заводе там да работничков,
Добрых молодцев-бездомничков.
Ты им дай-ка, прибавь,
Красное солнышко,
Силу крепкую да крепёшеньку,
Было б можно терпеть
Холод-голод, непогодушку
Да разнесчастную невзгодушку.
 

Иван подошёл ближе, Песня оборвалась. Рабочие исподлобья глядели на него. Для них он уже был – начальство. А для начальства, как и раньше, – солдатский сын.

– Айдате робить, – сказал Артём. – Ты, дед, иди с богом. Вот тебе на краюху хлеба да на чарку вина.

Дед суетливо поднялся.

– Спасибо вам, люди добрые, дай вам бог здоровья!

Мальчик уводил его. Через минуту возле гармахерской никого не осталось.

Ползунов повернулся и зашагал к дому.

Взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Уже три года, как его определили в обучение пробирному и плавильному искусству – и что? С самого прихода на завод ничего не изменилось. Разве что немного прибавили жалованье. Ни настоящей работы, ни учёбы нет. На его счёт принято определение, ему сто раз обещали – и всё это пустой звук.

«А желаю же по силе оных определений тем наукам обучаться, – писал он в рапорте к начальству, – дабы я за полагаемыми на меня другими должностями в знании оных наук против своей братии не мог понести обиды. К тому же молодость моих лет без наук втуне пропадает».

ПОБЕГ

Летний полдень на Барнаульской пристани. Жара. Рабочие сели обедать. Посреди кошмы, расстеленной на траве, – жбан с квасом, рыбный пирог, горшок с кашей, огурцы, хлеб.

Голодных горнозаводских рабочих подкармливали урочные рабочие-рудовозы. По закону они не должны были постоянно работать на заводе, а, исполнив заданный начальством урок, занимались своими, крестьянскими делами. Принесли еду и два казака, приставленные охранять пристань.

Команда Ползунова состояла из горнозаводских рабочих. Их сняли с Колыванского завода и прислали на пристань грузить руду и сопровождать суда вверх по Оби. Работа на пристани казалась для них отдыхом после завода, где работали круглый год по двенадцать часов в сутки. Отдыхали только по случаю поломки печей или маловодья, когда вода переставала крутить заводские колёса.

Иван расплатился с возчиком-рудовозом, записал расход в книгу и уселся чуть поодаль от рабочих. Он искоса наблюдал за ними.

Все они выглядели старше своего возраста. Только один парень – статный, босой – выделялся среди них. Это был Артём Поляков. У остальных и в глазах было зелено и щёки отливали зеленью. Многие всё время кашляли.

В шахте отбивали руду, согнувшись в три погибели, иногда просто на четвереньках, ползали, как кроты, ожидая обвала, который каждый год хоронил заживо сотни рабочих. Как тут не ссутулиться! А возле жарких печей мастеров обливали всё время холодной водой – иначе не выстоишь! Как тут чахотку да ломоту в костях не заработать?

Иван вспомнил недавний бунт рабочих-раскольников. Страшный бунт. Их собралось человек тридцать в одной из изб соседней деревни. Раскольничий поп запер на засов дверь, затворил окна и начал молитву.

Дом окружила команда солдат во главе с заводским офицером. Офицер приказал выйти.

– Лучше заживо сгорим, чем пойдём на завод! – выкрикнул из избы мужик.

– Натужно нам на заводе, – раздался ребячий голос. – Не могём больше.

Неожиданно белые клубы дыма повалили из избы. Красные языки пламени взметнулись вверх. В избе кричали.

– Всю неделю никто не мог подойти к пожарищу, – говорил Артём Поляков. – Боялись.

По странной случайности мысли Ползунова переплетались с разговором рабочих. Ползунов прислушался.

– А я думаю – лучше б дали дёру, – зло говорил Артём. – Бежать надо было за камни, на Бухтарму-реку. Мало там нашего брата схоронилось, что ли? Уж как их оттедова старались выкурить – и солдат посылали, и казаков. Да только шиш, беглых живьём не возьмёшь! Не запужаешь, не тот народ. Все огнём пытаны, на дыбе ломаны, живот положат, а в неволю не пойдут. А жисть там небось ух какая! Всё своё, всё собственное: земля, конь, ружьё. На себя люди робят. Кругом лес, реки – зверья, рыбы тьма-тьмущая, с голоду не помрёшь.

И Ползунов представил себе это знаменитое Беловодье, спрятанное за неприступными хребтами Алтая. Там жило по своим неписаным законам удивительное племя русских горцев, бежавших от нужды и притеснений. Куда только не бежали русские крестьяне – в Польшу, за Дон, в глубь Алтайских гор!

Жгучая тоска по вольной жизни охватила его. Забыть раз и навсегда постылый военный режим: начальство, рапорты, обязанности надсмотрщика. Много ли он добился за время работы, много ли успел? Все его науки, все помыслы молодости, честолюбивые мечты пропадают втуне.

Быть может, за всё последнее время Ползунову только раз решили доверить настоящее дело – строить пильную мельницу на Змеиногорском руднике. Построить такую мельницу – дело сложное. Строители рубили для неё дом – амбар величиной с добрую избу, а землекопы по чертежам соединяли мельницу длинным каналом с рекой Змеёвкой. Плотина, которой перегородили реку, названа на чертежах плотинкой – ведь по сравнению с громадными плотинами Барнаульского и Екатеринбургского заводов она выглядела совсем маленькой.

Ползунов следил за тем, как строили плотину, как рыли канал, как соединяли механизмы пильной мельницы.

Когда вода прибежала к гидравлическому колесу плотины, оно привело в движение множество шестерён и колёс. А они, в свою очередь, двигали вверх-вниз пильную раму, сани, на которых лежало бревно, и бревнотаски. Эти бревнотаски сами таскали брёвна к лесопильной раме и убирали готовые доски. Механические руки! С ними и дело спорилось, и рабочим было легче.

Но пильную мельницу, наконец, построили, и Ползунова снова вернули к нудным обязанностям писца.

Он поглядел на грузчиков. После тяжёлого, изматывающего труда у них не оставалось сил ни на какие размышления. Как он мог облегчить их жизнь, чем помочь? Эх, дали бы ему возможность создавать машины вроде той бревнотаски!

Он подошёл к рабочим.

– Ты что, – шутливо спросил он Артёма, – людей подстрекаешь? На Беловодье собрался?

– А ежели и так – донесёте? – спросил Артём, весело сверкая зубами.

Все замолчали, глядя на Ползунова. «Неловко получилось, – подумал он. – Надобно свести на шутку этот опасный разговор». Но вместо этого неожиданно для себя тихо сказал:

– Нет, не донесу.

Казаки смотрели на говоривших. Они не принимали участия в разговоре, но с интересом слушали его.

– Ну поговорили, и будет, – сказал Артём, поднимаясь на ноги. – Вставай, ребята, пора суда грузить!

Через два дня Ползунов написал рапорт в канцелярию: «При отвале моём из Барнаульского завода на перекличку и раскомандирование по судам не явилось три человека, присланных с Колыванского завода, солдат Тимофей Воротников, Афанасий Михайлов и Артём Поляков. С ними вместе бежали казаки Михайло Миронов и Матвей Кузнецов, взяв с собой ружья и патроны. Украли казённую лодку да небольшое весло».

МОНЕТНЫЙ МАСТЕР

Обоз алтайского серебра подъехал к Петропавловской крепости. Здесь, за Петропавловским собором, находилась пробирная лаборатория. Обоз остановился возле неё.

Путь от Барнаула до Петербурга занял немного времени – немногим более двух месяцев. Ехали через Томск и Тобольск, перевалили Урал, проехали Нижний Новгород и попали в Москву.

Ползунов часто вспоминал Москву. Жарко натопленную избу на постоялом дворе, трескучую лучину. Он сам на лавке с раскрытой книгой на коленях. А напротив, подперев руками подбородок, Поленька, племянница хозяина. Её густые волосы слегка растрепались, суровая рубаха открывала шею и плечи.

Он рассказывал ей про Урал, горные заводы. Вспомнил наклонную Невьянскую башню.

– Много разного сказывают про неё люди, – говорил он. – Одни – будто построил её Демидов, восхитившись одной итальянской башней. Другие спорят: покосилась-де она от великих злодеяний Демидова. Потому как в её подвалах – темницы, а в тех темницах творят тайные воровские дела. И ещё слыхал я, будто попал в эти темницы мой друг…

– И всё-то вам ведомо, Иван Иванович, – восхищалась Поленька. – Я раз самого господина Демидова видала, в карете проезжал. Такой видный из себя господин!

В свои двадцать лет Поленька успела уже овдоветь. Её мужа, солдата Поваляева, убили в недавней Прусской кампании. Теперь она жила у дяди, содержателя постоялого двора. Иван рассказывал ей о своём детстве. Судьба Клинка не заинтересовала её вовсе, о Порошине она слушала с благоговением, а про Шедаля спросила, не перебрался ли он в Петербург или Москву.

– Его больше нет в живых, – сказал Иван и перекрестился.

– Жалко… – протянула Поленька. – А у нас через двор живёт бабка Ксюшка, гадалка. Поглядит на твою руку и тотчас скажет, сколько лет проживёшь, за кого замуж пойдёшь: за старого, богатого али по любви.

Ах, кабы не драгоценный груз, побыл бы Ползунов подольше в Москве! Но пятьдесят шесть слитков чистого золота и серебра – не шутка! Надо как можно скорее сдать груз казне.

Конвоем командовал драгунский капитан Адам Ширман. За приёмку и сдачу серебра отвечал унтер-шихтмейстер Иван Ползунов. Капитан был весёлый, покладистый человек. Время в его компании проходило незаметно. Капитан спешил, на Алтае его ждала невеста. Горнозаводские дела занимали его мало. Дорогой он развлекал Ползунова бесконечными рассказами о кутежах, картах и охоте. «Счастливец, – думал про него Ползунов. – Он влюблён, и никакие дела не заботят его».

Возле пробирной лаборатории – небольшого заводика с высокой красной трубой – Ширман и Ползунов вышли из саней. Конвойные подтянулись ближе. Рабочие стащили с саней рогожи и принялись перетаскивать в лабораторию кованые ящики. В приёмной эти ящики вскрывали и мастер-пробирщик принимал по реестру золото и серебро, Он тщательно взвешивал каждый слиток.

Возле пробирщика стоял высокий сановитый старик. Он зорко следил за приёмкой, поглядывал на слитки. Когда всё закончилось, старик взял у пробирщика акт, пробежал его глазами и расписался внизу одним твёрдым росчерком пера – Иван Шлаттер.

– Так вы… тот самый Шлаттер? – вырвалось у Ползунова.

– Тот самый. – Шлаттер удивлённо посмотрел на него.

– Вы простите, – смущённо пробормотал Ползунов. – Дело в том, что я читал в Барнауле ваши книги по пробирному искусству и очень желал вас увидеть.

Шлаттер улыбнулся. С интересом поглядел на молодого барнаульца.

– Приятно слышать, что в Барнауле читают мои книги, – сказал он. – И мне бы не мешало узнать о тамошних делах. Давайте сделаем так. Вы сейчас с дороги, да и время неподходящее… Езжайте-ка к себе на квартиру, отдохните, а завтра приходите сюда часов в двенадцать. Думаю, нам будет о чём поговорить. Порошину о вашем приезде я сообщу сам.

На другое утро капитан Ширман с командой отправился назад в Барнаул. Он считал каждый час, отделявший его от любимой.

– Боже мой! – сказал он на прощание Ползунову. – Как ты можешь тратить время на разговоры со всякими учёными стариками, когда рядом жизнь, море удовольствий!

– И самое главное удовольствие, – отвечал Ползунов, – сделать настоящую работу.

Он нанял извозчика и вскоре снова стоял перед Петропавловской крепостью.

Берг-коллегия находилась неподалёку от пробирной лаборатории, в Трубецком бастионе. Слуга проводил Ползунова в небольшую квадратную комнату со сводчатыми потолками и узкими окнами. Иван Андреевич Шлаттер поднялся из-за конторки ему навстречу.

На конторке грудой лежали раскрытые немецкие книги, отпечатанные на твёрдой желтоватой бумаге, чернильница с перьями, два подсвечника с огарками свечей, валялись исписанные листы. Позади высились полки с книгами, сбоку стоял несгораемый ящик, и на нём бронзовые часы. По стенам комнаты были развешаны гравюры с изображением сибирских рудников, рудокопных механизмов, мельниц, плотин. Некоторые из гравюр Ползунов уже видел в книгах Шлаттера.

Иван Андреевич поздоровался с Ползуновым и усадил его на стул, стоявший напротив конторки.

– Надолго пожаловали в Петербург? – спросил он.

– Капитан Ширман вместе с охраной отправился назад нынче утром, а у меня тут кое-какие поручения заводской канцелярии. Боюсь, придётся задержаться месяца на два.

– Чего же страшного? Жизнь в столице полна разнообразных развлечений.

– Я не охоч до них.

– Экой вы скромник! Смотрите, начальство таких не жалует. Начальство любит слабинки, чтобы иметь возможность великодушно их прощать. Выставляйте свои недостатки, молодой человек, и прячьте достоинства – это верный путь к преуспеяниям. Впрочем, не моё дело. – Он вздохнул и, помолчав немного, спросил: – Что нового на заводах?

– Всё по-старому, – ответил Ползунов. – С каждым годом серебра выплавляют всё больше и больше. Кабы доставало леса да реки текли в нужных местах…

– А булки росли на деревьях! – рассмеялся Шлаттер.

Ползунов застенчиво усмехнулся.

– Не знаю, Андрей Иванович, как насчёт булок на деревьях, а от водяного руководства, от плотин, мы могли бы и отказаться.

– Это каким же образом?

– Да вот каким… – Ползунов подобрался, прикидывая в уме, как бы получше выразить свою мысль, и наконец просто бухнул: – Надобно строить огненные машины.

– Огненные машины? – Шлаттер удивлённо уставился на барнаульского механика. – Ну-ну! Впрочем… Чем чёрт не шутит. Такое творение могло бы принести мастеру великую славу. У англичан эти машины уже изысканы и поднимают громадные тяжести. Но у нас, в России, о них и слыхал-то далеко не всякий, а чтобы построить – и говорить не приходится.

– У англичан они несовершенны и служат для откачки воды, – сказал Ползунов. – Я же говорю о машине особой для всех заводских нужд.

Шлаттер недоверчиво улыбнулся.

– Расскажу-ка я вам, любезный друг, вот что. Первую огненную машину – и сие вам, вероятно, известно – построил аглицкий мастер Ньюкомен. До него тоже строили огненные машины, да действовали они зело плохо.

Он взял в руку перо и чёткой, ясной линией нарисовал похожий на бочку котёл.

– Из сего котла, – он ткнул пальцем в рисунок, – исходит начало и побуждение всей машины. Вот цилиндр с поршнем. Поднялся поршень до верха – и пар больше не подают.

Он рисовал части, или, как говорили в те времена, главнейшие члены машины, и хотя Ползунов прекрасно всё это знал, шлаттеровский рисунок радовал его глаз.

– В отверстие цилиндра, – продолжал Шлаттер, – пускают маленький фонтан студёной воды. И пар сгущается, обращается в воду. А поршень оседает на дно цилиндра.

Шлаттер любовно оглядел рисунок.

– Однако, – сказал он, – действие машины вы понимаете и сами, я же толкую про другое. Однажды при сборке машины Ньюкомена присутствовал шведский физик Мортен Тривальд. Он, как и мы с вами, понял действие огненной машины. Воротясь в Швецию, Тривальд заявил, что придумал новую огнедействующую машину для откачки воды из шахт. Он даже изловчился стребовать на неё патент. Но машина Тривальда не пришла в действие! А веду я к тому, что мало постичь устройство машин и огнедействующую механику, надобно ещё обладать талантом истинного мастера. Понимаете?

– Понимаю.

– Это касательно техники. Что же до остального, то скажу – большей славы нынешнему механику и сыскать не на чем. Правда, до аглицких мастеров нам далеко, но ежели у вас что-нибудь получится, то вам всенепременно пойдут чины и награды. Глядишь, и при дворе обласкают. Вот тебе и карьера!

– Да не в этом дело!.. – пробормотал Ползунов.

– И в этом тоже! – уверенно оборвал Шлаттер. – Удивительный вы, право слово, человек. Столица вас не волнует, успех – оставляет равнодушным. Уж не больны ли вы? Да у меня в ваши годы от одних этих слов кровь в жилах кипела!

Странное чувство охватило Ползунова, когда он покидал Шлаттера. Казалось, они говорили на двух разных языках и понимали друг друга, лишь когда речь заходила о машинах.

«Как жаль, – думал Ползунов. – Такой замечательный мастер, а сколь честолюбив и как мало верит в российских механиков».

А Шлаттер после ухода Ползунова на минуту задумался, потом вздохнул, пробормотал что-то вроде: «Экой странный…» – и сел за перевод труда знаменитого немецкого механика.

В ГОСТЯХ У ПОРОШИНА

На третий день после приезда Ползунов встал пораньше, принял у денщика Семёна вычищенный мундир и отправился к начальнику Колывано-Воскресенских заводов Андрею Ивановичу Порошину.

Он очень ждал и очень боялся этой встречи. Ждал – потому что скучал по Андрею Ивановичу и часто вспоминал его, а боялся – потому что теперь это был не какой-то заштатный прапорщик-геодезист, а знатный придворный и начальник. Вот отчего Ползунов не решился отправиться к нему сразу после приезда.

Небольшой особняк Порошина стоял на берегу Мойки, неподалёку от снятой Ползуновым квартиры. Его провели в дом, Андрей Иванович сам вышел ему навстречу.

– Ванюша, дорогой мой, – сказал он, обнимая Ползунова. – Рад тебя видеть. Мы тебя заждались, не знали, что о тебе думать. Боялись, уж не случилось ли чего с тобой в чужом городе.

Он провёл Ползунова в кабинет, усадил в кресло.

– Ну скажи мне, мой друг, – продолжал он, – благополучно ли ехал? Все ли живы и здоровы в любезном Барнауле? И что у тебя слышно?

– Всё хорошо и слава богу, – отвечал Ползунов. – И барнаульские наши живы и здоровы, вас по-прежнему любят и велели кланяться. И вам спасибо, что не забыли меня!

– Какие ещё спасибо! – воскликнул Андрей Иванович. – Разве я тебя, Ванюша, могу забыть? И стараюсь следить за твоими делами. Христиани шлёт о тебе в Петербург самые лестные письма. Ну давай рассказывай по порядку, а я велю пока приготовить нам с тобой завтрак.

Начался предлинный разговор. Андрей Иванович вспомнил о судьбе серебра, которое он, подобно Ползунову, привёз в своё время из Барнаула в Петербург.

– Из этого серебра, – говорил он, – в 1752 году её величество воздвигла гробницу Александру Невскому. Приношение истинно царское и христианское. Девяносто пудов чистого серебра! Видел ли ты, братец, сей драгоценный памятник?

Ползунов видел гробницу, и она вызывала в нём двоякое чувство. Он восхищался красотой памятника, блистательной работой петербургских мастеров. Рыцарские доспехи воинов, великолепные военные трофеи, громадные подсвечники по бокам. Благолепие памятника покоряло душу.

Но, глядя на памятник, он вспоминал и другое. Чёрные дыры шахт, где двенадцать часов в день горбились рудокопы. Жаркие печи. Дети и подростки, похожие на стариков. Он вспомнил пристань, грузчиков, баржи. Раскольников, которые сожгли себя заживо. Стоила ли эта серебряная глыба тысяч человеческих жизней?

– Великое государство, – продолжал Андрей Иванович, не дожидаясь ответа, – создаёт великие памятники: пирамиды, дворцы, каналы. Я полагаю, что гробница Александра Невского – тоже великий памятник наших славных дней, так ведь?

– Да, – отвечал Ползунов. – Я видел гробницу.

– А стихи господина Ломоносова прочёл? Как же так – стихов не заметил! Погоди-ка…

 
Святой и храбрый князь здесь телом почивает,—
Но духом от небес на град он сей призирает…
 

Дальше забыл! – сказал Порошин, весело поглядывая на Ползунова. – А что ты скажешь про Прусскую кампанию? Читал указ – нашему оружию покорилось целое Прусское королевство, и подчиняется оно отныне русскому генерал-губернатору.

Иван вспомнил Москву, Пелагею, двадцатилетнюю вдову солдата Поваляева, убитого в эту войну. Он промолчал.

– Ну да ладно, – продолжал Порошин. – Расскажи-ка лучше, как там без меня управляется Христиани?

– С Христиани я вижусь только по службе, да и то редко. Зато очень подружился с пастором наших немцев – Иоганном Любке. Он у нас в Барнауле человек новый, а уже всех и всё знает. Скажу по секрету, его металлургия да рудокопное дело более привлекает, нежели прихожане. Он со всего Колыванского округа собирает минералы, изучает их под микроскопом. Вот каков у нас нынче пастор! Может, говорит, испрошу разрешение и вообще в горное дело перейду.

– Ай да проповедник! – рассмеялся Порошин. – Вот ведь штука – духовную должность бросать собрался, в горное дело подаётся! Ну и ну. Ты, как вернёшься, скажи ему от меня поклон.

– Да наш Колыванский округ приохотит к горному делу кого угодно, – сказал Ползунов. – А Барнаул такой город стал – не узнаете! Добрая тысяча домов, два завода – плавильный и стекольный, – пробирная лаборатория, школа, госпиталь, аптека. И места кругом славные – реки, леса, озёра. Не то что Петербург, столпотворение, а не город!

Упоминание о лесе заставило Порошина нахмуриться.

– Леса-то небось не осталось, – горько усмехнулся он. – Жгете его почём зря. А руду как добываете? Словно дикари! Половину выбрасываете в отвалы. Эх, глаза б мои не глядели! Вот погодите, вернусь в Барнаул, все работы начнём вести по-новому.

– Если уж говорить о новом, то надо перво-наперво строить огненные машины, – сказал Иван. – Хоть одну такую поставить для пробы!

– Я не против, – согласился Порошин. – Раз англичане смогли, чем мы хуже! Но тут ещё в другом дело. В Англии труд дорог, а у нас работных людей хватает.

– И у нас не хватает! – возразил Ползунов. – Люди, как чёрные невольники, работают от зари дотемна. Помещики продают людей на заводы в наказание, отрывают от семей. За что такая каторга! Малолетки – и те надрываются! Огненные машины хоть отчасти облегчили бы их труд!

Порошин нахмурился.

– Полагаю, мы не будем обсуждать исконное право дворян: продавать и покупать крепостных, – сказал он. – Если буйный нрав отдельных помещиков приводит иногда к печальным последствиям, то дворянство само найдёт на них управу. Не тебе об этом судить.

Перед Ползуновым сидел дворянин и крепостник Андрей Иванович Порошин. Помолчали.

– Ладно, Ванюша, не сердись, – примирительно сказал он через минуту. – А в другой раз будь осмотрительнее. Занимайся своим делом. Знаешь, как говорят – ешь пирог с грибами, держи язык за зубами! Ты где остановился? – Он перевёл разговор на другую тему.

– На квартире, – ответил Иван.

– Для чего же не ко мне на двор въехал? Нашли бы местечко, где тебя поместить. И далеко ли твоя квартира? Не будет ли тебе затруднения ко мне ездить и хороша ли она, покойна?

– Хороша, ваше превосходительство!

– Ну так и поживи, мой друг, покуда на ней, а там поглядим, – сказал Андрей Иванович. – О содержании своём можешь и не заботиться. Кушай у меня, а лошадей с обозом продай, только одну оставь, на которой будешь ездить. Да и той можешь брать корм с моей конюшки. Книги покупай за счёт канцелярии.

Андрею Ивановичу хотелось быть как можно великодушней.

– Может быть, у тебя есть какая-нибудь просьба? Я нынче при дворе во многом могу помочь. Говори, не стесняйся.

Иван задумался. Дерзкая мысль пришла ему в голову. Он решительно наклонился к Порошину.

– Андрей Иванович! – заговорил он. – Христом богом молю, вечным рабом буду. Помогите освободить Стёпку Клинка. Он уже какой год сидит в подземелье Невьянской башни у господина Демидова. Замолвите словечко, выпустите человека на волю.

Порошин ласково поглядел на него.

– Эх, Ванюша, – сказал он. – Добрая ты душа. Всё как прежде: для себя – ничего, только для других. Ну что я тебе скажу? Демидов вскорости будет в Петербурге. Ты мне своё дело изложи на бумаге, а я походатайствую, авось что-нибудь да выйдет. А теперь ступай.

Иван уже был в дверях, когда Порошин снова окликнул его.

– Да, Ваня, – сказал он ему вслед, – ты об огненной машине-то думай, книги купи, со Шлаттером посоветуйся. Вернёшься в Барнаул – начнёшь работать.