Текст книги "Под музыку Вивальди"

Автор книги: Александр Величанский

«Бывает всякое: сентябрь бывает, май…»

 
Бывает всякое: сентябрь бывает, май…
Сентябрь, пайщиков своих пересчитай —
всех садоводов, их детей и их собак —
ясны их тени в облетающих садах.
А, впрочем, нет, пускай безоблачно-пестры
во всех садах горят деревья и костры,
и мальчик на большом велосипеде,
как маятник, качается и едет.
 

«Звезды в море упадая…»

 
Звезды в море упадая,
упадая на беду,
тьму собою прободая,
звезды знают и ведут:
то ль хвостатая комета —
угрожающий Пифон,
то ль играет до рассвета
звездных циклов патефон.
 

«Бесплотно время, говорят…»

 
Бесплотно время, говорят.
Но звезды только в нем горят.
Надеюсь я, что плотью лет
наполнил пустовавший след,
мелодий сих речитатив
в косматый мрамор воплотив.
 

ПОДЗЕМНАЯ НИМФА
1976–1977

«…Nimph in the orisons

Be all my sins rememred…»

Shakespeare

Подземная нимфа (1)

 
Подземная нимфа (воды – ни глотка)
из тьмы непроглядной метрополитена —
о, что за улов – твое плавное тело,
о, как ты плывешь в этих толпах умело,
на кожу скамьи так пленительно села,
как будто на камень прибрежный. Гладка,
как лак и твоя полноводная кожа,
и сколько ж ее голубой – далеко же
нам плыть… Ты сидишь и читаешь, о, Боже,
подземные боги! – газету с лотка.
 

Ева (1)

 
Представьте райский зоосад:
плоды послушные висят,
не счесть оленей, яблок,
и тигры – травоядны.
И средь библейской красоты —
невинны, как кругом цветы,
парные топчут травы
Адам и Ева… Браун.
 

Девочка

 
Подростки: в очках он, а девочка в юбке короткой —
на летней скамейке, обнявшись невинно и робко,
сидят в ожиданье дневного сеанса кино,
и жадно глотают одно на двоих эскимо.
 
 
Но мальчик в очках и с пушком на губе – только мальчик:
и лакомство сладко, и фильм предстоящий заманчив,
и девочка чувствует только объятия миг.
И жадно глядит на нее проходящий старик.
 

Пастушка

 
Пасла я Зорьку возле базы.
Вдруг шестеро в противогазах.
Чтоб личность скрыть. Ну, я далась
легко, чтоб не прибили часом.
Ну и страшон противогаз!
 
 
Гляжу я в стеклышки – не вижу:
в поту. Ребята еле дышат
в глазастом этом колпаке.
Запомнила наколку МИША
я у шестого на руке.
 
 
Построили всю часть и руки
велели вытянуть. С сеструхой
идем мы вдоль шеренги – ишь:
чуть не качаются со страху.
Набрали мы шестнадцать Миш.
 
 
Мой Мишка разъяснился скоро.
Из Горького. Здоров, как боров.
Но симпатичный. Остальных
он продал сразу без отпору.
За групповуху – к ногтю б их,
 
 
да мы, однако, деньги взяли,
хоть покуражились вначале:
начальству не с руки ЧП.
Папаша дом сестрице справил.
А с Мишкой ходим мы теперь.
 

Магдалина

 
Магдалина, не ломай
столь умелых рук —
заповедный древний рай
явится вокруг —
без усилия извне
ты войдешь туда
новой Евой, ибо не
ведала стыда.
 

Все нормально

 
Вечерний город лиловеет. Веет нефтью от реки.
Речной трамвай: на нем цветные, как цветы, провинциалы.
Прозрачный диск луны провис, и сквозь него видны деньки
оставшегося лета… Вот и отпуск отгуляла.
 
 
И снова площади всё той же лиловеющей Москвы.
Прибитой пылью пахнет следом за машиной поливальной.
А от меня еще соленым пышет воздухом морским,
загаром и травою горной… Словом всё нормально.
 

Ева (2)

 
Яблоки дороги
нынче, Адам:
очередь в городе,
цены на рынке.
И надоело:
один джонатан…
Бедная Ева:
в лице – ни змеинки.
 

Голосок

 
По квартире бьет звонок.
Не тебя ль опять, сынок?
 
 
Этак вот – двенадцать дён,
уж не менее. Трезвон —
 
 
даже ночью и чуть свет,
а тебя всё нет да нет.
 
 
Ишь висит на проводу.
Ну, давай уж, подойду.
 
 
Нет его. Не приходил.
Голосок уж больно хил.
 

Молитва Рахили

М.Х.?

 
…Я их украла ненароком, Иегова,
Бог плодородья, Бог мужа моего,
его отца и деда – ей Богу,
руки сами брали, не ведая того.
 
 
Сам посуди, ты ведь Бог мне лишь по мужу —
Бог Авраама и Исаака страх —
сам посуди – кругом нагая сушь, и
где-то вдали лишь горы или враг.
 
 
Как же не красть мне идолов домашних —
кров нужен сыну – не зря ж Ты даровал
силу моей измучившейся пашне —
сам посуди: Иосиф слишком мал.
 
 
Бог Авраама, пощади, коль виновата.
Тяжкий удел Ты дал своей рабе.
Семь лет объятий не родных и вороватых
в жесткой и редкой пастушеской траве.
 
 
О, Иегова, мне в идолах нет нужды —
они папаше в обмане помогли.
Как не узнал мой муж объятий чуждых? —
это они своей наслали мглы.
 
 
Это они сестре моей подслепой
чрево отверзли – на зависть и на зло
рабе Твоей – шесть раз. Лишь напоследок,
о, Иегова, мне тоже повезло.
 
 
О, Иегова, попомни мое горе:
в страхе, что сам он Лию предпочтет,
ночь продала я за ветку мандрагоры —
как я топтала в пыли ту ветвь… И вот,
 
 
о, Иегова, Ты снял с меня позор мой,
дал моей жажде живительный глоток —
среди травы бессовестной и сорной
возрос блаженный, возлюбленный цветок.
 
 
Муж мой украл у брата первородство,
сердце Лавана, как сказано, украл —
Ты помогал, Ты от мужа не отрекся…
Не прогневись – Иосиф слишком мал.
 
 
Бог Авраама, ведь двадцать лет держали
идолы эти Иакова в плену.
Звала бежать я его, но не бежал он,
брата страшась в отеческом дому.
 
 
Бог Авраама, не век же жить средь страха! —
мир Твой для страха, а не для нас велик.
Встретив меня, заплакал мой Иаков,
камень огромный от сердца отвалив.
 
 
Ото всего, что дашь нам, десятину
будем исправно платить Тебе, о, Бог…
Двадцать лет гонял отцовскую скотину
муж и воздать путем Тебе не мог.
 
 
Плодил детей с сестрой моей толстухой,
с моей рабыней, потом с ее рабой…
Сам был лишь раб отцовский, лишь пастух и
робко боролся с ниспосланной судьбой.
 
 
Неужто сыну наследовать лишь рабство,
о, Иегова! Но страх перед отцом
возобладал над страхом перед братцем…
Идолы эти повинные во всем,
 
 
чуть не лишили нас всего именья —
овец и коз, верблюдов и коров,
волов, рабынь, рабов… Но Ты пометил
наших овец… И под родимый кров
 
 
мужа направил отчим ужасом не Ты ли?
Я не украла, я лишь пленила их,
чтобы они нас снова не пленили.
Бог Авраама, наверно Ты простишь
 
 
своей рабе ребяческую хитрость.
Муж мой Лавану разгневанному рек,
в страхе своем он рек ему: «Убит пусть
будет укравший». Но настигавший рок
 
 
Ты отвратил от рабы раба Господня
и посрамил истуканов – под седлом
и подо мной… Ты Свой завет исполнил —
скоро Ты дашь нам обетованный дом.
 
 
Ты с господином моим в ночи боролся
и пощадил Иакова, хоть Ты
наверняка сильней и выше ростом…
Не замечаю я этой хромоты.
 
 
Я их украла невзначай, о, Иегова!
Бог Авраама, приближается Исав…
Ты от отца нас спас, спаси нас снова,
крепким щитом надежде нашей став.
 
 
…Вот он – Исав. С залысинами плечи.
О, Иегова, я сделаю добро!
Вот господин мой пошел ему навстречу,
семь раз склонясь и хромая на бедро.
 

Недоуменье

 
Бледнеет и скалится, грозно трясет бородою —
ревнует – ни за что ни про что, ревнует, ну, стоит
мне с кем-нибудь слово сказать, улыбнуться кому,
ревнует и, стало быть, любит, одно не пойму:
 
 
ведь ежевечерне так просто дается ему же
из бездны своей коммуналки вести меня к мужу —
вести меня к мужу, о, Господи, прямо в кровать,
прощаться у бензоколонки и не ревновать.
 

Подземная нимфа (2)

 
О, нимфа, под землею тесно:
колышется людское тесто,
заранее сюда попав.
В газете сказано, что прав
лишили правдолюбцев в Чили
и что канадцев мы побили…
Но в центре так тебя сдавили,
что оборвался телеграф.
 

Рука

 
Дерев нерукотворны своды.
Нерукотворны формы трав.
Нерукотворные породы
камней без граней и оправ.
Нерукотворная подруга —
нерукотворный плод округлый
она срывает свысока…
и потянулась к ней рука.
 

Сестры

 
В угловую толпу протолкавшись —
и поближе, поближе бы каждой —
раскрывая глаза на призыв
и про тяжесть авосек забыв,
под дождем накренившимся мокнут,
но не прячут от ливня лицо,
нет – глядят Филомела и Прокна
на попавшего под колесо.
 

Членство

 
Нет, что ты, я переспала
со всеми нациями нашей
империи, а как иначе
узнать, какая удала?
И лучше всех, но ты не смейся —
не ингуши, не адыгейцы —
евреи! – в этаких делах
способней всех – я проверяла:
их было у меня навалом —
все – закусивши удила.
 
 
…Но вышла замуж я на вид
нелепо: он – рязанский малый,
хоть член ЦК [4]4
  Скорее всего, она имеет в виду ЦК ВЛКСМ, если вообще не привирает.


[Закрыть], но членства мало…
К тому же он – антисемит.
 

Роман

 
Забыла я эту историю вовсе.
Десять лет прошло. Или семь. Или восемь.
Однажды изменишься так,
что дело уже не в летах.
 
 
Теперь и припомнить то время мне не с кем.
Была физкультурницей я в пионерском
концлагере. Помню едва:
березы, зарядка, трава.
 
 
И что за напасть – я влюбилась в мальчишку.
Тринадцати лет ему не было. Слишком
он был – непонятно какой.
Глядеть ли со взрослой тоской
 
 
умел ли, быть может, сама тосковала
в ту пору я? Этакий худенький малый.
Да что там – без всяких химер —
он попросту был пионер.
 
 
Но только глядел на меня без утайки
глазами своими. В разорванной майке,
в каких-то дурацких трусах
и в галстуке красном – во страх —
 
 
повязанном прямо на грязную шею.
Принес он мне лилии, без разрешенья
сбежав неизвестно куда —
в округе – ни рек, ни пруда.
 
 
Два слова друг другу сказали едва ли
за лето – всё бегали да приседали.
Была я – что надо: стройна.
Но знал он, что я влюблена.
 
 
Я с Толькой спала, с баянистом, но это
совсем не вязалось с моим шпингалетом,
и он не сердился на нас,
и даже помог нам не раз —
 
 
как там говорили, «стоял на атасе»,
ну, словом, стерег затаившихся нас он
в орешнике за костровой
поляной, как впрямь часовой.
 
 
Но прыгал в длину он и вывихнул руку.
От боли не спал. И вот впрямь, как физрук,
от Тольки к нему по ночам
ходила, чтоб он не скучал.
 
 
Сопели, нашкодившись вдоволь, ребята.
Смывался на танцы красавец-вожатый.
На койку присев, как сестра,
молчала я с ним до утра.
 
 
Раз только сказал, что со мною не больно.
Я шепотом этим была так довольна,
так счастлива – ну и дела —
что после сама не спала.
 
 
Так промолчали три долгие ночи,
чуть видя друг друга, но чувствуя молча,
средь детской нетронутой тьмы.
И, кажется, плакали мы.
 

Крещенье

 
Две девы ночью топят воск.
Темно: лишь слабый блеск волос.
Взаимную оставив злость,
судачат безумолку
про друга милого, про грим,
про то, как в страсти мы горим…
Но то не воск, а стеарин,
и обе – комсомолки.
 

Сходство

 
На сходстве бусинок основан принцип бус.
В ней многое напоминало совесть,
красу напоминало, тонкий вкус…
А совестью ли, вкусом ли, красою
она сама напоминала – ну-с,
кого она тебе напоминала?
Да мало ли кого… И впрямь не мало —
сказал бы да обмолвиться боюсь.
 

Она любила каждого из тех ( десять стихотворений)

1

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила, так, что грех
нам говорить здесь о грехопаденье.
Как мужа. Как отчизну. Как в мечтах
любить возможно. Так, как смертный страх
иные любят. Так, как наслажденье
она любить умела… И ее
ВСЕ помнили, хоть каждый за свое,
но все – как полубред, как наважденье.
 

2

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила – без утех
каких-либо: спокойно, домовито —
все было выстирано, вымыто – успех,
казалось ей, достигнут. Но они-то
не понимали этого – у тех,
кого она любила, были виды
совсем иные на нее – ни-ни:
она их отгоняла, и они
все проходили быстро, как обиды.
 

3

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила – больше всех,
и говорила каждому в постели:
«С тобою, милый, лучше, чем со всеми».
Что, в лучшем случае, могло бы вызвать смех,
хотя в иных будило гнев немалый…
Вот этого она не понимала —
не понимала, дура, как на грех.
 

4

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила, ибо верх
взяла над ним, хотя он на поверку,
в конце концов, оказывался сверху,
но унижался прежде – и при всех
желательно… И сворошив, как ветки,
обломки воли мужеской в тела,
она затем сжигала их дотла —
дотла – не оставалось даже метки
от них на простыни – ни буквы, ни числа.
 

5

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила, будто ТЕХ —
ОСМОТР с отличием прошедшую машину.
И говорила просто, без ужимок:
«А ты что думал? – как девчонка, вверх
ногами неизвестно с кем лежи, мол?
Нет, я сперва узнаю, с кем он жил
или живет. Каков оклад и пыл.
Не пьет ли. Можно вызнать без нажима.
И если все в порядке – мой навек».
 

6

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила временами —
в любое время года: лег ли снег
тяжелый, неразборчивый… весна ли
смутила грязь незамерзавших рек…
иль лето белое отметило крестами
ночные окна… иль уже листва
осенняя пятнала ее зонтик…
Любимые сменялись, как сезоны —
по всем законам злого естества.
 

7

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила – больше всех
и более самой себя, конечно —
терпела издевательства и смех,
делила щедро прихоти утех —
она любила каждого в надежде,
что и ее полюбит человек
какой-нибудь. И потому заранье
любила всех за это упованье.
 

8

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила, но до тех
лишь пор, пока нужна была им эта
любовь ее – не ведая ответа,
не зарясь на разительный успех,
не утоляя собственного пыла
(а в ней его едва ли много было),
покуда срок нужды в ней не истек,
она их всех воистину любила.
 

9

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила – не навек,
но каждого любила без оглядки,
не думая о сроках страсти краткой.
Но появлялся новый человек.
Он был хорош. И значит – все в порядке.
Сама, того не ведая, с ума
сводя порой иного, без оглядки
глядела вдаль – на лица и дома.
 

10

 
Она любила каждого из тех,
кого она любила – без помех,
раздумий, слов иль слез еще! Бывало,
ее после разрыва удивляло,
как мог ей полюбиться пустобрех
такой… На деле же их всех
она не видела. Она лишь изменяла
со всеми – изменяла одному,
любимому столь долго потому.
 

Жестокий романс

(на мотив «Маруся отравилась»)

 
Смешны ее веснушки
на маленьком лице.
Не вспоминай дурнушка
об этом подлеце.
 
 
Не брей своих подмышек
и глаз не подводи —
выписывай из книжек
научные труды.
 
 
Довольно заниматься
сведением бровей —
займись трудами Маркса
и дальше их развей.
 
 
И он, подлец, узнает
(не Маркс, а твой подлец),
какой посредством знаний
ты станешь, наконец.
 
 
Всё может Божья милость
до воскрешенья вплоть:
Маруся защитилась.
Храни ее Господь.
 

Про мово

«Но я другому отдана;

Я буду век ему верна»

 
Мы с Женькой встретились сперва,
когда мои хозяева
свезли меня на дачу.
Все лето прогуляли ТАК.
Он на гармошке был мастак.
Но подступаться начал.
 
 
Однако я себя блюла.
Хоть лапал он меня дотла.
В Москве по нем томилась.
Он приезжал по выходным.
В подъезде мы стояли с ним —
хозяйка не бранилась.
 
 
Потом он в армию ушел.
Сказал, не дожидайся, мол.
И писем мне не слал он.
Но я ждала его – с ума,
видать, сошла, хоша сама,
но ТАК с одним гуляла.
 
 
Он с армии привез жену
себе. Фабричную одну.
Видать, поила шибко.
Кудрей-то, Господи, кудрей! —
да шестимесячны у ней
и брюхо, и завивка.
 
 
Он, как пришел, – сейчас ко мне.
А я ему: ступай к жене —
она вить губки красит.
Тут он мне в морду этак во —
ему подружка про мово
насказывала басен.
 
 
Сама позарилась, поди.
А он и рад. Ну, погоди.
Ходил один за мною
лет пять: тихоня и не пьет.
А мне уж двадцать пятый год.
И я пошла женою.
 
 
Ну, от хозяев, ясно, взял.
Пошла я в дворники. Подвал
нам в новом доме дали.
И Женька – тут как тут. Да я
поди, сумею устоять,
хоть дрался он вначале.
 
 
Ведь мой-то что – уж больно стар:
и заступаться бы не стал —
куда ему – портянка.
А Женька, Женька – парень. Вить
я жду, когда он снова бить
придет меня по пьянке.
 

Плясовая

 
У мово ли у милка
Сладка водочка горька.
Горше водочки – медок.
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.
 
 
В меня миленький гостил —
все до ниточки спустил —
целовальникам сволок.
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.
 
 
На могилке у милка —
ни травинки, ни цветка —
полынья, чертополох.
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.
 
 
Я во этом во аду
свово милого найду:
йде колечко? йде платок?
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.
 

Концы с концами

 
Ее судьба сложилась круто:
двоих любила – дело швах —
поэта, нет – обернута,
что алкашом на Кадашах
прослыл во всех продмагах… ах,
и знаменитого изгоя —
мечтал о райских он краях,
за что его начальство злое
с работы – в шею – на бобах
сидел с ребенком и женою.
Любил ее обериут [5]5
  Обериуты – группа трагически погибших и трагически забытых поэтов тридцатых годов. Здесь, разумеется, имеется в виду кто-либо из многочисленных подражателей их манере письма.


[Закрыть],
любил не менее спиртного
(от коньяка и до «Тройного»),
но не оплачивался труд
поэта вольного – на что вам
опохмелишься? И она
всегда была ему должна —
ему, подругам и соседу.
Зато изгой был сыроедом.
Но сырость тоже, Боже мой,
до страсти дорога зимой,
к тому ж в пристрастиях с женой
он не сходился. Огурцами
пацан не проживет – обмен
веществ… И чтоб концы с концами
сводить, она – судите сами —
спала с одним из АПН.
 

Встреча

 
Она его увидела вдали
еще незрячим взором. Люди шли
куда попало, торопясь из стужи.
Но он остановился у ларька
табачного. Стал ближе. И к тому же
заметен чем-то стал издалека,
 
 
но только чем – она не разумела.
Вот дальше двинулся он, как-то неумело
минуя ближних… Боже, на кого ж
он так похож? Сутулостью и ростом.
Походкой бережной. И жестами похож:
как вытряхнул из пачки папироску,
 
 
от ветра отвернувшись – и лицом
склоненным показался ей знаком…
Нет, положительно, мы с ним встречались где-то.
Вот дым знакомым выпустил кольцом.
И рот кривит знакомо. И одет он
в знакомое пальто. Идет с ленцой —
 
 
той поступью упругой, но и вялой
одновременно… И она узнала! —
пальто сначала – шили на заказ!
И вот такая же была в ту зиму стужа,
когда пальто надел он в первый раз:
ужасно шло ему – прям не узнаешь мужа.
 

Лесная нимфа средней полосы

 
Лесная нимфа средней полосы:
ей хвоя сыплется в роскошные власы
с еловой вольной лапы. Паутина
касается удачных черт. Она
литая средь болот – окружена
природой робкой скудными дарами —
грибы, черника… Но зато самой
даны какие бедра… вечерами —
какая грудь, какие ноги – ой —
искусанные комарами.
 

Напрасно

 
Напрасно певчий на нее кричал.
Отталкивал иль мучил по ночам,
напрасно чуть не бил, хоть вроде не в чем
ее и упрекнуть, напрасно пел
чуть что, чтобы молчать с ней – он был певчим
и чтил свой дар – ее ученых дел
 
 
навязчиво чурался он, как праздных,
и пел: «О, ге-о-фи-зи-ка!», напрасно
он не хотел и слышать про детей
ее (их было двое: сын и дочка),
напрасно не звонил подолгу ей:
сама придет – стирать пора. И точно —
 
 
она являлась с грудою еды,
с той ровной радостью, к которой вряд ли ты
и впрямь причастен. Называла «милый».
Стирала. Как могла, пеклась о нем.
Не зря он нервничал. Она его любила
САМОСОСРЕДОТОЧЕННО – при чем
 
 
тут он? – хотя он был и вправду певчим
самососредоточенным… Но печень
болела вечерами… Желтизна
какая-то являлась из-под бритвы…
При чем тут он – акафисты? Молитвы?
обряда векового новизна?
 

Рай

 
Мне, парень, кажется порою,
коль вправду грянет трубный гром,
мы (бабы) в рай повалим роем,
как будто утром из метро.
 
 
Ведь христианки мы по сути,
поскольку жребий наш таков —
поскольку жребий нам повсюду —
любить и обнимать врагов.
 

Сатир

 
Говорил сатир ревнивый:
«Чем нас привлекают нимфы? —
тем, что будто дерева,
одинаковы сперва,
но затем – совсем различны,
коль вблизи рассмотришь лично
каждую – сквозь их красу.
Словом, с ними – как в лесу».
 

Ненавижу

 
Ненавижу мужиков.
Всех. Тебя вот, скажем. Мужа.
Всех. Живете вы легко.
И молоденьких подружек
 
 
ваших тоже не терплю.
Им-то, правда, отрыгнется
скоро, скоро – к октябрю,
к осени. Потянет в гнезда —
 
 
всем захочется тюрьмы.
Вы становитесь умнее,
интереснее, а мы —
мы рожаем и дурнеем.
 
 
Вам, подонкам, невдомек,
что мы чувствуем не хуже
вас… Летит, как мотылек,
на любую юбку… Ну же.
 

Фавн

 
И в темноте
подумал фавн:
так на досуге
пошучу я:
де, нимфы тем
доступней нам,
чем им доступней
вера в чудо.
 

Ночь

 
Не надо слез прогорклых,
давно ослепших слез.
Сидела полуголая
в жару своих волос.
 
 
Теней ночная графика
явилась на стенах.
Молчали фотографии.
Водопровод стенал.
 
 
Белела простынь голая.
И ночь была душна.
Вот где-то радиола, и
мелодия слышна.
 
 
Шуршала зелень в скверике,
как прежде по ночам.
И – никакой истерики.
И – телефон молчал.
 
 
По улице ходили
гуляки – ну-ка тронь!
И в кухне холодильник
подрагивал, как конь.
 

Ламентация

 
Видела его на Невском
с этой тварью нынче днем.
Я совсем одна, и не с кем
позлословит мне о нем.
 
 
…В Петергоф возил и в Павловск
(ничего там, кстати, нет).
А потом, небось, трепался
обо мне… искусствовед!
 

Словно

 
Успокоилась работой.
Верой в Божьи чудеса.
Ненавистью. Верой в Бога —
больше в Сына, чем в Отца.
 
 
Успокоилась. Порядок
в комнатушке. Вырос сын.
Муж ушел, и ад догадок
раем знанья стал. Ведь с ним
 
 
кончено. И ей спокойно.
Даже страх ее устал.
И лицо у ней такое,
словно крест к ее устам
 
 
поднесли, благословляя.
Из былого – только смех
вырывается: былая
живость чувства без помех.
 
 
Успокоилась – не Буддой,
но Христом – того гляди
и утонет крестик в бурной
неприкаянной груди.
 
 
Успокоилась. Устала.
И таков минувший лик —
словно ждет она удара
от любого всякий миг.
 
 
Словно ждет она удара
или чуда… Вечер пуст.
И душа уходит даром
из ее бесстыдных уст.
 

Видит бог

 
Сапоги один достать
обещал. Да жмется мать.
 
 
Я сама-то – вся в долгах.
Говорю Давиду – так,
 
 
мол и так. (Ведь он горазд —
мы с ним даже в лифте раз).
 
 
Говорю, что врач кусок
требует. Достал и в срок.
 
 
Адрес вру. К подруге он —
на такси меня. Фасон
 
 
срисовала. Попила
чаю с тортом. Добела
 
 
набелилась. Томный вид:
еле вышла. Мой Давид
 
 
побелел белей белил,
что на мне, и подхватил
 
 
на руки меня. Дрожит.
Ну, и что с того, что жид.
 
 
Зря его Наташка так.
Любит. Любит, как дурак.
 
 
Любит больше, чем жену,
Чем свою жидовку… Ну,
 
 
согрешила, видит Бог.
Но куда мне без сапог?
 

Подземная нимфа (3)

 
Бедная нимфа,
темно под землей,
душно, а дни-то
смыкаются где-то.
Станут ли глиною
или золой
все эти линии
тела с газетой?