Текст книги "Новиков"

Автор книги: Александр Западов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

5

Московские журналы и книги беспокоили Екатерину II. Слухи о Дружеском ученом обществе, о Типографической компании доходили до Петербурга и превращались в россказни о шайке безнравственных людей, подрывающих уважение к правительству.

За Новиковым следили, издания его с пристрастием читались цензорами, служившими по должности и добровольцами. Разъяснит же где-то бывший издатель «Трутня», государству небезопасный, свои пагубные замыслы! А тут и поступят с ним по строгости законов. Каких? Будет видно. Если старых для него не хватит – сочинятся новые.

Наконец одна хитрость издателя была обнаружена. Комиссия народных училищ в августе 1784 года уведомила московского главнокомандующего графа Захара Чернышева, что содержатель типографии Московского университета Николай Новиков напечатал две книги – «Сокращенный катехизис» и «Руководство к чистописанию», – ранее вышедшие по контракту с Комиссией в типографии Брейткопфа. Этим, дескать, нарушено право издания и нанесен ущерб экономическим доходам Комиссии училищ. Надо книжки отобрать, а за проданные взыскать с Новикова деньги.

Пока жалоба путешествовала из Петербурга в Москву, Захар Чернышев умер, и Новиков лишился защитника и друга. Главнокомандующим назначен был граф Яков Брюс. Он принялся искоренять раскол и вольнодумство. Со службы ушли правитель канцелярии главнокомандующего Семен Иванович Гамалея, адъютант Иван Петрович Тургенев, советник Уголовной палаты Иван Владимирович Лопухин – товарищи Новикова по Дружескому ученому обществу.

Обороняться пришлось в одиночку.

Новиков ответил, что учебные книги печатал он по приказанию покойного графа Чернышева, продавал копейкою дешевле, чем в Петербурге, и представил тому свидетельства бывших адъютантов главнокомандующего.

Императрица не нашла возможным расследовать жалобу – ей надо было бы осуждать действия Чернышева, – но тотчас изобрела другой повод придраться к Новикову.

В «Прибавлении к «Московским ведомостям» за 1784 год, N 69–71, напечатал он статью «История ордена иезуитов», содержавшую неблагоприятные для этой могущественной организации сведения. Екатерина приказала изъять номера «Прибавлений» по той причине, что, «дав покровительство наше сему ордену, не можем дозволить, чтобы от кого-либо малейшее предосуждение оному учинено было».

Московский обер-полицмейстер арестовал тираж «Прибавлений», приказав отбирать номера у тех подписчиков, которым они уже были отправлены.

Несколькими неделями ранее наложили запрет на другую статью из «Прибавлений к «Московским ведомостям», называвшуюся «О влиянии успеха наук на человеческие нравы и образ мыслей».

Исправно доносил на Новикова протоиерей Архангельского собора в Москве Петр Алексеев. Он следил за тем, что происходило в Дружеском ученом обществе, а затем в Типографической компании, читал новиковские книги и сообщал императрице о том, что в них встречаются мысли, несходные с православным вероучением и противные монархическому правлению. Писал он также, что Новиков тайно печатает развратные книги в доме на Чистых прудах. Алексеев завербовал себе в помощники одного из типографских работников Новикова и через него добывал сведения для своих доносов.

Дальше – больше. В конце декабря 1785 года императрица приказала московскому главнокомандующему, в рассуждении того, что из типографии Новикова выходят «многие странные книги», освидетельствовать их, чтобы впредь «таковые печатаны не были, в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются». Архиепископа Платона Екатерина просила испытать Новикова в законах православной веры и просмотреть его книги, нет ли в них «всяких нелепых толкований, о коих нет сомнения, что они не новые, но старые, от праздности и невежества возобновленные».

Платон беседовал с Новиковым и доложил государыне, что московский издатель является истинным христианином. Книги также не внушили архиепископу особых сомнений. Из четырехсот шестидесяти названий, вышедших в типографиях Новикова, только двадцать три были признаны «могущими служить к разным вольным мудрованиям, а потому к заблуждениям и разгорячению умов». Шесть из них – масонские, их запечатали, а семнадцать, в числе которых попались произведения Вольтера, сборники сказок и песен, лишь запретили продавать.

Императрица осталась недовольна мягкостью Платона и подала команду гражданской администрации. Она приказала московскому губернатору – главнокомандующий Брюс был в отъезде – проверить больницу, заведенную «от составляющих скопище известного нового раскола», и допросить Новикова, зачем он издает сочинения «для обмана и уловления невежд».

Новиков спокойно прошел и через это испытание. Губернатор должен был донести, что книги печатаются с дозволения цензуры, светской и духовной. Новиков же при издании книг в публику никакого другого намерения не имел, кроме того, чтобы приносить трудами пользу отечеству и честным образом получать законами невозбранный прибыток…

Юридических оснований для расправы с Новиковым не отыскивалось, и вскоре императрица решила не заботиться о соблюдении законности: Новиков превращался для нее в грозную силу.

Не очень надеясь на своих помощников, усердных, но слишком связанных законами, Екатерина попробовала напасть на масонов сама. Ей хотелось возбудить общественное мнение, и к тому был пригоден театр.

Екатерина писала решительно и быстро, с большой точностью определяя литературные мишени.

Один из современников в автобиографии означил 1786 год такой записью:

«Мартинисты начали привлекать внимание правительства. Императрица сама сочиняла комедии, дабы их предать поруганию».

На сцене придворного театра была поставлена комедия Екатерины «Обманщик», Некий Калифалкжерстон – под этим именем императрица вывела графа Калиостро, известного авантюриста, приезжавшего в Россию, – представляется знаменитым магом и дурачит доверчивых русских господ. Он делает вид, что беседует с Александром Македонским, варит золото, ворует алмазы у хозяина дома. Плута ловят с поличным. Зритель должен убедиться, что масоны или мартинисты напрасно верят обманщикам, следует разъяснить их заблуждения, а мошенников-магов – наказывать.

Труднее исправить человека, зараженного «мартышкиным бредом», пойманного в масонские сети. Случай такого рода Екатерина изобразила в следующей своей комедии – «Обольщенный».

Для заглавной фигуры она имела образец и не постеснялась в пасквильном виде описать одного из видных московских масонов, Семена Ивановича Гамалею, о чудачествах которого в обеих столицах ходили рассказы. Гамалея был бессребреник, кроткий, не причинивший зла ни одному живому существу человек. Необычность его характера казалась Екатерине подозрительной. Царица никогда не верила, что добрые дела можно творить, не ожидая за них скорой награды.

«Обольщенный» Радотов заставляет родных беспокоиться: он радуется своей болезни, не гневается, узнав о пропаже табакерки и часов, читает книги. Судьба семьи не занимает его: «душевное удовольствие предпочтительно всякой иной связи и чувствам», и заключается оно «во внутреннем спокойствии для испытания того, что от глаз наших закрыто».

Родственник Радотова Бритягин разъясняет его ошибки:

– Это называется, – говорит он, – предпочитать своевольное хотение иным уважениям и, отвратя глаза от всего света, обратить взор на одного только себя.

Так императрица истолковала тезис новиковского журнала «Утренний свет» о том, что для человека нет ничего интереснее, чем он сам, что нужно стремиться к самопознанию, к совершенствованию. Люди, предавшиеся этим занятиям, по мнению государыни, уклоняются от своих гражданских и семейных обязанностей и не могут быть терпимы в обществе.

В пьесе кратко названы причины, по которым следует считать масона обманутым человеком:

«Он доискивается вещей таких, кои давно в свете известны, что найти нет возможности… варит золото, алмазы, составляет из росы металлы, из трав нивесть что; домогается притом иметь свидания неведомо с какими-то невидимками… голову свернули ему кабалические старые бредни…»

Масонам ставится в вину то, что они «в намерении имеют потаенно заводить благотворительные разные заведения, как-то: школы, больницы и тому подобное, и для того стараются привлекать к себе людей богатых». Спрашивается, на что дела такого рода «производить сокровенно, когда благим узаконением открыты всевозможные у нас к таким установлениям удобства»?

Друзья Радотова крадут у него из ящика «не только деньги и векселя, но еще складчину на многие заведения». Радотов признает, что «был обольщен наружностями» – масоны непрестанно твердили, как нужно быть добродетельным… Бритягин возражает:

– Неужто есть добродетели более числом и выше тех, коих от нас требует издревле установленный у нас закон? И неужто развращенный какой ни есть толк замыкает в себе лучшие добродетели?

Екатерина не признает иных мотивов увлечения масонством, как любопытство, легковерие, желание оригинальничать – думать не так, как думают знакомые. На самом же деле все обращенные терпят несказанную скуку, предаваясь масонским упражнениям.

– Надзирание, бесспорно, в руках начальства, – говорит Бритягин, заключая комедию. – Благодарить мы должны провидение, что живем в такое время, где кроткие способы избираются ко исправлению.

«Кроткие способы» таковы: масонов арестует полиция.

По-видимому, наказание в комедии «Обольщенный» было прообразом кары, постигшей Новикова. Его Екатерина считала обманщиком и обирателем ближних, а потому посадила в крепость. Тургенев же и Лопухин прошли по разряду «обольщенных» и отделались высылкой и нравоучением.

Новиков и его друзья, объединившиеся в компанию, располагали типографиями, книжными лавками, домами, где жили служащие и студенты. Это было крупное учреждение, созданное группой частных лиц, единственное в России. Было разумно подумать о покупке или постройке здания, в котором можно собрать предприятия, разбросанные по городу. Задача эта стояла перед Новиковым, но выполнить ее довелось неожиданно и не очень удачно.

Руководитель московских розенкрейцеров барон Шредер приторговал огромный дом графа Гендрикова на Садовой Спасской улице и дал задаток. Он собирался оборудовать там аптеку, больницу и благородный пансион, выписал из Германии провизоров и заказал лекарства. Внезапно Шредеру понадобилось ехать по семейным делам за границу, и он отправился, оставив доверенность на совершение купчей одному из членов Типографической компании.

Новиков узнал о сделке Шредера от князя Трубецкого. Тот просил его посмотреть купленный дом и присоветовать, какая нужна перестройка. Надобно было обдумать, чем заплатить – барон не оставил ни копейки. Без особой охоты Новиков принял это поручение – он Шредера не любил и не доверял его комбинациям, – но добросовестно занялся домом.

Когда ремонт заканчивался, Шредер известил, что отказывается от покупки: дядя лишил его обещанного наследства, платить нечем. Он потребовал немедленно продать гендриковский дом и возвратить деньги, причем не только те, что были даны в задаток, но и весь его вклад в Типографическую компанию.

Положение создалось трудное. Охотников купить дом не отыскивалось. Переделка здания была произведена частью на средства компании, частью в долг. Предстояли платежи за выписанные для аптеки материалы, едут провизоры… Что делать?

После долгих совещаний скрепя сердце члены Типографической компании решили все-таки дом взять на свой счет, заложить его в Опекунском совете и рассчитаться с долгами. Под залог дома удалось получить восемьдесят тысяч рублей, и за возвращение ссуды каждый компанеец поручился личным состоянием. Шредеру выслали его долю, несмотря на то, что Новиков возражал против непомерных притязаний барона. Так гендриковский дом стал собственностью компании – там разместили типографию, аптеку, поселили служащих. Эта вынужденная покупка на десятки тысяч рублей увеличила долги компании, а неисправные платежи угрожали разорить каждого поручителя. Оставалось надеяться, что этой беды не произойдет.

Отпор домогательствам Шредера дорого обошелся Новикову. Коварный немец, зная, что за Новиковым следит правительство России и его переписка просматривается, посылал ему почтой из Германии притворно-дружеские письма. В них он сообщал о масонских делах, тут же им придуманных, чтобы скомпрометировать Новикова, толковал о поручениях, якобы выполняемых им, Шредером, для русских братьев по просьбам Новикова – ведь письма читались на почте и каждое могло служить уликой! Расчет Шредера оправдался: его письма выглядели так таинственно и, казалось, грозили русской монархии такими бедами, что их даже не доставляли Новикову, а прямо сдавали по начальству, и Новиков узнал об этих письмах лишь после ареста на допросах. Он и в самом деле не знал, что отвечать о выдумках Шредера. Это было понято как запирательство и усилило его вину.

6

Пути практического осуществления своих общественных идеалов московские масоны намечали очень приблизительно, не считаясь, во всяком случае, с тем, что реально могли предпринять они в крепостном государстве.

Государство это им не нравилось, его подвергали критике, бичевали сатирой – Новиков показывал ее образцы, – но мысли об уничтожении монархии, о расправе с царем не приходили в голову никому из масонов. Зато об этом отлично знал смелый революционер Александр Радищев, видевший первую цель в том, чтобы разрушить царизм. На этой основе в России существовало крепостное право, и, чтобы освободить народ, надобно было сначала покончить с монархией.

У масонов же был другой план. Ничего разрушать они не хотели и страшились Пугачева. Масоны оставались дворянами и классовыми привилегиями дорожили. В то же время им были ненавистны полицейские, чиновники, ростовщики, взяточники всех рангов и степеней, от подьячего до светлейшего князя.

Но как создать стройное общество благополучных людей, в котором не нужен будет аппарат насилия, отпадет нужда и прекратятся вооруженные выступления народа в свою защиту?

Нужно переделать людей, только и всего!

Силою? Нет, терпением.

Необходимо, чтобы каждый человек начал работать над собой, очищаться от скверны, укреплять свои лучшие задатки, расставаться с дурными. Помочь людям в их нравственном перерождении должны книги. Печатное слово содействует просвещению. Надо больше издавать и рассылать книги по всей стране, чтобы везде, в самом дальнем уголке России, люди могли читать и поступать согласно с обращенными к ним словами. Эту заботу взял на себя Новиков. Ему надобно помогать – он знает, что делать.

Таким образом, был избран самый дальний и трудный путь – каждый должен исправиться сам. О том, что надо изменить условия жизни, речи среди масонов не было. Надежды возлагались на личное самоусовершенствование каждого человека.

«В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов, – писал Пушкин в статье «Александр Радищев». – Мы еще застали несколько стариков, принадлежавших этому полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения, к которому они принадлежали. Люди, находившие свою выгоду в коварном злословии, старались представить мартинистов заговорщиками и приписывали им преступные политические виды. Императрица, долго смотревшая на усилия французских философов, как на игры искусных бойцов, и сама их ободрявшая своим царским рукоплесканием, с беспокойством видела их торжество и с подозрением обратила внимание на русских мартинистов, которых считала проповедниками безначалия и адептами энциклопедистов. Нельзя отрицать, чтобы многие из них не принадлежали к числу недовольных; но их недоброжелательство ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, невинными надеждами на будущее и двусмысленными тостами на франкмасонских ужинах».

Камень мудрых, философский камень, что стремились создать масоны во время своих химических работ, вовсе не был в их понимании только средством превращать неблагородные металлы в золото. Конечно, это было очень заманчиво – научиться делать золото, и авантюристы, вроде Джузеппе Бальзамо, известного под именем графа Калиостро, обещали неслыханные богатства тем, кто не пожалеет средств на производство опытов. Камень мудрых означал нечто гораздо большее. С его помощью масоны надеялись уничтожить бедность, внести новый порядок в социальное устройство общества, укрепить экономическое состояние народа, сделать много добра бедным людям. Добровольными жертвами, милостыней всех не насытишь. Философский камень избавит человечество от страданий, голода, от болезней, сделает его богатым и могущественным.

Иван Петрович Тургенев, например, очень надеялся на отыскание камня мудрых. Орден, принявший и охраняющий таинство таинств, думал он, сумеет дать каждому своему сочлену средство против скудости и болезней, против несносной бедности. Но этого счастья будет достоин не каждый. Учение масонства состоит в отыскании великого таинства, однако получит его лишь тот, кто сумеет через исправление своего нравственного характера сделаться столь совершенным, сколь человеку быть возможно. И лишь такой человек удостоится познать тайну ордена.

Масоны не делали секрета из своих надежд и способов. О них писалось в книгах – тех, что были названы Екатериной исполненными «странными мудрованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями», и запрещены к продаже и распространению.

Одна из таких книг – «Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть важного содержания» – была переведена с немецкого Петровым, и в 1783 году ее дважды напечатал Новиков в типографиях Лопухина и в университетской. Сатирой в этой повести не пахло, аллегорий же было множество. Читателю объясняли, как важно уметь переделать свою природу и возродиться духом для жизни на пользу человечеству.

Пример тому подавал изображенный в повести король и государь Гемонских и Скардских гор Хризомандер. Он мог бы превращать все простые вещи при своем дворе в золото и отказался это делать: золото ему не надобно. Однако умение его полезно другим.

– Много есть бедных и несчастных, – говорит Хризомандер, – которым малая частица желтой сей земли при умеренности их доставила бы великую выгоду. К чему такое безумие?

Хризомандер становится хранителем всех земных сокровищ. Намереваясь облегчить жизнь своих подданных, он решил было освободить их на десять лет от всех податей. Государь щедр, но неблагоразумен, и первосвященник Гиперион его останавливает. Так делать нельзя: если исчезнут у людей заботы, они привыкнут к лености и праздности, а в них начало многих пороков. Но сократить подати на треть или вполовину можно. А случаи показать щедрость себя ждать не заставят. Ведь почти каждый год какая-то из провинций государства подвергается «жестоким несчастным приключениям», например неурожаям, и обитателям пострадавших местностей надо помогать.

То, что советует Гиперион государю Хризомандеру, представляет собой как бы пункт масонской экономической программы, которой нельзя отказать ни в человеколюбии, ни в практической сметке.

– Старайся о том, – учил Гиперион, – чтобы обработаны были пустые поля, высушены гнилые болота и сделаны плодоносными; раздели их потом по бедным или по утесняемым иностранным подданным. Заведи большое количество хлебных магазинов; наполняй их в благословенные годы, а во время голода разделяй паки по неимущим.

Как видим, в голодный год Новиков исполнял именно эти советы: раздавал хлеб, заводил магазины, ввел общественную запашку земель. Оказалось, что «бредоумствования» масонов вовсе не так далеки от жизни, как думала Екатерина. {Ю. М. Лотман, «Сочувственник» А. Н. Радищева. А. М. Кутузов и его письма к И. П. Тургеневу. «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 139. Тарту, 1963, стр. 290 и cл.}

Истинным бедствием для русского крестьянства были постоянные неурожаи. Голодовки возникали то тут, то там, но год 1786 оказался очень тяжелым для всех внутренних губерний России. В Москве четверть ржи в январе стоила два рубля двадцать копеек, в июне – три, а в декабре – четыре рубля. Правительство запретило вывоз ржи и ржаной муки за границу, однако помещичьи запасы не облегчали народных страданий.

В следующем, 1787 году неурожай был повсеместным и в России и на Украине. И произошло это в юбилейный год, когда праздновалось двадцатипятилетие счастливого царствования Екатерины II. Четверть ржи в московских лавках поднялась до восьми рублей. Да что рожь – лебеда продавалась по четыре рубля за четверть!

Крестьяне ели солому, листья, мякину, толченое сено.

В Петербурге по именному указу была собрана Хлебная комиссия. Открыли запасной хлебный магазин для продажи населению, но его содержимого хватило лишь на два дня. Обер-провиантмейстер Маврин продал казенный хлеб поставщикам, положив в карман изрядный процент. О воровстве Маврина писали своим государям иностранные послы, плутовство его раскрылось, однако царица не наказала грабителя.

С первыми известиями о неурожае Новиков отправился в Авдотьино. У крестьян не было ни хлеба, ни корма для скота. Первым долгом он роздал своим крестьянам хлеб и часть его уделил соседним мужикам, приходившим за помощью. Потом, собрав наличные деньги – их нашлось не более трех тысяч рублей, остальные были вложены в дело, – Новиков купил хлеба, чтобы кормить народ.

Потрясенный картинами голода и вымирания крестьян, Новиков, возвратившись в Москву, рассказывал о виденном в таких сильных и живых выражениях, что заставил друзей содрогнуться от ужаса. Среди слушавших его был Григорий Максимович Походяшин, сын богатейшего уральского заводчика, почитавший Новикова образцом человеколюбия и доброты. Через несколько дней он приехал к Новикову и предложил ему десять тысяч рублей на покупку хлеба, обязав не называть его имени и распоряжаться единолично.

Новиков снова поехал в деревню и купил крестьянам ржи для прокормления и на семена. Походяшин вскоре передал Новикову новую сумму денег, затем еще, а всего до пятидесяти тысяч рублей.

Хлеб выдавался при свидетелях и с расписками, взаймы до следующей осени, чтобы вернули деньгами или хлебом. Новиковской помощью было охвачено до ста селений государственных и помещичьих крестьян. Благодаря ей вся окружность в тот несчастный год прокормилась, и весною поля были засеяны.

Долги возвращались туго, осенью вернула ссуды едва ли третья часть мужиков. Новиков сообщил о том Походяшину, но щедрый богач не огорчился и посоветовал хлеб ссыпать в особый магазин, на случай, если недород, – в запасном магазине всегда хранились с тех пор хлебные запасы на пять-десять тысяч рублей. Кто не мог возвратить долг, приходил его отрабатывать, расчищать заброшенные поля, распахивать целину. Сбор хлеба в Авдотьине возрос и каждогодно увеличивался.

Правительство отступило перед голодом. На спасение подмосковного народа пришел Новиков, накормил и дал семян засеять поля.

Екатерина восприняла поступок московского издателя как вызов. Частный человек осмелился находить ее распоряжения недостаточными и поправил императрицу! Кстати, откуда же у него деньги? Может быть, он вместе с книгами печатает фальшивые ассигнации или в самом деле научился варить золото? Во всяком случае, верно то, что Новиков обирает богатых людей, выманивает у них тысячи. И это вздор, что он бескорыстно помогает бедным. Расчеты его коварны, пусть конечный замысел и не открыт. Впрочем, не думает ли он освободить русский престол для более удобного ему государя, например для великого князя Павла Петровича? Что-то слышно о поездках масонов к цесаревичу…

Так или иначе, надобно с Новиковым кончать.

Летом 1787 года Екатерина подписала указ «о запрещении в продажу всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии печатаются». В книжных лавках Москвы произвели обыск. Духовные цензоры нашли триста тридцать книг, подпадавших под этот указ. Более половины их вышло из типографий Новикова, университетской и компанейской. Книги отобрали и сожгли.

Подходил к концу срок аренды. Екатерина заранее предупредила кураторов Московского университета, чтобы они типографию Новикову не отдавали. Он и сам понимал, что договор возобновлен не будет.

Непрерывные преследования утомили Новикова. Здоровье его ухудшилось. Он переселился в Авдотьино и почти не выезжал оттуда. Хворала и Александра Егоровна. Доктора называли болезнь чахоткой и лечить ее не умели. Больная угасала.

Дела компании покатились под гору. Был продан дом у Меньшиковой башни, но долги возрастали.

Университетская типография и «Московские ведомости» с 1 мая 1789 года достались на торгах купцу Слепушкину. Он сдал их в аренду отставному подпоручику Окорокову.

Десять лет расцвета русского книгопечатания кончились.