Текст книги "Державин"

Автор книги: Александр Западнов

Глава 5
НА ГРАЖДАНСКОЙ СЛУЖБЕ

Державину было тридцать четыре года. Военная служба не удалась. Приходилось вступать в статскую. Звание коллежского советника прокормить не могло, предстояло самому отыскать место. Державин хотел служить, поместная жизнь его не привлекала.

Канцелярскую лямку обычно начинали тянуть с низов, постепенно набираясь опыта. Чин у Державина был немалый, но о гражданской службе понятия он не имел. Требовалось искать знакомства с чиновниками, продвигать себя самому. Случай вскоре представился.

Через своих казанских знакомцев Окуневых, состоявших в родстве с князем Вяземским, Державин был введен в дом этого вельможи и стал его посещать.

Князь Александр Алексеевич Вяземский был одним из наиболее видных и значительных деятелей в течение всего царствования Екатерины II. Двадцать восемь лет он занимал пост генерал-прокурора, соединяя в своих руках управление внутренними делами империи, ее финансами и юстицией и функции государственного контролера.

Когда Державин узнал, что в первом департаменте сената освободилось место одного из чиновников, он обратился к Вяземскому с просьбой назначить его, и тот после небольшой проверки уменья Державина излагать содержание прочитанных бумаг подписал представление.

Должность экзекутора, которую занял Державин в августе 1777 года, была не из важных, но открывала большие виды. Державин стал служащим в высшем правительственном учреждении, пользовался доверием всемогущего генерал-прокурора, познакомился с сенаторами. Однако мирные отношения вскоре нарушились. Державин стал возражать против незаконных распоряжений Вяземского, вмешался в составление бюджета империи, доказав, что генерал-прокурор преуменьшает его доходную часть, и впал в немилость у своих начальников.

Правительствующий сенат, созданный в 1711 году Петром I, чтобы заниматься текущими делами правления страны вместо царя и параллельно с ним, при Екатерине II совсем потерял свое прежнее значение. Императрица предпочитала править самовластно, она не терпела коллегиальных решений, более того– всегда опасалась их. Из ведения сената были изъяты вопросы законодательства, – ими занималась единолично Екатерина, – сенат разделили на шесть департаментов, и в первом из них, во главе которого стоял генерал-прокурор Вяземский, рассматривались вопросы управления Россией, ее финансами и хозяйством. Жизнь в остальных департаментах едва теплилась.

Генерал-прокурору было поручено следить за денежным обращением в стране, регулировать его, рассчитывать выпуск новых денег, наблюдать за сбором прямых и косвенных налогов. На генерал-прокурора возлагались также забота о мирном течении внутренних дел России и ведение национальной политики – он должен был добиваться «соединения в одно всех частей России».

Вяземский был опытным администратором и умел подбирать помощников. Вместе с Державиным служили в сенате А. В. Храповицкий, впоследствии секретарь императрицы, оставивший любопытные «Записки»; О. П. Козбдавлев, учившийся в Лейпциге вместе с Радищевым, человек образованный, переводчик и писатель, при Александре I он стал министром внутренних дел; А. С. Хвостов, остроумный и злой эпиграмматист, чьи шутки и каламбуры были всегда на устах сослуживцев; А. И. Васильев, будущий государственный казначей и министр финансов при Александре I, и другие.

Довольно скоро Державину удалось создать себе положение в новом для него мире гражданской службы. Поправились и денежные дела. Наступало время подумать о женитьбе. В доме Вяземских ему сватали невесту – родственницу хозяйки, княжну Екатерину Урусову, образованную девицу, поэтессу, но Державин, по его словам, отшутился, сказав: «Она пишет стихи, да и я мараю, то мы все забудем, что и щей сварить некому будет».

Женился Державин на девушке, которую полюбил с первого взгляда. Это была Екатерина Яковлевна Бастидон, дочь камердинера Петра III португальца Якова Бенедикта Бастидона и петербургской вдовы Матрены Дмитриевны, кормилицы наследника престола Павла Петровича. Дочь Екатерина родилась в 1760 году, и, когда Державин ее впервые увидел, ей шел семнадцатый год, а ему тридцать пятый. Встретив Екатерину Яковлевну еще два раза – в театре и в знакомом доме, не перемолвившись даже словом, Державин решил посвататься и со всегдашней своей энергией приступил к делу.

Во дворце устраивали маскарад. Державин отправился туда с приятелем, которого просил оценить его выбор. Узнав под маской девицу Бастидон, Державин так громко закричал: «Вот она!», что мать и дочь на него пристально посмотрели.

Целый вечер друзья следили за избранницей Державина и «увидели знакомство степенное и поступь девушки во всяком случае скромную и благородную, так что при малейшем пристальном на нее незнакомом взгляде лицо ее покрывалось милою розовою стыдливостию», – говорит Державин. При дворе это встречалось не часто. Испорченность нравов была чрезвычайная, и скромность давно вышла из моды.

Подкрепившись одобрением приятеля, Державин пожелал видеть свою красавицу в домашнем быту, и через общего знакомого на следующий же день был представлен семейству Баcтидон. Екатерина Яковлевна вязала чулок и лишь иногда с великой скромностью позволяла себе вставить несколько слов в общий разговор. «Любовник жадными очами пожирал все приятности, его обворожившие, – рассказывает Державин, – и осматривал комнату, приборы, одежду и весь быт хозяев, между тем как девка, встретившая их в сенях с сальною свечею в медном подсвечнике, с босыми ногами, тут же подносила им чай; делал примечания свои – на образ мыслей матери и дочери, на опрятность и чистоту в платье, особливо последней, и заключил, что хотя они люди простые и небогатые, но честные, благочестивые и хороших нравов и поведения; а притом дочь не без ума и не без ловкости, приятная в обращении, а потому она и не по одному прелестному виду, но и по здравому рассуждению ему понравилась, а более еще тем, что сидела за работою и не была ни минуты праздною, как другие ее сестры, непрестанно говорят, хохочут, кого-либо пересуживают, желая показать остроту свою и уменье жить в большом свете».

Вторая проверка также удалась, и на другой же день Державин переговорил с матерью. Она попросила несколько дней срока, чтобы разузнать что-либо о женихе, и отправилась собирать сведения. Между тем Державин успел увидеться с Екатериной Яковлевной и спросить, известно ли ей о его предложении.

– Матушка сказывала, – ответила девушка.

– Что ж вы думаете?

– От матушки зависит.

– Но если б от вас, могу ли я надеяться?

– Вы мне не противны…

Мать, возвратившаяся из своей разведывательной поездки, застала картину полного согласия и должна была объявить о помолвке. А по окончании великого поста, в апреле 1778 года, была сыграна свадьба.

Этот в несколько дней задуманный и заключенный брак оказался на редкость счастливым. Екатерина Яковлевна была доброй и верной подругой Державина.

Жена жила интересами мужа и не раз помогала ему умным советом. Она вошла в поэзию Державина под именем Плениры.

Осенью 1778 года Державин с молодой женою отправился в Казань навестить мать и помочь ей уладить дела с соседями, с которыми шла судебная тяжба, завязавшаяся еще до рождения поэта. В декабре Державины возвратились в Петербург, и потекли дни, наполненные служебными делами.

В сенате, кроме своих повседневных обязанностей, Державин получал отдельные поручения. Так, при перестройке сенатского здания он вел общий надзор за работами. Большой зал заседаний украшался барельефами. В числе фигур, изображенных на барельефах, была Истина, представленная, как ей и подобает, в нагом виде, причем плита с этим сюжетом оказалась как раз напротив стола сенаторов. Когда генерал-прокурор Вяземский осматривал зал, ему сразу бросилась в глаза обнаженная Истина, и, найдя фигуру слишком вольной, он приказал Державину:

– Вели ее, брат, несколько прикрыть.

Державин придал символическое значение этим словам Вяземского и, рассказывая о случае с барельефом в своих записках, прибавил: «И подлинно, с тех пор стали от часу более прикрывать правду в правительстве, потому что князь Потемкин, будучи человек сильный и властолюбивый, не весьма любил повиноваться законам и делал все по своему своенравию». А через несколько лет ставший при Павле I генерал-прокурором князь А. Б. Куракин приказал выломать этот барельеф, и, по мнению Державина, Истина как бы совсем покинула сенат.

Когда в 1780 году в сенате выделилась экспедиция о государственных доходах, впоследствии развернутая в государственное казначейство, Державин перешел в нее советником расходной части. О финансах он имел представление весьма смутное, но природный ум и настойчивость помогли: вскоре Державин разобрался в делах и стал предлагать то одно, то другое усовершенствование финансовой отчетности.

Генерал-прокурору не нравилась ретивость Державина к службе. Своим вмешательством он нарушал созданную Вяземским систему управления финансами, а его желание искоренить взятки казалось попросту смешным – о чем возмечтал стихотворец! Вяземский знал, что Державин пишет, и очень не одобрял этого. Он считал, что серьезный чиновник не может заниматься поэзией. Надо либо служить, либо сочинять стихи, а сочетать вместе эти занятия не годится. Он не раз делал замечания Державину, и недаром в стихах поэта часто можно встретить заявления, что он пишет только в свободное от службы время и поэзия не мешает ему быть деятельным советником расходной части.

«Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае» не обратили на себя внимания читателей. Державин и сам понимал, что это были еще ученические стихи, и позже пе перепечатывал их в сборниках, однако путь, который был там намечен, казался ему правильным. Гражданские темы, мысли о жизни и смерти, о величии добрых человеческих дел, о суетности хвастовства знатной породой, волновавшие Державина в годы крестьянской войны, начинают ставиться им в новых стихах все глубже и уверенней. И стихи эти появляются в столичных журналах – «Санкт-Петербургский вестник» и «Академические известия» в 1778–1780 годах.

Лишь одно из стихотворений Державина этой поры не увидело вовремя света. Ода «Преложение 81 псалма», позднее названная «(Властителям и судиям», открывавшая ноябрьскую книжку «Санкт-Петербургского вестника» за 1780 год, подверглась запрещению. Лист с ее текстом был вырван из тиража журнала. И позднее, в 1795 году, эта ода, помещенная Державиным в рукописном томе его стихотворений, поднесенном Екатерине II, вызвала обвинение поэта в революционных замыслах. Такие подозрения, конечно, были неосновательны, Державин нимало не сочувствовал французским якобинцам, но текст оды звучал крамольно и пугал русских правителей.

В своей оде Державин переложил стихами одно из религиозных песнопений – 81 псалом, и выбрал его потому, что именно этот псалом как нельзя лучше передавал настроения самого поэта, как бы выражал его опасения и надежды. В сущности говоря, в оде «Властителям и судиям» Державин в необычайно сильной и сжатой форме изложил мысли и сомнения, возникшие у него в связи с крестьянской войной.

В полный голос он заявил свой протест против произвола и насилия, поощряемых царями, и пригрозил этим лукавым властелинам страшным судом.

 
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять
Ваш долг спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров,
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
 

Но разве цари – и первая между ними русская императрица, о которой не мог не думать Державин, – выполняют свой долг, разве они сохраняют законы и помогают несчастливым и бедным? Нет, в памяти поэта стояло охваченное войной Поволжье, где тысячи голодных крестьян с оружием в руках обрушились на своих притеснителей, мздоимцев и палачей. И он горестно восклицает:

 
Не внемлют! – видят и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодейства землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
 

Горьким разочарованием звучат строфы оды, обращенные к земным владыкам, прикрывающимся своим неведением о бедствиях народа:

 
Цари! – Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья:
Но вы, как я, подобно страстны
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
 

Земные боги оказались мелкими, лживыми существами, допускающими злодейства и неправду. И надежду отчаяния выражает заключительная строфа оды в ее мольбе:

 
Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!
 

Гавриил Романович Державин. Портрет работы В. Л. Боровиковского.

Екатерина Яковлевна Державина. Портрет работы В. Л. Боровиковского.

Ода «На смерть князя Мещерского», написанная в 1779 году, передает размышления Державина о жизни и смерти, навеянные тем, что довелось ему видеть и испытать. Поэта поражает мысль, что все люди на земле одинаково смертны, все исчезнет перед лицом времени:

 
Монарх и узник – снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает.
 

Во имя чего нужно теснить и мучить друг друга, когда и самое высокое положение человека не спасает его от могилы? Смерть уравнивает богатых и бедных:

 
Глядит на всех – и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны —
И точит лезвие косы.
 

И мысль о том, что цари и пышные богачи так же доступны смерти, как и простые люди, доставляет поэту некое удовлетворение, успокаивает его, но заставляет тут же подумать о течении собственной жизни.

 
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен:
Желанием честей размучен;
Зовет, я слышу, славы шум.
 

Эти грустные раздумья, выраженные на редкость легким и точным стихом, заканчиваются твердым решением поэта смириться с мыслью о неизбежной смерти, не гнаться за стяжанием богатств, усмирить волнение страстей и добиваться душевного спокойствия:

 
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою,
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
 

Державин создает яркие, контрастные образы, сталкивает противоречивые понятия, стиль его приобретает чеканную отделку, многие строки звучат афоризмами и сделались ими:

 
Глагол времен, металла звон..
Где стол был яств, там гроб стоит…
Сегодня бог, а завтра прах…
 

«Как страшна его ода «На смерть Мещерского», – писал о Державине Белинский. – Кровь стынет в жилах, волосы, по выражению Шекспира, встают на голове встревоженной ратью, когда в ушах ваших раздается вещий бой глагола времен, когда в глазах мерещится ужасный остов смерти с косою в руках!»

Необычайная конкретность, вещность поэзии Державина, уменье его представлять в зрительных образах отвлеченные понятия – «и бледна смерть на всех глядит» – стали отличительной чертой его творчества.

Русские поэты, предшественники Державина, почти совсем не рисовали живую природу. Им, старательно выполнявшим предписания классицистической поэтики, казались неважными различия и оттенки пейзажей, они воспринимали природу как некую отвлеченную данность, состоящую из ряда отдельных и неизменных элементов, не ощущали ее живого и полнокровного единства. Картины природы, появлявшиеся в стихах поэтов-классицистов, носили условный характер и чаще всего служили только общим фоном для рассказа о переживаниях героев. Тредиаковский, например, изображал весну так:

 
Быстрые текут между тем речки,
Сладко птички по лесам поют;
Трубят звонко пастухи в рожечки,
С гор ключи струю гремящу льют.
 

Почти в тех же словах писал о весне Сумароков:

 
Распустилися деревья, на лугах цветы цветут,
Веют тихие зефиры, с гор ключи в долины бьют,
Воспевают сладки песни птички в рощах на кустах,
А пастух в свирель играет, сидя при речных струях.
 

И это сходство описаний объяснялось, конечно, не заимствованием, а тем, что эта поэты брали только наиболее общие черты каждого явления природы, все частное, особенное считалось случайным, необязательным и, по их мнению, могло только спутать читателя, отвлечь от главной идеи стихотворения.

В одах Ломоносова пейзажи имеют грандиозный; титанический вид и обычно символизируют столкновение борющихся сил, например битвы русской армии с турецкой, знаменуют победы русского оружия:

 
Нам в оном ужасе казалось,
Что море в ярости своей
С пределами небес сражалось,
Земля стенала от зыбей,
Что вихри в вихри ударялись,
И тучи с тучами спирались,
И устремлялся гром на гром,
И что надуты вод громады
Текли покрыть пространны грады,
Сравнять хребты гор с влажным дном.
 

Но там, где обстоятельства не требовали ложного пафоса, Ломоносов умел быть простым и искренним, особенно когда касался картин моря и севера, с детства ему близких:

 
Достигло дневное до полночи светило,
Но в глубине лица горящего не скрыло,
Как пламенна гора казалось меж валов,
И простирало блеск багровый из-за льдов.
Среди пречудныя при ясном солнце ночи
Верхи златых зыбей пловцам сверкают в очи…
 

В Ломоносове ученый и художник существовали нераздельно. В двух строках он сумел создать картину звездного неба, долгие десятилетия почитавшуюся классической, основав ее на своих научных представлениях:

 
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна.
 

Множественность миров, бесконечность вселенной превосходно определены в этой лаконичной и выразительной формуле.

Эти литературные образцы были перед глазами Державина, но, принявшись изображать природу, он прежде всего пожелал сказать о том, что видел, стал говорить о деталях, подробностях, о красках и звуках, постарался передать в стихах не идею предмета, а показать сам предмет. Новизна этого подхода сразу выделила Державина среди современных ему поэтов.

В стихотворении «Ключ» Державин описывает источник в четыре времени суток, для каждого находя особые краски:

 
Когда в дуги твои сребристы
Глядится красная заря,
Какие пурпуры огнисты
И розы пламенны, горя,
С паденьем вод твоих катятся!
 

Таков ключ утром. Целая гамма оттенков красного цвета развернута в стихе, поэт видит их яркий контраст с серебристыми, падающими струей водами источника. Богатство и пышность красок, которыми славится державинская поэзия, намечены уже в этом стихотворении переходного периода творчества поэта.

 
Багряным брег твой становится,
Как солнце катится с небес,
Лучом кристалл твой загорится,
Вдали начнет синеться лес,
Туманов море разольется.
 

В своем первом пейзаже Державин уже умеет различать планы, ближний и дальний. При закате солнца берег становится багряным, а лес, находящийся вдали, синеет. Об этом было впервые сказано в русских стихах. И, наконец, ночь:

 
О! коль ночною темнотою
Приятен вид твой при луне,
Как бледны холмы над тобою
И рощи дремлют в тишине,
А ты один, шумя, сверкаешь!
 

Державин создал в этой строфе картину ночи, ставшую затем столь частой гостьей в произведениях романтической поэзии, и уже наметил ее словарь с выражениями «приятный», «бледный», «дремлющий», «холмы», «тишина»…

Впоследствии, оценивая свое раннее творчество, Державин писал, говоря о себе в третьем лице: «Он в выражении и стиле старался подражать г. Ломоносову, но хотев парить, не мог выдерживать постоянно, красивым набором слов, свойственного единственно российскому Пиндару велеления и пышности. А для того с 1779 года избрал он совсем другой путь».

Этот путь помогли найти Державину его друзья – Львов, Капнист, Хемницер, талантливые поэты, верные товарищи Державина, старшего из них по возрасту и по силе творческого гения.

Дружеский союз этот сложился во второй половине семидесятых годов, когда Державин обосновался в Петербурге, перейдя в гражданскую службу, но все члены его были и раньше знакомы между собой.

Василий Васильевич Капнист четырнадцатилетним юношей приехал с Украины в Петербург и поступил солдатом в Измайловский полк в 1771 году. Там, учась в полковой школе, он подружился с Николаем Александровичем Львовым, также служившим в этом полку. Через год Капниста перевели сержантом в Преображенский полк, где он встретился с Державиным. Несмотря на большую разницу в возрасте – Державин был старше Капниста на тринадцать лет – литературные интересы помогли их сближению.

Ко времени возвращения Державина в Петербург из Заволжья Капнист уже напечатал свое первое произведение – оду на мир с Турцией 1774 года, сочиненную на французском языке. Вместе с Державиным он начал переписывать оду по-русски, однако работа осталась незавершенной. Державин привез с собой «Читалагайские оды». Он прислушивался к советам своего молодого товарища – человека с образованием и тонким литературным вкусом. Новые стихи, которые стал писать Державин в Петербурге, проходили придирчивую критику Капниста.

Получив первый офицерский чин прапорщика, Капнист в 1775 году вышел в отставку – военная служба его не привлекала. В течение ближайших лет он жил в Петербурге, изредка уезжая в свое украинское поместье Обуховка, а в 1782–1783 годах недолгое время служил в почтовом департаменте, где распоряжался делами Львов. В эти годы Капнист близко общается с Державиным и вместе с Львовым и Хемницером составляет его дружеский кружок, взявший на себя труд обсуждать и редактировать стихи Державина.

Львов, человек талантливый и разносторонний, обладал незаурядным художественным вкусом, превосходно рисовал, отличался творческой фантазией, изобретал, писал стихи и сочинял музыку. Он был хорошо осведомлен в самых различных областях искусства и ремесел и, несмотря на неизбежный дилетантизм своих разнообразных занятий, в каждом своем начинании достигал осязательных успехов. Так, он разработал способ строить дома из битой глины – и строил их, памятником чего до наших дней остался так называемый Приорат в Гатчинском парке; Львов добывал торф в болотах Новгородской губернии, собирал и издавал народные песни, переводил с греческого Анакреона, писал стихи и пьесы и, наконец, был постоянным и главным судьей в художественных вопросах для всех своих друзей.

Державин очень доверял вкусу и знаниям Львова, хорошо сознававшего величину поэтического дарования своего друга. Львов незаметно развивал вкус Державина, знакомил его с эстетическими теориями, рассказывал о новинках европейской литературы и искусства, за чем он следил постоянно, и делал свои замечания по поводу стихов Державина. Впрочем, тут Державин имел свою твердую точку зрения; то, что он считал хорошим, верно написанным, по существу, он не переменял, несмотря на то, что в этих строках и могли быть разногласия с грамматикой.

В поэтическом творчестве Львова, которому сам он не придавал большого значения, весьма примечательны мотивы народности. Львов любил и собирал произведения народного творчества и осваивал его традиции в своих стихах;

 
Как бывало ты в темной осени,
Красно солнышко, побежишь от нас,
По тебе мы все сокрушаемся,
Тужим, плачем мы по лучам твоим.
А теперь беги, солнце красное,
На четыре ты на все стороны;
Мы без скуки все рады ждать тебя
До самой весны, до зеленый.
 

Опыты Львова в русском тоническом стихосложении, интерес к белым стихам, не имеющим рифм, показывают в нем дальновидного и чуткого поэта. Во вступлении к поэме «Добрыня», названной Львовым «богатырской песнью», он писал:

 
Анапесты, Спондеи, Дактили
Не аршином нашим мерены;
Не по свойству слова русского
Были за морем заказаны,
И глагол славян обильнейший,
Звучный, сильный, плавный, значущий,
Чтоб в заморскую рамку втискаться,
Принужден ежом жаться, корчиться…
 

Державин обсуждал с Львовым и свои служебные дела. Львов хорошо ориентировался в петербургских сферах, был близок к вельможе Безбородко, и впоследствии ему случалось оказывать помощь Державину, когда тот по горячности характера попадал в трудные обстоятельства.

Четвертым членом кружка был Иван Иванович Хемницер. Сын немецкого врача, перешедшего на службу России, Хемницер двенадцатилетним мальчиком в 1755 году, прибавив себе в паспорте возраст, добровольцем пошел в солдаты. Прослужив четырнадцать лет, он вышел в отставку поручиком и определился в горное ведомство. В доме своего начальника М. Ф. Соймонова Хемницер встретился с его родственником Львовым и вскоре очень с ним подружился.

Хемницер писал стихи. Львов стал его слушателем и советчиком. Под влиянием друга Хемницер пробует свои силы в басенном жанре и скоро достигает замечательных успехов. До Крылова басни Хемницера, говоря без преувеличения, были лучшими в русской литературе. Написанные простым разговорным языком, без излишней грубости выражений, свойственной, например, притчам Сумарокова, басни Хемницера сатирически откликались на темы современной действительности, бичевали придворных, чиновников, судей, ставили вопросы морали. Первое издание басен, появившееся в 1779 году без имени автора, быстро разошлось, и через три года понадобилось новое, что не так часто случалось с книгами в то время.

Хемницер писал остро и занимательно. Пример тому – басня «Метафизик». В ней говорится о том, что богатый отец отправил сына учиться за море, где он приучился к ложным умствованиям и стал во всем искать «начало всех начал». Когда этот мнимый ученый возвратился домой, его перестали понимать окружающие, и вот что с ним случилось:

 
Дорогой шедши, вдруг он в яме очутился.
Отец, который с ним случился,
Скорее бросился веревку принести,
Домашнюю свою премудрость извести;
А думный между тем детина,
В той яме сидя, рассуждал:
«Какая быть могла падения причина?.
Что оступился я, – ученый заключал, —
Причиною землетрясенье;
А в яму скорое стремленье
Могло произвести воздушное давленье,
С землей и с ямою семи планет сношенье…»
Отец с веревкой прибежал:
«Вот, – говорит, – тебе веревка; ухватися.
Я потащу тебя; смотри, не оборвися».
«Нет, погоди тащить; скажи мне наперед:
Веревка вещь какая?»
Отец хоть был и не учен,
Да от природы был умен.
Вопрос дурацкий оставляя:
«Веревка вещь, – сказал, – такая,
Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет».
«На это б выдумать орудие другое,
А это слишком уж простое».
«Да время надобно, – отец ему на то, —
А это, благо, уж готово».
«А время что?»
«А время вещь такая,
Которую с глупцом не стану я терять.
Сиди, – сказал отец, – пока приду опять».
 
 
Что, если бы вралей и остальных собрать
И в яму к этому в товарищи послать?..
Да яма надобна большая!
 

Жил в Петербурге на Васильевском острове сенатский обер-прокурор Алексей Афанасьевич Дьяков, отец пятерых красавиц дочерей Анны, Екатерины, Александры, Марии и Дарьи. Друзья-поэты были знакомы с этой милой семьей и часто ее навещали, конечно, не за тем, чтобы слушать сенатские анекдоты, которые рассказывал почтенный обер-прокурор: они влюбились.

Капнист сделал предложение Александре Дьяковой, оно было принято, и в 1779 году отпраздновали свадьбу. Хемницер и Львов ухаживали за Марией Алексеевной с неравным успехом. Отвергнув чувство Хемницера, она выбрала Львова. Но тут встретилось препятствие: родители отказали Львову в руке дочери. Что оставалось делать бедным влюбленным? «Бежать» со Львовым Мария Алексеевна не решилась, однако в надежде на лучшие времена потихоньку с ним обвенчалась. Три года этот брак сохранялся в строгой тайне, и только в 1783 году родители, наконец, дали свое согласие и очень удивились, узнав, что дочь не стала его дожидаться.

Так породнились между собой друзья-поэты. Две сестры счастливо вышли замуж, а что касается третьей, Дарьи, то о ней речь еще будет впереди. Она также не вышла из дружеского кружка, собравшегося вокруг Державина в Петербурге, и впоследствии заняла в нем очень видное место.