Текст книги "Державин"
Автор книги: Александр Западнов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Глава 12
СУВОРОВ
Много лет был Державин знаком и дружен с Суворовым. Поэт восхищался подвигами великого полководца, любил его как смелого и прямого человека, не боявшегося высказывать то, что думал, и поступать так, как считал нужным. В Суворове Державин ценил черты гражданина, беспредельно преданного своему отечеству. Скромность и простота Суворова разительно отличали его в кругу вельмож. Он как можно реже старался бывать во дворцах, деля и труды свои и досуг вместе с армией.
Но время от времени Суворову приходилось показываться при дворе, и не в радость ему были эти приезды. Боевая слава полководца была неприятна, для его начальников, в лучах ее терялись их немногочисленные заслуги, обычно не по достоинству щедро награждавшиеся царицей. Суворов воевал, но официальные лавры доставались тем, у кого он был в подчинении, кто своей робостью мешал ему добиваться побед в кратчайшее время и малой кровью.
Так было и во вторую русско-турецкую войну. Суворов готовил войска, вел их на штурм и взял казавшийся несокрушимым Измаил, а царский Петербург чествовал Потемкина. В апреле 1791 года Суворов прибыл в столицу, но на блестящем празднике в Таврическом дворце он не присутствовал. Накануне его услали осмотреть укрепление шведской границы, как будто с этим нельзя было подождать дня. На самом деле – и это поняли сразу – Потемкин не пожелал видеть рядом с собой истинного героя победы, которая приписывалась ему одному.
В 1794 году Державин сочинил «Песнь на победы Суворова». Он прославлял победы русского оружия и полководческое искусство своего героя. Под его пером Суворов получал вид былинного богатыря. Чертами народной поэзии отмечены посвященные ему строки стихотворения:
Вихрь полуночный, летит богатырь!
Тьма от чела, с посвиста пыль!
Молньи от взоров бегут впереди!
Дубы грядою лежат позади.
Ступит на горы – горы трещат!
Ляжет на воды – воды кипят,
Граду коснется – град упадает,
Башни рукою за облак кидает;
Дрогнет природа, бледнея пред ним;
Слабые трости щадятся лишь им.
Эта песнь Суворову была в 1795 году напечатана отдельным изданием, но из типографии не вышла – она разгневала императрицу. Похвалы полководцу не понравились Екатерине – меньше их оставалось на ее долю. Кроме того, она обиделась на Державина, решив, что поэт призывает ее ограничить завоевания и опять дает непрошеные советы.
Когда секретарь императрицы Попов читал ей вслух новую оду Державина, он в одной строфе ошибся ударением.
У Державина было:
Бессмертная Екатерина!
Куда и что еще? Уже полна
Великих ваших дел вселенна.
А Попов прочел:
Бессмертная Екатерина!
Куда и что еще? Уж полно…
То есть довольно, хватит, оставайся с тем, что взято. Императрица же вовсе не думала расстаться с завоевательной политикой.
Дальше внимание Екатерины остановили строки, в которых Державин с восхищением говорил о трудах и подвигах россиян, русских людей:
Как ночью звезд стезя, по небу протяженна,
Деяний ваших цепь в потомстве возблестит
И мудрых удивит. —
Уж ваши имена,
Триумф, победы, труд не скроют времена…
Эти стихи были также забракованы – поэт должен славить императрицу, а не ее подданных.
Так «Песнь на победы Суворова» в свое время и не увидела света.
В декабре 1795 года Суворов снова приехал в Петербург. Его поселили в Таврическом дворце – после смерти Потемкина он отошел в казну, – и здесь Державин вновь увидел Суворова. Они знали друг друга еще со времен крестьянской войны, иногда переписывались, но встречаться удавалось редко.
Державин был у Суворова на второй день его приезда. Фельдмаршал распорядился никого другого не принимать, хотя с визитами прибывали весьма многие. Исключение он сделал только для князя Платона Зубова как лица, ближайшего к императрице, но долго задержаться с разговорами не дал. Он, как был, встретил Зубова в дверях своей спальни, не подумав одеться для важного гостя – несмотря на декабрьские морозы. Суворов во дворце ходил, едва прикрыв наготу, как в лагерной палатке жарким летом. Он выслушал любезности Зубова и тут же попрощался с ним. Державин был оставлен обедать.
Зубов сейчас же отправился к императрице и рассказал ей о своей молниеносной встрече с Суворовым, не потрудившимся даже накинуть что-нибудь на себя из приличия. Екатерина решила намекнуть на это своевольному фельдмаршалу. Через полчаса в Таврический дворец явился придворный лакей. Императрица справлялась о здоровье Суворова и прислала ему подарок – богатую соболью шубу, крытую зеленым бархатом. Она передала, что просит фельдмаршала беречь себя от простуды.
Суворов, не моргнув глазом, приказал гонцу встать на диван и развернуть шубу. Осмотрев со всех сторон подарок, Суворов три раза поклонился шубе, принял ее на вытянутые руки, поцеловал и, кликнув своего камердинера Прошку, велел взять шубу на сохранение. Привычкам своим изменять он не собирался.
Когда Державин сел с Суворовым обедать, доложили о приезде нового гостя – вице-канцлера графа Остермана. Суворов мгновенно вскочил, натянул белый китель и выбежал на подъезд.
Лакеи открыли дверцу кареты. Остерман, кряхтя, собирался вылезать. Суворов, растолкав прислугу, вскочил в карету, сел рядом с Остерманом, выпалил, что очень рад посещению, благодарит за память, пожал руку, спрыгнул на землю и крикнул кучеру:
– Трогай!
Не успел опомниться Остерман, как кони уже везли его по улице.
Суворов возвратился к столу, придвинул к себе тарелку и со смехом сказал Державину:
– Этот контрвизит самый скорый, лучший – и взаимно не отяготительный.
Живя в роскошном дворце, свободный от службы, Суворов по-прежнему вставал чуть свет, обливался холодной водой и сохранял годами выработанное течение дня. Из спальни своей он распорядился вынести кровать и вместо нее положить в углу несколько охапок сена: другой постели он не признавал.
Под впечатлением встречи с Суворовым, Державин написал стихи:
Когда увидит кто, что в царском пышном доме
По звучном громе Марс почиет на соломе,
Что шлем его и меч хоть в лаврах зеленеют,
‘ Но гордость с роскошью повержены у ног,
И доблести затмить лучи богатств не смеют, —
Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог,
Плоть Епиктитову[2]2
Эпиктет – греческий философ-стоик I–II веков нашей эры. Сообразуясь со своим учением, он жил в крайней бедности.
[Закрыть] прияв, преобразился,
Чтоб мужества пример, воздержности подать…
В годы царствования Павла I Державин, обманувшийся в своих надеждах на нового государя, редко затрагивает в стихах современные темы – они его не вдохновляют. Только боевые подвиги русских войск под командой Суворова побуждают его браться за перо.
Царская опала, которой подвергался Суворов, не раз отмечена с глубоким сочувствием герою в стихах Державина. Настроение поэта выразилось в стихотворении 1797 года «К лире»:
Петь Румянцева сбирался,
Петь Суворова хотел;
Гром от лиры раздавался,
И со струн огонь летел;
Но завистливой судьбою
Задунайский кончил век;
А Рымникский скрылся тьмою,
Как неславный человек.
Румянцев умер, гонимый Суворов был заперт в своем имении Кончанское, – чьи подвиги могут волновать поэта, для чего теперь нужна его лира? И Державин с вызовом заявляет:
Так не нужно звучных строев;
Переладим струны вновь;
Петь откажемся героев,
А начнем мы петь любовь.
Надо было многое пережить, о многом передумать для того, чтобы поэту-патриоту прийти, пусть на словах, к такому заключению.
В неоконченном стихотворении Державин резко осудил Павла I за преследование великого полководца и обвинил его в ускорении смерти Суворова:
Всторжествовал – и усмехнулся
Внутри души своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дан
Непобедимому герою…
Павел I не любил Суворова. Русский полководец, с начала до конца не принявший преобразование армии на немецкий лад, предпринятое Павлом, ушел в отставку. Но зачеркнуть сделанное Суворовым было невозможно. И увлеченный вахтпарадами император не мог не понимать, что в дни настоящего испытания, требующего напряжения всех сил государства, ему потребны будут не вымуштрованные по прусскому образцу гатчинцы, а русский главнокомандующий, способный действовать и побеждать. Поэтому в трудную минуту войны с Францией Павел I, несмотря на всю свою мелочную обидчивость, вспомнил о Суворове и призвал его стать во главе соединений русской армии. С полнейшим успехом Суворов в 1799 году выполнил поставленную перед ним задачу, поборов все препятствия, которые чинили ему союзники-австрийцы и царские бюрократы.
В поэтическом воображении Державина полководец рисовался сказочным народным богатырем. Обращаясь к Суворову, поэт начинает говорить языком, в котором слышатся отзвуки былин.
В 1790-х годах в России получили известность песни шотландского барда Оссиана. Сумрачный, суровый колорит этих песен, героический их характер, романтическая приподнятость тона, необычность тематики и высокий пафос изображения героев производили глубокое впечатление на русских поэтов. Впоследствии оказалось, что песни Оссиана написаны поэтом XVIII века Макферсоном, что они не что иное, как безупречно искусная подделка.
Державин поддался обаянию песен Оссиана, он усвоил их образную систему и применял ее иногда для прославления героев русской истории, в первую очередь Суворова.
Свидетельство этому стихотворение «На победы в Италии» (1799):
Ударь во сребряный, священный,
Далеко-звонкий, Валка[3]3
То есть валькирия. Так в скандинавской мифологии назывались девы-воительницы. Они летали над полями сражений и, повинуясь богу Одину, помогали воюющим.
[Закрыть] щит:
Да гром твой, эхом повторенный,
В жилище Бардов восшумит. —
Встают. – Сто арф звучат струнами;
Пред ними сто дубов горят;
От чаши круговой зарями
Седые чела в тьме блестят.
«Се, Суворов, ты!» – восклицает Державин в конце стихотворения:
Се ты, веков явленье чуда!
Сбылось пророчество, сбылось!
Луч, воссиявший из-под спуда,
Герой мой вновь свой лавр вознес!
Державин был искрение рад возрождению славы Суворова, которого он знал четверть века; еще в 1796 году в оде «На возвращение графа Зубова из Персии» поэт утверждал, что «горит его звезда», хотя Павел всеми силами стремился ее пригасить.
Возвращение Суворова в армию поэт отметил стихотворением «Орел» (1799) и внимательно следил за ходом итальянской кампании.
Суворов одержал в Италии ряд блистательных побед при Нови, Треббии и очистил Северную Италию от французских войск. Вместо того чтобы закрепить эти успехи, Суворов получил приказание идти в Швейцарию. Австрийские войска уже ушли оттуда, и русский корпус под командой генерала Римского-Корсакова оказался в одиночестве против превосходящих сил французской армии. Суворов бросился на помощь. Австрийское командование изменническим образом нарушило свои обязательства и оставило русскую армию без продовольствия, транспорта и боеприпасов. Но медлить было невозможно. Суворов, как всегда, выбрал наиболее короткий путь и двинулся в Швейцарию по горным тропинкам. Неукротимый духом семидесятилетний полководец провел армию через Альпы, сломив сопротивление французских войск, разбил их в боях и успешно завершил кампанию.
Горный поход Суворова многократно увековечен в русском искусстве. Первым это сделал Державин. Его ода «На переход Альпийских гор», написанная в ноябре – декабре 1799 года, основана на точных исторических фактах. Материалом поэту служили донесения Суворова, печатавшиеся в «Прибавлениях» к газете «Санкт-Петербургские ведомости».
Державин, выразив свою радость по поводу того, что ему вновь довелось говорить о славе Суворова, ставит себя на место участника похода и мощной кистью рисует картины альпийской природы и препятствия, которые приходилось преодолевать суворовским богатырям.
С большой верностью говорит он о единении Суворова с войском, о том, что, выступая в поход, полководец постарался довести боевую задачу до каждого солдата, обеспечив сознательное выполнение своих приказаний. Эта черта военной педагогики Суворова была присуща ему, как никому другому из русских военачальников XVIII века.
Идет в веселии геройском
И тихим манием руки,
Повелевая сильным войском,
Сзывает вкруг себя полки.
«Друзья, – он говорит, – известно,
Что Россам мужество совместно;
Но нет теперь надежды вам,
Кто вере, чести друг неложно,
Умреть иль победить здесь должно».
– «Умрем!» – клик вторит по горам.
Упоминание о чести имеет тут особый смысл. В представлении дворянского общества XVIII века понятие чести было свойственно только дворянам. Крепостные крестьяне, из которых рекрутировалась армия, якобы служили из страха, по обязанности, но честь мог защищать только офицер-дворянин. Мысль об этом содержится даже в рассуждениях Милона, выведенного в «Недоросле» Фонвизина.
Державин был одним из немногих деятелей XVIII века, которые помнили о солдате и уважали его. В стихотворении «Заздравный орел» (1795) первое слово поэт обращает именно к нему:
И только следующий тост поэт провозглашает за «бессмертных героев» – Румянцева и Суворова.
Русские крепостные солдаты одерживали под командованием Румянцева, Суворова, Кутузова, Багратиона величайшие победы. С Суворовым они перешли Альпийские горы:
Ведет в пути непроходимом
По темным дебрям, по тропам,
Под заревом, от молньи зримом,
И по бегущим облакам;
День – нощь ему среди туманов,
Нощь – день от громовых пожаров;
Несется в бездну по вервям,
По камням лезет вверх из бездны;
Мосты ему – дубы зажженны;
Плывет по скачущим волнам.
Державин описывает преграды, встававшие перед русскими войсками, которые вел Суворов:
Отвсюду окружен врагами,
Водой, горами, небесами
И воинством противных сил.
Вблизи падут со треском холмы,
Вдали там гулы ропчут, громы,
Скрежещет бледный голод в тыл.
Поэт не скупится на краски, перед читателем воочию встает «исполинской славы труд», выполненный русским солдатом, под водительством полководца:
Таков и Росс: средь горных споров —
На Галла стал ногой Суворов,
И горы треснули под ним.
За величавой поэмой Державина «На переход Альпийских гор» слишком скоро, к сожалению, последовали стихи, посвященные кончине героя, происшедшей 6 мая 1800 года. Последние месяцы жизни Суворова были омрачены оскорблениями со стороны Павла I, от которых не спасли полководца легендарные подвиги и признательность отечества.
Незадолго до кончины Суворова Державин навестил его.
– Какую же ты мне напишешь эпитафию? – спросил Суворов. Он знал, что безнадежен.
– По-моему, много слов не нужно, – ответил Державин, – довольно сказать: «Здесь лежит Суворов».
– Помилуй бог, как хорошо!
Эта надпись была вырезана на гробнице Суворова.
Державин был с Суворовым и в день его смерти. Он написал Н. А. Львову:
«Герой нынешнего, а может быть, и многих веков, князь Италийский с такою же твердостию духа, как во многих сражениях встречал смерть, вчерась в 3 часа пополудни скончался. Говорят, что хорошо это с ним случилось. Подлинно, хорошо в такой славе вне и в таком неуважении внутрь окончить век! Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, вот что есть человек!»
Возвратившись домой по кончине Суворова, Державин услышал, что ученый снегирь, висевший в клетке в его кабинете, насвистывает марш. Птичий голос напомнил звук флейты. Под флейту с барабаном ходили солдаты. Их любимым командиром был Суворов… Так возникли первые строки стихотворения:
Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый Снегирь?
Но Суворова уже нет. Что будет с армией, кто возглавит ее, если будет нужда? Стихи потекли дальше:
С кем мы пойдем войной на гиену?
Кто теперь вождь наш? кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Державин писал, отчетливо видя перед собой своего друга. Он набрасывал в стихах черты его облика, своеобразного и неповторимого. О героях принято было говорить в самых общих словах – что они храбры, мужественны, великодушны. Поэтика классицизма учила: надо схватывать общее, всем присущее, а индивидуальные особенности отдельных людей не могут быть предметом искусства. Не в них дело, они только мешают постичь существо человека, отвлекают внимание.
Откинув наставления теории, Державин говорил в стихах о Суворове, каким его знали все, каким он был дорог поэту. Державин спрашивал у себя;
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов,
С горстью Россиян все побеждать?
В стихах, посвященных Суворову, Державин проявил лучшие стороны своего таланта.
Глава 13
АНАКРЕОНТИЧЕСКИЕ ПЕСНИ
Что мне, что мне суетиться,
Вьючить бремя должностей,
Если мир за то бранится,
Что иду прямой стезей?
Пусть другие работают, —
Много мудрых есть господ;
И себя не забывают,
И царям сулят доход.
Но я тем коль бесполезен,
Что горяч и в правде черт, —
Музам, женщинам любезен
Может пылкой быть Эрот.
Стану ныне с ним водиться,
Сладко есть и пить и спать;
Лучше, лучше мне лениться,
Чем злодеев наживать.
Державин написал эти стихи и крупно вывел сверху: «К самому себе». Он уговаривал себя, что должен так поступать – лениться, бросить дела, не наживать злодеев. И знал, что жить этим советом никогда не будет, до могилы останется «горяч и в правде черт». Но плохое настроение требовало выхода.
А шустрый бог любви Эрот был зван в стихи недаром. Державина не тянуло к оде, он не находил вокруг, кроме подвигов Суворова, важных предметов для своей лиры. И в годы царствования Павла I упражнялся в легкой поэзии, писал анакреонтические песни. Так было принято называть небольшие стихотворения, воспевавшие радости жизни и любви. Для кипучей натуры поэта-бойца это было формой протеста против того, что происходило при дворе, демонстративным отказом вести поэтическую летопись событий, к которой привыкли современники за двадцать лет литературных трудов Державина.
Стихи Анакреона – греческого поэта V века до нашей эры – полюбились людям, и еще в глубокой древности им стали подражать другие поэты. На русский язык в XVIII веке Анакреона переводили Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Львов. Лучше всех это делал Державин. Он сохранял тему и дух каждого анакреонтического стихотворения, но в своих подражаниях Анакреону создавал чудесный русский колорит, и его стихи становились подлинным украшением нашей национальной поэзии.
Державина привлекал к себе как светлый мир поэзии Анакреона, так и образ самого поэта, жизнелюбивого мудреца, довольного своим покоем и презирающего шум света. В стихотворении «Венец бессмертия» (1798), посвященном Анакреону, он писал:
Цари его к себе просили
Поесть, попить и погостить;
Таланты злата подносили,—
Хотели с ним друзьями быть.
Но он покой, любовь, свободу
Чинам, богатству предпочел…
Об этом мечтал для себя и Державин.
Высокую оценку эти стихи Державина заслужили у Белинского. «Что в Державине был глубоко художественный элемент, – писал он, – это всего лучше доказывают его так называемые «анакреонтические» стихотворения. И между ними нет ни одного, вполне выдержанного; но какое созерцание, какие стихи». В своей статье Белинский выписывает стихотворения «Победа красоты» и «Русские девушки» для доказательства того, «какими превосходными стихами мог писать Державин».
Действительно, стихи эти великолепны. «Русские девушки» отлично передают направление и характер державинской анакреонтики. Державин в этом стихотворении обращается к Анакреону:
Зрел ли ты, Певец Тиисский!
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка?
Как, склонясь главами, ходят,
Башмачками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят?..
Как сквозь жилки голубые
Льется розовая кровь,
На ланитах огневые
Ямки врезала любовь?
Как их брови соболины,
Полный искр соколий взгляд,
Их усмешка – души львины
И орлов сердца разят?
Красота этой русской пляски и обаяние девушек кажутся Державину не имеющими себе ничего равного, и он с уверенностью говорит Анакреону:
Коль бы видел дев сих красных,
Ты б гречанок позабыл,
И на крыльях сладострастных
Твой Эрот прикован был.
Мифических персонажей аиакреоновских од Державин переносит в обстановку русского быта. В стихотворении «Птицелов» (1800), например, он описывает шалость Эрота:
Бог любви принимает, таким образом, вид старого крестьянина. И конец стихотворения снова говорит нам о русской деревне:
Не верьте, красные девицы,
Вперед и бороде седой!
Мраморный Купидон работы Фальконета, изображающий бога любви с колчаном и стрелами, приложившего указательный палец к губам, которого Державин видел в коллекциях князя А. А. Безбородко, вызывает у него сюжетное стихотворение «Фальконетов Купидон». Державин развертывает перед читателем шутливую сценку.
Дружеской вчерась мы свалкой
На охоту собрались,
На полу в избе повалкой
Спать на сене улеглись.
Картинка ночлега охотников перед полем насыщена просторечными словами. Купидон будит автора:
Ночное приключение складывается довольно обычно, барин пробирается в девичью, но
Молодежь вкруг засмеялась, —
Нас схватили у девиц.
Испугавшися смертельно,
Камнем стал мой Купидон:
Я проснулся, – рад безмерно,
Что то был один лишь сон…
Вот на какой сюжет натолкнула старого Державина – ему шел шестьдесят первый год – скульптура Фальконета и какую сценку помещичьего быта зарисовал он, глядя на статую.
В стихотворении «Гостю» (1794–1795) он изображает домашнюю обстановку:
Сядь, милый гость, здесь на пуховом
Диване мягком, отдохни;
В сем тонком пологу, перловом,
И в зеркалах вокруг, усни;
Вздремли после стола немножко;
Приятно часик похрапеть;
Златой кузнечик, сера мошка
Сюда не могут залететь…
Благодушный хозяин уверяет гостя, что
Любовные приятны шашни,
И поцелуй в сей жизни клад.
В этих стихах читателя поражает свойственное Державину чувство живой природы и любование ею. Он передает окружающую жизнь в цвете и звуках:
Смотри: как цепью птиц станицы
Летят под небом и трубят;
Как жаворонки вверх парят.
Как гусли тихи, иль цевницы[7]7
Цевница – свирель, флейта.
[Закрыть],
Звучат их гласы с облаков;
Как ключ шумит, свирель взывает,
И между всех их пробегает
Свист громкий соловьев.
Смотри: в проталинах желтеют,
Как звезды, меж снегов цветы;
Как распустившись роз кусты
Смеются в люльках и алеют…
Державин изображает приход весны, освобождение земли от ледяного покрова:
Чешуятся реки златом;
Рощи, в зеркалы смотря,
На ветвях своих качают
Теплы, легки ветерки…
Рыбы мечутся из вод;
Журавли, виясь кругами
Сквозь небесный синий свод,
Как валторны возглашают;
Соловей гремит в кустах.
И наконец:
Горстью пахарь дождь на нивы
Сеет вкруг себя златой.
В этой картине ничего не забыто, ничто не упущено, и венцом ее является человеческий труд – пахарь оплодотворяет землю.
В нескольких строках, пользуясь наиболее точными приметами, Державин умеет изобразить круговорот времен года, представить смену их:
Время все переменяет:
Птиц умолк весенних свист,
Лето знойно пробегает,
Трав зеленых вянет лист;
Идет осень златовласа,
Спелые несет плоды;
Красножелта ее ряса
Превратится скоро в льды.
В стихотворение «Праздник воспитанниц девичьего монастыря» (1797) Державин вставляет картину птичьего перелета в низовьях Волги, сравнивая с нею игры и веселье «юных дев»:
Там бы на песчаных стогнах
Зрел пернатых он стада,
Что, собравшись в миллионах,
Как снегов лежат гряда;
Кроткие меж них колпицы
В стае гордых лебедей,
Сребророзовые птицы
Лоснятся поверх зыбей,
И шурмуют, и играют,
И трепещутся средь волн,
С перьев бисер отряхают
Разноцветный влажный огнь…
Для Державина поэзия была «говорящей живописью»: поэт должен рисовать словом, как художник кистью, считал он, и так поступал в своем творчестве. И в стихах Державин, с детства любивший рисование, всегда оставался художником, отлично разбирающимся в композиции, цвете, линии. Многие его стихотворения содержат описания картин современных художников или навеяны ими, ряд анакреонтических стихотворений отражает впечатления Державина от предметов искусства, которые он видел во дворцах Екатерины и ее вельмож.
Природа видится Державину во всех своих красках, в их контрастном сочетании. Он отлично различает цвета, не боится их пестроты, зная, что для природы нет ничего недозволенного.
Рассекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю новый год.
Следом за описанием некой кометы, пролетавшей по синему небосводу, с таким же вниманием и мастерством, с живым любованием увиденным поэт рисует, например, павлина с его ярким оперением;
Лазурно-сизо-бирюзовы
На каждого конце пера
Тенисты круги, волны новы
Струиста злата и сребра:
Наклонит – изумруды блещут!
Повернет – яхонты горят!
Чутким ухом Державин слышит самые разнообразные звуки в природе – от гремящего грома до шуршанья листа и стремится воспроизвести их в стихах;
Он слышит: сокрушилась ель,
Станица вранов встрепетала,
Кремнистый холм дал страшну щель,
Гора с богатствами упала,
Грохочет эхо по горам,
Как гром гремящий по громам.
Осенние листья шуршат под ногами путника;
Шумящи красножелты листьи
Расстлались всюду по тропам…
Бой на мечах передается звукоподражанием;
Частая сеча меча
Сильна могуща плеча,
Стали о плиты стуча,
Ночью блеща, как свеча,
Эхо за эхами мча,
Гулы сугубит звуча.
Поэт, считал Державин, всегда должен наблюдать, «одета ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества». Поэзия должна быть согласна с музыкой «в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в подражании природе».
Позднее, в 1804 году, Державин выпустил отдельным изданием свои «Анакреонтические песни», куда вошел, кроме непосредственно связанных с темой сборника, ряд стихотворений, близких к ним по содержанию и лишенных политически злободневного смысла – таких, как «На рождение в Севере порфирородного отрока», «Праздник воспитанниц девичьего монастыря», «Возвращение весны», «Призывание и явление Плениры», «Тончию», – а кроме того, многочисленные поэтические миниатюры: «Цепочка», «Чечетка», «Горы», «Горки», «Виши», «Пчелка», «Нине» и другие.
Выход этой книжки явился литературным событием. Слава Державина как поэта была велика, за его стихами следили по журнальным публикациям и отдельным их изданиям. «Анакреонтические песни» явились сборником, представлявшим «певца Фелицы и бога» с новой стороны его творчества.
Эту новизну Державин хорошо ощущал и потому в предисловии к «Анакреонтическим песням» попытался объяснить читателям их происхождение и как бы извиниться за то, что автор «Вельможи» и «Водопада» занимается «легкой поэзией». Он рассказал, что «для забавы в молодости, в праздное время и, наконец, в угождение моим домашним» сочинял эти песни, а напечатал их потому, что перестал быть должностным лицом, стал частным человеком и может теперь публиковать то, что неприлично было бы видеть за подписью президента коллегии или министра юстиции. Это серьезно-простодушное разъяснение Державина очень для него типично по своей неуклюжей грациозности.
Перед «Анакреонтическими песнями» Державин ставил важную задачу: «По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся».
Ломоносов в 1755 году утверждал, что российский язык имеет «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Державин, одухотворенный теми же мыслями, наглядно показывает эти качества русского языка, в чем приходилось еще убеждать дворянских читателей, зараженных французоманией. Он делает это с поистине блестящим мастерством и пишет, например, десять стихотворений, в которых не употребляет буквы «р». Вот строки из стихотворения «Соловей во сне» (1797):
Я на холме спал высоком,
Слышал глас твой, Соловей;
Даже в самом сне глубоком
Внятен был душе моей:
То звучал, то отдавался,
То стенал, то усмехался
В слухе издалече он…
Такие стихи Державин, по его словам, писал «для любопытства» и в доказательство «изобилия и мягкости» русского языка, – он превосходно, умело пользовался его богатейшими возможностями.
Выход в свет «Анакреонтических песен» Державина был отмечен в журналах «Северный вестник» и «Патриот» не рецензиями, нет, – поэт был выше критики в глазах современников, – а торжественными оповещениями читателей об этом событии. Журнал «Северный вестник» писал: «Желая известить публику о сем новом произведении лиры г. Державина, что можно сказать об нем нового? Державин есть наш Гораций – это известно; Державин наш Анакреон – и это не новость. Что ж новое? То, что в сей книжке содержится 71 песня, то есть 71 драгоценность, которые современниками и потомками его будут выучены наизусть и дышать будут гением его в отдаленнейших временах. Читайте же и благодарите его!»
И читатели восторженно приняли сборник новых стихов Державина.
