Текст книги "Имя нам — легион"
Автор книги: Александр Сивинских
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
ГЛАВА 2
Мы закрыли глаза
И далекий придумали остров.
Мы придумали ветер и себе имена.
Эдмунд Шклярский
Я неторопливо застегивал штаны и, глубоко дыша для одоления волнения, таращился на разрезающие небо кольца. Кольца были красивы… Мало того: они были прекрасны! Случись сюда угодить земному поэту из когорты романтиков, еще неизвестно, загоревал бы он об утраченной Луне или нет.
В чувство меня привело увесистое похлопывание по плечу. Я моргнул и опустил глаза. Рядом возвышался гипертрофированный “Рэмбо” и дружелюбно улыбался.
– Что, боец, нравятся наши декорации? – пробасил он. – Уверен, они много лучше тех, что приготовили тебе в родных краях обиженные “земляки”.
Возразить было нечего. Я натянуто улыбнулся и выдавил:
– Поживем – увидим.
Мне, несмотря на красоту и великолепие небес, было плохо. Тоскливо мне было. Я ждал совершенно иного и не был готов к такому повороту событий. Впору было трезво подумать о собственном психическом здоровье и месте, где я оказался. Место вполне могло быть банальной “дуркой”.
Первым делом я решил получше изучить “санитара”.
Не могу сказать, что увиденное меня сильно обрадовало или хотя бы успокоило: могучий торс титанического атлета опирался на две металлические стойки, заменяющие ему – от середины бедра и ниже – ноги. Он даже не пытался их скрывать – вороненый костяк был прикрыт облегающими шортами лишь в месте крепления к живой плоти. На поясе полутерминатора висело нечто, отдаленно напоминающее переносную рацию, весьма компактную, впрочем; а на левом предплечье, с внутренней стороны, непонятным образом закрепленный, притаился внушительного вида пистолет.
Устройство оружия было мне незнакомо, но в том, что это именно оружие, сомневаться не приходилось – иной разум пришел к идентичным земной конструкторской мысли выводам в отношении формы и дизайна средств уничтожения. Решающую роль в этом играла скорее всего телесная оболочка иносапиенсов, неотличимая от земной.
“Хр-р!” – захрипел я, прерывисто вздохнул, покачнулся и закатил глаза. На сей раз не для того, чтобы любоваться звездным небом, а чтобы симулировать сильнейший эпилептический припадок – авось сжалятся пришельцы над неполноценным рекрутом, да и отправят от греха домой. Аскер вдруг показался мне на фоне громил с железными ногами милым и приятным толстячком, пусть несколько раздражительным, но своим же. Зачем только я с ним поссорился?
Чело привратника омрачилось. Видимо, сострадание было не чуждо этому представителю милитаристских кругов чужого мира, и внутренние неполадки в организме диковатого рекрута больно поранили его нежную душу. Так рачительный хозяин ночей не спит над прихворнувшим поросеночком, растимым, сами понимаете, для чего. Он катнул горсть хрустальных шаров в направлении кабины, и из нее поспешно вывалился Игорь Игоревич – с блестящим инструментом, похожим на противоестественный гибрид ветеринарного шприца и ручной дрели, наперевес.
Я понял, что перестарался с лицедейством, но было уже слишком поздно. Он без всяких там экивоков засадил мне в руку жгучую, словно концентрированная кислота, инъекцию какой-то гадости чертовски немалого объема – прямо сквозь рукава косухи и свитера под нею.
Подложив мне под голову подушку от автомобильного сиденья, пришельцы оставили меня в покое. Не боялись, видать, что я захлебнусь слюной или прикушу язык. А может, только того и ждали? Дела… Я тихонечко лежал и напряженно прислушивался к себе, – скоро ли наступит трупное окоченение?
Окоченение медлило с приходом, и я успокоился. Поразительно быстро успокоился, замечу, и уже через минуту сильно удивлялся своей недавней выходке. “А чего ты вообще-то ждал?.. – спросил я себя. – Африканской саванны и охоты на львов? Никто тебе не обещал, что ты попадешь прямиком на сафари. Ах тебе обещали иностранный легион вдали от родины? Ну так получи инопланетный. Куда уж дальше! Возможно ли сие? Вполне. И то сказать, отчего бы некой внеземной расе не иметь своего иностранного легиона? Чтобы, предположим, не марать отмытые веками гуманизма руки в схватках за вселенское господство, а только пожинать плоды, взращенные и собранные более отсталыми и кровожадными племенами. Склонными вдобавок к насилию – за обильное (а может, и не очень – в категориях “развитой” расы) вознаграждение? Примеров – не перечислить. Что говорить о супердержавах, стравливающих во исполнение своих великих планов импульсивных и легко возбудимых дикарей, если даже в быту можно найти множество образчиков подобной хитрости. Забойщики скота, собачатники с СЭС, представители силовых ведомств, наконец… Кто-то всегда должен мараться, чтоб брезгливые оставались чисты. Вспомни, с каким ужасом смотрели на тебя некоторые знакомые, узнав, что ты без малейшего трепета способен прирезать “маленького теленочка” или утопить новорожденных щеночков – никчемный помет дворовой сучки. Сами при том, однако, с удовольствием кушали вкусную деревенскую колбасу, привезенную тобою из дому, и уж точно не были готовы положить жизнь на алтарь служения бездомным животным. Можно даже представить себя мудрым философом и сформулировать новый общественный закон. Скажем: “Чем выше уровень развития цивилизации, тем больше она нуждается в наемниках для отправления низкогуманных, но необходимых в рамках физиологического выживания социума потребностей”. Вовсе, по-моему, неплохо.
Размышляя так, я попутно с интересом изучал окрестности и находил немало причин для своего изумления.
Предугаданная полусфера таковой и оказалась. Огромная, трудно представимого диаметра, она поднималась скошенной монолитной стеной, загораживающей полнеба. К единственным в обозримой ее части воротам, вполне, кажется, герметично отделяющим содержимое от окружающего мира, вела светящаяся широкая дорога, на которой стоял нелепый в этаком контексте облезлый “УАЗ”, отчего-то до недоумения мало похожий на средство межзвездного общения. Вокруг дороги, полусферы и горстки человекообразных расстилалась бескрайняя степь середины лета – с густой высокой травой, разливающей во влажном ночном воздухе бесподобные ароматы. С высокой цветущей травой, волнующейся от легкого ветерка и таинственно, маняще отблескивающей в свете небесного бесподобия.
Удовлетворенные тем, что падучая, одолевшая внезапно для них рекрута, с успехом побеждена, пришельцы (а вернее, хозяева) продолжили свою дружескую беседу. Она частенько прерывалась раскатами вполне человеческого смеха. Не исключаю, что смеялись надо мной.
Я встал, стряхнул налипший сор, подобрался к ним поближе и принялся разглядывать крепление оружия на корнеобразной ручище инопланетного калеки. Он скоро заметил мое любопытство и, широко улыбнувшись, продемонстрировал принцип его действия. Процесс впечатлял: пистолет оказывался в руке практически мгновенно, так же мгновенно возвращаясь на место. Я восхищенно покивал головой, но не забыл напомнить себе, что старина Гаррисон придумал похожую оружейную систему лет сорок назад. А то и больше. И не запатентовал ее, оказывается, совершенно напрасно. Сгребал бы сейчас галактические кредиты прямо лопатой и в ус бы не дул.
Новоявленный “Медведь – липовые ноги” между тем снял с пояса прибор и уверенно ткнул в него несколько раз скрюченным толстым пальцем. Створки ворот мягко скользнули в стороны и вверх. Кусок сферы, скрывавшийся под ними, покрылся морозным узором ядовито-желтого цвета с горчичными пятнами, начал таять, утончился до черной прозрачности и лопнул, как брюхо протухшего хариуса.
Эстетика прободения желудка. Бр-р! Силовые поля, ребята, штука, оказывается, малоаппетитная. Не зря, значит, входную мембрану спрятали за обычными дверями. Чтобы привратника не тошнило.
Игорь Игоревич предложил мне занять свое место в “УАЗе”, я тяжко вздохнул и полез в тесные недра ободранного межгалактического крейсера. Автомобиль опять задергался, фыркнул, скакнул и неуверенно тронулся, спотыкаясь.
Изнутри купол был прозрачным. Автомобиль медленно катил по светящейся дороге к голубоватым огонькам, все яснее различимым вдали.
Я просунул голову в кабину и бодро поинтересовался, будут ли еще неожиданные сюрпризы и когда же мне растолкуют наконец что к чему? И, если уж на то пошло, любопытно было бы вдобавок узнать, где это мы?
Игорь Игоревич повернулся вполоборота и заметил, что язвительность моя безосновательна. Скажи он правду сразу, я, чего доброго, принял бы его за придурка и дела с ним иметь не стал бы. (Само собой!) Сейчас же все на мази, мы – там, где надо, можно расслабиться, ибо жизнь продолжается, а как бы дело сложилось дома, на Земле, еще вилами по воде…
Закончив краткую речь, Игорь Игоревич глубокомысленно замолчал.
Водитель, похоже, вообще не знал простой человеческой речи или был нем. Или соблюдал субординацию.
Посему я вполне уяснил, что объяснения будут даны в том объеме и в то время, которые сочтет необходимым мое новое командование, и уныло повалился на свое вытертое креслице.
Огоньки приблизились и оказались фонарями на столбах – точными копиями обычных городских фонарей поспешно (и оттого чрезвычайно неудачно) покинутого мною мегаполиса. Они освещали два ряда небольших приземистых строений, которые я принял за казармы. Возле одного дома машина остановилась. Игорь Игоревич вылез первым. Я подхватил сумку и спрыгнул на стриженую травку, отделяющую дорогу от широкого дощатого деревянного тротуара, вызывавшего мое искреннее восхищение: таких уж лет десять и в деревнях-то не сыщешь.
Ведомый все так же глубокомысленно молчащим Игорем Игоревичем, я вошел в приют безродных и бездомных наемников.
Дневальных, дежурных и прочего обязательного для земной казармы служивого люда вроде “молодых”, трудолюбиво “пидарасящих взлетку”, не наблюдалось. На пушистом коврике, обширном как раз настолько, чтобы закрыть весь пол тонущего в полумраке коридора, свернувшись калачиком, лежала чистенькая беспородная собачонка. Лохматая. Она подняла на нас мутный спросонья взгляд, лениво повиляла коротеньким хвостишкой и заснула опять.
– Это Бобик, наш талисман, – сообщил обретший наконец страсть к общению Игорь Игоревич. – А это ваша комната. – Он распахнул передо мной одну из десятка однообразных дверей, выходящих в коридор. – Отдыхайте, завтра получите все объяснения, униформу, аванс и возможность позвонить домой. До встречи! – На этом страсть стремительно угасла.
Он повернулся и, что-то завывая протяжно под нос, отбыл.
Я оглядел комнату. Ничего себе, казарма, имеющая подобные апартаменты для каждого служивого! Из небольшой прихожей открывался вид на два отсека. Один не мог являться ничем иным, кроме спальни, ибо кровать в его недрах стояла прямо-таки вызывающе, маняще двуспальная, а другой был чем-то вроде кабинета. Книги на полках и уютное с виду кресло перед невысоким столиком с лампой под зеленым абажуром на нем подталкивали именно к такой мысли. Еще в прихожей была узенькая дверка, ведущая, как оказалось, в совмещенный санузел.
Номерок, конечно, не люкс (в каковом я, кстати, ни разу и не бывал), но жить можно. В общежитии комната была много хуже, и ее еще приходилось делить с Димчиком. А он ужасно храпит во сне. И любит оглушительный “трэш-металл”. И не любит производить уборку. Но Ксюша у него очень даже ничего…
Я расстегнул сумку, собираясь заняться размещением вещей, но ограничился тем, что достал “мыльно-брильные” принадлежности и опустил пакет на тумбочку. Недавно, кажется, славно выспавшийся в машине, я с удивлением почувствовал новые позывы к тому, чтобы, вспоминая армейский жаргон, “малость придавить на массу”. Приняв сонливость за последствия успокоительного, я не стал ей противиться. Предки, кои мудры по определению, завещали нам, что утро завсегда мудренее вечера, а тем более ночи. К их мнению стоило прислушаться.
* * *
Проснулся я раненько, в просторное окно еще видны были побледневшие кольца, но густая чернота инопланетной ночи уже сменилась серенькой рассветной мутью.
На посвежевшую голову славно думалось, и я с удивлением начал вспоминать бурные события прошлого вечера. Что-то в них меня настораживало. Я прежде всегда считал себя выдержанным человеком, имел даже некоторое время прозвище “Флегма тормознутая” и теперь не мог понять: какого такого, извините, хрена меня потянуло на безрассудные подвиги?
В душу начали мало-помалу закрадываться нехорошие подозрения. “Игорь Игоревич” знал, как меня зовут. Он знал, где и когда меня ждать. Он знал, что я здорово влип… Он знал такое, что знать мог лишь в одном случае – в случае, если все мои неприятности были заранее продуманы и умело спровоцированы. И уж, наверное, лукавые провокаторы осознавали, что жертва в конце концов обо всем догадается…
Я попробовал бурно воспротивиться произволу, вскочил с кровати, но кровь не клокотала и разум возмущенный не кипел. Обескураженный очевидной нелепостью собственного поведения, я глубоко погрузился в самоанализ и пришел к выводу, что крошечный авантюрист, дремлющий обычно где-то на задворках моего подсознания, очнулся от спячки и с радостным смехом потирает истосковавшиеся по бродяжьему посоху ладошки. “Э-эх, будьте вы прокляты, пришельцы подлые, изучили вы меня действительно хорошо”, – вздохнул я отчасти горестно и отправился совершать утренний туалет.
Поплескавшись вволю, я вытерся захваченным из дому полотенцем, совершив тем самым маленькую месть “пришельцам”, ибо в ванной присутствовало махровое, белоснежное, пушистое и вообще роскошное казенное. Перед большим зеркалом, вмурованным в стену прихожей, принял культуристическую позу “двойной бицепс спереди”, оскалился в агрессивной улыбке, отметил недостаточный объем икроножных мышц, но успокоился отчетливым рельефом пресса. Прорычал: “Больше харизмы, мужчина!” и угрожающе выбросил напряженно сжатые “кошачьими лапами” кисти своему отражению в лицо. Отражение в ужасе отпрянуло.
Я демонически расхохотался и пошел одеваться.
Для задуманной прогулки натянул, по причине теплых погод, любимые “бермуды”, вырезанные в свое время из армейских х/б бриджей (бриджи, в количестве двух пар, я спер на военных сборах, венчавших курс институтской военной кафедры, и до сих пор то хвалю себя за это, то презираю). В пару к шортам я подобрал любимую же белую майку с провоцирующей алой надписью “DO IT” и вышел в коридор.
Кудлатого талисмана Бобика нигде не было видно. Других живых существ тоже.
Я наугад поскребся в ближайшую дверь. В ответ из динамика, разинувшего над нею свою решетчатую пасть, послышался грозный рык, схожий с рыком саблезубого тигра в те годы, когда сии хищники еще вольготно владели Землей и людей не воспринимали иначе, чем как легкую, но калорийную пищу: “Я три дня на полигоне, все вопросы к Бородачу! Сколько можно повторять?”
Рык был настолько знаком, что я даже вздрогнул от неожиданности (впрочем, это могло быть и от громкости и резкости звука). Так умел рычать только один человек на всем белом свете, и человек этот был первым, кого бы я хотел видеть рядом с собой в любой сложной ситуации. И ему здесь было самое место, если я хоть что-нибудь знаю о нем. А я знаю о нем почти все, потому что человек этот – мой кровный (так уж получилось, во мне действительно бежит около литра его крови) брат. И друг. И… впрочем, не будем разводить сантименты.
Я распахнул дверь без колебаний, готовый к ответу перед местным законом за несанкционированное проникновение в частное жилище.
Последние сомнения исчезли, когда на прикроватной тумбочке обнаружилось черно-белое фото с мятыми уголками, но в деревянной рамке и под стеклом: два пограничника в выгоревшей форме стоят, обнявшись за плечи, на фоне бесконечных гор.
У меня в сумке лежало точно такое же.
Одним из солдат был я, а вторым он – обладатель рыка, бешеный (временами) бык, питерский армянин в четвертом поколении, Генрик Саркисян.
* * *
Игорь Игоревич застал меня на месте преступления: я колом торчал посреди комнаты с идиотской улыбкой во всю морду и фотографией в руках. Он одобрительно проворчал что-то и за ручку отвел меня в местную “ленинскую комнату” – небольшой овальный зал с удобными сиденьями и глубокой прямоугольной нишей в одной из стен.
Когда я уселся в предложенное кресло, Игорь Игоревич остался стоять. Он сочувственно поинтересовался, удобно ли мне, и, удовлетворенный ответом, затеял манипуляции с красивой плоской коробочкой, прилаженной на конец тонкого блестящего уса, вертикально торчащего из пола.
Действия его незамедлительно принесли плоды. Свет стал заметно приглушенней (оконные стекла потемнели), в нише сгустилась тьма. Среди тьмы медленно разгорались звездочки, эстетично обрамляющие замечательное, знакомое каждому ребенку, изображение Земли. Моей родной Земли, безо всяких “наворотов” вроде пижонских колец.
– Это ваша планета, – констатировал очевидное Игорь Игоревич. – А это, приготовьтесь, – та, где мы находимся сейчас…
Вынырнувшая из-за планеты Луна вдруг вздрогнула и вспухла облаком разнокалиберных обломков. Спустя несколько мгновений Землю окружали еще бесформенные, но вполне предсказуемые, будущие кольца.
– Сколько нам осталось ждать? – Голос мой предательски дрогнул.
А чей бы не дрогнул? Разрушение спутника не останется без последствий для земной цивилизации, – ежу понятно! Катастрофических последствий, надо думать.
– Не знаю. Возможно, вечность. Эта реконструкция отражает событие, произошедшее около полутора миллионов лет назад в здешней планетной системе, а не в земной. По-видимому, в результате грандиозного эксперимента цивилизации, условно называемой нами Предтечи. Других следов Предтеч нами пока не обнаружено, но и эти весьма впечатляющи, не так ли?
Я пожал плечами. Почему сразу Предтечи? Автограф они свой оставили, что ли?
Игорь Игоревич понял мое недоверчивое молчание верно.
– Сомнений нет. Дело в том, что каждый обломок спутника, повторяю – каждый, от самого микроскопического до наибольшего, – покрыт фантастически прочной светоотражающей пленкой. Слой амальгамы – порядка нескольких молекул, но она практически не разрушаема.
– Зачем? – выдохнул я. – Покрыто – зачем?
– Полагаю, для красоты. Вы же видели, как сверкает! Впрочем, считается, что Предтечи были негуманоидной цивилизацией, поэтому ход их размышлений не поддается анализу. Ну, не стану более утомлять вас гипотезами, хоть и интересными, но мало относящимися к предмету сегодняшнего разговора, – сказал мой предусмотрительный собеседник, заметив, что я наполняюсь неуместным любопытством. – Так-то вот, Фил, мы не в мрачной глубине космоса, за многие десятки световых лет от вашей родины, мы – совсем рядом.
– В параллельном измерении? – тут же проявил я поразившую меня самого догадливость.
– Точно. В параллельном. А то и в последующем или предшествующем вашему. Смотря откуда вести отсчет – с геометрией и топологией, сами понимаете, не все однозначно… Так что мы земляки в некотором роде, – сделал вывод Игорь Игоревич. – И даже, кажется, родственники. Но наша цивилизация (назовем ее условно терранской) давно умеет совершать сопространственные переходы, – поторопился он расставить надлежащие акценты. Вероятно, ему хотелось избежать слюнявого братства народов, к которому я, по его мнению (ошибочному, уверяю), стал после вводной лекции склонен.
– Чем шкурно и пользуется, – не удержался съязвить я.
– Шкурно? – удивился Игорь Игоревич. – А… а, пожалуй, вы правы, Фил! Речь действительно идет, образно говоря, о нашей драгоценной шкуре. Ее, знаете ли, с недавнего времени имеются желающие попортить. Да, до некоторых пор мы, терране, тем только и занимались, что с романтически горящими глазами путешествовали по доступным планетам, наслаждаясь нетронутой природой, такой похожей и такой разной, и ужасаясь почти единственно вашему, кровавому и жестокому миру. И знать мы не знали, и ведать не ведали, что откуда-то из невообразимо отдаленных пространств нашей планетарной “компании” несется навстречу дикий и страшный разумный вал – голодный и поэтому непримиримый. К счастью, вставшая у нас на пути орда довольно слабо технически развита – примерно на уровне раннего средневековья Земли или Терры. Но это с лихвой покрывается избыточной ее биологической массой и агрессивностью. Их миллиарды, и они оставляют после себя пустыню. Смотрите, Фил! – воскликнул он с надрывом, несколько, по-моему, переигрывая.
Картина в нише замутилась, поплыла и сменилась. Перед нами лежала солнечная полянка, окруженная со всех сторон пышными кустами и деревьями, густо опутанными вьющимися растениями. Вдруг в зеленой паутине раскрылся проход, прорезанный невидимым инструментом, в который тут же выпрыгнуло занятное существо розовато-мраморной окраски. Существо, более всего похожее на крупного рака, присело на четырех многосуставчатых ножках и навело на нас громоздкое металлическое устройство. Ясно, совершенно ясно было, что эта несуразная железяка – оружие вроде пищали с внушительным дисковым магазином. Пищаль рявкнула, плюясь во все стороны огнем и дымом, а наша камера, снимавшая все это безобразие, зашаталась, опрокидываясь, и уставилась треснувшим объективом в яркое небо. Мраморный стрелок навис над нею, потрясая оружием и клешнями, которыми, по всей видимости, вспорол давеча лианы. Он еще некоторое время бурно радовался точному выстрелу, а потом замер.
– Это первые кадры, полученные нами четыре года назад. Исследователь-орнитолог, снимавший на одной из самых отдаленных доступных планет интересное поведение полисемьи тамошних воробьев, погиб… Диск с записью нашел его напарник, более везучий, наверное, временно отлучавшийся к пункту перехода. Он был скорее труслив, нежели любопытен, и мгновенно вернулся, бросив на планете все научное оборудование, захватив лишь этот диск. Будь тогда на нашем месте вы, земляне, с вашим обширным военным опытом и нюхом на потенциальную опасность, все сложилось бы, разумеется, совершенно иначе. Но на Терре больше восторженных и далеких от трезвого восприятия действительности оптимистов, чем реалистов, и на встречу с “братьями по разуму” отправилась целая делегация. Увы. От нее не осталось и записи…
– И все-таки мобилизация проведена не была, – вклинился я в трагическую, хоть и кратковременную, паузу со своей догадкой.
– Не была, – с тяжелым вздохом согласился Игорь Игоревич. – Какая, к черту, мобилизация, ведь вооруженная вражда цивилизаций – глубоко аморальна и даже преступна!… Парламентеры гибли пачками. Тогда-то и вышли на арену много десятилетий, столетий даже осмеиваемые и презираемые терранским просвещенным обществом “псы войны”, “стервятники” и “параноики” со своей готовностью к любым мерам, негодным с точки зрения этого общества, но единственно верным в создавшейся ситуации. Мы. Мы создали сеть аванпостов – надежно укрепленных военно-технических баз, расквартированных на планете, разумно близко примыкающей к миру первого рандеву терран с противником. Базы организованы так, чтобы иметь возможность скорого доступа в заданные точки сопредельных пространств. Точки привязаны к выходам из межпространственных тоннелей, доступных “ракам”. Мы создали агентурную сеть на Земле и обеспечили себя опытными и достаточно образованными наемными солдатами. (Я кивком поблагодарил за комплимент.) Мы даже взяли себе земные псевдонимы, забыв данные нам при рождении имена и отрезая тем самым пути возвращения в наш беззубый Эдем – до победы… или до смерти. Нас было крайне мало, но мы были полны решимости остановить агрессора…
Я прямо уши развесил: такого замечательного плакатного слога мне не приходилось слышать давным-давно, с сопливой октябрятско-пионерской поры. А попутно и призадумался. По речам Игоря Игоревича выходило, что до его прекрасной родины слаборазвитым розовым тварям – еще топать да топать. Отчего же они вдруг агрессорами стали? Или это стиль всех “ястребов”, независимо от происхождения – загодя врагов назначать? Но, вспомнив науку о чужом монастыре и его уставе, вслух высказывать свое сомнение пока не стал. Спросил только:
– А как же молодежь? В таких случаях самое первое дело вербовать в сторонники молодых да непоседливых. Гормоны – они ж великое подспорье в политике!
Игорь Игоревич расцвел, благородно не обратив внимания на дурно припахивающую подоплеку вопроса.
– Да, движение “Новая молодежь в защиту Отчизны” – тайный наш корень в родной почве. Оно питает нас не только перспективными учеными и материальными средствами, но и свежим дыханием Грядущего! Жаль только, что лишь малая часть его активистов имеет мужество взять в руки оружие. Но Легион не теряет надежды… Мы, кажется, отвлеклись. – Игорь Игоревич снова сменил картинку. – Это недавняя съемка того места, которое вы видели только что. – Он даже поморщился, глядя на то, что я сперва принял за огромную, невыразимо отвратительную помойку.
– Да уж, воробьи, наверное, никогда больше не смогут создать здесь не только полисемей, но даже ма-а-алень-ких влюбленных парочек, – пробормотал я под нос, желая хоть чуть-чуть разрядить абсолютно переставшую мне нравиться атмосферу пропагандистского митинга.
Игорю Игоревичу мой комментарий, похоже, не понравился.
– Прекратите ерничать, – устало сказал он. – Ваши глупые шуточки неуместны перед лицом подлинной трагедии. Поймите, это не рекламный ролик Greenpeace и не фильм ужасов, да и я не Стивен Кинг. Подумайте, что будет, если эти зверушки доберутся до вашей родины? Они в отличие от землян великолепно умеют совершать сопространственные переходы. Пусть только по немногим, имеющимся с основания вселенной, каналам, но вы-то не умеете и этого! Прежде чем вы сумеете разобраться, что к чему, и перекрыть им доступ, они натворят такого… Кстати, один из каналов открывается в неполном десятке километров от вашей, Фил, родной деревни. Именно через него мы и привезли вас сюда. Спросите себя, готовы ли вы отдать свою четырехлетнюю племянницу в клешни полуразумных чудовищ?!
Я хлопал глазами и по-рыбьи разевал рот. Не дождавшись ответа на последний вопрос, Игорь Игоревич так же экспрессивно продолжал:
– Видели оружие в его руках? Даже исходя из самых завышенных оценок “рачьего” интеллекта, невозможно представить, что оно – творение убогой цивилизации членистоногих. Вы догадываетесь, откуда оно может быть родом?.. Да, да, они уже встречались с более развитой, чем сами, культурой. Надолго ли она их задержала? Бог весть… Возможно, ее остатки еще тлеют последними угольками, производя для “раков” вооружение. Вы, Фил, хотите, чтобы ваша мама сверлила стволы для их автоматов, расплачиваясь за жизнь детей и внуков и кусок хлеба?
– Вы хорошо изучили меня, но плохо мою маму, – угрюмо пробурчал я. – Она уж скорей в партизаны уйдет.
– Простите, я разволновался, – незамедлительно покаялся воинственный сын племени прекраснодушных романтиков. – По счастливому стечению обстоятельств, земному человечеству пока ничего не грозит. Земля, если так можно выразиться, “прикрыта” нашим миром, куда мы, конечно, врагов не допустим. Между прочим, – оживился он, – “совы совсем не то, чем кажутся!” И “раки” – отнюдь не раки, а скорей прабобры – довольно примитивно устроенные грызуны: яйцекладущие, хоть и млекопитающие. Сейчас, сейчас… – он забарабанил резвыми пальцами по клавишам, – я вам покажу одного такого красавца поближе. Ага, вот!
Сменив мертвый мир, нашему вниманию предстал вскрытый прабобр, разбросавший по белому препараторскому столу многочисленные конечности.
– Обратите внимание, Фил, как интересно и необычно двигалась эволюция этих существ: костного скелета не существует, его заменяет сверхпрочная кутикула из хитина. В яйцеобразной груди, под прикрытием основной брони, сосредоточены все важнейшие органы: дыхания, кровообращения, кроветворения. В нее же утапливается нежная круглая голова, вместилище мозга, сидящая на гибкой гусеницеобразной шее. Внешнему миру подставляется лишь прочный купол макушки, глаза на коротких стебельках да хлыстообразные “усы”, являющиеся одновременно обонятельными и слуховыми органами. Потеря части “усов” организму не страшна, регенерация происходит чрезвычайно быстро, причем даже самый малый оставшийся обломок с успехом выполняет весь объем функций. Глаза тоже могут втягиваться в защитные углубления панциря и прикрываться твердыми, но вполне прозрачными веками…
Он проворно метался возле голограммы вскрытой твари, влезая время от времени – для пущей наглядности – указующим перстом в самые глубины рачьей требухи. Я слушал не без интереса; что там – с огромным любопытством. Черт, надо же, насколько занятная штука эволюция!
– По бокам корпуса – пара чрезвычайно мощных двуветвистых клешней, предназначенных для срезания и измельчения целлюлозы, основного элемента питания. Их можно сравнить с комбайном, объединяющим слесарные кусачки и миксер с наждачным кругом. Процесс измельчения идет непрерывно, – Игорь Игоревич потер ладони, показывая, как именно идет процесс, – и слабо ферментированная труха время от времени передается в рот. А вот зубов у “раков” практически нет, за исключением жесткой терки, покрывающей внутреннюю полость клешней. Короткие сильные пятипалые ручки могут быть спрятаны под прикрытием все тех же клешней, из одной пазухи с которыми выходят. Четыре ноги крепятся в нижней части головогруди, почти так же, как у земных насекомых, имеют сводчатые ступни и позволяют существу двигаться, располагая тело либо параллельно земле, либо под довольно крутым углом к ней – для лучшего обзора. И пребыстро двигаться! Органы пищеварения находятся в толстом четырехсегментном абдомене – брюшке скорее пчелином, чем рачьем, – вместе со ртом, половыми органами и органами выделения отходов. Потеря абдомена хоть и смертельна для “рака”, но не приводит к мгновенной гибели: наблюдались особи, жившие без него до двенадцати суток, почти без утраты основных реакций. Пищеварительный тракт – самая отсталая часть организма, с чрезвычайно низким кпд. Это и гонит “раков” на завоевание все новых и новых жизненных пространств, наполненных пищей. Это же, по-видимому, стало в древности причиной развития мозга, – когда перед видом возникла мрачная перспектива вымирания от катастрофического недостатка питания. Сейчас-то они потребляют любую органику, используя предварительную искусственную ферментацию. Видели бы вы, дорогой Фил, их бродильные котлы – более мерзкого зрелища трудно себе даже представить! Имеется также речь, удивительно красивая и певучая. Ее органы, в виде множества тонких лепестков, находятся в глубине дыхательных отверстий, размещенных в подмышечных впадинах. Поскольку отверстий два, и мускулатура лепестков достаточно нежна, голоса “раков” звучат просто божественно! Размножаются они катастрофическими темпами: при благоприятном пищевом фоне каждая самка после трехмесячной беременности откладывает от семи до десяти яиц. Новорожденные “раки” мягкие и пушистые – ну, чисто розовые котята-цыплята. Первыми твердеют клешни, и самка прекращает кормление молоком. Четыре года детеныши активно питаются, одновременно теряя игрушечную шерстку и приобретая прочнейший панцирь. До наступления половой зрелости из каждого помета доживает четыре-шесть особей. Это происходит в начале пятого года жизни; их вес к тому времени в среднем достигает восьмидесяти килограммов при длине тела около полутора метров. Продолжительность “рачьей” жизни невелика, лет двадцать, но сколько за двадцать лет каждый из них наплодит потомства? А сожрет органики, при низком-то усвоении питательной ее части?