Текст книги "Мемуары "власовцев""

Автор книги: Александр Окороков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Екатеринослав
(Днепропетровск)

Мы – переводчики – посланы сюда в распоряжение коменданта этапа, чтобы налаживать транспорт и находить квартиры для итальянских офицеров, так как сюда отступают остатки 8-й итальянской армии, разбитой на Дону. Питаемся в столовой при этапе, за стол может садиться 20 человек, обедают и ужинают в три очереди. Обед слабенький, так как не хватает продуктов – колоссальные запасы попали в руки красных в районе Миллерово. Немцы не разрешили итальянцам эвакуировать интендантские склады на 250 тысяч человек, ждут продукты из Италии. Нет и горючего – посланы цистерны за бензином в Румынию, а сотни итальянских грузовиков тем временем застряли на шоссе.

Мы переночевали в доме какой-то милой дамочки с хорошеньким сынишкой. Муж её в армии. Она угостила нас компотом из красной сахарной свеклы – в старой России сахарная свекла была белая, а советские учёные ухитрились ее «облагородить»! Окна были разбиты, пришлось мерзнуть. Мы с Селивановым нашли пристанище в доме рабочего – звать его Михаил Пименович Нюхачев, – на улице Вторая Чепелевка, 20. Хозяину лет под 60, а жена его, милая старушка, заботилась о нас, как мать родная. Какие прекрасные русские люди! Я объездил много стран, но нигде не встречал таких добрых и сердечных людей, как в России. Называю фамилии, так как прошло больше 30 лет и едва ли кто-нибудь из них жив…

Утром пришла с нами познакомиться соседка (дом длинный, три квартиры и садик тоже разделён на три части), Полина Семёновна – красивая женщина, кровь с молоком: типичная русская красавица, муж и два сына в Красной армии. Не верилось, что у неё взрослые дети, кажется, даже офицеры. Пригласила нас к себе, угостила варениками с картошкой. Увидела на нас серую казённую итальянскую рубаху (с галстуком), плохо сшитую, забрала мои рубахи и перешила воротники.

Утром на улице – шум и гам: в 4 часа утра жители уже идут на базар, ещё в темноте. В дом беспрерывно приходят итальянские солдаты спрашивать квартиру для своих офицеров – наши хозяева довольны, что у них остановились «итальянцы», говорящие по-русски. Когда нас спрашивают, где мы научились так хорошо говорить «по-нашему», приходилось изобретать версии: мать русская, а отец итальянец, или наоборот (нам рекомендовалось не открывать своего русского происхождения).

Через город проходят отступающие итальянские войска, вид у них необычайный для войска: одеты в самые фантастические одежды, вплоть до женских пальто, малахаи, валенки; немногочисленные пулемёты везут на маленьких санках, вещи тоже, артиллерии мы не видели – вероятно, осталась у красных.

В столовой этапа питались дней пять, иногда пища была даже приличная, с вином. Комендант этапа, бородатый капитан, распорядился, что на этапе могут питаться лишь старшие офицеры, начиная с капитана и выше, а пониже чином должны ходить в бараки около вокзала, в «виладжио (деревня) Италия». Пошли туда и еле нашли – это небольшой питательный пункт для солдат. Повара нас встретили очень приветливо и накормили на славу: суп, поджарили по куску колбасы, варенье, немного чёрного хлеба.

Поговаривают, что наше 2-е Отделение штаба армии (Уффичиодуэ) пошлют во Львов (Л еополи по-итальянски) или в Нежин.

Вечером пошли к вокзалу с котелками ужинать. Я хоть сумку от противогаза захватил под шубой (сам противогаз выбросил ещё в Луганске, хотя его ношение обязательно). Иванов, желчный, озлобленный господин, шёл демонстративно по улице с котелком в руках и говорил: «Пусть видят, как итальянский офицер идёт по улице с котелкам за обедом, стыдно будет не мне…» Идти нужно километра два по снегу, через какой-то общественный парк – это бывшее кладбище, которое советчики уничтожили, сравняв могилы, насадив кустов и сделав дорожки – веселятся на костях предков. Кстати, то же самое они проделали и в Киеве со знаменитой Аскольдовой могилой…

На питательном пункте солдатам не дают ничего, липтъ офицерам. Вспомнились слова нашего полковника Болтина в Мадриде на прощание, когда мы улетали в Италию: «Итальянские офицеры очень воспитанные, белоручки, вся жизнь их проходит по традициям, по уставу…», и так далее. Данный случай – итальянские офицеры, шагающие по улице с котелками, – явно не был предусмотрен традициями. В каждой итальянской части четыре сорта питания: пища для солдат, отдельная кухня для сержантов, отдельная для офицеров младших и отдельная для штаб-офицеров и генералов. В германской армии пища для всех одинаковая, но только для офицеров тот же суп из кормовой свеклы подаётся в лучших тарелках.

29 января 1943 года. Вместо обеда нам выдали по две большие галеты и по баночке мясных консервов. Мы пронюхали, что в итальянском интендантстве можно получать паёк натурой. Снарядили Сладкова к немцам, они дали сани – комендант был очень любезен, узнав, что мы русские, – сказал, что итальянцам ничего не дал бы. Наш Сладков (Константини) поехал вёрст за 20 и привёз продукты на пять дней. Вино было в ведре замерзшее. Продукты только для группы полковника Белевского (Беллини) – соттотененте Джиованни, Фиакко (Фиалковский), Габриэли (это я), Сельви (Селиванов-старик), Константини (Сладков) и два итальянца, Божетти и Полезини, а также вестовые. Полковник Риччи узнал, что мы раздобыли продукты, и присылал к нам два раза вестового за вином, но наши наотрез отказали, так как он завладел нашими продуктами (120 рационов). Он со своим гаремом помещается отдельно от нас. Сварили борщ, оба итальянца поели и заболели животами – видно, их нежные желудки принимают только макароны.

Узнали, что русский казачий отряд, бывший в окружении вместе с Альпийским корпусом, пробился, но был убит доблестный командир эскадрона Войцеховский (офицер Белгородского уланского полка) и ранен Островский (югославский майор).

31 января, воскресенье. Мы с Селивановым пошли в церковь, служил епископ Алексий, рукополагал в диаконы. Хор прекрасный, человек 30–35. Справились у регента, сколько будет стоить панихида по Войцеховскому – 1500 рублей (150 марок), но мы не успели её отслужить, так как уехали из Екатеринослава. Собор и кладбищенская церковь немцами переданы украинцам, а мы были в русской церкви. Около церкви подобие базара: несколько луковиц и тыкв, и больше ничего.

Сладков вызвался слушать советское радио, встаёт в 4.30, слушает и записывает, а кто-нибудь потом переводит на итальянский язык.

Было совещание командиров частей и начальников групп, от нас был подполковник Риччи. Стало известно, что остатки разбитой итальянской 8-й армии отводятся в район Киева, а оттуда в Италию. Госпиталя эвакуируются во Львов. Нас, переводчиков, и вообще 2-е отделение отправят в Киев, ждём телеграммы от уффичио.

В доме, где устроена импровизированная наша столовая и кухня, мы раз даже устроили парадный ужин, раздобыв выпивки и закуски. Хозяйка после долгих разговоров снабдила нас прекрасной сервировкой (фарфоровые тарелки, дорогие бокалы). Она рассказывала, что у неё попросили сервировку немецкие офицеры и ничего не вернули, даже немецкие солдаты приходили несколько раз, чтобы забрать патефон, но она его запрятала. Хозяйка живет тем, что ежедневно ходит на базар и покупает у немецких и итальянских солдат носильные вещи и продукты, а потом их перепродаёт. Немецкие солдаты продают пару подённых кованых ботинок за 150 марок (марка оккупационная – 10 рублей), бутылку паршивого коньяка – за 35 марок, а покупают её в своей кантине за 2–3 марки. Немцы исподтишка занимаются грабежом. У моего хозяина при обыске забрали два пуда муки, пустые мешочки и семь полотенец, а одно солдат спрятал за пазуху.

Вообще населению приходится очень трудно: базары пустые, украинская полиция – отъявленная сволочь из галичан и бывших коммунистов, отбирают продукты и тут же их продают. Цены на продукты подскочили в несколько раз, объясняется это наплывом войск, особенно итальянцев, которые продают всё, что могут, так как их не кормят. Главные спекулянты – румынские солдаты и австрийские железнодорожники. Венгры, приезжающие из отпуска, привозят с собой женские украшения и патефоны. В первый же день нашего приезда в Екатеринослав мы пошли на базар, там ничего нет, только продают махорку, стакан 1 рубль. Я сделал запас этого отечественного продукта, так как с папиросами дело слабо – за обедом выдают по три штуки на день. На тротуаре сидят рядышком несколько румынских солдат в остроконечных меховых шапках, а перед ними мешки с товарами. Картина никогда мною не виданная – неспроста говорят, что «румыны не нация, а профессия!»

Среди местных тоже есть первоклассные жулики. Мои хозяева рассказывали, что итальянские солдаты продали одеяло за 650 рублей и купили двухкиловый хлеб за 200 рублей. Когда стали резать его, то только корка была из теста, а внутри – шелуха и отруби. На базаре кто-то купил коровьего масла – так там снаружи слой масла, а внутри – тёртый картофель! Покупают муку, пробуют на язык – тёртый мел…

В Днепропетровске ходит анекдот. В хату к старушке 65-ти лет зашли два венгерских солдата, приказали согреть воды, а один говорит: «мой мне ноги». Старушка помыла, вытерла, а венгр говорит: «теперь ложись поперёк кровати!». Сделал своё дело. Старушка обращается к другому солдату: «Атебе тоже ноги помыть?..»

8 февраля 1943 года. По сведениям, советские войска заняли Батайск, Касторную и Изюм, пытались высадить десант в Таганроге, но были отбиты. Солдат нам принёс синий листок, сброшенный с советского самолёта, о взятии ими Сталинграда: в плен попали семь генералов, тысячи офицеров и сотни тысяч солдат. Итальянцы в своей катастрофе на Дону по-прежнему обвиняют во всём немцев: не придали им больших танков и тяжелой артиллерии – всё вооружение мелких калибров, итальянское, а для танков их не было горючего. Я лично полагаю, что немцы виноваты тем, что доверили фронт в 250 километров по реке Дон итальянцам, не сделав прослойки из немецких частей.

Сладков ходил в городскую управу, ему там сказали, что население относится с симпатией к итальянцам, но немцев ненавидит; прощают им многое – и грабежи, и реквизиции хлеба и скота, но не прощают, что они увозят молодёжь в Германию на работы. Ещё не прощают, что немцы публично бьют народ: «Да, нас подвергали в Чека пыткам, но публично не били!»

Хозяин мой и его старший брат работали на мельнице при советах и при немцах. Кто-то на них донёс и их посадили – хозяина, его старшего брата и сапожника Петьку. Держали девять месяцев, при допросах били: приходит здоровенный тип и обращается по-русски: «дед, мы тебя сейчас будем бить» – и бил мешочком, наполненным песком. Потом их отпустили, так как немцы решили изменить свою тактику на более гуманную, но эта мера слишком запоздала. Стали даже закрывать глаза на то, что рабочий проносил немного отсевов и даже муки.

В доме несколько комнат, мы с Селивановым занимали одну, а в соседней комнате ежедневно были совещания: хозяин, его брат и сапожник Петька. Они выпивали бутылки две самогона и обсуждали вопрос – как им убить доносчика. Нас они не стеснялись, так как доверяли, а нам безразлично – это их семейное дело. Меня они посвящали во все свои тайны. Сапожник Петька много раз приглашал зайти к нему в гости и выпить, но я упорно отказывался. Брат хозяина, старше лет на десять, очевидно, в наше время служил в Красной армии. Как-то раз он мне заявил, что «при кровавом Николашке рабочие жили плохо, а при советской власти был чуть ли не рай на земле». Я только посмотрел на него, вижу, что собеседники его не поддерживают, и ничего ему не сказал. Таких типов больше мне встречать не приходилось, так как народ питал звериную ненависть к «народной власти». Большинству уже довелось сидеть в сталинских концлагерях. Одни сидели, другие сидят, третьи будут сидеть…

Пошёл погулять по снегу, морозу, увидел, как немецкие солдаты спиливают верхние толстые ветки на двухсотлетних екатерининских липах. Я знал Екатеринослав раньше – от вокзала шёл длинный Екатерининский проспект, обсаженный огромными старыми липами. Был огромный памятник Екатерине Второй, такие же памятники я видел в Екатеринодаре и в Нахичевани на Дону, населенной армянами. Конечно, при советах всё это было снесено. А во время войны кое-где ещё валялись неубранные остатки памятников «отцу народов».

Как полагается, в тылу от бездействия стали распространяться панические слухи: Иванов и Фиалковский уверяли, что нам придётся бежать, бросив всё наше имущество. У нас, испанцев, имущества никакого, а у Фиалковского – два огромных мешка в рост человека.

Комендант этапа получил распоряжение от уффичио: подполковник Риччи отзывается в Рим (мы по наивности полагали, что его отдают под суд за тёмные сделки, не соответствующие званию офицера), подполковник Белевский получает отпуск в Италию, с ним едет Иванов, а остальные прикомандировываются к штабу корпуса, находящемуся здесь в Днепропетровске.

Красные танки сделали налёт на Гришино, но были отбиты. Хозяева вернулись с базара и сообщили нам потрясающие цены: ведро картошки (полпуда) стоит 400 рублей, курица – тысячу, пуд муки – две тысячи рублей. На этапе кормят рисом с консервами. Ходили в штаб корпуса представляться командиру корпуса: каждый брал под козырёк и называл чин и фамилию (я – соттотененте Габриэли). Штаб корпуса на днях эвакуируется в Киев, нас обещают отправить туда в первую голову. Мы должны являться в штаб в 11 утра и 7 часов вечера.

Селиванов наведался в железнодорожную больницу– ему прописали очки и предложили сделать бесплатно зубные челюсти: для итальянцев делают всё бесплатно, так как они хорошо относятся к населению. Мне рассказывали, что при раздаче пищи немцам из котла собирается около кухни голодный народ, а немцы после раздачи выливают остатки на землю. Итальянцы же охотно раздают остатки пищи, и можно видеть около итальянской кухни человек тридцать русских с посудинами. Когда итальянский полковник узнал, как немцы обращаются с голодным населением, то приказал готовить лишнее, чтобы раздавать народу. Жители относятся к итальянцам с жалостью: куцые шинельки, вид непрезентабельный, недоедают. «Ну какие же это солдаты? Им бы около мамы сидеть…» А немцы все хорошо одеты, подтянуты, откормлены. И зачем Муссолини влез в эту войну? Да ещё так некрасиво: когда в 1940 году французы были разбиты, то Муссолини полез на Францию (ударил в спину), французы защищались от всей итальянской армии несколькими батальонами альпийских стрелков и их не пустили. В 1916 году австрийцы нанесли поражение итальянцам на Изонцо несколькими дивизиями старых резервистов и Россия для спасения «союзничков» была вынуждена тогда начать брусиловское наступление. Говорят, что Гитлер был против вступления Италии в войну: если бы она осталась нейтральной, то Муссолини смог бы задавать тон всему миру.

На базаре цены растут: подсолнечное масло – 600 рублей литр, картофель – 450 рублей пуд, стакан темной соли – 50 рублей. Рабочий получает у немцев 300–400 рублей в месяц и, кажется, суп.

Немцы отпустили итальянцам 120 тонн бензина и обещали поезда для эвакуации итальянской армии в Киев и дальше. Говорят, что в Днепропетровск приехал Гитлер – около вокзала арка.

У моих хозяев стоит в комнате огромный платяной шкаф с резьбой, с тремя дверцами. Три или четыре воскресенья подряд (когда мы были в Екатеринославе) из деревни приезжали какие-то хорошо одетые муж и жена торговать этот шкаф: давали 3 тысячи, хозяева хотели 3500 рублей. Пока торговались, выпивали две или три бутылки самогона с закуской, и, наконец, хозяева уступили 250 рублей, но к соглашению не пришли. Хозяева жаловались мне на покупателей, я и говорю им: вот вы торгуетесь из-за 250 рублей, а сколько бутылок самогону вы выпили с ними? Хозяин говорит, что, мол, «с хорошими людьми приятно поговорить»… Русская психология. А самогон стоит 300–400 рублей бутылка…

15 февраля 1943 года. Сегодня день нашего отъезда из Екатеринослава, где мы прожили с месяц. Попрощались с милыми хозяевами, которые о нас заботились, как о родных. Накануне нам устроили баню: хозяйка нагрела воды, налила в огромный железный чан, и мы вымылись в тёплой хате. Хозяйка нам и бельё выстирала: купили ей кусок мыла – снаружи мыло, а внутри огромная дыра. Вот жулики!.. В рот пальца не клади. Нашли мальчишек с саночками, хозяин помог погрузить на них наши «гробы» и брезентовые мешки с замочками, потом долго стоял у ворот и смотрел нам вслед. У нас же нечем было даже его вознаградить, кроме спасибо за всё. Приглашал нас, если война кончится благополучно, посетить его, обещал нам стол и дом.

Привезли вещи к дому, где помещался штаб корпуса. Там уже было несколько русских переводчиков. Поели хлеба с консервами, которыми нас угостил Морини (Поморский, молодой сербский офицер, русский, окончил военное училище в Белграде, был в плену у итальянцев – ибо русские честно защищали Сербию до последнего). Очень любезный господин. Он ездил в командировку: должен был отвезти в казачий отряд продукты из интендантства, но поручения выполнить не смог и сам еле спасся. Продукты привёз обратно, не забыв и себя.

Около двух часов дня подошёл автомобильный транспорт, отправлявшийся в Киев на погрузку в Италию. Огромные понтоны, каждый на двух платформах. Итальянская армия по ним переправлялась через Днепр. Рядом с шофером в кабинке сидит старик Селиванов, закутанный шарфом. Мальчишки на улице смотрят и смеются: «Гляди, поп сидит!..» Так за ним и осталось прозвище «поп», но, чтобы не позорить русского имени, мы на вопросы отвечали, что это польский ксендз. Он нам в печёнках сидел. Он сразу же нам заявил, что приехал сюда, чтобы занять пост губернатора. Сам из бывших социалистов, в Константинополе был учителем музыки (скрипка). У него были необычайно длинные пальцы, и он устраивал представления: показывал, например, как Маргарита идёт к Фаусту и как возвращается от него – очень забавно. Его из Рима возили даже в Фраскати, в какой-то аристократический салон показывать «ловкость рук», был большой успех.

Жена его была моложе и помогла немцам раскрыть заговор против фон Паппена, немецкого посла, и в благодарность его устроили к итальянцам переводчиком в чине сотготенетте, хотя он никогда военным не был. 70 лет – возраст почтенный, но он был первый старик, внешность и поведение которого никаким уважением пользоваться не могли. Мы между собой разговаривали – как от него избавиться.

В 2 часа ночи приехали в Кременчуг. Все дома забиты немецкими танковыми частями. Мы с Селивановым сунулись в один дом, вышел немецкий солдат и сказал: «Как вам не совестно так поздно беспокоить?» Старик Сильвано (фамилия «губернатора» к нему подходила – в переводе на русский язык она означала леший: вероятно, над ним подшутили в Риме, когда подбирали подходящую итальянскую фамилию) хвастал своим знанием немецкого языка. На упрёки немца спросил по-немецки: «А который час?»

Мы пытались постучать в другие дома и на вопрос – «кто там?» – отвечали: «русские офицеры», но везде было занято. В одном доме оказались наши – Фиалковский со Сладковым, который всегда льнул к лицам, от которых мог получить выгоду – у Фиалковского же было два огромных мешка с продуктами, а у нас ничего. Около печки возится хозяйка, что-то им готовит и подаёт огромную миску, полную макарон. Так как нам не предложили, то мы с Селивановым сели в уголке, вынули хлеб и консервы и поужинали в 3 часа ночи. Потом обнаружилось, что Фиалковский отличался феноменальной скупостью, но он был для нас чужой человек. Он прибыл из Албании и выслужился в офицеры из солдат. Купил я ещё в Болонье коробку трубочного табаку; в Юзовке увидел, что он курит трубку, подарил ему, а когда через несколько дней попросил папиросу, то он не дал. Как-то после этого, уже в Риме, я проходил вечером по улице; на террасе кафе сидит Фиалковский и приглашает меня сесть, заказывая мороженое для меня. Когда я рассказывал это другим, то мне не верили – что он мог так раскошелиться!..

В 6 часов утра, ещё затемно, сели на наши грузовики, с час простояли на базарной площади – там я пополнил свой запас махорки. Отец нашего покойного Сережи Бриллиантова[16]16
  16 Бриллиантов Сергей Петрович – штабс-капитан Марковского пехотного полка. В период гражданской войны в Испании воевал в Русском отряде армии генерала Франко. Умер в Мадриде 13 июля 1940 г. от разрыва сердца.


[Закрыть] (штабс-капитана Марковского полка) был настоятелем собора в Кременчуге. Получили на этапе продукты и двинулись в путь. Мимо нас проезжали беженцы из Изюма и Барвенково, прошёл эвакуированный конный завод с прекрасными лошадьми. Выехали из Кременчуга в 10.30 утра и к 12-ти часам дня остановились в деревне Жолнино. Так как была распутица и везде косогоры, а итальянские грузовики без цепей и вообще не приспособлены к русской зиме (другое дело немцы), то остановились на ночлег. Так как в деревне был тиф, то староста отвёл помещение на хуторе, за полтора километра от деревни. Мы должны были добраться до Золотоноши, но туда 60 километров и наш транспорт не выдержал бы.

Мы с Селивановым (мадридским) остановились в хате, крестьяне рассказывали, что у них по-прежнему колхоз, к рождеству немцы разрешили колоть свиней: две свиньи отдавать немцам, а третью колхозникам – дели как хочешь… В общем, живут лучше, чем городское население. Наших офицеров пригласила на ужин местная интеллигенция – староста, врач, агроном. Я не ходил, так как у меня было нечто вроде гриппа. Но мне рассказывали, что их встретили очень сердечно: «наши русские царские офицеры приехали!» Некоторых даже к бабам приспособили. Утром на рассвете, по заморозку, мы должны были тронуться в путь. Хозяева рано утром нам приготовили нечто вроде обеда, мы с ними сердечно попрощались и вышли на большую дорогу. Мимо нас прошёл наш камион, но он был испорчен и шёл в починку. Мы устроились в грузовике другой, понтонной роты, за деревней догнали наш транспорт и пересели в него.

По дороге я столкнулся с двумя хорватскими офицерами. Узнав, что я говорю по-русски, спросили меня: «А можете даже кокошку (курицу) купить?» – «Могу»…

Ехали весь день до темноты и за десять часов пути сделали 39 километров, так как просёлочные дороги были в ужасном состоянии – снег, косогоры и грязь невылазная.

Вечером прибыли в большое село Ираклиево, вроде нашего волостного – районный административный центр.

Остановились на площади возле сельского правления (сельсовет), где стояло много вооружённых молодых людей – милиция. Пока наши искали пристанище на ночь, я разговорился с группой милицейских и молодёжи. Собралась толпа, стали меня расспрашивать о старой России, о прошлом и о возможном будущем. Пошли шутки, анекдоты, меня потчевали местным табаком (жёлтым). Рассказали мне, что немцы затребовали из их района 300 человек на работы в Германию, что человек 200 согласились, а остальных – «добровольцами назначаются такие-то…» Я их успокаивал, говоря, что рано или поздно немцы будут вынуждены обращаться хорошо с русским народом и вернуться к частной собственности, что Россия за свою тысячелетнюю историю испытала и татарское нашествие, и польское, и шведское, и всех переборола, что так будет и с немцами – не век им владеть захваченной русской землей. Меня молодёжь слушала внимательно – итальянец, а так хорошо по-русски говорит… Благодарили меня за тёплые слова. Одних милиционеров вокруг меня было с десяток – немцы согнали их со всего района, чтобы забирать молодежь в Германию.

Узнали, что нам предстоит завтра ужасная дорога, и командир транспорта распорядился остановиться на ночлег. Ко мне подошёл милиционер и сказал: «Можете остановиться в доме моих родителей, я сегодня ночью в карауле, и моя кровать свободная». Провёл нас – меня и двух Селивановых – по расхлябанной дороге километра полтора к себе в дом. Семья – папаша, мамаша и дочь с ребёнком (муж на войне) – бывшие зажиточные крестьяне, ныне колхозники. Мы побрились, помылись, навели красоту. Хозяйка пригласила к столу – солёная капуста и огурцы, послали за самогоном. Только сели за стол, как вошла пожилая женщина, сестра хозяйки, держит под головным платком свёрток. Говорит, обращаясь ко мне: «А я вам медку принесла! Наши ребята рассказывают, что около сельского правления какой-то итальянец вёл такие душевные разговоры, и так чисто говорил по-нашему, что аж до сердца дошло. Это вы будете?» Я стал отрицать из скромности. Она говорит: «Теперь об этом вся деревня говорит, поэтому я вам к блинам медку принесла…»

Хозяйка завозилась у печи с блинами. Поели и поговорили всласть. Старик Селиванов («губернатор») нажрался как свинья, не соблюдая элементарных правил приличия, и попросился спать, его отвели в соседнюю комнату и уложили. Хозяйка спросила, кто он такой и зачем мы его с собой возим? Пришлось опять объяснять, что это польский ксендз.

За ужином с самогоном хозяева рассказывали о своей горемычной жизни: в селе комендант-немец и три жандарма; «немцы выдают в месяц по 12 килограммов суррогатов – гречихи, проса и ячменя, а при советской власти получали в год по 20 пудов пшеницы и ржи – по 12 кило в месяц». Немцы крестьян бьют – это очень не нравится русским. Туполобые немцы не понимают русской психологии. Теперь вот забирают молодёжь на работы в Германию, если кто попытается бежать – приказано по ним стрелять, для этого согнали милицию со всего района. Забирают мать, а маленькую дочку оставляют, забирают единственного кормильца семьи…

18 февраля 1943 года. Приказано ехать дальше в 4 часа утра, по заморозку. В темноте мы садились в камионы, пришла хозяйка и спросила: «Вы не забыли чего-нибудь?» Оказывается, «губернатор» забыл пояс с пистолетом! Мне пришлось шлепать по замерзшим лужам, версты полторы и обратно. Принёс пистолет и бросил под сиденье – мы решили не говорить ему ни слова, пока сам не вспомнит. Хозяйка рассказала о ночных приключениях «губернатора» – ночью он проснулся, чтобы выйти «до ветру», и не мог найти двери, тыкался везде и поднял такой шум, что вся семья проснулась (мы спали, как убитые, и ничего не слышали). Хозяева вывели его во двор. Правда, за ужином меня он спросил: «А где здесь тёплая уборная?» Я ему пояснил: «Александр Александрович, в русских деревнях нет теплых уборных, даже в городах имеется таковая не во всех домах». Он ответил: «А я знаю случаи, когда в деревнях у крестьян есть тёплые уборные». Было бы бесполезно разубеждать будущего «губернатора»…

В 9 часов утра приехали в Золотоношу – гоголевские места, сразу романтикой повеяло. Городишко маленький, домики покрыты соломой, как в «Старосветских помещиках». Никаких следов «социалистического строительства» незаметно, жителей, верно, не больше трех тысяч, как и во времена Гоголя. Небольшие домики, окружённые садами, вероятно, построены до «октября» и с тех пор не ремонтировались. На углах улицы указатели – мы остановились на углу «Хитлерштрассе». Я подумал – «холера вам в живот, вам эта «Хитлерштрассе» ещё боком вылезет!..»

Рядом немецкий этап со столовой, как обычно, но туда никто из итальянцев не пошёл – итальянцы со своими союзниками уживались плохо. Я спросил какого-то прохожего о чём-то, он меня стал расспрашивать, как это я так хорошо «по-нашему» говорю, и сразу же образовалась толпа. Ко мне подошёл Фиалковский и говорит: «Смотрите, сколько народу вокруг вас!» Пришлось прекратить разговор и отойти.

Двинулись в дальнейший путь. Нас немецкое командование направило по просёлочным дорогам, так как по главным шла переброска немецких войск. Мы с полчаса ожидали, пока огромные немецкие колонны пересекали шоссе. На Полтавщине распутица, а ближе к Киеву больше снега и холоднее. Не доезжая станции Переяслав (которая находится в 30 верстах от этого города), наш транспорт остановился в лесу, и мы прождали шесть часов, пока начальник транспорта на своём легковом автомобиле ездил к немцам за маршрутом, а когда он приехал, то мы расположились в железнодорожном посёлке на ночлег. Мы с Селивановым-мадридским расположились в одной хате, хозяйка, очень милая, приготовила нам поесть, мы достали наши консервы и один из наших пошёл с хозяйкой за самогоном, так как немцы воспрещают жителям выходить из дому с наступлением темноты. Самогон отвратительный, жёлтого цвета и вонючий, нужно зажимать нос, чтобы пить, но нужно было согреться. Мне нездоровилось, но хозяйка даже мне делала намёки…

Утром поехали дальше. В соседнем доме крики – уворовали кур, это работа итальянских солдат: вороватый народ, в одном селе украдут, а в другом дают приготовить. В нашем камионе несколько солдат, один слез и по дороге в какой-то хате под навесом украл пук махорки, но курить её было невозможно, табак ещё не созрел, пришлось выбросить. В другой хате солдат украл круг макухи из подсолнухов, мякоть с шелухой, только масло выжато; солдат оторвал кусок и стал жевать, говорит: «это русский хлеб»… Я ему объяснил, что это корм для свиней, а русские это не едят. Он выбросил этот круг на дорогу..

Доехали до Борисполя и там простояли с час. Там молочный колхоз или совхоз, и жители несли в ведрах сыворотку – немцы великодушно им продавали, кажется, по рублю за ведро. Мосты через Днепр взорваны, и жителям воспрещается переходить реку по льду, тогда как с левого берега Киев снабжался продуктами. Приехали в Дарницу – места знакомые, так как в прошлом я неоднократно здесь проезжал. Большой лес, это раньше было дачное место для киевлян. В лесу итальянский этап и бараки, отсюда отправляются военные поезда в Италию. Под вечер нам, русским, дали отдельный крытый грузовик, и мы двинулись в Киев, впереди капитан на своем автомобильчике. В спешке забыли в нашем камионе под сиденьем пояс с пистолетом «губернатора», а тот о нём за несколько дней даже не вспомнил. Так и пропало оружие, и по приезде в Рим пришлось ему заплатить стоимость пистолета – триста с лишним лир.

Подъехали к Днепру, река скована льдом. Железнодорожный и Николаевский цепной мост, красивое сооружение, были взорваны красными при отступлении, и от цепного моста торчали лишь быки. Рядом строился бетонный мост. Переехали через Днепр по временному деревянному мосту, на каждом пролёте – вышка с противоавиационным орудием и стоят часовые.