Текст книги "Книгоедство"

Автор книги: Александр Етоев

И

Иванов Вячеслав

«Он был попович и классик, Вольтер и Иоанн Златоуст, оригинальнейший поэт в стиле Мюнхенской школы, соединивший немецкий порыв вагнеровского пошиба с немецким безвкусием, тяжеловатостью и глубиной, с эрудицией, блеском петраркизма и чуть-чуть славянской кислогадостью и ваточностью всего этого эллинизма Из индивидуальных черт: известная бестолковость, подозрительность и доверчивость. Было и от итальянского Панталоне, и от светлой личности, но, конечно, замечательное явление».

Имя этого замечательного явления, так парадоксально описанного Михаилом Кузминым в «Дневнике 1934 года» (Спб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998), – Вячеслав Иванович Иванов

Женат В. Иванов был на человеке таком же необыкновенном, как и он сам, – Лидии Дмитриевне Зиновьевой, прибавившей «для затейливости» (по версии М. Кузмина) к своей фамилии довесочек Аннибал Вот как описывает супругу поэта тот же Кузмин на страницах своего «Дневника»:

Это была крупная, громоздкая женщина с широким (пятиугольным) лицом, скуластым и истасканным, с негритянским ртом, огромными порами на коже, выкрашенным, как доска, в нежно-розовую краску, с огромными водянисто-белыми глазами среди грубо наведенных свинцово-пепельных синяков… Ходила она в каких-то несшитых хитонах разнообразных цветов Для здравого взгляда она представлялась каким-то чудовищем, дикарским мавзолеем В ее комнате стояла урна, крышки от диванов и масса цветных подушек. Там она лежала, курила, читала, пела и писала на мелких бумажках без нумерации бесконечные свои романы и пьесы…

В 1905 году из-за границы возвратившись в Москву, чета Ивановых пробует утвердиться на московском литературном Олимпе. Л. Д. издает роман, В. И. – стихотворный сборник «Прозрачность».

Но – «они не понравились москвичам, москвичи им, и Ивановы перебрались в Петербург» (М. Кузмин, «Дневник 1934 года»)

Вот тогда-то, на Таврической улице, они и устраивают знаменитую Башню, в которой практически концентрируется вся культурная жизнь России того периода Здесь бывают литераторы, художники, политики, просто знаменитые и не очень знаменитые личности.

Ходили также «курсистки, теософки и психопатки. Последних мало, но бывали вроде дамы Бриллиант, которая ходила по великим людям за зародышем. Она хотела иметь солнечного сына от гения Перед визитом она долго обсуждала, чуть ли не с мужем, достаточно ли данное лицо гений и порядочный человек. Так она безуспешно ходила к Андрееву, Брюсову и добрела до Вяч. Ив., но тут Лид. Дм. услышала из соседней комнаты желание странной посетительницы и запустила в нее керосиновой лампой Весь кабинет вонял керосином дня три…» (М. Кузмин, «Дневник 1934 года»)

В 1913 году, после годичного пребывания за границей, Вяч. Иванов поселяется в Москве, с 1920 по 1924 год живет и преподает в Баку, затем получает разрешение на поездку в Рим, где и остается до конца жизни

Измайлов А. Е

 
Вот Измайлов – автор басен,
Рассуждений, эпиграмм;
Он пищит мне: «Я согласен,
Я писатель не для дам!
Мой предмет: носы с прыщами;
Ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями…
Мир квартальных – вот мой мир»
 

Так описан поэт Александр Ефимович Измайлов в классической поэме-памфлете «Дом сумасшедших» Александра Воейкова

Измайлов, как и Воейков, сам был остер на язык и не давал спуску литературным недругам, которых у него было немало

Самыми известными сатирами Измайлова считаются его эпиграммы на А. Шишкова, главу тогдашней архаической школы, и на Фаддея Булгарина, притчу во языцех русской литературы пушкинского периода.

Основная стрела эпиграммы «Шут в парике», нацеленной на Шишкова, бьет по известной манере последнего ставить во главу угла своей критики политическую дискредитацию литературных противников, обвинение их в пресмыкательстве перед Западом и в отсутствии патриотизма.

Безбожник! – закричал, – изменник! франкмасон!

Сжечь надобно его, на веру нападает.

– такие обличительные слова вкладывает поэт-сатирик в уста изображаемого им Шишкова Неправда ли, очень напоминает нападки нынешних наших ультрапатриотических деятелей на некоторых представителей современной культуры.

Как издатель журнала «Благонамеренный», Измайлов опубликовал на его страницах несколько стихотворений Пушкина Сам Пушкин к Измайлову относился двойственно. С одной стороны, был в восторге от некоторых измайловских опусов, с другой – критически был настроен по отношению к журнальной деятельности поэта Известна ядовитая эпиграмма Пушкина на Измайлова:

 
Недавно я стихами как-то свистнул
И выдал их без подписи моей;
Журнальный шут о них статейку тиснул,
Без подписи ж пустив ее, злодей…
 

Наверное, сегодня мало бы кто знал о поэте Александре Измайлове, если бы его не прославил Пушкин этой своей классической эпиграммой

Изобретения, изобретатели

У поэта Николая Олейникова есть такое стихотворение:

 
Хвала изобретателям, подумавшим о мелких и смешных приспособлениях:
О щипчиках для сахара, о мундштуках для папирос,
Хвала тому, кто предложил печати ставить в удостоверениях,
Кто к чайнику приделал крышечку и нос.
Кто соску первую построил из резины,
Кто макароны выдумал и манную крупу,
Кто научил людей болезни изгонять отваром из малины,
Кто изготовил яд, несущий смерть клопу…
 

В самом деле, в мире существует столько мелких, но важных, смешных, зато полезных изобретений, сделанных как людьми безвестными, так и теми, чьи имена вписаны золотыми буквами в книгу человеческих достижений.

Так великому Леонардо да Винчи, гению итальянского Возрождения, люди должны говорить «спасибо» не только за «Монну Лизу» и изобретенный им парашют, но еще и за такую нужную бытовую мелочь, как липучка от мух.

А великий наш поэт Маяковский придумал способ смачивать бутылки водой, чтобы удобнее было отклеивать этикетки.

Лиля Брик, возлюбленная поэта, изобрела новое направление в живописи – не рисовать, а вышивать картины с натуры.

Давид Бурлюк, художник и поэт-футурист, тот придумал, живя в Америке, искусственную челюсть с подсветкой – для удобства принятия в темноте пищи.

Француз Сартр придумал экзистенциализм – что это такое, не знаю, но мой знакомый Виктор Лапицкий, известный переводчик с французского, уверяет, что штука нужная.

И щипчики для сахара, и челюсть с подсветкой, и даже непонятный экзистенциализм – вещи, бесспорно, необходимые, но самое масштабное, самое поразительное смешное изобретение всех времен и народов – конечно же, коммунальная квартира. Она затмевает все, что изобретено человеком как в прошлые, так и в настоящие времена

Но про нее разговор особый.

Искандер Ф

 
…забегу к Фазилю,
 
 
И на сердце у меня будет благодать
 

Эти строчки из песенки Окуджавы я пою про себя всякий раз, когда вижу на книжной обложке имя писателя Искандера. Забежать в его книгу – воистину сердечная благодать В любую книгу, ибо книга Искандера как дом – благодатный и полный света

Отошли в историю те глупые времена, когда абхазское партийное руководство заваливало гневными письмами партийное руководство Москвы, чтобы то с высокой трибуны осудило «клевету на весь абхазский народ», которую кавказские небожители усмотрели в повести «Созвездие Козлотура», напечатанной в «Новом мире» Твардовского.

А ведь на всю эту партийную глупость приходилось давать ответ «Новый мир» печатал опровержения Умные, приличные люди убеждали назойливых дураков, что повесть не более чем сатира, что смех – лекарство, а не вражеский злобный нож, и что гибрид из козла и тура нисколько не поколеблет дружбу между народами-братьями

Всё это было давно, дураки теперь кто повывелся, кто, проникнувшись духом времени, вдруг стал умным и оттого богатым А Искандер нисколько не изменился – разве что стал мудрее, и книги его такие же, как и прежде, – добрые, веселые и домашние.

И вот ведь какое дело – откроешь какого-нибудь писателя земли русской, к примеру – незабвенного Чивилихина, и глазу хочется плакать, а языку потеть и плеваться, такая это муторная работа. А берешь «Дерево детства» или что угодно из «Сандро», и глаз радуется, язык пощипывает от счастья, как на прогулке в персиковом саду.

Грузин Окуджава, абхазец Искандер, да что там говорить – сам арап, сын арапа, их славный и веселый учитель Александр Сергеевич Пушкин – говорят таким ясным, легким, таким воздушным вселенским великорусским коренным языком, что никакому колесогрудому патриоту за ними не поспеть, не угнаться

«Илиада», переведенная Н. Гнедичем

Гнедич, по Варваре Олениной, как и Крылов, его неразлучный друг, был замечателен своей дурнотой. Сухой, бледный, кривой, высокий, «с исшитым от воспы лицом». Это телом. А вот душою Гнедич был красив как никто Его так и прозвали в обществе – ходячая душа.

Его истовый интерес к древним грекам сказался не только в образцово переведенной им Гомеровой «Илиаде». Он еще и своего друга баснописца Крылова подвИг на священный пОдвиг – на освоение древнегреческого языка То есть сила духа и обаяния Гнедича была такова, что ленивый, «вечно растрепанный, грязный, нечесаный, немытый» (цитирую В Оленину. – А. Е.) Иван Андреевич Крылов без всякого к тому принуждения взял и за два года выучил древнегреческий. И это в пятидесятилетнем возрасте! Он, по настоянию Гнедича, взялся было за перевод «Одиссеи» и даже перевел кое-что, но усердия его не хватило, одолела матушка-лень и он забросил под кровать классиков Служанка потом долгое время растапливала их сочинениями печь.

Гнедич настолько вошел в образ переводчика «Илиады», что иначе и не говорил, как гекзаметрами Представляете, обращается к вам на улице незнакомец: «Сколько драхм стоит нынче кило макаронных изделий, о любезный прохожий?» Или что-нибудь в этом роде.

То есть это я вам к тому, что в быту общаться с таким человеком, как Гнедич, было, наверное, нелегко.

А «Илиада» Гомера – Гнедича просто великолепна. Стих ее мощен, архаичен, богат – настоящий праздник для всех ценителей русского языка и поэзии:

 
Чада Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы!
О! Да помогут вам боги, имущие домы в Олимпе,
Град Приамов разрушить и счастливо в дом возвратиться…
 

Кстати, один из лучших современных иллюстраторов «Илиады» Гомера – художник Владимир Шинкарев (см. В. Шинкарев. Всемирная литература «Красный матрос», СПб., 2000) Всячески его вам рекомендую – не пожалеете.

«Иной свет, или Государства и империи Луны» Сирано де Бержерака

Длинноносый бретер, прославленный Эдмоном Ростаном в знаменитой комедии. Философ, острый на шпагу и на язык, не спускающий врагам и обидчикам и считающий не достойным мужчины пропустить мимо себя хоть одну юбку. Чудак, который однажды дотянулся своим носом до Луны и оставил на ней следы в виде лунных кратеров Что еще? Вообще-то для простого смертного уже этих личных характеристик вполне достаточно, чтобы остаться в памяти поколений.

Что-то есть в нем от д'Артаньяна, только д'Артаньян поглупей. До мудрости Сирано гасконцу из романа Дюма тянуться и тянуться, как до Луны. Стоп. Луна Заветное слово названо

Во всех популярных очерках по истории научной фантастики Сирано считается едва ли не писателем-фантастом номер один. Во всяком случае, в освоении лунной темы Сам перенос на спутник нашей планеты осуществляется на научной основе. Это вам не какой-нибудь берроузовский герой, который засыпает в пещере, а просыпается уже на красной планете, окруженный местными Аэлитами и злыми марсианскими Уриями Хипами Герой Сирано, обвешанный склянками с росой, под воздействием Солнца преодолевает силы земного тяготения и случайно оказывается на Луне. Хотел в Канаду, а попал на Луну. На Луне у Сирано рай Тот самый земной Эдем, описанный в самой главной Книге. Но что-то в этом раю не то, как-то он не по-райски устроен В общем, герой Сирано за откровенную атеистическую пропаганду изгоняется из лунного рая и попадает в страну разумных четвероногих, где его принимают за «самку зверька королевы» и водят напоказ на веревочке. Приключений в этй книге хватает. И зерен будущих, тогда еще не написанных, книг тоже И Мюнхгаузен, и даже Незнайка на Луне – все они берут старт отсюда, из романа Сирано. И даже герои ранних романов братьев Стругацких тоже.

И еще роман Сирано, как это ни странно, считается первым литературным произведением, написанным в абсурдистском ключе Задолго до Кафки, Беккета, Ионеско Сирано де Бержерак уже работал в этом опасном жанре и, честно говоря, довольно в нем преуспел.

Роман его читается и поныне

Искусство

«Мы в Москву ездим за вологодским маслом Там есть магазин на Преображенке. Я пачку масла ем два месяца А Троцкого убили кирпичом». Это из «Монохроник» писателя Юрия Коваля

Вы спросите, а причем тут искусство?

А причем там, у Коваля, Троцкий?

На самом деле все в мире взаимосвязано И Троцкий, и вологодское масло, и даже пятна на Солнце, про которые все мы знаем, но которых никто не видел Всё это кубики и детальки, тот незамысловатый сор, из которого и делается искусство.

Искусство – это не только литература или кино. Это техника, это бизнес, это производство того самого кирпича, о котором упомянуто выше.

Компьютерный мастер – не менее великий художник, чем Моцарт, Вермеер Дельфтский или Артюр Рембо

То же и бизнесмен Ведь бизнес ни что иное как искусство делания дела, делающего людей богатыми

И все это объединяет в себе Искусство И это, и много что еще. Оно как тот магазин на Преображенке, где продается вологодское масло.

«История советской фантастики» Р Каца

Мы редко об этом думаем, но на самом деле миф и легенда вещи совершенно необходимые человеку Они существуют для того, чтобы, образно говоря, отделить в человеческом стаде овец от козлищ. Ничего обидного в эту животную терминологию я не вкладываю, а всего лишь повторяю библейские прописные истины.

По отношению людей к мифу проверяется сущность каждого конкретного человека Имели место легендарные события в действительности или же не имели – по сути своей не важно. Да, историки могут открывать тысячи документов, доказывающих невозможность события легендарного, но человеческая вера в чудесное все равно много сильнее ученых доводов

И это замечательно Пока есть люди, верящие в вещи неосязаемые, в события, непостигаемые умом, то существуют и Бог, и ангелы, и святой Грааль, и рыцари Круглого стола, и змееборец Георгий, и сам дракон, с которым он борется уже которую сотню лет

Рациональность и иррациональность – две ветви развития человека, впрочем постоянно переплетающиеся и поддерживающие друг друга в росте.

Книга Рустама Каца – мифология особого рода. Она максимально приближена к дню сегодняшнему, многие герои «лунной» истории советской фантастики (а шире – литературы в целом) живут рядом с нами. Когда книга вышла первым изданием (Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1993), она вызвала своего рода термоядерный взрыв. Свидетельство тому, во-первых, масса отзывов в прессе, во-вторых, большое число врагов, которых приобрел автор после ее публикации. А если кто-то начинает автора ненавидеть за его сочинение – это уже похвала высокого уровня. Ведь главное свидетельство успеха – накал страстей, которые вызывает книга.

Кстати, некоторые критики восприняли мифологию Каца как действительную историю советской фантастики. Так, в «Российской газете» вышла заметка под названием «Все о фантастах», где говорится буквально следующее: «Вышедшая недавно в издательстве Саратовского университета работа доктора филологических наук Р. Каца “История советской фантастики” стала у местных книгочеев бестселлером. Прочитав ее, российский читатель узнает немало нового не только о хорошо знакомых авторах – А. Беляеве, А. Обольянинове, К. Булычеве, но и о тех, чьи имена были несправедливо забыты».

Вот так мифология вторгается в жизнь и живет с нами на равных правах.

К

«Калевала»

Одним из первородных начал в космогонии карело-финских народов является пиво. Наряду с огнем, железом, кантеле и медведем пиво составляет основу жизни, и в «Калевале» в «Книге первородных начал» отдельная глава посвящена его появлению Глава эта так и называется – «Рождение пива» В ней подробно описывается процесс варки, концовка же у главы следующая:

 
Так вот уродилось пиво,
Калевы хмельной напиток,
там и имя получило,
добрую с почетом славу,
чтоб оно хорошим было,
вкусным, крепким и душистым,
всех бы женщин потешало
и мужчин вело к веселью,
радовало добродушных,
а глупцов кидало б в драку
 

Собрал и записал «Калевалу» Элиас Лённрот в 20-40-е годы XIX века. Окончательный текст памятника был издан в 1849 году и составил в общей сложности 50 рун

«Родиной этих поэм, – писал Лённрот в предисловии к книге, – является Карелия по обе стороны государственной границы Финляндии и России». Таким образом, район Калевалы – это карельское Беломорье, Олонец и прилегающие к ним карельские и финские территории

Поэтому странно видеть новый, прозаический пересказ «Калевалы», выполненный Павлом Крусановым, с вынесенным на обложку подзаголовком «Финский народный эпос» вместо «Карело-финский». Вины Крусанова в этом нет, у него как раз все было правильно. Но, видно, кто-то из «астрельских» издателей то ли карелофоб, то ли просто повелся на поводу обычной книгопродавческой глупости. Финляндия, мол, как-никак заграница, а нынешний книжный рынок сориентирован на литературу запада. Карелы на нем не катят, как не катят мордва и вепсы, татары, нганасаны и чукчи

По мнению академика О. Куусинена, «Калевала» – единственный из северных эпосов, рожденных в народной гуще Все остальные эпосы, будь то «Песнь о Нибелунгах» или скандинавская «Эдда», «составлены певцами-профессионалами, воспевавшими легендарных героев на пиршествах князьков»

И пили эти «князьки» не пиво, подлинно народный напиток, пили они вино, классический напиток аристократии.

«Калевала» и Филонов

История с филоновской «Калевалой» – очень характерный пример отношения государства в лице отдельных его представителей к художнику Филонову и филоновской школе в частности и к изобразительному искусству вообще.

Процитирую записи из «Дневника» Павла Николаевича Филонова

30 ноября 1931 г.: «Тт Бабкин и Ковязин из изд-ва “Академия” пришли ко мне в 5 ч и предложили иллюстрировать “Калевалу”. Я отказался, но мы договорились, что эту работу сделают Мастера аналитического искусства – мои ученики под моею редакцией…»

1 декабря 1931 г.: «Вечером в 6 ч. собрались товарищи: Борцова, Вахрамеев, Глебова, Закликовская, Иванова, Капитанова, Порет, Цыбасов, чтобы обсудить предложение издательства “Академия” За работу возьмутся все и, кроме них, Зальцман и Макаров. Порет, Миша и Вахрамеев завтра сходят в изд-во и договорятся с тт Ковязиным и Бабкиным»

3 декабря 1931 г.: «Вахрамеев и Миша вечером пришли сказать о ходе переговоров в изд-ве “Академия”: товарищи будут делать 11 иллюстраций и 52 заставки: срок работы 1 месяц…»

Работа над «Калевалой» была начата 7 декабря 1931 года и в июне следующего года сдана заказчику В вышедшей книге на обороте титула перечислены имена мастера и его учеников: «Работа по оформлению книги коллектива Мастеров аналитического искусства (школа Филонова) Борцовой, Вахрамеева, Глебовой, Закликовской, Зальцман, Ивановой, Лесова, Макарова, Мешкова, Порет, Соболевой, Тагриной, Цыбасова под редакцией П Н Филонова»

В комментариях Г. Марушиной к «Дневнику» о степени редакторского участия Филонова в работе его учеников говорится следующее: «Вопрос о редакции Филонова, иными словами – об участии его в работах учеников, до сих пор остается открытым. Известно, что Филонов очень активно, не щадя времени и сил, помогал своим ученикам, многое, вероятно, делал сам Существуют различные свидетельства на этот счет».

Итак, работа над «Калевалой» была закончена в июне 1932 года Прошло полгода Читаем в дневнике запись от 13 января 1933 г.: «Получил из “Академии” 1000 р. за редакцию “Калевалы” Наконец издательство решило со мной расплатиться, когда рубль упал, а продукты поднялись в цене. Кило сахару в кооперативе по коммерческой цене сейчас стоит 15 р., а молоко на рынке 6 р и 6 р 50 к. Т. к выплата из Академии производится исключительно через сберкассу, а номер и адрес кассы при переводе денег издательство перепутало, моей дочке пришлось долго похлопотать, разыскивая и получая их Перевела их “Академия” 29 декабря, и за это время на них наросло 2 р. 22 к процентов Из них я полностью заплатил дочке долг 638 р 27 к.».

Один из рисунков к книге был утерян, нарисован заново и отослан в издательство Вот что пишет по этому поводу художник: «Теперь надо ждать, как его примет тупье и паразиты из “Академии” здесь и в Москве Мы работаем с самодовольными, полными апломба и невежества паразитами Изо и мерзавцами Изо, по горло пресыщенными возможностью издаваться и оставаться недосягаемыми…»

Особая история была с форзацами филоновской «Калевалы», которые запретили за их красный цвет.

22 ноября 1933 г.: «Порет ‹…› сказала, что т. Сокольников, глава Ленотдела “Академии”, пробовал вступиться за форзацы “Калевалы” и говорил об этом с М. Горьким. Горький ответил ему, что форзацы пропустить нельзя. Но Горький при этом просил Сокольникова отпечатать для него один экземпляр “Калевалы” с форзацами Т. к. Сокольников захотел этого же и для себя, и еще кое для кого, то Сокольников решил отпечатать триста экземпляров с форзацами. Но когда он распорядился об этом в лен издательстве “Академия”, оказалось, что кто-то уже распорядился уничтожить клише форзацев».

Когда «Калевала» вышла, пресса отозвалась на ее появление ливнем отрицательных отзывов: «Не заслуживает положительной оценки иллюстративная сторона издания… Иллюстраторы не создали ничего ценного в художественном отношении. По стилю, по манере изображения рисунки дают полный разнобой и не связаны между собой Преобладающий уклон – в сторону архаизации… Крайне неудачно изображение древних героев в карикатурном виде с подчеркнутыми типическими чертами… Чрезмерное злоупотребление со стороны художников ироническим отношением к “Калевале” снижает общее впечатление…» Или другой пример: «Резкой отрицательной оценки заслуживает выпущенное “Академией” издание финского народного эпоса “Калевала”, эта книга по праву может рассматриваться как своеобразная энциклопедия самых отвратительных и отталкивающих черт ленинградской художественной школы Филонова»

А вот мнение о «Калевале» Екатерины Серебряковой, жены Филонова: «Читаю эти дни “Калевалу” – не знаю, от чего я больше в восторге – от содержания или рисунков, – до чего они хороши… Радость у меня, когда я смотрю. Вчера утром более часа только рисунки смотрела».

Каменский В

Более всего человек эпистолярной эпохи отражается в письмах В свое время петербургский журнал «Звезда» (№ 7, 1999, публикация О. Демидовой) опубликовал часть переписки поэта Василия Каменского с режиссером и теоретиком театра Николаем Евреиновым Они достойны того, чтобы частично их процитировать, потому что настолько живо раскрывают Каменского человека, что никакие сторонние мемуары не расскажут нам о поэте лучше.

Напомню, что Н. Евреинов, адресат Каменского, в период их переписки (1925-1935 гг.) жил в Нью-Йорке; сам поэт проживал в России

Москва, 6 октября 1925: «…Рад-радешенек за весь твой успех за границей, приносящий доллары В легкий час! Да будет поток их неиссякаем в сторону твоих надежных карманов, тайных и явных Когда будешь Рокфеллером, не забудь дать мне взаймы рубля три Ты ведь скуп – я знаю – и много не прошу… Что и где и какие вещи ставишь? Как доходы твои? Если приеду, – на что можно расчитывать?… Написал крестьянскую пьесу в 3-х дейст. “Козий загон” Веду с театрами переговоры о постановке Вышел одиннадцатым изданием мой “Степан Разин” и вышел “Емельян Пугачев” А вот стихов не издают Театр куда интереснее и выгоднее. Учусь быть Пиранделлой и хочу знать, насколько он богат…Маяковский (из Нью-Йорка) пишет, что дела средние Но я иду и на средние. Лишь бы побывать, поглазеть, посмекать – в чем там дело американское и почему у нас меньше долларов? Что мы, дураки, что ли? Думаю, что поумнее американцев, а вот долларов нет… А без долларов скучно жить, едри его копалку…»

Зима 1925-26: «Родной мой Количка, друг мой сердешный, обнимаю-целую с Новым годом, с новыми долларами. Желаю влезть в Америку и убежден, что обязательно влезешь Ручаюсь головой Рокфеллера. А раз влезешь – значит, доллары будут, т. к. там они проживают густо Знай черпай. Черпать же ты уважаешь, как, впрочем, и я…»

Каменка, 5 августа 1925: «Дорогой, любимый Количка… получил два твои письма… а ответить до сих пор не мог Началась страда, в Пермь никто (за 40 верст) не едет и отправить никак было нельзя. Я злился страшно, досадовал, а ни лешего не сделаешь Законы джунглей суровы Идти же пешком 80 верст в жару показалось далековатым предприятием. Вот и ждал оказии Не помогли фантазии. Живем бо в Азии Пошли мне автомобиль. Ты ведь теперь раздолларился, к моему счастью. Шибко же рад я за успехи твои… Так и рвусь к вам, в Нью-Йорк! Но… пока нет денег. Тебе, богачу, меня теперь не понять. А денег все-таки нет Я же убежден, что в Нью-Йорке разживусь. Чую. Верю Уж если я разжился в Очемчирах, то ведь Нью-Йорк, по слухам, больше и богаче. Авось с помощью американских двух дядюшек – тебя и Бурлюка – вылезу на Бродвэй. Помогите, ребята! Не дайте пропасть известному литератору, застрявшему в пермских лесах трущобной жизни…».

СССР. Азербайджан Баку. Улица Саратовца Ефимова, д. 7 Для О П Шильцовой. Декабрь, 1926: «…К вашей нью-йоркской компании прибавился Боря Григорьев – один из тех трех моих братьев-друзей (т. е. ты, Григорьев, Бурлюк), кот. я люблю. Больше этих трех у меня нет никого на свете. И все вы трое в Нью-Йорке. Неужели не стыдно вам, что меня нет среди вас… В сущности дело мое только за деньгами, чтобы выехать, по крайней мере, с 750 дол Жену я оставлю в Париже, а сам в Нью-Йорк ахну до лета… Мне лишь бы доехать, а там – моя голова сделает свое дело: буду стихи и лекции читать, на гармошке играть, фокусы показывать, пьесы ставить, на голове ходить, шпаги глотать Найду что-нибудь подходящее. С Фордом, например, аэропланы буду заворачивать…».

Сухум, Курортная, 11, дом быв. Соколовой. 10 мая 1927: «Черта ли толку в загранице в общем, когда здесь ты – дома, в тропическом гнезде. Кстати, ведь здоровье живет тут… Вспомни. Очнись. Плюнь на заграницу, пока в силах Безумие – жить там долго Все там глупеют, одурманиваются, отстают от мысли, делаются душевно-нездоровыми, бессердечными. Все это относится, конечно, к русским. Я понимаю, что поехать на некотрое время на Запад даже необходимо, но жить там долго – не разумно, не здорово Пусть у нас есть много недостатков, но все же мы – дома и делаем прочно свои великие и малые дела общего строительства…»

Отказываюсь комментировать эти кусочки писем. По-моему, и так понятны мотивы моей цитации. А чтобы поставить точку, дам еще один небольшой отрывок из письма 1935 года, одного из последних писем Каменского к Евреинову

Пермь, Набережная, 7, кв. Пьянковой. 1935: «О куреве. Я ведь не знал, что ты настолько бедный, что для посылки сигаретной тебе оказывается нужна специальная денежная получка сначала. Ну, раз так – никаких мне сигарет не надо. Жил и проживу без них, а для меня тратиться нет смысла и резона. Ведь сигареты – лишь баловство, как и вся моя просьба о посылке Я ведь живу так чудесно в общем, что никакой нужды ни в чем не знаю В торгсинах наших имеются шикарные сигареты, да только нет у меня валюты Ну и наплевать! Разве сухумский табак плох? Ужо буду в Сухуме – запасусь…».

Карамзин Н

Почти весь XIX век, особенно его середина, прошел в спорах о Николае Карамзине – был ли он реформатором русского литературного языка или же таковым не был. Пик споров пришелся на юбилейный 1866 год, когда отмечался столетний юбилей классика Орест Миллер с профессорской кафедры ругал почем зря писателя, подыгрывая себе на маленькой демократической скрипочке и тем самым доводя российское прогрессивное студенчество до экстаза.

Вот что пишет по этому поводу А Никитенко, известный литературный деятель, критик, цензор, академик литературы:

Что вы говорите о прозе Карамзина, Жуковского, Пушкина? Нам теперь нужна немножко хмельная и очень растрепанная и косматая проза, откуда бы, как из собачьего зева, лился лай на все нравственно благородное, на все прекрасное и на всякую логическую, правдивую мысль

Кто-то называл Карамзина подражателем, считая, что все свои новые литературные формы тот заимствовал у англичан и французов. Другие, как, например, Грот, доказывали с томом карамзинских сочинений в руках, что «Карамзин, движимый желанием, свойственным таланту, излагать мысли свои изящно… не мог довольствоваться тяжелыми оборотами тогдашней нашей литературной речи и принял за образец легкую и живую конструкцию русской разговорной речи».

Для нас с вами, современных читателей, эти споры не более чем история Да, Карамзин не очень-то современен, излишне прекраснодушен, сентиментален, может быть – узок в своем стремлении облагородить жизнь и людей Да, литература пошла дальше Карамзина, дала Пушкина, Лермонтова и Гоголя, которые глядели на жизнь уже тревожными, задумчивыми глазами

Но, возможно, нам этого-то сейчас и не хватает – искренней, душевной сентиментальности, которая живет в наивной прозе Карамзина.

«Ким» Р Киплинга

Лучший роман Киплинга и, пожалуй, один из лучших в литературе XX века.

Мне этот роман особенно близок Объясню почему. Когда вышла моя книжка «Бегство в Египет», в опубликованной на нее рецензии в «Независимой газете» говорилось так: «Как-то Петр Вайль и Александр Генис рассказали, что их дети отказывались читать традиционные для советского воспитания книги, где “богатые обязательно плохие, а бедные – хорошие” Наверняка и капитан Жуков из повести Етоева больше придется по душе не детям, а государственной программе – “положительный образ стража порядка в современной литературе”»

Примерно так же в свое время говорили и о романе Киплинга. Вот некоторые из характеристик романа: «Идеализация шпиона и “великой игры” тайной разведки – один из главных моментов в творчестве Киплинга. Подлинные, до конца положительные герои Киплинга – организаторы полицейского и политического шпионажа», «Идеализация шпиона, завершившаяся “гениальной” идеей переключить в образе Кима всю юношескую романтику приключений в небывалую романтику шпионажа, – едва ли не самое яркое проявление основной черты раннего Киплинга» и т. д.

Получается, что если ты, скажем, Эдгар Уоллес или какой-нибудь Лев Овалов, создатель «майора Пронина», то никто тебе и слова не скажет в виду твоей явной серости в плане литературном А если ты написал вещь сильную и языком необычным, ярким, то ты уже развратитель душ и достоин клейма предателя.