Текст книги "Фрагменты (сборник)"
Автор книги: Александр Варго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Терпение, дружок.
Как только старик произнес последнее слово, что-то начало происходить. Будто слабые толчки под землей. Потом там, где лежало тело Тамары Алексеевны, появилось красное свечение. Сергей привстал. Земля у «Газели» начала плавиться, пока не образовалась воронка два метра в диаметре.
– Что за черт? – Сергей обернулся к бомжу. Старик не смотрел в сторону огненной ямы, он крестился и повторял:
– Дай бог, не за нами.
Сережа снова посмотрел на воронку. Он увидел, что на краю ямы стоит Тамара Алексеевна. Потом она вдруг развернулась и побежала в сторону леса. Из красного зарева выскочили четыре черные фигуры и понеслись за ней. Через некоторое время черные силуэты вернулись с добычей. Женщина брыкалась и кричала, но все было решено. Люди или твари бросили ее в яму и прыгнули следом. Яма вмиг затянулась.
– Что это было?
– Не знаю, но главное, что не с нами.
Сергей сел рядом со стариком.
– Что-то с нами ничего не происходит?
Старик усмехнулся.
– Не с того ты начал.
3
Богдан открыл дверь и выпал из-за руля. Поднялся и пошел к правому крылу. Он кого-то сбил. Собаку или, может, кого-то крупнее, Богдан не видел. Из-за капота Tahoe трудно что-либо разглядеть, если это что-то не человек. Ну и, разумеется, если ты трезв и не прешь по трассе со скоростью лайнера. Но Богдан пер, был пьян и сбил… Кого сбил – загадка.
Он подошел к крылу, выругался и нагнулся, чтобы поближе рассмотреть вмятину и огромную царапину. Богдан провел рукой по крылу. Было похоже на то, что он врезался во что-то металлическое. Мысль, слабая, будто затухающий огонек, появилась в захмелевшем мозгу Богдана. А что, если это человек? Велосипедист или…
Нет, велосипедиста я бы заметил. Человек, сидящий на велосипеде, выше или такого же роста, как и стоящий на земле. Нет, точно не велосипедист. Может, человек выехал на трассу на…
Богдан замер. Скрип несмазанных колес доносился откуда-то из-за спины. Мужчина повернулся на звук. По обочине навстречу Богдану катилось инвалидное кресло. Пустое инвалидное кресло двигалось без чьей-либо помощи.
– Ты человека убил, пьянь.
У водительской двери стоял его друг и компаньон. Все эти термины можно с уверенностью произносить с приставкой экс. Экс-друг, экс-компаньон. Богдан лично убил его десять лет назад. Тогда все убивали. Если не ты, то тебя. Друзья не были исключением. Бизнес, ничего личного.
– Кирюша, ты же это… Ну… Тебя же нет!
– И все благодаря тебе, пьянь.
– Перестань так меня называть! – закричал Богдан.
– А что? Что ты сделаешь? Убьешь меня? – Призрак Кирилла улыбнулся.
– Нет. Он больше никого не убьет. – Призрак и Богдан посмотрели на кресло. Там сидел парень лет восемнадцати.
– Это еще что за хрень?!
В следующий момент джип завелся и дернулся вперед. Немного, сантиметров на двадцать, но этого хватило, чтобы напугать Богдана.
– Эй, что происходит?
Хмель из головы практически выветрился. Теперь тревожные мысли посещали Богдана. Джип ревел. Хромированная решетка скалилась в лунном свете. Чтобы сохранить рассудок, Богдан побежал. Споткнулся, упал, встал и снова побежал. Сережа встал из кресла, посмотрел на джип и едва заметно кивнул. Джип взвыл и понесся за хозяином.
Когда черные силуэты затащили душу Богдана в расплавленную лаву, Сергей сел в кресло, а старик примостился на бордюре. Они ждали.
Вдруг черноту неба разрезал луч света. Старик встал и сделал шаг вперед.
– Это за нами? – спросил Сергей.
– Нет, дружок, это пока только за мной.
– Но как же так?! – Сергей встал из кресла.
Старик вошел под луч, обернулся и сказал:
– Найди того, кому нужна твоя помощь.
Через несколько секунд свет погас, и Сергей остался один.
4
Николай долго не мог сообразить, как оказался в реке. Какие-то хулиганы напали на него, избили и сбросили с моста. Ах да, они забрали куртку.
– Долго ты там мокнуть будешь?
Коля повернулся на голос. На берегу сидел молодой парень.
– Вылезай, говорю.
Николай молча вышел на берег. Сел рядом с парнем и спросил:
– Кто ты такой?
– Сейчас для тебя будет лучше узнать, кто ты такой. – Сергей улыбнулся.
– Ну и кто же я такой? – Николай терял терпение. Сначала какие-то отморозки избивают, а теперь этот полоумный издевается.
– Ты мертвец. Как и я.
Точно полоумный.
– Сердце.
– Что сердце? – не понял Николай.
– Они ударили тебя ножом в сердце, перед тем как сбросить с моста.
Коля все вспомнил. Он ощупал левый бок. Его правая ладонь наткнулась на рукоятку ножа.
Я умер! Но почему?! Черт возьми, как несправедливо!
– Что же теперь делать?
Сергей пожал плечами и произнес:
– Мстить, дружок, мстить.
Патовая ситуация
Серийные убийцы – это мы,
ваши сыновья,
ваши мужья,
мы – повсюду.
Теодор Банди
– А где мы будем искать этих?… – Лешка замялся. Ему не нравилось ни одно определение, высказанное до этого Эдиком.
– Кого? Отбросы?
Это слово ему нравилось еще меньше, поэтому он кивнул, но поправил друга:
– Где мы будем искать жертвы?
– Здесь. – Эдуард обвел глазами парк.
Не нравилось это Леше. Данное когда-то обещание «идти с Эдиком до конца» после дозы алкоголя теперь вылезало боком. Отказаться – неизвестно, как отреагирует Эд. Несмотря на то что они были ровесниками, Лешка боялся его. А согласиться и того хуже. Убить человека не каждый сможет. Алексей не смог бы точно. Поэтому слонялся по лесопарку с Эдом без особого энтузиазма. Он ждал подходящего момента, чтобы отказаться, чтобы перевести все в шутку. Но почему-то именно сегодня ему показалось, что в шутку перевести не получится. Не шутки это уже. Человек, предложивший убийство… Черт! Человек, готовый на убийство, не станет тебя ругать за отказ от его предложения. Не разведет руками и не скажет: ну, на нет и суда нет. Леша напрягся, что не осталось незамеченным.
– Что, продрыг? – Эдик посмотрел на него исподлобья. Когда он так смотрел, Лешке казалось, что Эд видит его насквозь, да и взрослее он становился. Будто не восемнадцать ему сейчас, а тридцать. Будто не пацан это, пэтэушник, а мужик, умудренный жизнью.
– Да есть немного, – пожал плечами Алексей и отвернулся от Эдика.
Лес большой. Если убежать, то можно где-нибудь спрятаться.
– …спрятать, – до Леши долетел обрывок фразы.
– Кто спрятался? – Он боялся, что Эдик еще и мысли читать умеет.
– Ты меня не слушал, – медленно проговорил Эд, и снова этот страшный взгляд.
– Слушал, только…
– Мы же не хотим, чтобы нас поймали? – вдруг спросил Эд. – Ты же не хочешь, чтобы нас поймали?! – теперь вопрос был с нажимом, без шанса на неправильный ответ.
– Нет.
– Правильно. Убить и оставаться непойманным как можно дольше, вот та задача-максимум, которую мы ставим перед собой. Поэтому тело надо спрятать.
Лешка послушно кивнул. Но теперь он был уверен – Эдик настроен серьезно.
– Может, утопим? – Леша не узнал свой голос. Зачем он это сказал?
– Утопим? – Пронизывающий взгляд из-под сведенных к переносице бровей. – Водоемы далеко. Нет, слишком хлопотно. Хотя… – Эд привстал и посмотрел на тропинку, уходившую в глубь леса. Потом посмотрел на Лешку и улыбнулся. – А ты красава.
Алексей занервничал еще больше, поэтому вместо улыбки вышла жалкая гримаса.
– А ну пойдем-ка со мной.
Эд спрыгнул с лавки и пошел по тропинке к кустарнику жимолости. Лешка последовал за ним, всерьез обдумывая шансы на бегство.
– Смотри-ка, – Эдуард показал на чугунный люк в траве. – Годится. Как думаешь? – улыбнулся Эдик. Только веселья в глазах не было.
«Давай не будем никого убивать», – мысль звонко прозвучала в мозгу. Лешка даже подумал, что произнес это вслух. Нет, все нормально. Эд сдвинул крышку с колодца и заглянул внутрь.
– То, что надо, – прошептал Эдик. – То, что надо. Метров восемь, наверно. Как думаешь?
Но он так и не обернулся на Лешку. Ему было наплевать, что он думает. Ему было наплевать, что думает весь мир. И Алексей это знал.
Он проснулся ровно в шесть. Встал, умылся, убрал постель и сделал зарядку. К десяти часам должны были принести газеты. Он сел за стол спиной к двери и, сложив перед собой руки, уставился в серую стену. Он знал, что сегодня кто-нибудь придет. Каждый день приходили. В основном журналисты, однажды приходил доктор каких-то там наук. Диссертацию пишет. Мужчина улыбнулся, но глаза остались злыми. Он был рад гостям. И не то чтобы ему было одиноко здесь. Нет. Богу не может быть одиноко наедине с самим собой.
Он достал одну из газет и открыл первую полосу. Треть занимала его фотография из зала суда. Клетчатая рубаха и взгляд исподлобья. Он не мог налюбоваться собой. Фото и цитаты были на первых полосах всех известных ему изданий. Из какой газетенки будет сегодняшний собеседник, он не знал. Да это и не важно. Что ему было интересно, так это какая из его цитат понравится больше, и она отправится в печать под очередным снимком маньяка в клетчатой рубахе.
В этой газете, которую он держал в руках, была неплохая, но, к сожалению, не самая лучшая.
Я нахожусь под арестом восемнадцать месяцев, и все это время сотни людей решают судьбу одного человека, тогда как я один решил судьбы шестидесяти человек! Я один был для них прокурором, присяжным, судьей и палачом. Выполнял все ваши сраные функции. Я один решал, кто будет жить, а кто нет. Я был богом на земле!
Страйк! Он их поставил на место. Всех до одного. От мента, зевающего у двери в зал суда, до судьи с грубыми лошадиными чертами лица. Ему даже показалось, что она сейчас заржет от обиды. Удачное фото и неплохая цитата, пожалуй, четко передали его суть. Мужчина улыбнулся и отложил газету в стопку.
Он услышал их. Визитеры уже были здесь. Щелкнул замок, лязгнули засовы, и дверь тяжело открылась. Он не повернулся. Улыбка не сходила с губ, глаза оставались злыми. Он знал, посмотри он сейчас конвоиру в глаза, тот потупит взгляд. Они боялись его, восхищались им и боялись. Он чувствовал, что им хотелось спросить его, поговорить с ним, но им запрещено. Однажды он слышал, как они разговаривали между собой. Один другому сказал: «Настоящий!» А один как-то решился и шепнул ему: «Слушай, ну как ты так, а? Зачем ты это сделал?! Ты совершил преступление перед жизнью!» Он остановился и, повернувшись к конвоиру, сказал: «Жить, как вы, – вот преступление перед жизнью. Жизнь от таких отворачивается и посылает к ним таких, как я». К сожалению, эта его цитата никогда не попадет в печать, в массы, так сказать. Кстати, наверное, с тех самых пор к восхищению добавился страх.
– На выход, – произнес конвоир.
Мужчина встал, задвинул стул и развернулся. Охранник стоял с опущенной головой. Узник кивнул и, заложив руки за спину, вышел из камеры.
– Лицом к стене.
Мог бы и не говорить. За два года следствия он выучил это наизусть. Мужчина уткнулся лбом в шершавую холодную стену и немного вывернул голову, чтобы видеть профиль охранника. В последнее время он часто думал, что ему не хватает здесь его игрушек. Шахматной доски и молотка. Не хватало возможности сыграть. На выбывание.
Сегодняшняя визитерша была постарше и представилась писательницей. Его усадили за стол с приваренной скобой к ножке. Наручники щелкнули на запястье и на скобе. Охранник, не глядя на узника, отошел к двери и кивнул писательнице. Она мило улыбнулась и присела напротив, предварительно достав диктофон. Он за два года навидался разных, но у этой был какой-то дешевенький. Сразу видно – куплен за свои, кровные, выкроенные из писательского гонорара. Ему вдруг расхотелось с ней разговаривать – это все равно что на диктофон мобильника записывать. Он даже хотел позвать конвоира. Но передумал. В конце концов, она же их диалог не в блокнот записывает. Вот неуважение было бы так неуважение. Да и в лице ее что-то было особенное, настоящее. На вид лет пятьдесят, может, чуть больше – умело наложенная косметика скрывала лет пять от ее возраста. Да, точно, ей лет пятьдесят – пятьдесят пять. Ровесница его мамы.
– Меня зовут Людмила Тимофеевна, – начала она.
Людмила Тимофеевна, – «пережевал» мысленно имя новой знакомой мужчина. Еще одно имя в череде сотни имен. Жертвы, свидетели, журналисты, понятые, родственники, снова жертвы… Нет, в такой круговерти он, даже если бы захотел, не запомнил бы его. А вот лицо женщины показалось ему знакомым. Возможно, он видел ее на одном из постеров книжного магазина, который проходил каждое утро по пути на работу.
– Людмила Тимофеевна, а что вы написали? – Мужчина нахмурился – лучики-морщины разрезали кожу чуть выше переносицы. – Какие книги Вы написали? – увидев недоумение в глазах собеседницы, уточнил он.
Женщина откашлялась (он видел – она нервничала) и произнесла:
– Эта будет первой.
– Это хорошо.
Она нервничала. В его присутствии все нервничали. Поэтому он скорее одобрял ее такое привычное поведение, а не решение написать очередную графомань. Книги он терпеть не мог с детства, хотя на его полках стояли Пушкин и Есенин, но это так, для сбора пыли.
– Ну и как вы собираетесь ее назвать?
Ему это было совершенно неинтересно. Он спросил, чтобы поддержать беседу. Он хотел, чтобы она расслабилась и перестала его бояться. Сейчас не страшно, совсем не страшно. Страшно будет потом.
– Я еще не решила. Возможно, после нашего разговора я уже буду знать название.
– Я в этом не сомневаюсь. – Он улыбнулся. Женщина на секундочку взглянула на него и снова отвела взгляд. – О чем бы вы хотели узнать? Спрашивайте.
Она хотела узнать все, но понимала, что это невозможно. Временные рамки и нежелание собеседника открываться этому мешали. Откровенность подсудимого кажущаяся. Ни один человек не открывается до конца. У кого-то мысли и действия сами теряются в лабиринтах памяти, кто-то намеренно уводит их туда. А кто-то хранит «шкатулку с секретиками» у себя под боком, но достает оттуда только то, что считает нужным. И никогда не опустошает ее до конца. С чего же начать? Людмила Тимофеевна взяла в руку карандаш, который выложила скорее для солидности. Карандаш в руке, по крайней мере, успокаивал тряску. Она сильнее сжала его и спросила:
– Зачем вы убивали?
– Вы спрашиваете, зачем я убивал? Ну, как вам объяснить… – Он задумался. Вот это она и называла «шкатулкой с секретиком». Он явно перебирает, отделяет то, что можно сказать, от того, что нужно спрятать глубже. – Поймите, для меня жизнь без убийств – как для вас жизнь без еды. Потребность, понимаете? – Он улыбнулся так, будто пытался завоевать ее доверие. Доверие маленькой девочки. – Я чувствовал себя отцом этих людей. Богом, если хотите. – Снова эта дурацкая улыбка всезнайки. – Я открывал им дверь в другой мир. Я отпускал их в новую жизнь.
– Канализационный коллектор – это новый мир?
Наручник лязгнул о скобу на ножке. Людмила глянула на дверь – охранник уже вышел и закрыл дверь – и сильнее сжала карандаш, до конца не осознавая, что это она задала этот провокационный вопрос. Она медленно подняла глаза на собеседника. Он улыбался.
– Книжка будет интересной, я уверен. Обещайте, что подарите мне один экземплярчик с автографом.
Людмила кивнула. Во рту пересохло, поэтому она ограничилась коротким «хорошо».
– Вот и чудно. О чем мы? О причинах…
Он говорил, наслаждаясь каждым своим словом. Людмила Тимофеевна встречала таких людей и раньше, но ни один из них не убил и мошки. По крайней мере, ни один из них не хвастался убийствами и не приписывал вседозволенность своей божественной натуре.
– Все-таки причина была. Я убивал, чтобы жить самому. Стоит убить – как сразу хочется жить. Проснуться и жить, понимаете? Убийство придает вдохновение… Так что, как понимаете, убивать мне было необходимо. Бывали дни, когда мне не хотелось подниматься с дивана и выходить на улицу. Но я знал, что надо, и заставлял себя.
Людмила, перед тем как прийти сюда, заготовила список с вопросами, но забыла его дома. Думала, разберется на месте. Не очень-то выходило разобраться. Она боялась его, словно маленькая девчонка, она готова была вжаться в стену, чтобы цепной пес не достал ее. Только в ее случае на цепь посадили волка. Голодного злого волка. Она надавила большим пальцем на карандаш, и он хрустнул, но остался цел. Людмила выждала еще несколько секунд и задала новый вопрос, который, как ей казалось, был в том списке. А если даже и нет, сейчас она очень хотела получить на него ответ.
– Вам давали разные клички. Какая из них, на ваш взгляд, характеризует вас в полной мере?
– Э-э, нет! – Узник поднял левую руку с выставленным указательным пальцем. На правой лязгнул наручник. – Клички дают псам. Прозвище, понимаете?
Людмила кивнула. Карандаш в руке хрустнул в ответ.
– Да, прозвище.
– Менты и журналюги, давая прозвище серийнику, определяли участь следующих жертв.
– Поясните?
– С удовольствием. – Снова улыбка, требующая расположения к себе. – Серийник начинает вести себя, как они ему прописали. «Битцевский маньяк», «Ростовский Потрошитель», «Гражданин X»… Понимаете?
Впервые за беседу этот вопрос был обращен конкретно к ней, не был для связки слов. Она понимала, что прозвища по местности предполагали убийства там же, но как быть с Гражданином X? Но переспрашивать она не стала. Она просто кивнула.
– Почти все ведут себя, как им прописали. Почти все…
Пауза подразумевала, что он-то не такой. И он тут же подтвердил это.
– Когда меня назвали Хранителем коллекторов и на каждое дерево повесили по какому-то странному фотороботу… А знаете, что они еще сделали?
Людмила неуверенно мотнула головой.
– Они заварили все люки в парке. Идиоты. Так вот, когда я стал Хранителем коллекторов, хм, с заваренными крышками, мне не понравилось, что они меня ограничили местом и способом. И знаете, что я сделал? Я сбросил бомжа с девятиэтажки. И что? – Он поднял брови в недоумении. – А ничего! Думаете, они меня назвали Карлсоном, который живет на крыше? Черта с два! Они вообще только на следствии узнали от меня об этом убийстве. Они «кололи» меня насчет двенадцати жмуров, а потом все удивились, что у меня их шестьдесят…
– А одного я застрелил из самодельной стреляющей ручки, – после недолгой паузы произнес убийца. – Потом я снова вернулся в парк. Они назвали меня Лешим. И прозвище мне понравилось. Что-то сказочное в этом было, не находите? Проводник заблудших душ.
– А что вы скажете о кли… о прозвище Гроссмейстер?
– Гроссмейстер, или Убийца с шахматной доской? Да это и было мое последнее прозвище. Оно мне нравится до сих пор.
– Вы позволите? – спросила Людмила Тимофеевна. Впервые она увидела на лице убийцы искреннее недоумение. Он не чувствовал себя больше хозяином положения. Он не знал, что она ему заготовила. Людмиле понравилось это. Она намеренно тянула время. Медленно достала из-за стула сумку для ноутбука, открыла ее и не спеша вынула прямоугольный предмет в черном целлофане, напоминающий пенал в увеличенном размере.
– Что это? – спросил он.
– Это ваше? – вопросом на вопрос ответила Людмила и вытащила из пакета шахматную доску.
Он просиял.
– Они дали ее вам?
– На время нашего разговора. Слушайте, а давайте сыграем?
От собственной уверенности в голосе Людмиле стало страшно.
– В шахматы.
– Я не играю в шахматы…
– Как же так?
– Доска нужна была мне для фиксации. Сначала… Сначала, в 2001-м я отмечал убитых на «пятнашках» – вы должны помнить, была такая игра. Каждая цифра обозначала труп, а когда количество перевалило за пятнадцать, я задумался. Решение пришло на каком-то турнире по шашкам. Не то городском, не то областном, не помню. Шестьдесят четыре клетки! Здорово!
По его лицу растеклось блаженство. Людмила не была уверена, что подонок сейчас вспоминает всех жертв, но самые кровавые дела свои наверняка. Тварь, подумала она, едва сдержавшись, чтобы не сказать это вслух. Подонок, а если б эта доска закончилась, ты бы на откидном календаре отмечал?!
– Если бы закончилась эта, я бы купил новую, – сказал он и улыбнулся так мило, будто говорил о пушистых котятах, а не о смерти.
Я не могла сказать этого вслух. Или могла?
– Не удивляйтесь, – спас ее убийца. – Во время разговора о шахматной доске все спрашивают о моих дальнейших шагах в случае шестьдесят пятого убийства.
Если бы эти ублюдки меня не поймали, я бы купил и вторую, и третью доску.
– Ну, тогда, может быть, в шашки? – услышал он голос Людмилы.
– А тут мне равных нет! – просиял он.
Она раскрыла доску, предварительно выложив шашки и мелкие предметы на стол.
– Не расскажете о предметах? – спросила Людмила Тимофеевна и начала расставлять белые кружочки на черные клетки.
– Каждый предмет не относится к конкретному убийству, – сказал он и взял в руку красную крышечку от «Колы». – Они обозначают лишь их количество. Сколько на доске предметов – столько и убийств, вот и все.
– Вы черными или белыми? – спросила писательница, когда расставила все шашки.
– Мне все равно. Тут важно другое.
– И что же?
– Мотивация. Нет мотивации – скучно жить. Кстати, знаете, почему Гроссмейстер?
– Потому что с шахматной доской? – предположила Людмила.
– Почему не Шахматист или Шашист? – Ему не нужен был ответ. – Потому что я мастер. Большой мастер, если хотите. Начиная с двадцать восьмого, – он, не глядя на доску, ткнул в одну из клеток, – я с каждым из них играл в шашки.
Когда он убрал палец, Людмила увидела наклеенную на черную клетку цифру 28.
– Зачем? – не удержалась писательница.
– Мотивация.
– То есть выиграй у вас партию они, могли оставаться в живых?
Он насупил брови и посмотрел на нее исподлобья, явно не понимая, о чем она говорит.
– Вы давали человеку шанс? Я вас правильно поняла? На кону была жизнь?
– Мир так устроен, что неважно, в какую игру мы играем, на кону всегда стоит наша жизнь. Они уже проиграли, когда встретились со мной.
Он не улыбнулся ни разу.
– Ваш ход, – произнес он и развернул доску белыми к писательнице.
У них не было никакого шанса. Ни у одного. Он посмотрел на женщину. Двоим повезло. Если это можно назвать везением. Два растения в инвалидных креслах. Они даже на суд в качестве свидетелей не смогли прийти. Он ответил на ее ход, но женщина неожиданно подставила свою шашку под удар.
– У вас сейчас «съем», – предупредил он и пристально посмотрел на нее.
«А что, если меня обманули? И эти выжившие… одна из них не инвалид? Эта писательница и есть одна из них?»
Хотя он бы вспомнил ее лицо. Увидев человека однажды, он не забывал его никогда.
– Иногда можно пожертвовать малым, чтобы достичь большего.
Ее голос звучал уверенно, и это не нравилось ему.
Он забрал одну белую и тут же лишился двух своих. Игра обещала быть интересной.
«Кто ты? – так и хотелось спросить ему. – Ты, проиграв раз, пришла отыграться?»
– Скажите, а как вы отбирали жертв? Одежда, цвет волос, размер носа?
Он посмотрел на доску, прикинул выгодную для себя комбинацию и, сделав ход, произнес:
– Я не смотрел на одежду или носы. Я на души их смотрел. Мне души нужно было накопить, зачем мне их одежда?! Если вас интересует, похожи ли были у них души, я отвечу: да. Они будто шарики для пинг-понга или вон те же клетки на доске. А я им номера давал, делал их не похожими друг на друга.
Он увидел, как Людмила дернулась – палец с шашкой соскочил с доски. Нет, она не одна из восставших. Она просто… Он мог сейчас ее схватить, притянуть к себе через стол и…
– Ваш ход, – услышал он ее тихий голос.
Нет, такие не выигрывают, тем более не отыгрываются. Он сделал ход. Ход необдуманный, даже не глядя на доску. Он все время смотрел на руки писательницы. Крепкие, сильные, совсем не женские. Три толстых пальца взяли белую шашку и щелкнули ей чуть выше черной.
– Скажите, а водка для того, чтобы усыпить? Чтобы жертва расслабилась?
Он оторвал взгляд от ее рук и посмотрел в глаза. Они ему не понравились. В них он отражался таким, каким был на самом деле. Не богом, не большим мастером и не отцом, он отражался…
– Водка своего рода ритуал, – наконец произнес он. – Как игра в шашки. Если в игре мы шли до конца, то водку мы могли даже и не начать пить. Но бутылка была всегда рядом.
– А вы пили?
Он отвел взгляд от ее глаз-зеркал.
– Нет. Я занимался спортом. Гантели у меня были, гири, отжимался, подтягивался… И вообще, надо или водку пить, или людей убивать. Потому что, будучи пьяным, нельзя прочувствовать ни страха, ни удовлетворения.
«Кто же ты?»
Он изучал ее, избегая глаз. Пытался уловить что-то в движениях, возможно, что-то знакомое.
– Но бутылка вам нужна была не только для выпивки?
Странное чувство, что она написала уже сценарий сегодняшней беседы, а теперь подсказывает ему из суфлерской будки. Но это чувство быстро улетучилось. Сразу же, как он услышал собственный голос.
– Меня жутко раздражали хрипы. Когда я разбивал жертве голову, из кровавого месива громко выходил воздух. Шумно. Жутко шумно. Я боялся, что нас может кто-нибудь услышать. Ведь мы часто играли у людных тропинок. Но потом, – он посмотрел на доску и сделал ход, – я посмотрел какую-то передачу научного содержания. Там я и узнал о строении головного мозга. Готов поспорить, что вы этого тоже не знали. Если подвинуть мозг, хрипа не будет. Представляете? Для этой цели хорошо подходила бутылка водки или рукоятка молотка. Этакий контрольный выстрел. И одновременно предмет в голове стал моим фирменным знаком, знаком качества, если хотите.
Она не хотела. Все, что он говорил, было отвратительно. Все, что он говорил, было гадко. Людмила даже не хотела говорить с ним, но раз уж она начала, то нужно доиграть партию. Она посмотрела на доску. Убийца явно проигрывал. А может, поддается? Играется с ужином перед тем, как съесть? Людмила Тимофеевна осторожно сняла с доски еще одну побитую шашку. Положила на стол и посмотрела на убийцу. Надо было спросить что-нибудь еще. Точно. Она не могла не спросить.
– Вы давно носите рубашки в клетку?
– Сколько себя помню, – улыбнулся он. – Не именно эту, но… Да, мне нравятся рубахи в клеточку. Да, именно в большую клетку.
Он задумался. Людмила видела, как желваки заходили на скулах.
– К чему вы клоните? – тихо спросил он.
Она собиралась раскрыть свои предположения, но он ее опередил.
– Чикатило, Чикатило… Вы не устали? Одни ищут схожесть во внешности, другие в делах. Я что, кому-то мошонку откусил? Или соски сожрал? Не надо! – Он ударил ладонью по столу. Мелкие предметы подпрыгнули и снова затихли. – Я не Чикатило! Знаете что? Почему вообще всплыл этот ваш Чикатило? Я о нем узнал за три месяца до своего восемнадцатилетия. Судили его тогда, я по телевизору видел. А газету со статьей купил уже после. Мне знаете что еще странно? У меня были Пушкин, Есенин и книги по деревообработке. Майн Рид и Джек Лондон. Почему их не изъяли? Эта заметка у меня валялась, я не хранил ее специально. Я купил, прочел и забросил между «Всадником без головы» и «Белым Клыком». Нет же, они именно ее и изъяли. Теперь пусть в прокуратуре читают… Хотя мои заметки интересней, правда, Людмила Тимофеевна?
Она вздрогнула. Он впервые за всю беседу назвал ее по имени.
«Не интересней, – хотела сказать женщина, – возможно, страшнее. Несмотря на то что ты не прикасался к мошонкам и соскам».
– Книга будет интересной, – просто сказала Людмила.
– Слушайте, похоже, вы выигрываете, – с улыбкой человека, решившего подыграть, произнес он и сдвинул черную шашку. Пару ходов, способных принести численный перевес, он увидел. Осталось только реализовать их. Но его соперница отлично играла и могла еще удивить его.
– Не всегда все обстоит так, как нам кажется…
Уж не ему ли это знать? Хотя он-то ошибался редко. Он видел людей насквозь. Он видел, что Людмиле есть что сказать. Куда больше того, что она говорит сейчас. Возможно, еще не время. Возможно, это как раз и есть ее мотивация для выигрыша.
– Что для вас дружба?
Неожиданно. Никто до этого не задавал такого вопроса. И не то чтобы он не был готов к нему, напротив – он готов ко всему, но подобные вопросы позволяли пофилософствовать. Неумело, но от души.
– Во-первых, кого можно считать другом? Это не тот, кто даст сто рублей, даже не тот, кто переночевать пустит, ведь так? А во-вторых, мой принцип – чем ближе я знаю человека, тем больше желание его убить.
– Странная логика, – сказала Людмила и тут же подняла руку к губам. Вылетело.
– Почему же?
Он не злился. Ну, почти не злился. Быть непонятым – это так ему знакомо.
– Не узнав человека, – не дождавшись ответа, проговорил он, – вы даже не догадываетесь, хороший он или плохой. Он для вас никакой, не вызывает никаких эмоций – ни хороших, ни плохих. И только узнав его, вы понимаете, какое же он дерьмо, как же вы его ненавидите. За то, что он не дал списать в шестом классе, за то, что увел девушку в ПТУ, за то, что стучал в армии, за то, что раньше тебя нашел работу… Тут можно продолжать бесконечно.
– Дамка, – восторженно провозгласила Людмила.
Он посмотрел на доску. Четыре черных против семи белых. Шансы равны нулю. Писательница действительно играла хорошо. Жаль только то, что они не в лесу. Тогда ему наплевать было бы на расклад на доске. Партия была бы проиграна ею еще до того, как он расставил бы шашки.
– Вам везет, – сказал он и передвинул свою шашку с тридцать пятого номера на двадцать шестой. – Очень похоже на то, что я проиграл.
– Вы сдаетесь?
– Что вы! Я же никогда не проигрываю. – Он улыбнулся и слегка наклонился к столу. – Беда в том, что они мне не разрешают здесь никого убивать, – прошептал он и подвинул черный кружок к белому.
Она попыталась понять, шутит он или нет.
– Вы говорили, что каждая цифра обозначает убийство. Давайте так, каждая побитая шашка – ваш рассказ об открывшемся числе… о жертве под этим числом.
«Неплохой ход, – оценил он. – Ее книга действительно будет интересной».
– Ну что ж, годное предложение. Бейте.
Людмила Тимофеевна взяла черную шашку и посмотрела на открывшееся число. Девятнадцать. Он пожал плечами.
– С этим мне было неинтересно. Он нырнул, будто купаться собрался, и его унесло течением. Я и запомнил-то его только из-за того, что с этого же дня начался показ сериала «Графиня де Монсоро». Он мне очень нравился. Я о сериале сейчас. Надо было кого-то замочить днем, чтобы не опоздать к началу…
Они сделали по ходу в абсолютной тишине. Следующий ход Людмилы открыл число сорок.
– Тридцать девять, – сказала она.
Он вздохнул и начал:
– Он был моим приятелем, другом, что ли. Я поехал устраиваться на работу, а когда возвращался, встретил его. Узнал, что его развели на квартиру – заставили продать за десять тысяч рублей. В то время метр квадратный стоил дороже. Так он и эти бабки не получил – в руках чуток подержал, его сзади по голове ударили и деньги забрали. Ни квартиры, ни денег. Мне жалко его стало… Единственный случай, когда я себя какой-то сволочью почувствовал. Он даже не сопротивлялся. Это единственный человек, которого мне было жалко убивать.
