Текст книги "Кулинар"
Автор книги: Александр Варго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава II
Полдня потребовалось Чинарскому не для того, чтобы уговорить знойно щерившуюся черной дырой вместо зубов a-la Шура (ударение на последнем слоге) Вальку разделить с ним его скромное, местами подванивающее грязными носками ложе, а чтобы дождаться, когда окончится ее рабочий день. Он отогревал сердце продавщицы куриных окорочков – окаянных «ножек Буша» – водкой, охолаживал пивом, омолаживал неуклюжими в своей витиеватой приподнятости комплиментами. Товарки иронично усмехались, но весьма сочувствующе и даже ободряюще косились на потрепанного жизнью бедолагу в замызганном пальто и вязаной шапочке на пепельно-грязных волосах. В этом мужике, в его расточительных повадках и зажигательном смехе, присутствовала некая харизма.
Валька обтирала о грубую мешковину фартука свои заледеневшие руки, взвесив очередную порцию «ножек», потом выпивала граммов пятьдесят водки из пластикового стаканчика, запивала пивом и с небрежной благодарностью кокетничающей деревенщины смотрела на своего словоохотливого ухажера.
Ей было чуть больше сорока, но стояние за открытым прилавком в мороз и дождь, в жару и ветер плачевным образом отразилось на ее внешности. От природы здоровая кожа сопротивлялась ветрам и солнцу, но не могла все же противостоять их разрушительной силе. Возле глаз расползлись морщины, щеки имели постоянный медно-багряный оттенок, губы обветрились и потрескались. Прямые пряди ее темных коротких волос полоскались на ветру, глаза смотрели бойко и хитро, рот кривился в ухмылке – все это, как и ее относительно стройная фигура, придавало ей известную молодцеватость. Даже когда Валька молчала, от нее за три версты веяло циничной правдой жизни. Даже когда она не исторгала из своего жадного до водки и веселых проклятий зева бранные софизмы и соленые аргументы, любой чувствовал исходящий от нее дух заносчивой развязности и вульгарной невоздержанности.
Чинарский говорил ей, что от нее пахнет молоком и клубникой, а она только ухмылялась. Он догадывался, что ее язык – слякотная тянучка рыбьих кишок, а нутро – дремучее царство заплесневелых отходов. Но ему это нравилось, и он не хотел копаться в объяснениях.
Когда приехала долгожданная тележка, а Валька, пересчитав остатки и сдав деньги, наконец освободилась, Чинарский расцвел. Единственное, что его огорчало, так это поистощившиеся финансовые ресурсы. Дома у него была припрятана некоторая сумма, но она имела гриф «секретно». Так Чинарский называл денежные средства, которые намеревался захватить с собой на ипподром с тем, чтобы сделать ставку на Звонкий Крестец или Черепаху. Он не только знал клички, повадки и возможности лошадей, участвовавших в забеге, но проник в самые конюшни, в закоулки душ конюхов и тайные помыслы букмекеров. Для этого он не брезговал подкупом, а зачастую ловил и подзатыльники и затрещины. На ипподроме действовала своя мафия, еще не окрепшая, как в развитых странах, но все же пытающаяся устанавливать свои правила.
Валька преобразилась. Она подкрасила губы, расчесала непослушные пряди, сняла войлочные сапоги и надела полусапожки на высоком каблуке, которые, правда, совершенно не шли к ее старой бесформенной куртке. Дешевая дамская сумочка на тонком длинном ремешке, которыми в избытке торгуют на «турецких» рынках, также мало вязалась с этим неженственным прикидом. Но дисгармония верхней одежды и аксессуаров не оскорбляла вкуса Чинарского. Он был горд и счастлив – телосложение его «мамзели», насторожившей его вначале своей излишней стройностью, не затронуло выбранных им относительно женской фигуры приоритетов. А именно – наличие крупного мясистого зада и больших грудей. Здесь он был неподкупен.
Он галантно взял у Вальки розовый пластиковый пакет с надписью «Шанель» и под ручку пошел с ней по гудящим апрельским возбуждением вечерним улицам.
– Погодь хоть куда, – улыбалась Валька, ежась от блаженства. – А ты далеко живешь?
– Пару кварталов, – подмигнул Чинарский.
Он достал из кармана скомканную десятку и, расправив ее, приценился к цветам. Продавцы изысканно шипастых роз дружно смерили его насмешливыми взглядами. Их было немного – человек шесть или семь, но стоявшие в огромных вазах цветы поражали разнообразием оттенков: от кроваво-черного до кисейно-розоватого и сливочно-желтого.
Чинарский вернул Вальке ее пакет.
– Подожди-ка меня тут…
Он шагнул к вазам с цветами.
– Сколько? – кивнул Чинарский на одну из ваз.
– Столько, сколько тебе и не снилось, – ответила ему смуглая азербайджанка с выкрашенными хной волосами.
– А если поточней?
– Пятьдесят – штука, – бросила женщина.
Он порылся в карманах. Выудил оттуда полтинник и протянул тетке. Та скептически пожала плечами.
– Упаковку надо? – Она зашелестела перед носом Чинарского разноцветной фольгой, какими-то блестящими рюшами и ленточками.
– Хватит простого целлофана, – спокойно сказал Чинаркий.
– Какую? – спросила азербайджанка.
– Красную, как твоя… – невозмутимо проговорил Чинарский.
Тетка швырнула в него полтинником, плюнула в его сторону и разразилась русской матерной бранью с кавказским акцентом.
Все это время Валька стояла в стороне. Весь ее вид свидетельствовал о душевном дискомфорте. Словно ей было стыдно за своего непрезентабельного, стесненного в средствах друга. Когда же услышала ругань торговки, поспешила оставить своего незадачливого товарища. Незаметно сдвинулась с места, обогнула здание рынка и пошла к трамвайной остановке.
– Ты куда, мать твою! – крикнул Чинарский Вальке.
Пока азербайджанка материлась, другой продавец – черноглазый крючконосый парень – согласился продать Чинарскому красную розу.
– Зачем человека обижать? – назидательно сказал он, непонятно кого имея в виду – Чинарского или торговку.
Чинарский с подчеркнутой благодарностью принял из его темных рук цветок и поспешил за Валькой.
Он нагнал ее уже на подходе к остановке.
– На хер мне твой цветок! – взвизгнула она. – Как будто только его мне и не хватало!
– Не понял, – оторопело замер Чинарский.
– Ты бы мне лучше колготки или трусы купил, – безапелляционно заявила она. – Или банку джин-тоника!
– Да будет тебе и водка, и джин-тоник, – миролюбиво простонал Чинарский. – Не торопи события.
– Ладно. – Валька смирилась с такой глупой расточительностью и приняла розу. – Только мне это… – Она на минуту замялась. Взгляд ее затерялся в опадающем лепестками голубых роз вечернем небе.
Чинарский снова взял ее пакет.
– Чего еще?
– Мне бы по-быстрому, – смутилась Валька. – А то у меня ведь это… ну… – Она протяжно вздохнула, словно из нее тянули жилы. – Хахаль у меня есть. Ну, так мне бы до ночи управиться.
– Управимся с божьей помощью, – повеселел Чинарский, который уж было подумал, что даму настигли критические дни.
– Только ты не думай, что я того, гулящая… – В голосе Вальки блеснул расплавленный металл.
– Кто это думает! – возмутился Чинарский. – Никакая ты не гулящая, а так, погуливающая…
Он сипло засмеялся. Валька насупилась. Из опустевших рядов вещевого рынка тянуло шашлычным дымком. Желудок Чинарского отозвался на это плотоядное дуновение голодным спазмом.
– Что, шуток не понимаешь? – раздувая ноздри, вытаращился он на Вальку.
– Ты поосторожней. – Валька стояла со сведенными на переносице бровями, с искривленными в недовольной гримасе губами.
– Ну, ты чего? – Чинарский почти вплотную приблизился к ней. – Пошли, а то что-то я озяб.
По пути Чинарский заскочил в продовольственный магазин – обзавестись двумя согревающими бутылками. Также купил три банки «Ярпива», которые золотисто блеснули, когда он клал их в пакет. Валька, увидев банки и бутылки, заметно повеселела. Теперь она стрекотала как кузнечик.
По дороге Чинарский узнал много бесполезного из ее жизни. Его вообще мало интересовало ее существование, полное мелких драматических событий и крупных бытовых проблем. Он вдыхал полной грудью весенний воздух и поздравлял себя с удачей. В холодильнике у него стояло полбутылки фанты, валялся один лимон, а в ячейке для яиц лежала очищенная луковица. Имелись еще макароны, купленные месяца три назад, несколько картошек, сахар и чай. Чего еще нужно человеку? – думал он, шествуя под ручку с Валькой.
Они поднялись на скрипучем, изукрашенном похабными граффити лифте на седьмой этаж, предварительно подвергнувшись «досмотру» и пересудам со стороны дворовых бабусь. Чинарский по своему обыкновению иронично кивнул им и взял под козырек; Валька же прошла с горделиво поднятой головой, с полыхающей розой в руке.
В двухкомнатной квартире Чинарского не то чтобы царил беспорядок, но все имело откровенно затрапезный вид: истертые, сальные во многих местах обои, раздрызганный сервант, драный диван, продавленное кресло у телевизора совдеповских времен, стол с безнадежно испорченной полировкой. Кухонный и туалетный кафель самым наглым образом отваливался, обнажая цементные руины; старенькая двухконфорочная плита была забрызгана жиром; раковина подозрительно серела, а в центральной своей части и чернела, покрытый рваной клеенкой обеденный стол-буфет казался чересчур громоздким.
Валька огляделась, нашла на серванте пыльную вазу в виде нефритового стержня и пошла в ванную. Там налила в вазу воды, не вытряхивая из нее сгустившейся на дне пыли, и опустила в нее розу прямо в обертке.
Чинарский деловито выгрузил из пакета бутылки и банки, поставил их в кухне на стол. Полез в навесной шкафчик за посудой, а потом достал из холодильника нехитрую закуску.
– У меня там окорочка – накалымила, – сказала Валька, вновь появившись на кухне.
– Правда, что ль? – улыбнулся он, обнажая желтые зубы.
– Правда, – кокетливо повела плечами Валька. – Достань.
– Айн момент. – Чинарский вытащил газетный сверток.
Развернул. И в самом деле – окорочка. Целлофановый пакет протек, газета намокла. Чинарский достал две «ножки Буша».
– Неплохо! – восхищенно прищелкнул он языком. – Ты всегда так?
– Это еще ерунда. Бывает, по двести граммов на кило обвешиваю.
– А инспекция? – игриво приподнял брови Чинарский.
– Раз на раз не приходится, – философски ответила Валька.
Чинарский ею залюбовался: полногрудая, не толстая, но с увесистым задом. Она сняла красную вязаную кофту и теперь мозолила глаза своими мясистыми грудями. Синтетическая водолазка только подчеркивала их немалый объем.
Чинарский бросил окорочка, быстро сполоснул руки под краном и обнял Вальку. Не давая ей опомниться, полез под юбку. Мешали шерстяные колготки. Чинарский принялся их стягивать, задыхаясь от нетерпения. Валька провоцирующе хохотала и дергала бедрами.
– Нет, так дело не пойдет, – с досадой сказал Чинарский, усаживая Вальку на табурет. – Давай снимай эту дрянь.
– А это? – кивнула она на окорочка.
– Потом, – отмахнулся Чинарский. – Вначале – святое!
Первым делом он поставил бутылки на пол, в дальний угол. Потом встал перед Валькой на колени и снова, пыхтя и ругаясь, взялся за непослушные колготки. К его разочарованию, под шерстяными оказались обычные – телесного цвета, рваные на самом загадочном месте.
Валька заартачилась.
– Сама! – вопила она, пытаясь оттолкнуть Чинарского ногами.
Но Чинарский оказался проворней. Он стащил рваную лайкру.
– Дай я сама! – упрямилась она.
Его рука уже стягивала ее трикотажные трусы. Он снял их – синие, дырявые, пахнущие кислым молоком. Чинарский с хохотом поднес их к носу и шумно втянул в себя их спертый запах. Валька завизжала.
– Да это же самый смак! – Он отбросил трусы, и те угодили на подоконник, повиснув на корявом высохшем кактусе.
– Черт рогатый! – орала Валька, а Чинарский, напевая что-то вроде «лап там ти будуда», лапал ее немного отвислый зад.
Он приподнял Вальку, демонстрируя недюжинную силу, и, как в каком-нибудь эротическом фильме, со страстной неосторожностью опрокинул ее на стол-буфет. Валька заголосила еще более пронзительно.
– Крошка. – Хриплый шепот Чинарского защекотал Валькины уши. – Ты ничего не понимаешь в мягком порно.
Он схватил вихляющиеся в воздухе, бесстыдно и беспомощно задранные Валькины ноги и притянул ее к себе. Куриные окорочка, оставив на волосах Вальки влажный и липкий след, рухнули на пол. Остальная закуска слетела тоже. Один из стаканов уцелел, другой разбился.
Это только раззадорило Чинарского. Он молниеносно расстегнул штаны и, еще раз резко надвинув Вальку на себя, всадил ей по самую сурепку. Валька тут же сдалась и обмякла. Теперь из ее глотки вырывались только урчащие животные звуки. Чинарский методично работал своим членом, крепко держа Вальку за ноги. Как ни был он возбужден, все же с особой сатанинской ясностью отметил про себя, что высота стола идеально подходит для таких забав.
Вырывающиеся из Валькиной гортани стоны становились все сладострастнее и ненасытнее.
Чинарский изощрялся в умении доставлять женщине наслаждение. Он наверчивал Вальку на свой конец, как шайбу на болт, крутил, дергал из стороны в сторону, на секунду отстранялся, чтобы потом с удвоенной силой натянуть.
Производя все эти манипуляции, он видел, как в открытом Валькином рту – как раз в дыре между зубов – пузырится пена близкого оргазма. Щеки Вальки горели, как на морозе. Теперь она лишь плотоядно всхлипывала.
Чинарский резко тряхнул Вальку, разрушив ее оргиастические грезы. Она бурно задышала, безвольно подавшись, словно куриный окорочок. На лице Чинарского застыла гримаса кропотливого работника, преследующего недостижимый идеал. Эта гримаса тем не менее походила на кривую усмешку, так что Валька, вынырнув из блаженного забытья, вырвала ногу и лягнула его.
– Не лыбься, черт! – осипшим от желания голосом произнесла она.
– Дура. – Чинарский еще раз хорошенько тряхнул ее и, закатив глаза, притянул на себя. Не в силах больше сдерживаться, он дал волю подпирающему наслаждению.
Валька уже несколько секунд как корчилась и тряслась.
Издав что-то вроде победного клича, Чинарский успокоился. Он высвободился из ножного захвата Вальки, провел языком по ее жесткой натруженной стопе, собирая языком кисловатый смрад пребывания в одних и тех же колготках и сапогах в течение долгого времени. Потом застегнул штаны и помог Вальке обрести горизонтальное положение. Та стыдливо потупилась, одергивая задравшуюся юбку. Синтетика некрасиво липла к ногам и бедрам, но Чинарский не обращал на это ни малейшего внимания.
– Это только начало, – гордо объявил он. – Пора и выпить.
Валька пошла в ванную. Чинарский одобрительно закивал, мурлыкая что-то себе под нос. Он привел в порядок стол, водрузив на него бутылки, уцелевший стакан, луковицу, фанту и лимон. Поднял окорочка и швырнул их в раковину. Достал еще один маленький стаканчик и разлил водку. Нарезал лимон, уложил на блюдце с отколотым краем. Порубил луковицу. Когда Валька, заметно похорошевшая и немного пришедшая в себя, появилась на кухне, все было готово к возлиянию.
– Ну что, Валентина… как тебя по батюшке? – весело обратился он к ней.
– Борисовна, – заулыбалась она.
– Валентина Борисовна, вдарим?
Она лишь кивнула. Вдарили они на славу. Меньше чем за полчаса бутылка водки была опустошена. Валька лишь слегка захмелела. Она вообще была на выпивку чрезвычайно стойкая и в этом могла сравниться только с самим Чинарским.
– Не паленая? – шутливо взглянул он на гостью.
– Да не похоже. Просто мы с холоду…
– Тогда давай в постель переберемся, – предложил Чинарский. – Что-то у меня опять в одном месте зудит.
Валька посмотрела на него удивленно и уважительно.
– А у Женьки моего все не как у людей, – завела она жалобную песню. – А уж как выпьет – вообще не фурычит.
– А чего тогда ты с ним живешь? – Чинарский открыл еще одну бутылку и плеснул в стаканы.
– А с кем еще? Он хоть работает. Сутки работает, – уточнила она, – трое дома.
– А дома что делает?
– Пьет, что же еще! – вздохнула Валька и, пригорюнившись, подперла голову рукой.
– Ну ты давай не раскисай! – сказал Чинарский. – Теперь ты всегда можешь прийти ко мне. Когда я не занят, разумеется.
– А ты чем занимаешься?
– Всяким барахлом понемногу, – нехотя пояснил Чинарский. – Я ведь мент вообще-то. Следователь. Только бывший, – с затаенной горечью добавил он.
Валька недоверчиво замотала головой.
– Но на жизнь не жалуюсь. Понимаешь, надоело мне всяких-разных подонков ловить. Надо ведь и для себя пожить, – завздыхал он.
– А жена-то у тебя где? – поддалась на искус женского любопытства Валька.
– А бог ее знает, – скривился от разочарования Чинарский. – Мне, понимаешь, работа не позволяла ей много времени уделять. Вот она и сбежала с каким-то ебарем.
– Значит, у тебя теперь ни жены, ни работы, – резюмировала сердобольная Валька.
– Зато много свободного времени. И живу я так, как мне хочется. – В глазах Чинарского засиял неугасимый пламень надежды. – Колыхнем, бояре, как говаривал один мой товарищ, пока не ссучился.
Он размашисто поднял стакан, чуть не расплескав его содержимое. Они выпили, закусив лимоном. Валька сморщилась.
– Ну и кислющий, зверюга, – выдавила она из себя, толком не разжевав. – Жалко, что такие люди, как ты и я, – не у дел.
– Ну, ты-то у дел, – неуклюже польстил Вальке Чинарский.
– Это ты называешь «у дел»? – передернула она плечами. – Я, между прочим, педагогическое училище окончила.
– А чего ж детишек учить не пошла?
– Учила одно время. А как началась эта перестройка… ну, не с самого начала, а с девяностых, как завертелась вся эта карусель – нет, думаю, надо выживать. И в торговлю двинула. А деньги, калымные деньги, они, знаешь ли, развращают, – с горьким назидательным пафосом завершила она.
– Ладно, каждому свое. – Чинарский налил еще водки.
Выпив и эту порцию, они переместились в спальню. Валька целую минуту с насмешливым недоверием осматривала сооружение, именуемое Чинарским «ложем». Эта постройка представляла собой воплощение смелой дизайнерской и практической мысли и являлась в разобранном виде широкой доской, выломанной дверью, панцирной сеткой от полутораспальной кровати, старым ковром, полосатым матрасом, обтянутой брезентом периной, темно-синей, в подозрительных белесоватых пятнах простыней, тремя подушками (причем одна без наволочки), потертым верблюжьим одеялом в давно не стиранном пододеяльнике и коричневым синтетическим пледом. Это громадье имело под собой благородную основу – полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина (тома заменяли ножки сконструированной из всех этих элементов кровати).
Собрание сочинений вождя революции достались Чинарскому от отца, члена КПСС с тридцать шестого года прошлого века, истого партийца и закоренелого большевика. Чинарский хотел сдать эту рухлядь в букинистический магазин или продать на блошином рынке, но времени на это мероприятие у него не находилось. А тут один товарищ по пьющему цеху посоветовал ему сохранить труды вождя до будущих времен, когда они станут библиографической редкостью и за них можно будет получить солидный куш. Такие времена все не наступали, поэтому Чинарский, выкинув старый диван, с которого ему так и не удалось потеснить клопов, использовал собрание сочинений согласно вышеуказанному житейскому сценарию.
Кровать располагалась довольно низко над полом. Из окна тянуло холодком. Заметив скептический настрой Вальки, Чинарский насупился.
– Мне, между прочим, обмен предлагали – квартира-то в центре. Я мог при желании выменять ее на равноценную – только в спальном районе – с хорошей доплатой… Но решил, что не стоит.
– Может, зря, – меланхолично пожала плечами Валька. – Мебель бы нормальную купил…
– А зачем мне она? Что, плохое ложе? – Он с вызовом глянул на любовницу.
– Не знаю, я на нем не лежала, – вздохнула Валька.
– Ну так попробуй, ложись на перину – мягче будет.
Оставив Вальку один на один с «ложем», Чинарский отправился за остатками водки и пивом. Когда он вернулся, Валька раздевалась. Ее природная скромность обрела в густом сумеречном свете стоявшей на полу настольной лампы убежище. Она стащила водолазку, оставшись в допотопной комбинации и лифчике.
– Чего смотришь? – нервно обернулась она.
– Любуюсь, – с деланым простодушием ответил он.
Валька сняла белье и юбку. Чинарский врал. Он разглядел в Валькиной фигуре – и это несмотря на щадящее освещение – приметы увядания. Да и тело ее само по себе не отличалось особенно уж правильными пропорциями.
Будучи стиснуты лифчиком, груди казались ему сочными гранатами. Но теперь, выпущенные из чашечек бюстгальтера, груди неаппетитно повисли, словно два полусдутых мяча. На бедрах и талии скопился излишний жир. И хотя сам Чинарский не был эталоном свежести, подтянутости и красоты, все же его эгоистическое чувство прекрасного с беспощадной ясностью отмечало дефекты Валькиной фигуры.
Мощным усилием воли не дав себе охладеть, Чинарский быстро разделся и лег в постель. Вскоре к нему, теплая и покорная, привалилась Валька.
Они махнули еще по нескольку капель водки и занялись делом.
