Текст книги "Женское нестроение"

Автор книги: Александр Амфитеатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

II

Мои мысли о борьбѣ съ проституціей вызвали пылкія возраженія со стороны аболиціониста В. В. Зѣньковскаго.

Г. Зѣньковскій упрекаетъ меня, какъ «мечтателя о коренныхъ реформахъ» въ области женскаго вопроса, въ презрительномъ равнодушіи къ великому аболиціонистическому движенію, которымъ сейчасъ энергично всколыхнулись Европа и Россія. Источникъ моего якобы презрительнаго отношенія къ аболиціонистической работѣ г. Зѣньковскій усматриваетъ въ маломъ моемъ знакомствѣ съ нею. «Если бы г. Иксъ[2]2
  Подъ этимъ случайнымъ псевдонимомъ печатался весь рядъ статей о проституціи въ «Спб. Вѣдомостяхъ».


[Закрыть] потрудился прочитать хотя бы книги Ренве-Амъ-Рина («Недостатки современнаго надзора за общественною нравствеыностью»), Гюйо (La Prostitution»), Окорокова («Международная торговля дѣвушками для цѣлей разврата»), Покровской («Регистрація способствуетъ вырожденію народа»), – онъ понялъ бы, что задачи, которыя себѣ ставитъ аболиціонизмъ, жизненны и чрезвычайно широки».

Имѣю эти труды, читалъ: они интересны, полезны, поучительны.[3]3
  Нѣкоторыя статьи г-жи Покровской даже печатались въ одной изъ Петербургскихъ газетъ, которую я тогда фактически редактировалъ.


[Закрыть] А, сверхъ того, полагаю, что неоспоримое положеніе г. Зѣньковскаго: «Задачи, которыя себѣ ставитъ аболиціонизмъ, жизненны и чрезвычайно широки», – не требуетъ никакихъ искусственныхъ и книжныхъ доказательствъ. Оно ясно безъ всякихъ книгъ. Само собою, «нутромъ» ясно. Аболиціонизмъ – инстинктивный протестъ испуганной и возмущенной человѣческой натуры противъ слишкомъ нагляднаго и осязательнаго, мучательнаго зла. Законность этого естественнаго протеста не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Больше того: черствое сердце y того человѣка, который не присоединяется къ протесту. Мое же, – по не весьма для меня лестному мнѣнію г. Зѣньковскаго, – оказывается черствымъ изъ черствыхъ, такъ какъ я, будто бы, даже издѣваюсь надъ аболиціонизмомъ, поднимаю его на смѣхъ. Откуда это г. Зѣньковскій взялъ, – не усматриваю въ своей статьѣ, равно какъ и того, чтобы я проповѣдывалъ «квіэтизмъ» до отношенію къ проституціонному вопросу… Аболиціонистическіе опыты и упражненія я очень уважаю, самъ въ нихъ неоднократно участвовалъ, охотно участвую и, конечно, не разъ еще буду участвовать. Думаю, словомъ, что практически я – столько же аболиціонистъ, не принимая на себя этой клички, сколько и мой оппонентъ. Теоретическая же разница между нашими взглядами та, что г. Зѣньковскій оптимистически вѣритъ:

– Спасая и охраняя падшихъ женщинъ, аболиціонисты уничтожають проституцію.

Я же, менѣе склонный къ радужнымъ упованіямъ и розовымъ миражамъ, говорю:

– Спасая и охраняя падшихъ жешцинъ, мы спасаемъ и охраняемъ (при томъ, рѣдко съ удачею) только извѣстное количество извѣстныхъ намъ падшихъ женщинъ. Проституцію же, какъ соціальный институтъ, мы благородными палліативами аболиціонизма уничтожить не можемъ. Ростъ проституціи остановится (а? что остановилось въ ростѣ, обречено на вымираніе) исключительно отъ этическихъ, общественныхъ, экономическихъ реформъ, которыя уравняютъ образованіе, трудовыя и гражданскія права женщины съ таковыми же правами мужчины. И, прежде всего, практически необходимо равенство правъ экономическихъ. Какъ скоро увеличатся въ числѣ и расширятся въ компетенціи области честнаго женскаго труда, какъ скоро честный заработокъ женщины будетъ въ состояніи парализовать для нея необходимость или соблазнъ заработка черезъ половую самопродажу, – смертный приговоръ проституціонному институту (по крайней мѣрѣ, въ современныхъ его формахъ) будетъ произнесенъ; a приведеніе приговора въ исполненіе временемъ станетъ дѣломъ весьма короткаго срока.

Итакъ, еще разъ: чтобы уничтожить проституцію, нужно, прежде всего, уничтожить соблазнъ ея экономическихъ преимуществъ предъ честнымъ женскимъ трудомъ, возвысивъ его заработную плату до мужского уровня, что достижимо только коренною реформою женскихъ правъ въ обществѣ будущаго. Слѣдовательно, давайте стремиться къ коренной реформѣ женскихъ правъ. Вотъ прямой и, я полагаю, единственно возможный выводъ изъ моей статьи. Сколько въ немъ «квіэтизма», предоставляю судить читателю.

Г. Зѣньковскій укоряетъ меня теоретическимъ «смотрѣніемъ въ корень» въ ущербъ (?) живому, практическому дѣлу, и черезчуръ, по его мнѣнію, большимъ значеніемъ, которое я придаю въ вопросѣ о проституціи фактору экономическому. Онъ напоминаетъ мнѣ, что зло проституціи можетъ быть порождено и иными соціальными причинами и принужденіями, какъ, напримѣръ, въ античномъ мірѣ существовала проституція религіозная. Но возраженіе г. Зѣньковскаго не опровергаетъ, a только подтверждаетъ необходимость «смотрѣнія въ корень», которое онъ странно ставитъ мнѣ въ вину. Экстатически-чувственные восточные культы, проникавшіе и въ Европу, создали религіозную проституцію, отголосокъ докультурной поліандріи. Существуетъ ли религіозная проституція въ настоящее время? Нѣтъ, не существуетъ, – по крайней мѣрѣ, въ странахъ европейской цивилизаціи. Что убило ее? Старанія античныхъ аболиціонистовъ? Увы, ихъ не было. Убила «коренная реформа»: міровая побѣда религіозныхъ культовъ духа (іудаизма, христіанства, ислама, – изъ древнихъ религій: миѳраизма, Изиды, синкретической религіи неоплатониковъ) надъ культами плоти. Религіозная проституція умерла потому, что засохъ корень ея, уничтожились культы, желавшіе проституціи. Наша проституція происхожденія экономическаго. Корень ея – женское неравенство съ мужчиною въ трудовыхъ правахъ и заработной платѣ. Женщина поставлена въ невозможность существовать иначе, какъ на счетъ мужчины, пріобрѣтающаго ее, семейно или внѣсемейно. Самостоятельная жизнь для женщины окупается такимъ жестокимъ, тяжкимъ, почти аскетическимъ подвигомъ, что нести его бодро и успѣшно дано только натурамъ выдающимся, необычайнымъ, святымъ; это – героини и мученицы идеи. Для женщины средняго уровня способностей и энергіи, самостоятельная трудовая жизнь, – крайне неблагодарно вознаграждаемая, житейская каторга. Для женщины слабой утомленіе этою неблагодарною каторгою заурядъ разрѣшается въ дезертирство изъ-подъ трудового знамени: самопродажею обратно подъ мужскую опеку и на мужскіе кормы. Таковы отвратительные браки съ первымъ встрѣчнымъ, лишь бы хлѣбомъ кормилъ, – и проституція. Марья Андреевна вь «Бѣдной Невѣстѣ«– очень близкая родственница Сонѣ Мармеладовой. И покуда Марьямъ Андреевнамъ нѣтъ дороги къ достаточно сытному куску хлѣба иначе, какъ черезъ спальню Максима Беневоленскаго, – наивно изумляться и плакаться, что Марьи Андреевны гибнутъ въ неравныхъ, вынужденныхъ бракахъ сотнями тысячъ. Это – роковое, неизбѣжное. Покуда Соня Мармеладова не въ состояніи накормить себя, помочь измученнымъ трудомъ мачехѣ, ссудить отцу двугривенный на выпивку, да хоть сколько-нибудь прибрать и хоть копѣечнымъ пряникомъ побаловать малютокъ Мармеладовыхъ, – не въ состояніи иначе, какъ навязываясь прохожимъ на Невскомъ проспектѣ, – до тѣхъ поръ наивно изумляться и слезно плакаться, что Сонями Мармеладовыми кишать вечернія улицы и дома терпимости. Это – роковое и неизбѣжное. И тутъ аболиціонистическое движеніе, при всей его почтенности, совершенно безсильно. Потому что, какъ изъ сотни кроликовъ не выходитъ одной лошади, такъ и тысячи падшихъ женщинъ не составляютъ собою проституціи. И, въ соотвѣтствіи съ тѣмъ, даже тысячи дѣвушекъ, не допущенныхъ къ самопродажѣ или извлеченныхъ изъ нея филантропическимъ путемъ, все-таки не рѣшаютъ проституціоннаго вопроса: что обществу дѣлать, чтобы исцѣлиться отъ проституціонной язвы. Кто беретъ на себя смѣлость посильно разсуждать о загадкѣ столь глубокой важностя, тому, право же, лучше смотрѣтъ въ корень ея, чѣмъ довольствоваться плаваніемъ по видимой поверхности вопроса…

Я говорилъ и повторяю:

Очистить общество отъ проституціи можетъ только рѣшительная, полная переоцѣнка культурою будущаго столь огромной міровой цѣнности, какъ женщина: крутой переломъ въ нашихъ отношеніяхъ къ ея личности, труду, образованію, праву.

Цитируя мои слова, г. Зѣньковскій признаетъ, что съ ними «врядъ ли кто не согласится, – врядъ ли не согласятся и тѣ, непріятные для г. Икса, люди, которые такъ энергично борются съ проституціей».

Откуда взялъ г. Зѣньковскій увѣренность, будто мнѣ непріятны люди, которые энергично борются съ проституціей, и за что онъ бросаетъ въ меня этою оскорбительною фразою, – оставляю на его совѣсти. Не въ томъ дѣло. Главное «врядъ ли кто не согласится». Что касается аболиціонистовъ, то, конечно, они, какъ болѣе и ближе знакомые съ условіями проституціоннаго міра, даже не «врядъ ли», a прямо-таки должны согласиться прежде всѣхъ другихъ. Но тутъ-то и обличается мое коварство. Я сказалъ очень хорошо, по аттестаціи г. Зѣньковскаго. Но, – это? господа, будетъ уже не мое, a г. Зѣньковскаго «но»: – «Обратите вниманіе на его (т. е. мои) слова: «рѣшительная полная переоцѣнка», «крутой переломъ». Такъ какъ ясно, что этотъ крутой переломъ и рѣшительная переоцѣнка во всемъ объемѣ наступятъ очень и очень нескоро, то, конечно, должно остаться совершенно спокойнымъ и ровно ничего не дѣлать, такъ какъ ни единоличными усиліями, никакими конгрессами «крутого перелома» несоздать».

Да? въ самомъ дѣлѣ? Ну, на этотъ разъ перевѣсъ въ оптимизмѣ за мною. Я не имѣю столь твердой вѣры въ хронологическую устойчивость женскаго рабства, поддерживаемаго буржуазною культурою, и былъ бы очень несчастливъ, если-бы мнилъ исторію двадцатаго вѣка улитою, которая ѣдетъ, когда-то будетъ. Девятнадцатый вѣкъ пробилъ въ стѣнахъ женской Бастиліи столько брешей, что часъ перелома, о которомъ мы говоримъ. представляегся мнѣ совсѣмъ не такимъ безнадежно далекимъ, a работа для его ускоренія совсѣмъ не такизмъ отвлеченнымъ, теоретическимъ «смотрѣніемъ въ корень», какъ воображаетъ ее г. Зѣньковскій, столь благонадежно уповающій на черепашій ходъ улиты.

Г. Зѣньковскій относитъ меня къ рязряду тѣхъ сторонниковъ коренныхъ реформъ, которые, признавая цѣлесообразными единственно таковыя, спѣшатъ въ то же время оговориться, что онѣ невозможны. Опять г. Зѣньковскій приписываетъ мнѣ, – и еще въ кавычкахъ, стало быть, какъ цитату моихъ точныхъ словъ, – идею, которой нѣтъ въ моей статьѣ. То-есть, что единственными цѣлесообразными къ излѣченію проституціонной язвы средствами я признаю коренныя реформы во всей общественной постановкѣ женскаго вопроса, – это вѣрно; a вотъ, что я будто бы считаю коренныя реформы «невозможными», – это ужъ г. Зѣньковскій сочинилъ отъ себя. Вся статья моя – наглядное доказательство, что для меня онѣ – не только надежда полной возможности, но и убѣжденіе требовательной и неотложной необходимости. Г. Зѣньковскій навязываетъ мнѣ собственную свою мысль. Возвращаю по принадлежности и, признаюсь, безъ благодарности. Въ контрастъ мечтателямъ о коренныхъ, но невозможныхъ реформахъ, г. Зѣньковскій восхищается тѣми, которые думаютъ, что «нужно дѣлать то, что можно дѣлать». У всякаго – свой вкусъ! Спасибо этимъ добрымъ и хорошимъ людямъ, дѣлающимъ, «что можно», но не хочу терять ыадежды, что будетъ открытъ Сѣверный полюсъ, ни многихъ другихъ «невозможныхъ» надеждъ. «Можность», предлагаемая г. Зѣньковскимъ въ мѣрило вещей и потребностей міра сего, – начало весьма растяжимое, не говоря уже о томъ, что совершенно субъективное. То, чего нельзя предполагать «можнымъ», не посмотрѣвъ или даже опасаясь смотрѣть въ корень, весьма часто оказывается не только можнымъ, но и должнымъ, когда въ оный посмотримъ попристальнѣе. И, – да проститъ мнѣ г. Зѣньковскій (впрочемъ, онъ наговорилъ мнѣ столько безпричинно непріятныхъ словъ и обвиненій, что я имѣлъ бы право и безъ извиневій примѣнить къ нему правило: «долгъ платежемъ красенъ»), – проповѣдуемая имъ теорія безапелляціонной «можности» противъ зловреднаго «мечтательства» ужасно напоминаетъ классическій кодексъ умѣренности и аккуратности подъ торжествующимъ девизомъ: «Въ мои лѣта не должно смѣть свое сужденіе имѣть». Хорошъ былъ бы прогрессъ человѣческій, если бы общество измѣряло свои идеалы современною возможностью ихъ осуществленія! Ѵоіеге – potere, говоритъ итальянская пословица. И – пусть людей съ идеалами «невозможнаго» называютъ не только мечтателями, но даже безумцами…

 
Безумству храбрыхъ поемъ мы пѣсню!
Безумству храбрыхъ поемъ мы славу!
Безумство храбрыхъ есть мудрость жизни…
 

A что касается добрыхъ людей съ идеалами «можнаго», они тоже поступаютъ отлично, очень благородно, дѣлая свое «можное» какъ умѣютъ наилучше и со всякимъ тщаніемъ, потому что вреда отъ того нѣтъ, a многимъ даже можетъ быть и существенная польза. Ибо, за неимѣніемъ гербовой, пишутъ на простой, и палліативы далеко не безполезны. Если, скажемъ для примѣра, въ глухой деревнѣ повальный дифтеритъ, то, разумѣется, нѣтъ никакого резона оставлять больныхъ вовсе безъ лѣченія, покуда не пріѣдетъ изъ города врачъ съ противодифтеритною сывороткою. Хорошо дѣлать больнымъ припарки, компрессы, инголяціи бензойнымъ натромъ, спринцованія известковою водою и многое другое, рекомендуемое «Домашнею Медициною» Флоринскаго. Похвальные труды эти успѣшно вознаграждаются, когда изъ сотни больныхъ души двѣ-три возьмутъ, да и поправятся при участіи собственной крѣпкой натуры. Честь и хвала тѣмъ, кто поставилъ ихъ на ноги, – ну, a безъ противодифтеритныхъ прививокъ эпидеміи все-таки не сломить, a безъ радикальной дезинфекціи ея изъ деревни не выжить.

Г. Зѣньковскій, заимствуя красивое mot у H. K. Михайловскаго, находитъ y меня порокъ «любви къ дальнему вмѣсто любви къ ближнему». Собственно говоря, mot это – не Михайловскаго, a Достоевскаго, изъ «Братьевъ Карамазовыхъ», но г. Зѣньковскій нашелъ его y Михайловскаго въ самостоятельной разработкѣ и ссылается на Михайловскаго. Весьма уважая Н. К. Михайловскаго, я долженъ, съ нѣкоторымъ стыдомъ, сознаться, что не помню, въ какомъ своемъ произведеніи, какъ и къ какому именно случаю онъ это эффектное mot примѣнилъ, a собранія его сочиненій, живя въ глуши, для справки достать не могу. Поэтому я не въ состояніи судить, въ томъ ли смыслѣ повторилъ онъ свой каламбуръ, какъ понимаетъ г. Зѣньковскій. Но, думаю, что, должно быть, тутъ есть недоразумѣніе, – и mot сказано не въ томъ смыслѣ. Апоѳеозъ суженія мысли, чувства и дѣятельности къ предѣламъ «можнаго» совершенно не въ характерѣ знаменитаго публициста. Въ толкованіи цитаты г. Зѣньковскимъ каламбуръ звучитъ довольно остро, но нельзя сказать, чтобы мѣтко и мудро. Безъ любви къ дальнему не можетъ быть разумной любви къ ближнему. И вообще примѣнять къ любви линейныя мѣры разстоянія отъ ея предмета – способъ довольно двусмысленный и опасный. Вѣдь прилагательныя, какъ извѣстно, имѣютъ степени сравненія, и если любовь къ ближнему (не къ евангельскому «ближнему» вообще, a къ ближнему, какъ противопоставлевію дальняго) должна торжествовать надъ любовью къ дальнему, то любовь къ болѣе близкому, по этой логикѣ, выше любви къ просто близкому, a прелестнѣйшею и самою желанною любовью окажется любовь къ ближайшему, т. е. любовь животнаго инстинкта, семейная интимность и та близорукая сентиментальность, которой, въ вопросахъ общественнаго зла, по хорошей русской пословицѣ, «изъ-за деревьевъ не видать лѣса». Дѣятельная любовь слагается изъ вѣры въ общественный идеалъ и стремленія приблизить къ нему явленія реальной жизни. Я высказалъ свой идеалъ реформы женскаго вопроса и говорю: осуществите его въ реальномъ явленіи, – иначе борьба съ проституціей, вами предпринятая, никогда не увѣнчается рѣшительнымъ успѣхомъ. Ложный ли идеалъ провозглашаю я? Нѣтъ: г. Зѣньковскій соглашается, и едва-ли кто не согласится, что истинный… Такъ въ чемъ же дѣло? Откуда негодованіе г. Зѣньковскаго, что я возглашаю истину – и очень не новую вдобавокъ? Какимъ образомъ моя «дальняя» истина можетъ приглушить его «ближнее» дѣло, a тѣмъ паче отвлечь отъ него сочувственниковъ и содѣятелей, на что именно г. Зѣньковскій и жалуется? Развѣ задачи аболиціонизма противорѣчатъ идеѣ женскаго равенства? Конечно, нѣтъ. По какому же тогда случаю шумъ и попреки, будто я сыгралъ въ руку какимъ-то врагамъ аболиціонизма? Напротивъ: я говорилъ о дѣятеляхъ движенія въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, которыя только г. Зѣньковскому почему-то угодно принимать за скрытыя насмѣшки. Между нами вышло въ данномъ случаѣ нѣчто въ родѣ комическаго qui pro quo на провинціальномъ балу. Кавалеръ говоритъ хорошенькой дамѣ:

– Ольга Ивановна, вы сегодня свѣжи, какъ роза.

A Ольга Ивановна, глядь, вдругъ ни съ того, ни съ сего обидѣлась, надулась и огрызается:

– Оставьте, пожалуйста, ваши насмѣшки. Вы думаете, я не понимаю, что вы мнѣ это въ шпильку? Довольно даже вамъ должно быть стыдно.

– Помилуйте! Ей-Богу, отъ чистаго сердца!..

– Да ужъ, пожалуйста! Знаемъ мы васъ, знаемъ…

– Ей-Богу же, мои комплименты шли оть чистаго сердца, – о, подозрительная и сердитая аболиціонистская роза!

Итакъ, мой идеалъ признается истиннымъ, но, по мнѣнію г. Зѣньковскаго, призывать къ нему нельзя, потому что его провозглашеніе, какимъ-то непостижимымъ образомъ, мѣшаетъ аболиціонистамъ «дѣлать, что можно». Очень это курьезно, что идеалъ препятствуетъ практической дѣятельности во имя идеала; но, куда ни шло, допустимъ такое невѣроятіе. Однако… кто же, въ такомъ случаѣ, оказывается дурного мнѣнія объ аболиціонизмѣ? Кто умаляетъ (чтобы не сказать: уничтожаетъ) его общественное значеніе? Кто вынимаетъ изъ-подъ ногъ его идейную опору и, чрезъ то, сводитъ роль его къ красивому самообману и игрѣ въ хорошія чувства? Я или г. Зѣньковскій? Похоже, что не я…

Бываютъ средства радикальныя. Аболиціонистское движеніе – палліативъ, которымъ общество пытается подлѣчить свою проституціонную язву. И отлично. Пусть подлѣчиваетъ, сколько можетъ: все, что оно сдѣлаетъ, пойдетъ, конечно; на плюсъ, a не на минусъ. Никто и не сомнѣвается, что «аболиціонизмъ сражается не съ вѣтряными мельницами, когда собираетъ конгрессы, учреждаетъ общества, издаетъ брошюры и книги, создаетъ теченіе». Прекрасно, прекрасно. Покуда нѣтъ радикальнаго средства, пусгь общество лѣчится отъ проституціи палліативами конгрессовь, брошюръ, книгъ и «теченія». Чѣмъ больше палліативовъ будетъ найдено и примѣнено къ дѣлу, тѣмъ лучше для человѣчества. Но странно успокаиваться совѣстью на лѣченіи дифтерита бензойнымъ натромъ, зная, что существуетъ противодифтеритная сыворотка, или лѣчить укушевнаго бѣшеною собакою прижиганіями вмѣсто Пастеровыхъ прививокъ. И рѣшительно не могу уяснить себѣ, почему такъ гнѣвается на меня г. Зѣньковскій, когда я, отдавая должное бензойному натру и прижиганіямъ, позволяю себѣ мечтать о противодифтеритной сывороткѣ и Пастеровыхъ прививкахъ.

Общество больно дроституціей. Аболиціонизмъ – наша первая домашняя помощь при наиболѣе острыхъ и явныхъ припадкахъ болѣзни. Этой роли y него никто не отнимаетъ, да, кажется, никто и не думалъ и не думаетъ отнимать. Г. Зѣньковскій намекаетъ, что противъ аболиціонистовъ дѣйствуютъ какія-то реакціонныя силы, равно какъ реакціонная печать. Находясь далеко отъ центровъ, я не знаю, какъ относилась реакціонная печать къ движенію аболиціонизма въ послѣднее время, но не помню, чтобы ранѣе она враждовала съ нимъ остро и рѣзко. Напротивъ: въ то время, какъ положительво прогрессивные шаги русскаго вѣка, въ родѣ пересмотра законодательства о внѣбрачныхъ дѣтяхъ, либо публицистической агитаціи за свободу развода, были встрѣчаемы реакціонною печатью криками яраго гнѣва, или злобнымъ шипѣніемъ, аболиціонистамъ неоднократно расточались ею даже кисло-сладкіе комплименты, a многія, уже совсѣмъ не либеральныя, силы охотно принимали участіе въ молодыхъ начинаніяхъ аболиціонизма и даже брали ихъ подъ свое руководство и покровительство. И это симптомъ не изъ лестныхъ, – особенно, при той лютой враждѣ, которую проявляетъ реакціонная печать къ женскому образовавію, къ женскому труду, къ расширенію женской гражданской и семейной правоспособности, т. е. ко всѣмъ положительнымъ и общимъ орудіямъ женскаго прогресса и освобожденія. Симптомъ этотъ доказываетъ, что реакціонныя силы не видятъ въ аболиціонизмѣ, съ его спеціально запретительною и узко ограниченною дѣятельностью, серьезнаго врага и даже охотно поддерживаютъ легкое возбужденіе имъ, какъ бы давая тѣмъ нѣкоторую идейную взятку общественной энергіи, ищущей себѣ исхода. Г. Зѣньковскій произвелъ меня въ тайные реакціонеры за то, что, проповѣдуя общую и коренную реформу женскаго вопроса, я мѣшаю будто бы частичнымъ успѣхамъ аболиціонизма. Есть другая, гораздо болѣе частая и успѣшная уловка реакціи. Когда назрѣваетъ въ обществѣ слишкомъ крупный и нежелательный реакціи вопросъ, – его спѣшатъ размѣнять съ рублей на гривенники, т. е. общественное вниманіе стараются разсѣять, отвлекая его отъ огромной «дальней» сути вопроса къ второстепеннымъ «ближнимъ» частностямъ, отъ «невозможныхъ» корней къ красивымъ вѣтвямъ со столь симпатичнымъ для г. Зѣньковскаго девизомъ «что можно»… Маленькихъ «можностей» открывается цѣлая куча, и изъ-за деревьевъ становится не видать лѣса. Въ самомъ скоромъ времени огромная суть вопроса оказывается искусственно загроможденною множествомъ декоративныхъ частностей, изъ которыхъ ни одна не въ состояніи подвинуть вопросъ къ разрѣшенію, a между тѣмъ каждая какъ будто свидѣтельствуетъ, что вопросъ не умеръ, что ему дано жить и развиваться. Помилуйте, молъ! Какъ же вы жалуетесь, будто прогрессъ бездѣйствуетъ? Неужели вы не слышите, какъ онъ топочетъ ногами? A топочетъ-то онъ, стоя на одномъ мѣстѣ, и плачевнѣе всего то, что, топоча, доходитъ иногда и самъ до лестнаго самообмана, будто и впрямь идетъ впередъ, «какъ можно». Хотя опять-таки «долгъ платежемъ красенъ», однако я не позволю себѣ обзывать реакціонерами поклонниковъ мнимо-прогрессивнаго топанія на мѣстѣ. Но сознаюсь, что не могу безъ улыбки наблюдать, какъ дешево стоющая идейная взятка можетъ довести россійскаго интеллигента до умиленнаго состоянія, въ которомъ онъ безсознательно лобызается съ природными своими врагами и радъ хоть на ножи противъ скептиковъ, не желающихъ дѣлить его восторговъ.

На мѣстѣ г. Зѣньковскаго, я не отчаявался бы такъ въ скорой достижимости коренныхъ реформъ, которыми должна уничтожиться экономическая проституція. «Невозможное» часто оказывается ближе и прекраснѣе самыхъ пылкихъ «возможныхъ» чаяній. Тысячи либеральныхъ людей въ сороковыхъ и пятидесятыхъ годахъ, стоя на почвѣ «возможныхъ» ожиданій, пріискивали палліативы, для упорядоченія отношеній между крѣпостными крестьянами и помѣщиками-душевладѣльцами. Многіе изъ палліативовъ были полезны, остроумны и красивы, какъ полезенъ и красивъ аболиціонизмъ, вдохновляющій г. Зѣньковскаго. И много горькихъ жалобъ со стороны этихъ искренно либеральныхъ, но черезчуръ ужъ умѣренно-аккуратпыхъ искателей палліативовъ вызывали крайне немногочисленные охотники «смотрѣть въ корень», находившіе единственнымъ разумнымъ и дѣйствительнымъ выходомъ изъ вѣковыхъ историческихъ золъ рабовладѣльческаго вопроса «невозможную» реформу освобожденія крестьянъ съ землей. A между тѣмъ, кремлевская рѣчь Царя Освободителя и манифестъ 19 февраля 1861 года были уже куда какъ не за горами. Какой московитъ вь концѣ семнадцатаго вѣка предвидѣлъ Петербургъ и полную перестройку стараго государства? Когда вопросы созрѣваютъ и времена ихъ исполняются, они заставляютъ общество давать отвѣты прямые, быстрые, рѣшительные. A развѣ мы не чувствуемъ, что женскій вопросъ назрѣваетъ не по днямъ, а по часамъ? Развѣ устроить для женщины точныя и болѣе выгодныя трудовыя нормы не становится неугомонною, крикливою необходимостью, столь же важною для мужчинъ, какъ и для самихъ женщинъ? Быстрое вздорожаніе культурной жизни во всѣхъ странахъ европейской цивилизаціи неуклонно ведетъ къ банкротству современнаго семейнаго мужевластительства. Однѣхъ мужскихъ силъ дѣлается уже недостаточно, чтобы оправдывать семейный расходъ; подспорье женскаго труда, жена и мать-добычницы сейчасъ уже настойчиво желательны, вскорѣ будутъ необходимы. A разъ трудъ женщины станетъ необходимымъ и для мужчинъ (какъ подспорье, безъ котораго нельзя жить въ довольствѣ), то придется нормировать его такими условіями, чтобы онъ окупалъ себя наравнѣ съ мужскимъ: иначе какой разсчетъ женщинѣ ему отдаваться? И, какъ скоро нормы женскаго труда сравняются съ нормами мужского, женщинѣ не станетъ нужды себя продавать, и экономической проституціи – конецъ и вѣчная память.

Г. Зѣньковскій увѣряетъ, будто, въ качествѣ мечтателя о коренныхъ реформахъ, я оказываю «своими краснорѣчивыми строками громадную услугу всѣмъ тѣмъ силамъ, для которыхъ движеніе аболиціовистовъ угрожало смертью». Увы, г. Зѣньковскій! Аболиціонизмъ въ тѣхъ формахъ и рамкахъ, какъ вы его понимаете, съ девизомъ «что можно», рѣшительно никакимъ темнымъ силамъ смерти нанести не въ состояніи. При всей своей симпатичности, онъ слишкомъ ограниченъ и въ компетенціи, и въ средствахъ дѣйствія. Спасибо ему и за то уже, если ему удается иной разъ временно парализовать вредное вліяніе нѣкоторыхъ темныхъ силъ на нѣкоторыя (хотя бы и считаемыя въ тысячахъ, какъ увѣряетъ г. Зѣньковскій) жертвы, избранныя, счастливымъ случаемъ, чтобы привлечь вниманіе аболиціонистской полиціи. Спасибо аболиціонизму уже и за то, если ему удастся сдѣлать извѣстныя гражданскія и уголовныя непріятности нѣсколькимъ (хотя бы считаемымъ въ десяткахъ и сотняхъ) представителямъ темныхъ силъ, которые окажутся настолько наглы или неловки, что не успѣютъ скрыть своихъ грязныхъ и жестокихъ дѣлъ отъ бдительности аболиціонистской полиціи. Рогатый силлогизмъ о томъ, сколько надо снять волосъ съ головы человѣка, чтобы его было можно считать плѣшивымъ, становится еще рогатѣе, когда приходится приложить его мѣрку къ буйно-косматой и тучно обрастающей головѣ спроса на развратъ. Внѣшніе, рознично-количественные успѣхи въ борьбѣ со зломъ, если и бывали иногда рѣшеніемъ вопроса, то столь медленнымъ, что и хронологическое терпѣніе г. Зѣньковскаго, пожалуй, устанетъ ожидать. Обиліе волковъ было очень острымъ зломъ въ средневѣковой Европѣ. Англичанамъ удалось истребить волковъ на своемъ островѣ, волчьяго вопроса въ Англіи не существуетъ болѣе. Но, чтобы погибъ послѣдиій британскій волкъ, Англіи надо было ждать отъ Альфреда Великаго до королевы Викторіи…

Выше я употребилъ выраженіе «аболиціонистская полиція», потому что аболиціонистское движеніе, какъ полезная попытка массовой самообороны отъ злоупотребленій полового торга, есть, конечно, прежде всего, приглашеніе обществу превратиться въ полицію нравовъ для самого себя. Это – нѣчто въ родѣ общественнаго самоуправленія въ примѣненіи къ одной изъ вреднѣйшихъ и прочнѣйшихъ сторонъ соціальнаго строя. Цѣль прекрасная, истинно «ближне» практическая и чреватая многими благими послѣдствіями частнаго, розничнаго характера. Я вполнѣ понимаю, почему множество добрыхъ и честныхъ людей бросились къ ней съ пылкимъ энтузіазмомъ: хорошо это съ ихъ стороны, что бросились, и дай Богъ, чтобы они нашли себѣ многихъ подражателей и прододжателей. Трудъ ихъ полезенъ и достоинъ благодарности. Но было бы жестокою, до маніи величія ошибкою воображать себя, при работѣ въ условіяхъ аболиціонистской программы, a тѣмъ болѣе съ подчиненіемъ девизу «что можно», радикальными цѣлителями проституціоннаго недуга. Прекрасно удержать дѣвушку отъ проституціи; прекрасно возродить падшую женщину къ честной жизни, прекрасно истребить торговца живымъ товаромъ; прекрасно отмѣнить регистрацію проститутокъ съ ея живодерными нравами и послѣдствіями; прекрасно переработать къ лучшему общую регламентацію злополучнаго института; прекрасны сотни проектовъ, – какъ я писалъ уже, часто получающихъ осуществленіе, – вызванныхъ аболиціонистскимъ движеніемъ. Но всѣ эти мѣры – самодовлѣющія, живущія въ самихъ себя. Онѣ создаютъ нравственныя удобства настоящаго, a не свободу будущаго. Онѣ не прекращаютъ проституціи, но упорядочиваютъ ея внѣшнія проявленія такъ, чтобы гнуснымъ зрѣлищемъ и запахомъ своимъ она не оскорбляла щекотливой морали и не раздражала впечатлительныхъ нервовъ буржуазнаго общества, потребностями котораго и для потребностей котораго она живетъ. Это – санитарно-полицейское оздоровлеше института примѣнительно къ наиудобнѣйшему, наиприличнѣйшему и наигуманнѣйшему онымъ пользованію, a отнюдь не уничтоженіе женскаго бѣлаго рабства. И вся эта общественная работа – для себя, на насъ самихъ, каковы мы сейчасъ, на общественный строй съ подавляющимъ преобладаніемъ мужского права, интереса и первенства. Для женщины же мы не дѣлаемъ въ ней почти что ничего, такъ какъ причинъ, толкающихъ ее въ самопродажу, не уничтожаемъ, a иногда, какъ оказывается, даже и негодуемъ на дерзающихъ мечтать объ уничтоженіи причинъ, потому что таковое-де – «невозможная умеренная реформа». A покуда существуетъ причина, будетъ неукоснительно проявляться и слѣдствіе.

Если въ странѣ голодъ, никакія мѣры надзора и пресѣченія не могутъ воспрепятствовать развитію въ ней добывающихъ пороковъ и преступленій. Удержать быстро падающую нравственность края можно тогда только энергичною хлѣбною, денежною, трудовою помощью, т. е. накормивъ народъ. Въ той странѣ, которая имѣетъ больше безработнаго и голодающаго люда, больше и голодныхъ пороковъ. Сословія, экономически обездоленвыя и приниженныя, осуждены давать процентъ добывающей преступности большій, чѣмъ сословія, матеріально обезпеченныя.

«Женское сословіе» – называютъ женщинъ шуточною кличкою русскіе мужики, купцы, мѣщане. Въ этой народной остротѣ много невольно сказавшейся правды… Женщины въ современномъ обществѣ дѣйствительно уже не только второй полъ разныхъ сословій, но именно самостоятельное назрѣвающее экономически, отдѣльно, новое сословіе. Это «пятое сословіе» слишкомъ обдѣлено благоденствіемъ всюду, a ужъ y насъ на Руси въ особенности. Оно бываетъ сыто лишь любовною милостью или семейною обязанностью мужскихъ сословій. Само по себѣ безправное, оно предано нуждѣ и, слѣдовательно, обречено выдѣлять проституціонный контингентъ, въ формѣ ли скитаній Сони Мармеладовой по Невскому проспекту, въ формѣ ли законнаго супружества Марьи Андреевны съ Максимомъ Беневоленскимъ. Г. Зѣньковскій распространяется о противодѣйствіи проституціонному наплыву теченіями религіозной, нравственной и умственной жизни. Все это очень хорошія воздѣйствія до тѣхъ поръ, покуда аболиціонизмъ работаетъ въ розницу, по частнымъ случаямъ, но совершенно невліятельныя, какъ скоро аболиціонистская партизанская война изъ частной борьбы за такихъ-то и такихъ-то проститутокъ превращается въ общую борьбу противъ проституціи. Г. Зѣньковскій считаетъ меня ярымъ фанатикомъ экономической вѣры, не желающимъ, глядя изъ-за ея катехизиса, какъ изъ-за каменной стѣны, признавать серьезными психологическія и соціальныя надстройки нашего быта и важность ихъ для проституціоннаго вопроса. И это г. Зѣньковскій отъ себя на меня взводитъ. Въ силу боковыхъ теченій сказаннаго порядка и во вліяніе «надстроекъ» я вѣрю настолько, что въ моей же статьѣ г. Зѣньковскій можетъ найти мнѣніе, что если бы честный трудъ давалъ женщинѣ хоть одну треть того заработка, который даетъ проституція, то дѣло послѣдвей было бы уже надломлено. «Надстройки», о которыхъ говоритъ г. Зѣньковскій, достаточно сильны, чтобы удержать на честномъ пути женщину, зарабатывающую рубль, отъ перехода яа путь позорный, хотя бы онъ сулилъ заработокъ въ три рубля. Но когда путь позорный сулитъ, какъ ему свойственно, три рубля, a путь честный едва вознаграждается черствымъ хлѣбомъ, тутъ вліяніе «надстроекъ» совершенно парализуется несоотвѣтствіемъ общественной морали съ дѣйствительностью, и, на мой взглядъ, даже прибѣгать-то къ нему не всегда великодушно, потому что – сперва накормите, a потомъ уже и проповѣдуйте, учительствуйте. Заповѣдь заботиться не объ единомъ хлѣбѣ огромно велика, но заповѣди сидѣть безъ хлѣба никогда не было дано.