Текст книги "Лемурия (СИ)"
Автор книги: Александр Уваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Бангор дрим! Фор диа гест! Уважамы гости! Бангор дрим, мама клянусь!
– И какой болван тебя научил мамой клясться? – и Искандеров, нахмурившись, сунул хозяину смятую купюру.
Смягчившись, добавил:
– Спасибо тебе, добрый человек! Ступай с богом!
Дядюшка Джа, горланя, приплясывая и поколачивая подносом по голове, вернулся за стойку. Вернувшись же, враз успокоился, затих и с прежних проворством начал готовить коктейли.
– Тебе? – переспросил Михаил.
Ира опустила голову ещё ниже.
– Нужно с кем-то поговорить? – продолжал Искандеров.
Ира попыталась встать, но Михаил удержал её.
– Послушай, – прошептал он, приблизив губы к её уху. – Я счастлив, слышишь?
Она вздрогнула и с недоумением посмотрела на него.
– Счастлив, – повторил Искандеров. – Счастлив потому, что ты решила поговорить именно со мной. Потому, что ты пришла именно ко мне. Счастлив, что ты выбрала меня…
– Я не… – начала было Ирина.
– Ты! – выдохнул Искандеров. – Ты не мой сон и не моё воображение. Ты из жизни. Из этой… Не знаю, что за жизнь в Нараке, для чего она, что она из себя представляет и сколько будет длиться, но ты – чатсь её, моей новой жизни. Ведь не случайно мы встретились? Не случайно ты увидела меня? Не…
– Не надо, – попросила Ира. – Не надо говорить об этом…
Она прикоснулась к его руке.
– Я…
И почуствовала странный, щекочущий и словно бы невидимыми коготками царапющий кожу холодок, исходивший от стоявшего рядом бокала.
– Боже! – воскликнула она. – Да он же ледяной, этот коктейль!
Глаза её округлились от удивления.
«Она сейчас как ребёнок» подумал Искандеров.
И со снисходительностью взрослого пояснил:
– Сон Бангора холодней гималайского льда. Поговорка есть такая…
– Но он же дымится! – возразила Ирина. – Словно пар валит… И бурлит! Мне казалось, там кипяток. Я ещё подумала, что горячие коктейль в жару…
– Такой рецепт, – ответил Михаил. – И такая страна. Здесь всё не то, чем кажется. Осторожно!
Салфеткой он охватил бокал и через трубочку потянул напиток.
И зажмурился от удовольствия.
– Попробуй!
И, посмотрев на неё испытующе, спросил:
– Ведь мы начали жизнь?…
– Без последствий! – ответила она.
И, положив салфету на запотевшее стекло, даже сквозь плотную ткань её почувствовала проникающий сквозь кожу, по пальцам, вверх по руке – в глубину плоти проникающий, опьяняющий, туманящий разум, звонкий и красный холод.
С первым глотком…
Алый храм Любви
Шипение воздуха в синих пластиковых трубках, красные огоньки на контрольной панели. В реанимационной палате полумрак, в котором теряется, без следа растворяется свет тусклой дежурной лампы.
Едва колышутся от разгоняемого вентиляцией сквозняка закрывающие окна плотные тёмные шторы.
Тревожащий душу запах лекарств в холоднм аквариумном воздухе.
От тоски за волосы схватиться да бежать, бежать прочь отсюда! Подальше от притаившейся где-то неподалёку смерти, от спрятавшейся под каждой больничной койкой сволочи-боли, от липкого, прочно пристающего к коже запаха лекарств, от свистящего, прерывистого, пугающе-неровного дыхания догорающих в больничной полутьме пациентов.
Бежать бы, бежать! Да нельзя, никак нельзя, невозможно. Задание, будь оно неладно, служебное задание, очень важное и срочно задание, что привело сюда, в реанимационное отделение московской больницы, в палату для пациентов, находящихся в коме.
Не уйти просто так, не выведав, не выспросив, не узнав всё досконально.
– Который? – спросил Тимур.
Врач посмотрел внимательно на больных.
Откашлялся смущённо.
– Я, знаете ли, нечасто тут бываю. Здесь начальник отделения, в основном, работает. Сами понимаете, Тимур Муратович, специфика отделения…
– Второй слева, – подсказала медсестра.
Тимур усмехнулся.
– Надо же, его даже в больнице мало кто помнит! Кроме медсестры…
Тимур достал фотоаппарат.
Сестра озадаченно и встревоженно посмотрела на главврача. Тот успокаивающим жестом легонько взмахнул рукой и прошептал:
– Этот сотрудник… как бы это…
Он глянул искоса на Тимура.
– Прокуратуры, – подсказал Тимур. – Снимок для опознания. Особый случай, понимать надо.
Взгляд медсестры стал строгим и недоверчивым. Женщина в годах и с приличным жизненным опытом, она хорошо разбиралась и в своём деле, и в людях, и в жизни кое-что понимала. Потому объянению гостя не поверила.
– Следствие завершено давно, – возразила она. – Да и не было толком этого следствия. Полгода уже…
Она внезапно замолчала и, словно озарённая догадкой, посмотрела на подозрительного посетителя с откровенной уже неприязнью.
– А удостоверение можно ваше попросить?
Тучный главврач с неожиданной ловкостью извернулся и схватил её за локоть.
– Лидия Дмитриевна!
Медсестра вырвала руку.
– Вячеслав Станиславович, что происходит? Прекратите! Прекратите немедленно! В конце концов, здесь же реанимационное отделение, особые условия, стерильность, а этот…
Она гневно сверкнула глазами.
– …даже без халата! Вы нарушаете…
– Не надо читать лекции о стерильности! – возмутился Жовтовский. – Не смейте указывать руководству, как себя вести и кого именно допускать к больным! Я это знаю лучше вас!
И тут же снова перешёл на шёпот:
– Это важно задание, Лидия Дмитриевна. Поверьте, мы не можем раскрывать все детали, но…
Он приложил ладонь к груди, будто прямо сейчас собирался произнести какую-то особую, специально для такого случая заготовленную клятву.
– Под мою ответственность! Под мою личную ответственность!
Медсестра удивлённо посмотрела на него.
– Вячеслав Станиславович, сдаётся мне, вы и сами не понимаете, что творите.
Лицо главврача побагровело так, что и в тусклом свете лампы это стало заметно.
– Уйдите! – прошипел он. – Немедленно выйдете из палаты! Вы мешаете нам работать!
Заметив, что подчинённая не спешит выполнить его распоряжение, тем же придушенным, свистящим шёпотом добавил:
– При всём уважении к вашему опыту и заслугам, дорогая Лидия Дмитриевна, замечу, тем не менее, что у меня рука не дрогнет подписать приказ…
На секунду он замолк и посмотрел на медсестру грозно и многозначительно.
– Да, приказ! О вашем увольнении!
И брезгливо скривил губы.
– Принципиальность свою будете в центре занятости демонстрировать. В кризис принципиальность очень ценится!
– Хам, – спокойно ответила медсестра. – Хам и бездарь с амбициями! И откуда вас свалилось столько на наши головы? И не смейте меня запугивать, Жовтовский! Я трёх главврачей пережила, и вас переживу! Ваше самоуправство вам с рук не сойдёт, так и знайте!
Тимур, внимательно слушавший эту негромкую, но эмоционально накалённую перепалку и ожидавший с нетерпением ухода заупрямившейся медсестры, ожидал, что та на прощание непременно хлопнет дверью. Почему-то он был уверен, что именно так она и уйдёт.
Но медсестра ушла тихо, плотно и неслышно закрыв дверь за собой.
«Профессионал, уважаю» подумал Тимур и, примериваясь, навёл объектив на больного.
Глянул на экран, подвигал картинку зумом и недовольно покачал головой.
– Она докладную напишет, я уверен, – забормотал главврач. – Она знает, к кому обращаться, у неё муж в управлении знаком с такими людьми…
– Жовтовский, – прервал его сетования Тимур, – а вы и в самом деле бездарь с амбициями?
Посветлевшее было лицо главрача снова стало багроветь.
– Не смейте повторять эти гадкие слова! Не смейте! Я помог вам, я пошёл вам навстречу, и теперь вместо благодарности вы повторяете клеветнические измышления зарвавшейся…
– Я это потому спросил, – спокойно продолжал Тимур, – что у больного лицо закрыто какой-то маской. Только лоб и глаза видны, а для опознания этого недостаточно. Один снимок можно сделать и так…
Сверкнула вспышка.
– Но для второго маску придётся снять!
Жовтовский испуганно замахал руками.
– Что вы, что вы! Это же аппарат искусственной вентиляции лёгких! Больной и так в коме, мы можем потерять его во время…
Губы Жовтовского задрожали.
– …этой незапланированной процедуры.
– Снять! – потребовал Тимур.
И напомнил:
– Кстати, вы не забыли, что моя благодарность у вас в кармане? Могу и добавить.
И протянул главврачу стодолларовую купюру.
Жовтовский быстро схватил её и сунул во внутренний карман.
И беспокойно переступил с ноги на ногу.
– Я даже не знаю…
Тимур посмотрел на часы.
– У меня времени мало. Не тяните его, растянуть всё равно не удастся. Вы ведь не бездарь с амбициями, правда? Вы опытный врач, вы сможете мне помочь.
– А если медсестру пригласить? – предложил Жовтовский.
И через силу попытался улыбнуться.
– Вы с ней… и решите…
Откашлялся.
– Она же опытней!
– Глупости! – отрезал Тимур. – Мне посторонние не нужны. Вам – тем более. Или вместо одной жалобы в управление хотите две получить?
Жовтовский испуганно замахал руками.
– Не эта медсестра, другая! Молодая, но очень хороший специалист! Она поможет, я гарантирую!
Тимур покачал головой.
– Нет, доктор. Я не знаю, насколько принципиальной или осторожной окажется вторая медсестра, и согласится ли она помогать. Второй скандал мне точно не нужен. Так снимайте маску вы. Лично! А потом разбирайтесь со своими медсёстрами.
Он снова навёл объектив.
– Быстрее же! Это в ваших интересах! У этой вашей Лидии как-её-там скоро иссякнет терпение и тогда она поднимет шум на всю больницу!
Жовтовский вздрогнул, быстрым шагом подошёл к постели больного, склонился над ним и, потянув за резиновые ремни, сорвал с него маску.
Выдохнул:
– Неинвазивная вентиляция, так сказать…
Отпустил маску, упавшую на край подушки.
Выпрямившись, отвернулся. И зажал ладонями уши, чтобы не слышать заглушивший шипение воздуха пронзительный, тонкий писк датчика падения пульса.
– Быстрее, – тихо молил Жовтовский. – Быстрее!
И размашисто перекрестился, едва стену перед ним озарила вспышка.
Развернулся и схватился за маску, пытаясь побороть неконтролируемую, расходящуюся дрожь в руках.
«Надевайся же, надевайся!»
Ему казалось, что противный писк этот звучит всё громче и громче. Что он уже и в коридоре отчётливо слышен.
Да что в коридоре!..
«Надевайся!»
Руки вспотели, маска не ложилась на лицо, сползая куда-то в сторону.
– Странно, – пробормотал Тимур, рассматривая снимок на экране, – он будто покойник. Лицо белое, всё в синих пятнах… Волосы седые… Или серые какие-то? Будто пеплом присыпаны…
– Он полгода в коме! – закричал Жовтовский, ладонью силой нажимая на маску. – Я же говорил вам! Он в коме! Он полутруп! Если уже не труп!
Он отошёл на шаг и посмотрел растеряно на мигающий красными огоньками аппарат ИВЛ.
– Почему сигнал не прерывается? Я же надел маску! Больной же подключен к аппарату!
Потёр лоб.
– Или нет?
Тимур спрятал фотоаппарат под куртку и затянул застёжку-«молнию» едва не до горла.
Помахал рукой издали заметавшемуся по палате Жовтовскому.
– Всего вам наилучшего, доктор! Спасибо за помощь!
И взялся за дверную ручку.
– Куда?! – закричал Жовтовский. – Мне нужна помощь! Помощь!
Тимур пожал плечами и бросил небрежно, не поворачивая головы:
– Ну, не от меня же помощь вам нужна! Это ваши дела, медицинские. Я-то чем могу помочь?
– Медсестру позовите! – крикнул ему вслед Жовтовский. – Кого-нибудь! Срочно!
К писку ИВЛ присоединился ещё один звук: басовитый, прерывистый зуммер.
– Остановка дыхания!
Заскрипели пружины. Жовтовский резкими движениями надавливал на грудную клетку больного, пытаясь запустить сердце.
– Удачи, – сказал Тимур и вышел в коридор, оставив дверь палаты открытой.
У выхода из отделения, у закрашенной белой краской стеклянной двери, он остановился на секунду и, повернувшись, увидел как бежит по коридору в палату встревоженная, запыхавшаяся от быстрого бега медсестра.
«Полутруп» сказал сам себе Тимур.
И, открыв дверь, вышел на пощадку перед лифтом.
…С первым глотком красный лёд проник в сердце.
Оно остановилось на мгновение – и забилось вновь, но по другому – бешено, весело, отчаяно, неровно, то заходясь сумасшедшими чередой сумасшедших, неистовых, резких толчков, то стихая ненадолго едва ли не до молчания, то выправляя ритм, а то опять набирая бещумный темп.
Второй глоток – и красные колкие кристаллы прошли через мозг, влажным и морозным весёлым туманом затягивая разум.
Третий глоток – уже не холод, огонь.
Огонь от живота – ниже. Ниже, в область между ног.
Влага и огонь.
– Боже мой!
Она качнулась.
Искандеров подхватил её, обняв за плечи.
– Голова кружится, – жалобно протянула Ирина. – И…
– Слабость?
Михаил улыбнулся и сильнее сжал её плечи.
Зашептал:
– Сейчас пройдёт. Я же говорил, это особый напиток…
Сладкий запах, женский запах. Особенно сладкий – от ног.
Если закрыть глаза…
Что-то странное в воздухе.
Что-то горькое и бесшабашное. Что-то сладкое и весёлое.
На танец, на танец, добрый Шива приглашает на танец!
Добрый бог, весёлый бог, непознаваемый бог, видимый бог, простой бог, грозный бог, не прощающий обиды и не помнящий обиды…
Не помнящий ничего! Вообще ничего!
На танец! Скорее! Скорее же!
Здесь не осталось ничего, берега, на котором можно танцевать.
Крабы прыгают по песку, высоко поднимаю клешни. Крабы манят, манят…
Крабы-сигнальщики, крабы-обманщики, крабы-танцоры, пальмовые воры!
На пальму.
По коре, по дрожащим листьям, по спутанной коричнево-красной бороде лианы, по трещинам в древесном теле.
Выше, выше – к небу.
С верхушки пальмы краб прыгает, летит по воздуху, летит в небо, летит так быстро, что набегающий воздух срывает с него панцирь.
Краб взлетает в небо. Он летит между туч и ловит быстрые молнии, грозно щёлкая быстрыми клешнями.
Добрый Шива, злобный Шива!
Танец! Танец!
Мы прыгаем вместе с тобой, мы подлетаем в воздух. Мы зависаем в воздухе, невысоко, над самой землёй, но не касаемся, не касаемся земли, висим долго, невыносимо долго, так долго, что и дыхание останавливается, так долго, что и не в силах терпеть невесомости нашей, так долго, что воздух уплотняется вокруг нас, чтобы держать, держать…
Так долго, что…
Шива останавливается.
Индра спускается с неба.
Чёрные тучи идут вслед за ним.
Индра вонзает трезубец в песок.
В месте, где зубья вонзились – темнеет песок. Вырван трезубец.
Из углублений в песке бьют тонкие струи воды. Тонкие, тугие струи воды.
Пить, пить, пить…
Воздух, отпусти нас! Отпусти! Отпусти! Цепкий воздух, прочный воздух…
Воды! Воды тебе? Воды мне?
Шива, покажи язык! Оближи нас! Целуй нас!
Шива вновь танцует.
Гремят черепа, гирляндой нанизанные на бечёвку. Гремит барабан.
Цветы падают с неба. С земли бьют в небо струи воды.
Боги сходятся в танце, боги ведут хоровод.
Пить, пить…
Если закрыть глаза, то не удержишься, не удержишься – упадёшь в бездну. В бездну чувства неконтролируемого, внезапного, неудержимого, дикого, опьяняющего, сводящего с ума, в клочья разрывающего сердце.
Необыкновенного чувства, страстного и беспощадного.
Чувства, противиться которому нет сил.
– Что… – слабым голосом произнесла Ирина.
– Что, – повторил Искандеров.
Ему показалось, что Ирины теряет равновесие и он, придвинувшись ближе, плотнее прижал её к спинке стула.
– Что в бокале? – спросила Ирина. – Странный напиток.
Михаил допил остаток из её бокала.
И ответил:
– Ничего. Просто свобода, и ничего больше.
– Такой у неё вкус? – удивилась Ирина. – Не думала, что именно такой… Не пьянит, нет! Но голова…
Она провела ладонью по лицу, словно снимая невидимую паутину.
– …будто в тумане.
И вдруг посмотрела строго и отчуждённо на Михаила.
– Нет, отодвинься.
И, видя, что он продолжает сохранять близость, добавила:
– Это неправильно. Нет, нельзя так!
Михаил усмехнулся.
– Ты хочешь быть правильной?
Кончиком носа прикоснулся к её щеке.
– Нет правил, Ира. Нечего соблюдать. Здесь уже ничего нет. Быть может, это только сон? Один в другом, тот – в третьем. Какая разница, в каком именно из воображаемых миров мы сейчас находимся? В каком сне застряли?
– Глупости!
Ирина отсранила его руки.
– Мы в этом мире, реальном. В маленьком городке на южном побережьи Денпасавара, в довольно грязной и пыльной курортной провинции. Мой муж уехал в столицу штата, чтобы вылететь оттуда в Лондон, а я…
Она неожиданно вскрикнула и схватилась за виски.
– Боже мой!
Искандеров схватил салфетку, намочил её минеральнйо водой и приложил к горячему лбу своей спутницы.
– Так легче?
Ирина посмотрела на него испуганно и жалобно.
– Голову… иголка горячая кольнула… Так неожиданно и больно!
– Бедная, несчастная северянка! – прошептал Искандеров. – Белокожая моя красавица, тяжело тебе привыкнуть к местному климату. Я вот, со всеми своими восточными корнями, и то почти месяц привыкал.
– Солнечный удар? – спросила Ирина.
И, сняв со лба салфетку, бросила её на стол.
– Нет, – попытался успокоить её Михаил. – Не волнуйся, просто…
У стола, как обычно – внезапно, возник дядюшка Джа в обнимку с большим глинянным кувшином, в котором, судя по звуку, плескалась…
– Вотер! – провозгласил дядюшка, особенно нажимая на твёрдое и раскатистое «р». – Вотер фреш фор ю!
И, подумав, добавил:
– Май бест френд!
Ирина, вытянув руку, отвела истекающий водяным потом кувшин подальше от лица.
– Ноу, – отказалась она. – Мне…
– А хочешь водопад? – неожиданно предложил Искандеров.
И, подмигнув дядюшке Джа, крикнул:
– Waterfall!
– Вотер! – подхватил дядяшка Джа и, поставив кувшин на землю, запрыгал вокрул стола.
– Настоящий водопад? – и глаза Ирины, ещё секунду назад туманные и сонные, засветились восторгом. – Настоящий лесной? В джунглях?
– Настоящий! – подтвердил Искандеров. – В джунглях, в предгорье южной гряды Денпасавара. Хочешь экскурсию? Не туристическую, не для богатых белых болванов, а настоящую? В леса, в интереснейшие места, которые не показывают сахибам? На пару с сумасшедшим писателем? Во сне, во сне Бангора! Решишься!
Ирина посмотрела на него лукаво.
– Без правил? Смотри, Михаил, быть может, я тоже сумасшедшая!
– Тем лучше, – ответил Искандеров.
Ирина встала решительно, резким движением отодвинув стул.
– Хорошо, поехали! Прямо сейчас!
«Какая женщина!» восхищённо подумал Искандеров.
И, вскочив, раскинул руки, перехватывая увлёкшегося танцем дядюшку Джа.
– Запиши на мой эккаунт! – закричал Искандеров. – Слышишь?
– Бангор! – ответил дядюшка Джа и постучал пальцем по краю закачавшегося кувшина.
– В конце месяца as usual расплачусь, – добавил Михаил.
– Бангор! – и дядюшка Джа кивнул в ответ. – Гуд лак! Гуд-гуд!
И, высунув язык, состроил престрашную морду, чем-то похожую на обличье гневного демона, вырезанные из картона и раскрашенные от руки изображения которого местные лавочники с успехом сбывали туристам на базарной площади, выдавая за произведения древнего денпасаварского сакрального искусства.
– Добрейшей души человек, – пояснил Ирине Искандеров. – Но рожи такие корчит – тигра испугать можно!
– Так куда же мы едем? – уточнила Ирина.
Искандеров показал куда-то в сторону зарослей акации.
– Для начала – в порт.
Уточнил:
– Паром через полчаса. А нам нужно на другую сторону залива. По дороге это часа полтора, по воде – минут сорок. А в заливе и ветер прохладней, и дорога веселее!
И взял её за руку.
– Гуд-гуд! – крикнул им вслед дядюшка Джа. – Чунга-чанга!
– А вот этому его какой-то российский турист научил, – извиняющимся тоном произнёс Искандеров. – Добрый человек, наивный – вот и запоминает всякие глупости!
– Веня! Миртов! Возьми трубку! Немедленно!
Гудки сменились треском и шипением.
Алексей с ненавистью посмотрел на экран мобильного, где на тёмном поле появилось мигающее изображение перечёркнутой красными линиями антенны.
– Ситуация – как в сказке! – воскликнул Алексей. – В страшной голливудской сказке! Я на рейс опаздываю, водитель-болван поехал по какой-то заброшенной дороге, залезли в чащу лесную, связь отрубилась…
Он посмотрел на мелькнувшие за окном столбы деревенской ограды.
– Сейчас по закону жанра нам надо остановиться и попросить помощи у какого-нибудь безобидного старичка, который, разумеется, окажется колдуном-людоедом или замаскировавшимся маньком с бензопилой. И начнёт он за нами гонятся с дикими воплями!
Алексей хохотнул нервно и посмотрел грозно на водителя.
– Есть у вас тут маньки? – спросил он Викрама, сурово сдвинув при этом брови.
Впрочем, грозный вид всё равно не получился. Алексей не умел скрывать эмоций, потому растерянность его отразилась и во взгляде.
Но именно эта растерянность более всего и подействовала на водителя.
Викрам не слишком хорошо разбирался в психологии загадочных, вечно хмурых и угрюмо бурчащих белых людей, но в данном случае он понял отчётливо, что решением своим проехать непременно через родную деревню (увеличив тем самым путь до Бангора раза в два) он вывел хозяина из себя, и радость от краткого свидания с семьёй вполне может быть омрачена последующим скорым увольнением.
Викрам знал, что белые многое могут простить. Неудобство, непонимание и даже некоторую недотёпистость, которую они почему-то считают неотъемлемой чертой характера местных жителей (совершенно при этом не замечая предприимчивость, оборотистость и необыкновенную смышлёность уроженцев Денпасавара).
О, да, со скидкой на местную специфику и разницу культур – простить могут многое (что такое «разница культур» Викрам толком не понимал, но о чём-то таком догадывался, списывая на это «что-то такое» навиность и легкомыслие белых).
Но только страх – не простят никогда.
А хозяин явно растерян и напуган. Потому сдвигает брови, рычит, повышает голос. Напоминает, что именно он тут хозяин. От сраха всё, от страха.
Которого он не простит никогда! И накажет Викрама, непременно накажет, едва вернутся они в Нараку.
Вот незадача! Но надо же как-то жене деньги передать, она уже два месяца от мужа ничего не получала. А у неё трое детей на шее! И когда ещё случай представится через деревню проехать…
– Маньяки с бензопилой? Или с кинжалом? Водятся у вас?
Викрам глянул на босса с нескрываемым недоумением.
«Что за ерунду несёт? Верно мне говорили, что белые смотрят глупые фильмы, а потом от каждого куста шарахаются. Как дети, клянусь! Бензопила… О чём он говорит? Она таких денег стоит, тут её сроду никто не видел! До прихода белых даже в Нараке преступников не было, а теперь карманники появились. Но сюда-то, по счастью, они не добрались. Так что сили спокойно, босс, и сам себя не пугай!»
Вслух же Викрам с самыми успокоительными интонациями, на которые был способен, произнёс:
– Десяти минута в деревне! Остановиться на десяти минута! Нет, на пяти минута!
Викрам, не отпуская правую руку от руля, левую вытянул вперёд, растопырив пальцы.
– Пяти минута! Найти телефон в деревне!
– Найдёшь телефон? – недоверчиво переспросил Алексей.
И, перейдя на русский, добавил:
– Не верю я тебе, жулик. Где телефон в этой дыре?
Викрам вывернул руль, объезжая расположившуюся на полдневный отдых прямо посреди дороги худющую корову с длинными рогами.
– Вон, тут и коровы посреди улицы валяются! – воскликнул Алексей, тыча пальцем в добрую животину с грустным взглядом. – Зачем мне эта чёртова деревня? Мы время теряем! Уже потеряли! Я на рейс опаздываю, на рейс!
Он швырнул телефон себе под ноги.
– Мне звонить надо! Перебронировать!
Викрам подрулил к оранжево-жёлтому от буйной тропической ржавчины сетчатому забору, остановился и заглушил мотор.
– Пяти минута!
И выскочил из машины.
– Какой минута?! – возмутился Алексей и, выпрыгнув из машины, побежал было вслед за водителем.
– Я не разрешаю! Немедленно! Мне надо!..
Но Викрам с необыкновенным проворством длинным зигзагом обежал разлившуюся во всю ширину дороги лужу и исчез в проулке между криво слепленными из серой глины приземистыми домами.
Алексей понял, что ставшего не в меру своевольным водителя ему не догнать (тем более, что хитрюга Викрам неспроста поехал именно этой объездной дорогой и совсем даже неспроста завёз его именно в эту деревню, в которой он, похоже, проездом останавливается далеко не виервый раз и знает тут все закоулки и тайные тропы). А что значит «пяти минута» для истинного уроженца Денпасавара Алексей знал уже очень хорошо.
Эти «минута» вполне могли растянуться и на полчаса, и на час.
– Уволю, сволочь, – прошипел Алексей, глядя вслед исчезнувшему водителю. – Все деньги вычту до копейки! До рупии! До цента! Без штанов оставлю – и уволю!
От избытка чувств он хотел было топнуть ногой (получилось бы очень выразительно), но почва уж больно подозрительно хлюпала и даже, кажется, иногда покачивалась под подошвами, ходила болотной зыбью, потому выразительное топанье помогло бы ему разве что изрядно запачкать брюки и тем окончательно испортить себе настроение.
Алексей, пошипев грозно с полминуты, замолчал и в молчании медленно обошёл машину.
У вмятины на крыле присел на корточки и в задумчивости провёл пальцами по царапинам, стирая с заблестевшего металла дорожную пыль и срезанные косым ударом частички краски.
«Возмещение…» прошептал он.
И повернул голову, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.
В шаге от него стоял одетый лишь в короткую, едва достающую ему до пупка гряно-синюю майку курчавый и смуглый малыш лет трёх от роду.
Малыш стоял неподвижно, застыв не от удивления (что можно было бы предположить, учитывая редкость появления иностранцев в этих краях), а скорее от присущей с рождения обитателям денпасаварской глубинки особой меланхолической отстранённости, проявляющейся каждый раз при встрече с существами и явлениями загадочными и необыкновенными, но при этом для наблюдателя заведомо бесполезными и неопасными.
Юный же соглядатай явно относился к белокожему чужаку безо всякой опаски. Впрочем, и ничего хорошего от него не ожидал.
Близко же подошёл лишь из желания скрасить бедный развлечениями досуг трёхлетнего человека, изрядно утомлённого однообразным течением деревенской жизни.
Малыш туманным и безразличным взглядом смотрел на Алексей и с тихим чмоканьем посасывал на манер леденца засунутый в рот большой палец правой руки.
– Ну, здорово, – не выдержал затянувшегося молчания Алексей.
Встал, отряхнул брюки и протянул малому ладонь.
– Будем знакомы! Меня Алексей зовут.
Малыш отступил на полшага. И спрятал ладони за спину.
– Понял, – продолжил Алексей. – Панибраство нам ни к чему. Я и сам фамильярностей не терплю.
Он слегка наклонил голову.
– Один гуляешь?
Уловив в голосе чужака вопросительную интонацию, малыш посмотрел на него уже с некоторым интересом.
– А взрослые где? В полях трудятся? Тебя, стало быть, одного оставили?
Малыш что-то сказал… Нет, не в ответ, конечно. Просто что-то произнёс негромко. Может, имя своё назвал. Или просто поздоровался. Или…
Алексей ткнул себя пальцем в грудь.
– Я из города. Нарака! Город там…
Направление он показал явно наобум.
«Да, знать бы, в какой стороне эта Нарака!»
– Мне лететь надо.
Махать руками для наглядности Алексей не стал. Понял, что это выглядело бы – ну совсем уж глупо.
– Лететь… А мы опаздываем. Потому что водитель сволочь у меня. Понимаешь? Ему для чего-то непременно надо было заехать в эту деревню. А для чего, спрашивается? Впрочем, мне без разницы. Совсем даже без разницы! Мне позвонить надо, перебронировать рейс. Перезвонить!
Алексей не выдержал и полнёс кулак к уху.
«Ничего он не поймёт. Он же маленький совсем… И почему тут взрослых нет?»
– Рейс перебронировать! Звонить! Дзинь-дзинь!
Малыш повторил жест Алексея.
И выкрикнул звонко:
– Зинь!
– Вот-вот! – радостно подтвердил Алексей. – Вот это самое! Это в точку!
Малыш задумался, нахмурив брови.
– Телефон есть у вас? – взмолился Алексей. – Хоть какой-нибудь? Мне всё равно. Старенький, проводной, дисковый – любой! Я…
Он похлопал по карманам брюк.
– Я заплачу, денег дам!
Потом замер на секунду и, озарённый догадкой, радостно заулыбался.
– Вот что у меня есть! Это лучше денег! Честное слово!
Достал из нагрудного карман леденец и протянул малышу.
И почему-то именно в этот момент поначалу равнодушный, а потом задумчивый взгляд ребёнка стал испуганным. Страх наполнил его глаза.
Малыш попятился опасливо, словно от змеи, и быстро забормотал что-то длинное и рамеренное, до странности похожее на молитву.
Хотя… Неужели кроху успели научить молитвам?
– Ну, знаешь! – обиделся Алексей. – Я с тобой по-дружески, открыто и доверчиво! Последнюю конфету тебе отдаю!
Он осторожно приблизился к ребёнку, наклонился и положил леденец на землю.
– Из дома прихватил, чтобы в самолёте сосать. Нервы успокоить. Да и уши у меня иногда закладывает. Теперь вот тебе отдаю. Хотя, похоже, тебе это ни к чему.
Малыш негромко захныкал.
– Ну, хватит, – неуверенно и даже с некоторой робостью, присущей некоторым неопытным в общении с детьми межчинам, произнёс Алексей.
И, на всякий случай, огляделся по сторонам.
«Высунется сейчас кто-нибудь из местных, и решит, что я ребёнка обижаю… Достанется по первое число! Тогда уж точно никуда не улечу».
– Не-е… Не надо плакать! Не надо! Дядя не страшный, дядя смешной. Какой смешной дядя! Сейчас покажу, какой…
Алексей высунул язык и, приложив ладони к ушам, по-обезьяньи их отттопырил.
– А так я симпатичней? Видишь, дядя стал как обезьянка! Мартышка!
И Алексей задвигал ладонями, шевеля уши.
Ну вот, кажется, получилось. Малыш успокоился и сменил, наконец, плаксиво-испуганный вид на заинтересованный.
Леденец, правда, он так и не взял.
Но, похоже, решил смешному дяде помочь.
Он повернулся и пошёл вдоль по дороге. Повернулся и махнул рукой Алексею, приглашая смешного дяди за собой.
– Ладно, – сказал Алексей. – Уговорил…
И пошёл вслед за мальчуганом.
«Игнат, приветствую!
Как видишь, от дел я всё-таки не отошёл и перо моё… точнее, клавиатура – не пылится в дальнем углу, но по прежнему в работе.
Что меня, честно говоря, не слишком-то радует, поскольку от этой самой работы, ввиду её полной бесперспективности, я мечтал освободить и себя, и многострадальную клавиатуру свою и не менее многострадальное перо, которое у меня вопреки моде на всё передовое и высокотехнологичное – всё-таки есть.
Из всех свобод свободу от труда ценю я сейчас особенно высоко.
Хотя (и ты знаешь это!) всегда я был трудолюбив и плодовит, но плоды труды – разочаровывающе бесвкусны, не горьки даже, и уж тем более не сладки, а отвратительно безвкусны (и это ты тоже знаешь).
Для чего же пишу теперь?
Сам не знаю…
Догадываюсь, пытаюсь подобрать интеллектуально удовлетворительные объяснения.
Так, чтобы не утратить веру в свою способность подбирать (в особенности, post factum) очень убедительные объяснения самым необъяснимым своим поступкам.
Объяснение первое: обязательства и обещания.
Самое глупое объяснение из всех возможных!
Обязательства перед тобой, письменные и устные, формальные и неформальные, я давно выполнил.
Обещаний не давал, и клятв – не давал же (хоть ты и пытался их у меня вырвать).
Да, говорили о статье. Можно ли считать это обещанием с моей стороны?
Да нет, конечно. Ничего ты бы от меня не получил, если бы…
Объяснения второе: желание вернуться.
