Текст книги "Одри Хепберн – биография"

Автор книги: Александр Уолкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

МУЖЧИНЫ В ЕЁ ЖИЗНИ

В сентябре 1952 года должны были завершиться съемки «Римских каникул». Несколько раз Джеймс Хэнсон прилетал в Рим, надеясь убедить Одри назначить день свадьбы. Фотографии в журнале «Лук» запечатлели Хэнсона, восклицающего: «Черт побери!» – при виде Одри, которая вплетает шиньон для поддержания тиары в сцене с «бедной маленькой принцессой» в зале посольства. Предваряя грядущие события, автор из журнала «Лук» добавляет (в скобках):

«Они поженились в прошлом месяце». На самом же деле они так и не поженились.

Одри и ее жених все-таки назначили день бракосочетания на 30 сентября 1952 года. На церемонию в приходскую церковь было приглашено двести гостей: это венчание могло быть событием года в Хаддерсфильде. Дружкой невесты согласилась стать Шарон Дуглас, дочь тогдашнего американского посла Льюиса Дугласа. Уже привозили и приносили подарки, но церемонию внезапно пришлось отменить: съемки «Римских каникул» затягивались. В то утро, которое должно было стать свадебным, Хэнсон приехал в аэропорт Нортхолт в Лондоне и ожидал там прилета своей невесты из Рима. У них было всего четыре часа до отлета в Нью-Йорк. Свадебное платье, которое Одри сшила в Риме, отправлялось вместе с ними. У нее едва было время на то, чтобы примерить его и поразмыслить над тем, как она могла бы выглядеть в роли миссис Джеймс Хэнсон. Джильберт Миллер отвез ее в лимузине в Вест-Сайд на репетиции возобновленной «Жижи». Потом у Одри было гастрольное турне. Новая дата бракосочетания не назначалась. Хэнсон улетел заниматься бизнесом в Торонто.

Если эти двое были влюблены друг в друга, то странно, что они не поженились в США или Канаде. Покидая Лондон, они особо подчеркивали в интервью прессе, что нет и речи ни о каких размолвках между ними. Они планируют пожениться в течение следующих трех месяцев. Хэнсон добавлял: «Мы будем жить в Нью-Йорке, Лондоне и Онтарио, там, где у меня имеются деловые интересы». На самом же деле тут была не просто размолвка, но нечто более серьезное. Хоть они и не говорили об этом вслух, но между ними образовалась пропасть по причине пришедшего к Одри горького прозрения: если такова жизнь с ним, когда они еще не связаны узами брака, то она вряд ли станет лучше после заключения союза. Другими словами, теперь Одри гораздо больше была влюблена в свою артистическую карьеру, чем в жениха.

В Риме она работала со знаменитостями и была в центре всеобщего внимания. Она закончила съемки под заверения Уайлера, что может стать «одной из величайших кинозвезд мира». Романтические обеты, данные Хэнсону – именно до них сократилась иссякающая любовь за эти годы, – уже все меньше и меньше для нее связывались с будущим. «Я почувствую себя замужней только тогда, когда по-настоящему буду замужем, – сказала она в начале 1952 года. – Я не желаю, чтобы кто-либо задавал мне вопрос:

«Были ли вы замужем раньше?» Она понимала, что, выбрав кинокарьеру, сможет ощутить себя «по-настоящему замужем». Она и Хэнсон пришли к неизбежному и разумному выводу: они решили расстаться друзьями.

Объявили они об этом в ноябре 1952 года, когда Одри играла «Жижи» в Чикаго. Хэнсон приехал туда из Торонто, и они обо всем договорились. «Когда мы оба сделаем себе карьеру, возможно, мы вновь вернемся к этому вопросу, – сказала Одри. Она уже заботилась о том, чтобы выглядеть логичной, а не влюбленной. – Так как мы не собираемся вступать в брак, кажется вполне разумным разорвать помолвку… Если бы мы были мужем и женой, то виделись бы не чаще – конечно, было бы немного тоскливо… и потому я решила, что это Не лучший климат для нормальной жизни». Это говорит о значительных переменах во взгляде Одри на саму себя. До того времени в ее заявлениях для публики звучали опасения, что если она проведет ночь на кухне, готовя еду мужу, то утром явится на студию, забыв свою роль. Прежде она рассматривала брак с точки зрения карьеры мужа, а теперь на первый план выдвинулась ее собственная карьера. «Я решила, что будет несправедливо по отношению к Джимми выходить за него, сознавая, что я привязана и влюблена в свою работу. Как унизительно будет заставлять его стоять рядом, держа мое пальто, пока я раздаю автографы». Это, впрочем, было маловероятной перспективой, учитывая то, что Хэнсон стал руководителем одного из самых мощных промышленных конгломератов в мире. Но в то время ее рассуждения о том, как будет лучше для них обоих, были совершенно разумны. Возможно, и Хэнсон думал точно так же.

Одри не приняла в расчет последствия прерванной помолвки для ее карьеры. Она сделалась объектом пристального и пристрастного внимания со стороны средств массовой информации. Одна из причин этого заключалась в том, что прерванная любовная история была созвучна одиночеству принцессы, которую она только что сыграла в кино. Созвучна и с одиночеством Жижи, которую она вновь играла в театре. Ничто так не способствует популярности кинозвезды, как сплетни, заполняющие пространство между реальной личностью и выдуманным персонажем. Для газет и журналов не имело значения, что брак Одри потерпел неудачу: новость приняли с восторгом крупнейшие творцы светской хроники тех лет: Хедда Хоппер, Луэлла Парсонс и Эрл Уилсон, из чьей «внутренней» информации публика черпала двусмысленное, а порой и откровенно похотливое удовольствие. И хотя Джеймс Хэнсон обладал всем тем, чего только могла пожелать самая требовательная теща – богатством, красотой и грандиозными перспективами, – он был далеко не самым благодатным материалом для светских хроникеров. Теперь же Хедда и компания могли свободно порассуждать по поводу значительно более блистательных союзов для Одри Хепберн.

Слухи подобного рода уже доходили до нее и портили настроение еще во время съемок в Риме. Брак Грегори Пека разваливался, и он должен был съехать с виллы, снятой в аренду для него, его жены Греты и всего семейства. Во время съемок он влюбился во французскую журналистку Веронику Пассани; и через несколько лет они поженились. Сплетни, ни на чем не основанные, но звучавшие вполне правдоподобно, связали крах семейной жизни Пека с Одри. Она чувствовала себя глубоко оскорбленной и не раз заявляла, что не давала ни малейшего повода для подобных слухов. Но ей все объяснила интервьюер из «Фотоплей», дама очень опытная и прекрасно знавшая, как молва приобретает свою «достоверность». Она сказала Одри, что та сама невольно способствовала распространению этой истории, демонстрируя свой энтузиазм по поводу работы с Пеком словами: «(Он) такой земной, по-настоящему, неподдельно простой и удивительно добр ко всем». Комплименты эти воспринимались не как оценка коллеги по ремеслу, но как нечто большее. Одри была потрясена этим открытием. Затем она задумчиво признала: «Ну, что ж, вполне возможно». Таков был первый урок по самозащите. И интервью с Одри Хепберн стали отличаться пресловутой осторожностью.

Каков же был профессиональный статус Одри перед выходом «Римских каникул»? В Англии в начале 1952 года после выпуска на экраны «Секретных людей» ее имя запестрело на страницах газет. Кинокритик из «Дейли Мейл» Сесиль Уилсон под заголовком «Год прыжков к славе» опубликовал статью, отметив, что на студии в Илин-ге появилось «три новых привлекательных лица, сияющие всеми достоинствами будущих звезд:

Сьюзан Стивен (игравшая вместе с Эриком Портменом в комедии «Его превосходительство»); Одри Хепберн, которая отыскала свою славу в американском театре (в роли Жижи) и которая, по-видимому, далеко пойдет (под словом «далеко» я имею в виду Голливуд), и восемнадцатилетняя Джоан Коллинз (будущая властительница «Династии» появилась в фильме «Я верю в Тебя» в роли умственно отсталой девушки, которую отдают под опеку Силли Джонсоне)». После подобной рекламы прием, оказанный критикой фильму «Секретные люди» в феврале 1952 года, был явно неудачен для Одри. Отзывы звучали сдержанно и даже оскорбительно. Ричард Уиннигтон, критик с явными прокоммунистическими симпатиями, а следовательно, заранее враждебно настроенный к путаной идее фильма, писал:

«Игра Валентины Кортезе время от времени производит трогательное впечатление, Реджиани можно не принимать в расчет, мнение об Одри Хепберн однозначно отрицательное». К счастью, «Секретные люди» долгое время не выходили на экраны США, но даже после выхода фильм демонстрировался не очень широко. По крайней мере, там он Одри не повредил.

Уильям Уайлер был очень неторопливым – в высшей степени неторопливым – и скрупулезным мастером своего дела. Вызывая раздражение руководства студии «Парамаунт», он почти целый год готовил отснятый материал «Римских каникул» к выпуску на экран. До съемки фильма Одри успела сделаться бродвейской звездой. Когда она была в Риме, а затем гастролировала с «Жижи» по Америке, ее имя исчезло со страниц крупнейших газет и журналов. Когда же «Жижи» добралась до Лос-Анджелеса в конце 1952 года, рекламные агенты студии «Парамаунт» едва уговорили местных газетчиков взять интервью у Одри. Пришлось купить для репортеров билеты на спектакль, чтобы принудить их взглянуть на актрису.

Но ситуация вскоре переменилась. Предчувствие чего-то значительного охватило чиновников и влиятельных лиц «Парамаунта» с первой же минуты просмотра «чернового» варианта «Римских каникул», представленного Уайлером. «Я знал, что очень скоро весь мир влюбится в нее», – говорил он. В фильме проявилось то особое сочетание невинности, энергии и юной свежести, присущее личности и манере исполнения Одри. «Парамаунт» без промедления решил вложить деньги в следующий фильм с участием Одри и начать работу над ним еще до выхода первого фильма. Новый проект получил название «Сабрина» и представлял собой экранизацию бродвейской пьесы Сэмюэля Тейлора «Прекрасная Сабрина». Одри прочла сценарий перед отъездом на гастроли с «Жижи» и – вновь прислушиваясь к своему «внутреннему голосу» – попросила студию купить этот сценарий для нее. Особенно пьеса понравилась Одри тем, что это была современная сказка.

Сабрина – это похожая на Золушку дочь шофера. Отец тратит свою зарплату на то, чтобы отправить дочь в парижскую школу, где она становится «принцессой». Принца должен был играть Хамфри Богарт. Ставить фильм пригласили Билли Уайлдера – дальновидный выбор, так как он сразу же разглядел в пьесе нечто близкое комедиям Эрнста Любича, в которых любовь подавалась как занятие легкомысленных богачей, в то же время не лишенных определенных достоинств. «Сабрина» стал одним из последних фильмов в послевоенном американском кино, где высмеивались слабости богатых и где одновременно и весьма терпимо относились к их, с точки зрения общественной морали, бессмысленному существованию. И то, что фильму удалось все-таки сохранить эту «ветреную наивность», объясняется тем, что главную роль в нем исполняла очаровательная девушка, и у всякого зрителя возникало единственное желание: пусть она живет долго и счастливо, как героиня прекрасной сказки.

Эдит Хед вновь готовила все костюмы для Одри и в этом фильме. Но было одно исключение. Знаменитая модельер восприняла его почти как личное оскорбление. Между тем, «исключение» привело к значительному и самому близкому знакомству в жизни Одри. Для парижских эпизодов Сабрины и для тех сцен, когда она возвращается в Америку к отцу светской дамой, которую почти невозможно узнать, платье шил французский кутюрье Юбер де Живанши. С первой же встречи их в салоне Живанши на улице Альфреда де Виньи, 8 в Париже они стали друзьями на всю жизнь. Одри обязана Живанши созданием своего экранного образа не меньше, чем тем режиссерам, которые с ней работали.

Одри полюбила стиль Живанши, когда приехала во Францию сниматься в фильме «Мы едем в Монте-Карло». Живанши тогда как раз собирался оставить дом моды Скиапарелли и открыть свой собственный салон. Именно Одри предложила ему разрабатывать модели ее костюмов для «Сабрины» – одно из первых свидетельств ее вкуса, решимости самой определять то, как она будет выглядеть перед публикой. Но ей едва не помешали. Глэдис де Сегонзак, супруге руководителя парижского отделения «Парамаунта», нравился Балежиага. Но он был по горло занят своей новой коллекцией, и никто не осмеливался его беспокоить. Одри настаивала на новичке Юбере де Живанши.

Двадцати шести лет от роду, ростом в шесть футов и шесть дюймов, он производил впечатление человека, привыкшего диктовать свою волю. Он не шел на компромиссы с клиентами в своем искусстве скрывать несовершенства их фигур. Модельер придерживался минимализма. Он отбрасывал все несущественное, не допускал никаких отклонений от своих первоначальных разработок. Модели, изготовленные в его ателье, были столь же изящны и гармоничны, какими он их изобразил карандашом на страницах блокнота. У Одри была фигура, как будто специально предназначенная для его моделей. Живанши создал для нее имидж, неподвластный времени, как аксиома Эвклида.

Так как встреча была назначена для «мисс Хепберн», Живанши вспоминал, что ожидал прихода Кэтрин Хепберн. Вспомнив об обычном беспорядке в одежде, свойственном этой актрисе, можно представить, какие мысли проносились к голове Живанши, пока он ждал ее. Его удивлению не было границ, когда в комнату вошла девушка в клетчатых брюках и белой футболке с великолепной фигурой, словно специально сконструированной для демонстрации его моделей.

И это было еще не все. Своеобразный и мгновенно узнаваемый стиль Живанши был классически прост, не стеснял движений. Туалеты Одри были удобными, вызывающими особое ощущение комфорта. Мастер часто повторял:

«Женщина не просто носит платье; она живет в нем».

Живанши был воспитан в духе протестантской этики упорного труда, что и Одри. Это сблизило их. Возникли отношения более тесные, чем обычно бывают между кутюрье и его клиентом. Это был своего рода платонический роман. Об их первой встрече Живанши позже писал:

«Нежность в ее взгляде, ее изысканные манеры с первого же мгновения покорили меня». А сорок лет спустя она написала стихотворение в прозе – маленькую оду, посвященную вкладу Живанши во французскую моду. Одри писала в ней о той поддержке, которую он всегда оказывал ей, и о том ощущении безопасности и защищенности, которые она испытывала благодаря их дружбе: «Корни его дружбы глубоки и мощны. Надежные ветви его чувств укрывают всех тех, кого он любит».

Одри вспоминала о платьях, которые Живанши придумал для «Сабрины». «Одно из них было классическим, почти строгим вечерним платьем с нахальным маленьким бантиком на одном плече, что придало ему легкость и ироничность, которые мне так нравились». Живанши также создал великолепный туалет из белой органди с черной отделкой, в котором Сабрина появляется в зимнем саду, где Уильям Холден, исполнявший роль брата Хамфри Богарта, приглашает ее на медленный танец. Живанши даже назвал одну из тканей «Сабрина» в честь Одри.

Шесть лет спустя он изобрел духи («Запрет»), которые посвятил ей. Он даже принял на работу манекенщицу по имени Джекки потому, что она была похожа на Одри. Хепберн поистине стала музой-вдохновительницей дома моды Живанши, который помог ей создать образ, олицетворявший молодость, элегантность и изысканность.

Образ Одри на долгие годы сохранил аромат невинности. От Живанши актриса позаимствовала космополитичность, которая отличала ее от молодых звезд той поры. Когда Одри пришла в салон Живанши, она еще по-настоящему не родилась как актриса, ее экранное «я» формировалось, но было еще далеко от завершенности и цельности. Кутюрье, говоря метафорически, дал ей в руки зеркало и показал ту женщину, которой она может стать. Подобно ему, она будет удивительно твердо и хладнокровно заниматься созданием своего образа.

Летом 1953 года Одри посмотрела фильм «Лили». Он так понравился ей, что она трижды ходила в кинотеатр. Актриса, исполнявшая главную роль, поразительно была похожа на нее: то же мальчишеское лицо, такая же гибкая фигурка, естественная легкость и шаловливость. Лесли Карон была на два года моложе Одри и так же, как и она, танцевала в балете. Ее родители были тоже разных национальностей; ее талант заметила также очень известная в киномире личность – Грейс Келли. Карон уже снялась в одной из главных ролей в фильме, который тут же стал классикой, – «Американец в Париже».

«Лили» – это история девушки-сироты, за которой ухаживает и чьей любви добивается карнавальный кукольник. Снимала фильм студия «МГМ». На «очаровательно-некрасивом» личике Карон держалась та обманчивая грусть, которую Одри сразу же узнала, вспомнив собственное отражение в зеркале. «Ну, она же очаровательна!» – сказала она как-то Хедде Хоппер, дипломатично ответившей: «Ее нельзя назвать хорошенькой, но на экране она мила».

– Она хороша благодаря своей внутренней красоте, – сказала Одри без малейшего намека на какую-либо неприязнь.

– О, нет, – настаивала Хоппер, едва ли доверяя лестному отзыву одной звезды о другой. – Она не так красива, как вы.

Нет, вовсе не красота Карон заставляла Одри снова и снова приходить и смотреть этот фильм. Ее притягивал Мел Феррер в роли кукольника, чьи умелые прикосновения к сердечным струнам пробуждали в ней любовь к нему. Худощавый красавец-актер напоминал Одри тех принцев из сказок, которые она с жадностью поглощала в детстве и которые продолжала читать и по сей день. Феррер был энергичным и изящным актером, но до звезды он явно не дотягивал. Его очарование было очень профессиональным, но и слишком «просчитанным», «сделанным». А это часто оставляло зрителя холодным. Но Одри относилась к нему совсем иначе. Она встретила его в Лондоне тем же летом 1953 года на домашней вечеринке. Грегори Пек представил ей актера. Пек и Феррер уже были друзьями благодаря общим интересам, связанным с театром в Калифорнии. Феррер приехал в Лондон на премьеру «Лили» и на съемки «Рыцарей круглого стола», американского фильма, где ему была предназначена роль короля Артура. Он был на двенадцать лет старше Одри. Она же нашла его не только привлекательным, но и начитанным, обладающим разными талантами: автор детских книг, театральный, кино– и радио-режиссер; человек, казалось, знавший всех и вся в Голливуде и на Бродвее.

Пройдут годы, и многие будут задаваться вопросом: «Что же, черт возьми, Одри нашла в Меле?» Дать ответ на этот вопрос не так уж и сложно. У них было много общего. Подобно Одри, Мел Феррер начинал свою сценическую карьеру как танцовщик. Его наставником был Клифтон Уэбб, один из лучших бродвейских танцовщиков. Он за два часа научил Мела так хорошо отбивать чечетку, что феррер мог выступать как профессиональный чечеточник. Подобно Одри, он перенес тяжелое заболевание – полиомиелит, и три года потратил на лечение. Своей полупарализованной руке он сумел вернуть подвижность с помощью упорных тренировок. Одри же всегда восхищалась людьми сильной воли. Может быть, Мел напомнил ей ее благодетеля Пауля Рюкенса, который вот так же победил полиомиелит. Подобно Одри, Мел владел несколькими языками. Мать научила его говорить по-французски, отец-врач, кубинец по происхождению, – по-испански. Мел чувствовал себя дома не только в Америке, но и в Европе. Мел и Одри были даже внешне чем-то схожи. На некоторых фотографиях они кажутся братом и сестрой, а не мужем и женой.

Но было и одно резкое различие. Никто и никогда не считал общение с Феррером легким. Для него работа была наркотиком, и он всегда куда-нибудь торопился. Там, где Одри проявляла усердие, Мел выказывал настоящую одержимость. Но ей, вероятно, нравился его непоседливый нрав. Это напоминало ей отца, который с ирландской неуемностью строил все новые планы. И подобно Хепберн-Растону, Мел был большим «непоседой» и в личной жизни. Он курсировал между Нью-Йорком, где женился на скульпторше и затем развелся с ней, и Голливудом, где женился вновь, потом развелся со второй женой и женился на первой. От каждого брака у него было по два ребенка. Когда он встретил Одри, он пытался выпутаться уже из третьего брака.

Краткий биографический очерк о Меле, принадлежащий перу проницательного и тонкого журналиста Чарльза ван Дейзена, дает такую оценку его личности: «Как режиссер Мел вызывал головокружение у коллег своими акробатическими кульбитами; как актер повергал их в гнев. Его страсть к телефонным звонкам была похлеще, чем у подростка, а в ночных клубах он всегда находил какого-нибудь знакомого, которому приветственно махал рукой». «Я часто думаю, – размышлял один из его первых сотрудников, – чем занимает себя Мел, когда спит». Возможный ответ: снами.

Встреча с Одри была для него встречей со сновидением, которое стало явью. Он сказал ей, какое наслаждение от ее игры получил, увидев ее в «Жижи». А она ответила ему, что будет рада сыграть с ним в одной пьесе, если позволят съемки и если он найдет что-нибудь подходящее. Все было так просто и так внезапно. Но эта встреча оказалась и очень короткой. Мел торопился к «Круглому столу», где он играл короля Артура. А Одри должна была улетать в Голливуд, где ожидала роль в «Сабрине». Интриги при «голливудском дворе», зависть, романы и случайные увлечения вскоре заставили Одри забыть Мела Феррера, но ненадолго.