Текст книги "Рыцарь Святого Гроба"

Автор книги: Александр Трубников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Тогда Робер прогуливался по палубе, время от времени бросая косые взгляды на жирующую знать. Там, рядом с шатрами, вокруг которых метались лакеи, рассматривая живописные италийские берега, стояла та самая загадочная дама. Ее укрывал неизменный шелковый платок. «Поглядеть бы на ее лицо», – вздохнул де Мерлан. Словно вняв его просьбе, неожиданно налетевший порыв ветра дунул в усы доблестного рыцаря, пронесся вперед, налетел на незнакомку, надул, словно парус, ее платок и, уносясь обратно в море, утащил с собой тонкое шелковое полотнище.

Оказалось, что все это время от посторонних глаз пряталась молодая женщина, в точности соответствующая образу Прекрасной Дамы из песен трубадуров. Златокудрая и голубоглазая, с длинными черными ресницами, оттеняющими белизну аристократической кожи, она тихо вскрикнула от неожиданности, надула чувственные алые губки и, оглянувшись по сторонам, быстро прикрылась широким рукавом. Ее взгляд, скользнув по палубе, на какое-то мгновение задержался на Робере. Сердце доблестного шевалье де Мерлана, которого еще ни одна женщина не сумела удержать больше чем на одну ночь, сначала ушло в пятки, затем вернулось обратно в то место, которое определил для него Господь Бог, как известно, сотворивший человека по своему образу и подобию, а потом заколотилось с удвоенной силой, словно сообщая всему миру, что с этого момента оно готово быть принесенным в дар таинственной незнакомке. Дама же, судя по всему, напротив, не нашла во всклокоченном коротышке (которого, положа руку на сердце, принимал за простолюдина не только мэтр Понше) ничего достойного своего драгоценного внимания. Мало того, она не почуяла в нем ни малейшей угрозы для своего инкогнито. Презрительно фыркнув, она кликнула одного из неизменных охранников, дабы тот принес из шатра другой платок, взамен похищенного судьбоносным ветром. Но пренебрежение, высказанное столь явно и неоднозначно, уже ничего не могло изменить – доблестный рыцарь влюбился с первого взгляда.

Стоит ли говорить, что с этого момента все его помыслы были заняты поиском возможности для знакомства. И в ту злосчастную ночь Робер поднялся наверх именно потому, что любовное томление, не находящее выхода ни в битвах, ни в попойках, разогнало сон и толкнуло прогуляться на воздухе. Рассчитывая на встречу, которая позволит – нет, не объясниться и не пытаться добиться взаимности, а хотя бы представиться и узнать, кто же она такая на самом деле, Робер неожиданно оказался свидетелем нападения на Жака и, не успев даже толком понять, что происходит, отправил на тот свет сразу двух слуг предмета своих воздыханий. Само собой разумеется, что после такого, с позволения сказать, представления ему вряд ли приходилось рассчитывать на ее благосклонность.

Но рыцарь, много раз в жизни попадавший в безвыходные ситуации, не привык отступать перед трудностями. Покинув неф в Мессине, Робер, выйдя из ворот порта, притаился за углом ближайшего дома, дождался, когда портшез, окруженный поредевшей охраной, появится в поле зрения, и, стараясь соблюдать все меры предосторожности, двинулся вслед за ним. Крадясь вдоль бесконечных заборов и изо всех сил стараясь, чтобы его не заметили, он вряд ли смог бы ответить, что им руководило в первую очередь – желание выяснить обстоятельства убийства или внезапно вспыхнувшая любовь…

На узких, извилистых улочках Мессины – этого не то норманнского, не то сарацинского города – остаться незамеченным оказалось совсем не сложно. Процессия, пробиваясь сквозь разноязыкую толпу, добралась до окраины города и скрылась за почерневшими от солнца глухими деревянными воротами. Подпрыгивая перед глухой стеной, Робер смог разглядеть лишь атриум да плоскую крышу роскошной виллы. Влюбленный рыцарь огляделся по сторонам, тихо припомнил Божью Матерь, твердо пообещав на ближайшей исповеди покаяться в том, по какому поводу ее упомянул, и протиснулся в узкий проход между двумя глинобитными заборами. Там де Мерлан обнаружил большой кипарис, растущий в нужном ему дворе, подпрыгнул, легко подтянулся на руках и заглянул вовнутрь.

На сей раз ему повезло. Кипарис стоял вплотную к большой открытой беседке, где предмет его обожания, стоя в большой медной чаше, при помощи двух служанок, которые держали в руках изящные узкогорлые кувшины, совершал омовение и одновременно беседовал с кем-то через натянутую поперек простыню.

Влюбленный рыцарь был ошеломлен увиденным. Находясь в мятущихся чувствах, он подрастерял обычное хладнокровие и, вместо того чтобы внимательно прислушаться к разговору, занялся сравнением обводов кувшинов и открывшихся его взору изящных форм – благо разоблаченная госпожа и нимфы-поливальщицы стояли к нему спиной. Но, вволю налюбовавшись на стройные, в меру худые ноги, крутые, изящные бедра, точеные лопатки и море тяжелых от воды золотистых волос, он с ужасом начал осознавать, что мирная беседа, которую вела молодая женщина, касается его и Жака самым непосредственным образом. И речь при этом идет о вещах отнюдь не куртуазных.

– Вот письмо к мессиру! – Незнакомка говорила по-франкски, но были в ее голосе какие-то непонятные – то ли германские, то ли нормандские – акценты и незнакомые слова. – Передашь его из рук в руки на Корфу, Родосе или в Акре – там, где встретишь. Отряд, который он возглавляет, отправился в Святую Землю из Венеции. Этих двоих, которых я тебе описала, попробуй убрать на борту. Один из них – рыжий – простой виллан, с ним проблем не будет. А вот второй – черноволосый, голубоглазый – явно благородный рыцарь. Разделался с моими gridnyamy, как со слепыми котятами. С ножом не лезь – он и тебя на тот свет спровадит. Попробуй отраву… И помни – если то, что успел произнести перед смертью посланник, станет достоянием шпионов римской курии – все пойдет насмарку. Перед тем как отправиться в порт, зайди к управляющему, он даст тебе триста солидов. Из Акры пришлешь письмо прямо в Палермо. Я буду ждать на вилле его преосвященства.

– Я все випольнять, как во велели, сеньора! – ответил из-за простыни незнакомый мужчина, чудовищно коверкая франкскую речь.

– Ступай же скорее в порт, «Акила» вскоре уйдет на Корфу!

Поливальщицы накинули на хозяйку большое ворсистое полотенце, укрыв ее от макушки до пят, и аудиенция, судя по всему, завершилась. Робер пришел в себя, тихо сквозь зубы ругнулся, спрыгнул со стены и затаился за углом. Вскоре калитка в воротах тихо отворилась, и оттуда появился тот самый сицилиец. Робер де Мерлан прислонился к шершавой стене и долго стоял, положив руку на рукоятку меча и переводя взгляд с ворот виллы на улицу, по которой ушел подосланный убийца. Затем влюбленный рыцарь принял очень и очень непростое решение. Он оторвался от стены, подбросил в воздух кошель с двумя с половиной ливрами, кинул прощальный взгляд на атриум и припустил в сторону порта, чтобы успеть к отплытию.

* * *

– Ну, что делать будем? – спросил Жак, прерывая мысли достославного рыцаря. – Может, тоже отправимся окрестности осматривать да поглядим, кому он письмо передаст? Денье для оплаты я найду…

– А толку с того? – тряхнув головой, словно освобождаясь от надоедливых воспоминаний, ответил Робер. – На шеландре мы от него не спрячемся – увидит и затаится или, хуже того, поймет, что мы за ним следим. Так что придется нам пока оставаться на корабле.

– А я знаю, что можно сделать, пока его нет на нефе! – Лицо Жака прояснилось, словно он только что получил полное отпущение грехов, после чего вольный виллан нахмурился и надолго замолчал.

– Ну говори, не тяни! – Де Мерлан хлопнул приятеля ладонью по спине, так, что тот едва удержался на ногах.

– Настоятель монастыря, где меня грамоте обучали, преподобный отец Браун, – затараторил Жак, словно его прорвало, – ежели в графстве беззаконие совершалось – ну, убили кого или свинью украли, – так он всегда приставу советы давал, где злодея искать. И столь в этом деле был искусен, что не было ни одного преступления, которого бы он не распутал. Вот как-то раз, после очередного удачного расследования, он мне и рассказал, в чем секрет его проницательности. «В любом деле, Жак, – сказал он мне, готовясь отойти ко сну, – всегда найдется человечек, который что-либо видел, что-либо слышал. Нужно только его найти и поговорить по душам».

– Ну, так кроме нас с тобой, поди, никто ничего и не видел, – почесав затылок, ответил Робер, – где же мы такого человечка возьмем?

– Очень просто. – Жак, словно гончая, взявшая след, наклонил голову вперед и засвистел обеими ноздрями. – Очевидцев, конечно, нет, но ведь убитый, дама эта и ее прислужники не божьей волей на «Акилу» попали. А стало быть, капитан и его помощник знают, кто они такие.

Друзья, не сговариваясь, обратили взоры на мостик, с которого доносился знакомый голос, и двинули в сторону кормовой башни.

Робер молча отодвинул вахтенного матроса, который робко пытался перегородить им вход на лестницу, и потопал наверх. Узкие ступеньки крутой деревянной лестницы жалобно скрипели и прогибались – несмотря на малый рост, рыцарь был изрядно тяжел. «С кабанчика-двухлетка», – стараясь не отставать, подумал Жак.

Мэтр Понше, оставленный капитаном за старшего, проникся собственной значимостью и распекал вовсю давешнего офицера-савояра:

– Сколько раз тебе можно говорить, Гуго, что ты должен сам проверять запас стрел и болтов на носовой башне. Сам! Ежедневно! Ни в коем случае не доверяя этого матросам! Мы входим в Эгейское море и должны быть готовы в любой момент к стычке с пиратами.

Савояр стоял по стойке «смирно», низко опустив голову, и всем своим видом выражал глубочайшее раскаяние, как умеют это делать самые ленивые и нерадивые исполнители. При виде приближающихся приятелей Понше непроизвольным движением прикрыл ладонью только недавно пришедшее в себя ухо и отпустил подчиненного:

– Ладно, ступай! Пересчитай еще раз весь боезапас. Вернешься – доложишь!

Савояр, не ожидая особого приглашения, немедленно испарился, а Понше обратил на Жака и Робера взор, преисполненный неподдельной доброжелательности:

– Что угодно уважаемым господам?

– Уважаемым господам, – произнес Робер, многозначительно почесывая правый кулак, – угодно узнать, кто таков путник, из благородных, с темными глазами, в черном платье и камзоле с золотым и серебряным шитьем.

Подкрепляя слова приятеля, Жак вытянул из кошелька новенькую серебряную марку и помахал ею перед носом временно исполняющего обязанности капитана.

– Был такой, – косясь с тревогой на кулак Робера, ответил мэтр Понше, – мэтр Базиль из Реймса. Только я его толком и не видел. Он прибыл ночью, до моего возвращения на борт, без слуг, занял отдельную каюту в носовом трюме и сидел там тише воды ниже травы – даже носа не высовывал, словно опасался кого. Один матрос носил ему еду да забирал ночную вазу. Он этому матросу какое-то особое слово сказал, секретное, и только на это слово ему дверь открывал. В Мессине вроде сошел на берег – мне там не до того было, чтобы пассажиров пересчитывать. Освободил каюту – и дело с концом.

– Понятно, – задумчиво протянул Жак, передавая помощнику капитана марку и снова запуская руку в свой кошель. – А вот дама с охраной, которая тоже в Мессине сошла, – это кто такая? Мы тут с благородным рыцарем поспорили…

– Хотел бы и я об этом знать, – тяжело вздохнул Понше, не отрывая глаз от монеты. – По портовым бумагам зовут ее госпожа Витториа, следующая с имперской подорожной. Прибыла из Кельна. Более ничего не ведаю. Они портшез с собой пригрузили, а он не был оплачен. Я рассказал капитану, мол, портшеза в судовой сказке нет, а он вздохнул тяжело так, поглядел на меня и говорит: «Не нашего это ума дело, Понше. Пусть они своими семью денье подавятся, только более этих господ не трогай и вопросов не задавай». Так что тут я ничем помочь не могу.

– А где этот матрос, уважаемый, и как его зовут? – продолжил Жак «разговор по душам», одновременно пресекая попытку собеседника завладеть второй монетой.

– Это Севрен, – ответил Понше и обиженно надулся, – только его сейчас нет на борту. Он отпросился на берег, видно, по женщинам изголодался, вот и отправился на постоялый двор, чтобы какую-нибудь гречанку за пару су на сене повалять. – В голосе уважаемого мэтра явственно ощущалась плохо скрываемая зависть.

– А нельзя ли, уважаемый, его каюту оглядеть без особой огласки? – Жак пихнул под бок Робера, чтобы тот молчал и не встревал. – Тут вот сир де Мерлан вспомнил, что очень он похож на его старого приятеля, вот и хочет поглядеть, может, упоминание какое осталось… И вот еще что… – В ладонь помощника капитана перекочевала третья монета. – О наших расспросах и особенно о том, что мы посетили эту каюту, – никому ни слова!

– Каюта пока не занята, – пожал плечами Понше, пробуя монету на зуб. – Можете, конечно, заглянуть. В носовом трюме, вторая дверь налево. Если кто остановит, то скажете, что я разрешил. Мол, благородный господин узнал, что отдельная каюта свободна, и пожелал ее осмотреть. А я в портовых хлопотах об этом успешно забыл и капитану ничего не сказал…

Собеседники разошлись, вполне довольные друг другом.

Низкая полукруглая дверь, ведущая в каморку убитого, которую лишь с большой натяжкой можно было называть каютой, была приоткрыта. Де Мерлан оглянулся по сторонам и осторожно заглянул внутрь.

– Вроде никого, – задумчиво пробормотал рыцарь. – Ты вот что, Жак! Стой снаружи и сторожи. Ежели кто мимо пройдет, то начинай под нос себе напевать.

– И что же мне петь? – изумился Жак.

– Что хочешь, но уж, наверное, не боевой германский гимн «Императору слава!». – С этими словами рыцарь тенью скользнул внутрь и исчез за дверью.

* * *

Робер уже почти завершил работу, как вдруг из коридора раздался дрожащий фальшивый голос: «Императору Фридриху слава!» Кто-то, не так перепуганно, но еще более фальшиво затянул в ответ: «Пусть цветет, богатеет держава…» Де Мерлан высунулся наружу и застыл, наблюдая за тем, как Жак и Гуго, офицер-савояр, вытянувшись в струнку, отчаянно корежа мелодию и по очереди путая слова, исполняют хорошо знакомый гимн, которым обычно открывались в землях империи рыцарские турниры. Дуэт, словно старая сломанная телега, влекомая тощей клячей по разбитой дороге, одолев первый куплет, уже переходил к припеву, как рыцарь, вволю наслушавшись, пресек глумление над любимой боевой песней.

– И что себе этот Понше думает! – заревел он, встопорщив усы и выпучив посильнее глаза.

– Что случилось, сир? – деланно удивился Жак.

– Да ничего особенного! – продолжал «капризничать» Робер. – И за эту вот конуру, в которую даже моя легавая не полезет, он хочет содрать шесть ливров? Да на соломе в общем трюме и то вольготнее, чем в этом клоповнике. Пошли отсюда, виллан!

Приятели покинули трюм, оставив савояра в полном замешательстве.

– Ну как, удалось что-нибудь обнаружить? – спросил Жак, сгорая от любопытства, едва они скрылись от посторонних глаз.

– А то! – гордо ответил Робер. – Мне ли не знать, куда путники и маркитанты на постоялых дворах на войне ценности прячут…

Он разжал кулак. На ладони лежала половинка незнакомой золотой монеты, разрубленная чем-то очень острым, так что ее края не смялись. На монете различалось изображение воина в лохматой шапке, сидящего на коне, и надпись незнакомой, скорее всего сарацинской, вязью. Глаза у воина были необычно узкими, словно он глядел на мир со строгим державным прищуром.

– Он в щель меж досок у лежанки засунул, когда убийцы пришли, – пояснил Робер. – Я так думаю, они матроса подкупили либо запугали и пароль у него выведали. Этот их впустил, ну они его и порешили.

– Раз уж этот человек…

«…посланник», – добавил про себя Робер.

– …так тщательно ее прятал, – озабоченно выговорил Жак, – стало быть, в этой половинке большая ценность. Спрячь-ка ты ее, сир рыцарь, понадежнее. Мало ли, как дела дальше повернутся.

Де Мерлан отвинтил набалдашник на рукоятке меча, обнаружив небольшой тайник, достал оттуда тряпицу, в которую была завернутая почерневшая от времени щепка, и, присоседив к ней находку, привел меч в первоначальное состояние.

– Ну, вот тебе и очевидец нашелся, – пробурчал он довольным голосом. – Сегодня же, как стемнеет, прислоним его в тихом месте к теплой стенке и вдумчиво, по душам поговорим. Он-то нам расскажет, кому пароль продал.

Поднявшись на палубу, они наткнулись на кучку только что возвратившихся из увольнения матросов.

– Господин Понше, господин капитан! – кричали они наперебой, задирая головы к верхушке кормовой башни. – Нашего Севрена в трактире «У Геллины» в пьяной драке насмерть зарезали!

– Как «зарезали»? – Понше свесился через ограждение и начал перекрикиваться с матросами через головы пассажиров. – И что его понесло в эту дыру? Там же отборная шваль собирается.

– Да сами не знаем, как он там оказался. Мы-то всей толпой отдохнули на берегу немного и двинули к «Двум сиренам»; только начали там гулять, как прибегает служка из «Геллины» и кричит: «Марсельцы с „Акилы"! Там вашего товарища бьют!» Мы, конечно, немедля сорвались всей толпой и бегом туда. Да пока на гору забрались, было уже поздно. Лежит наш Севрен на лавке, глаза закатил, уже не дышит, а в боку у него колотая рана…

Хозяин рассказал, будто пришел Севрен один, стал расспрашивать, мол, тут ждет его кто-то. Да только не дождался, стал вино пить. Тут к нему Мелисса – это у них самая видная девка – и подсела. Едва он с ней сговорился и стал на чердак подниматься, как тут откуда ни возьмись – десяток сицилийских рыбаков. «Наша, – орут, – девка будет!» Ну, Севрен – тот уже разохотился, немедля на них с кулаками и полез. Началась как есть потасовка. За Севрена генуэзцы вступились, за сицилийцев – какие-то мавры. Переколотили всю таверну, словно стадо диких кабанов. Тут венецианская стража подоспела. Генуэзцы и сицилийцы ломанули в дверь и были таковы. Только Севрен остался на полу лежать. Видно, его в свалке кто-то исподтишка ножом пырнул. Что с телом-то делать, капитан? Мы его с собой привезли и в шлюпке оставили.

Пока друзья осмысливали произошедшее, к борту пришвартовалась шеландра с весело гомонящими паломниками, и любители достопримечательностей начали взбираться по лестнице наверх. Одной из первых над бортом показалась голова сицилийца. Он забрался на палубу и стрельнул глазами по сторонам. Теперь в его неприятном мышином взгляде появился новый жестокий блеск.

– Его работа, точно тебе говорю, – прошептал Робер. – Ох и плохи наши дела, приятель.

* * *

Все время до отплытия друзья, спрятавшись за арбалетчиками и заняв оборону, почти безвылазно просидели в трюме, ожидая нападения. Но коварный сицилиец был, вероятно, столь же предусмотрителен, сколь и жесток. Ограничившись устранением одного из трех нежелательных свидетелей, он затаился и больше не попадался на глаза.

«Акила» примкнул к большому венецианскому конвою и двигался вместе с «Фалько» вдоль внешней цепи островов Греческого архипелага, делая время от времени короткие остановки в удобных, хорошо охраняемых бухтах для того, чтобы пополнить запасы пресной воды да переждать непогоду.

Новые путники в Кассиопи па «Акиле» не объявились, и на четвертый день пути друзья почувствовали себя настолько уверенно, что даже стали – правда, не упуская друг друга из виду, – прогуливаться по палубе, любуясь красотами Древней Эллады.

– Слушай, – после долгих и мучительных раздумий произнес Робер, – а не кажется ли тебе, мой храбрый друг, что лучшим видом защиты всегда и во все времена является добрая копейная атака сомкнутым строем? Это я к тому, что не лучше ли нам, чем ждать нападения от заката до рассвета, самими пощекотать ребра этому прохвосту?

– И как ты себе это представляешь, сир рыцарь? – немного подумав, спросил Жак. – Подловить без свидетелей? Не выйдет. Он все время настороже. А на людях… Нельзя же так вот просто подойти и снести голову, без всяких на то оснований. Кабацкую драку нам тоже вряд ли удастся так ловко организовать…

– Если вы, вилланы, такие умные, то почему строем не ходите? – ухмыльнулся Робер. – Старый граф Гуго де Ретель мне как своему оруженосцу частенько говорил: «Запомни, Робер, быть тебе военачальником, если усвоишь простую истину: хорошо изучив рыцарские статуты, можно, при желании, вызвать на поединок даже верстовой столб»; Так что сейчас пойдем разыщем его на носу. Когда будем проходить мимо, ты меня толкнешь прямо на него и быстренько отойдешь в сторону. А потом внимательно следи, куда голова покатится, чтобы не оплошать, как той ночью. Выкуп за убитого простолюдина, я надеюсь, мы сможем заплатить?

При словах о покатившейся голове Жак заметно побледнел и, дернув острым кадыком, нервно сглотнул слюну. Однако, быстро справившись с собой, мужественно кивнул и заспешил вслед за рыцарем, высматривая через его плечо не догадывающегося о своей незавидной участи убийцу.

Они нашли сицилийца очень быстро. Гораздо быстрее, чем рассчитывали. Точнее, даже не нашли, а просто наткнулись по дороге. У Жака сразу отлегло от сердца. Насколько этот человек был ловок и опасен на суше, настолько он оказался беспомощен и уязвим на борту «Акилы». Убийца чуть не до пояса свесился за борт и, время от времени судорожно сотрясаясь, из последних сил сдерживался, чтобы не исторгнуть свой пустой измученный желудок в прозрачные воды Ионического моря к вящей радости сопровождающих неф дельфинов.

– Слушай, – прошептал раздухарившийся при виде беспомощного противника виллан, – а может, давай, пока никто не видит, за ноги его – и к медузам!

– Ну уж нет! – возмутился Робер. – Одно дело, когда враг защищается с оружием в руках, пусть даже с перочинным ножичком, которым он зарезал в толпе этого продажного и похотливого матроса. А совсем другое – нападать на беззащитного, да еще со спины.

– Жалко, конечно! – вздохнул Жак с некоторым облегчением. Похоже, что перспектива спровадить несчастного страдальца на корм рыбам радовала его не многим больше, чем необходимость гоняться по палубе за отрубленной головой.

– Я так думаю, – рассудительно произнес де Мерлан, – что в ближайшие дни он нам не опасен. А поэтому нужно прикинуть, где нам лучше всего устроиться, чтобы держать его все время на виду.

– Может, купим место в шатре? – бесхитростно предложил Жак. – Мне его, конечно, не продадут, но вот благородный рыцарь в сопровождении своего…

– …оруженосца – подсказал Робер, которому почему-то очень не хотелось называть нового приятеля слугой.

– …оруженосца, – обрадованно повторил Жак, – это другое дело. Деньги-то, в общем, небольшие. Я бы и в Марселлосе с удовольствием там обосновался, да только мест свободных не было.

– Слушай, приятель, – подозрительно спросил Робер, – а ты точно виллан? Деньгами соришь так, что старый Гуго де Ретель мог бы позавидовать. А уж он-то был одним из самых щедрых нобилей среди тех, с кем я в жизни встречался.

– Не переживай, сир рыцарь, – расплылся в улыбке Жак. – Все верно, я самый настоящий виллан. Пойдем лучше к мэтру Понше и попробуем все уладить как можно скорее.

Как выяснилось, свободные места на корабле имелись, и Понше готов был предоставить их благородному господину и уважаемому мэтру со значительной скидкой. Так что благодаря весьма подозрительной состоятельности и не менее подозрительной щедрости Жака из Монтелье весь оставшийся путь до третьего главного порта на паломническом маршруте – Родоса – они провели в отдельном шатре, в обществе богатых бургеров, негоциантов, нескольких аристократов и даже одного епископа, окруженные бдительной охраной и предупредительными слугами. Любимым развлечением для сира благородного рыцаря и его достославного оруженосца стало наблюдение за сицилийцем, который ежеутренне поднимался на палубу, чтобы подставить лицо прохладному морскому бризу, а по вечерам, перебирая руками по стеночке, со стонами и тяжелыми вздохами возвращался обратно в свою каморку.

После разгрома франками Византийской империи островом Родос, провозгласив независимость оного, правил кесарь Лев Гавала. Будучи человеком весьма и весьма неглупым, родосский правитель понимал, что выгодное положение его владений делает их очень привлекательными для завоевателей. Он не стал желать невозможного и заключил торговый договор с Венецией, предоставив в ее полное распоряжение главный свой порт. Таким образом хитрый грек, поступившись частью своих доходов, обеспечил надежную защиту от всех, кто мог покуситься на территориальный суверенитет молодого государства. В первую очередь – от Никейского императора Ласкариса и не в последнюю – от Румского, или, как его еще называют, Конийского султаната.

Венецианцы поступили так, как обычно. Учредив факторию и поставив гарнизон, они сначала навели в порту железный порядок, сделав стоянку кораблей удобной и безопасной, а затем настолько взвинтили все цены, что капитан «Акилы», мэтр Турстан, дабы избежать неоправданных расходов, предусмотрительно бросил якорь на внешнем рейде. Призывы Рыцаря Надежды «Посетить развалины знаменитого чуда света – языческого Колосса» теперь включали фразу «Всего за три денье», и многие путники, заслышав, во что им обойдется осмотр местных достопримечательностей, лишь отрицательно качали головой. Сицилиец, хоть и пришел в себя, покинуть неф отказался, носу не казал из своей каюты и Роберу с Жаком не докучал.

Здесь, на Родосе, конвои разделялись. Меньшая часть кораблей направлялась на север, в сторону Мраморного моря, до Константинополя и дальше, в Кафу, Скифию и Колхиду, а основная масса продолжала путь на Восток – на Кипр и Левант.

– Мэтр Понше сказал, что завтра уходит конвой в Константинополь, – произнес Робер, когда они, сидя в шатре с откинутым пологом, завтракали, одновременно наслаждаясь ставшим за время плавания привычным видом на порт, полный кораблей.

– Значит, и мы на днях отправимся в Сирию, – кивнул Жак, одновременно отдавая должное великолепно прожаренной треске. – Слава богу, еще каких-то десять-двенадцать дней, и доберемся до Акры!

– Слушай, Жак! – пробубнил Робер, уткнувшись в тарелку с греческим салатом. – А может, все-таки найдем место у венецианцев да рванем в Константинополь? Нет, тебя я с этим извергом одного не оставлю, не бойся. Но три рыцарских фьефа…

– Да не могу я никак, сир рыцарь! – словно извиняясь, ответил Жак. – Мне к Рождеству нужно кровь из носу домой вернуться и при этом всенепременно помолиться у Святого Гроба. Я ведь как паломником стал? Впрочем, тут, чтобы было понятно, в чем дело, нужно рассказывать обо всем с самого начала.

Мой родной Монтелье расположен в полутора днях пути от Дижона, почти на самой границе Нижней Бургундии и Прованса. Ферма, которую построил отец, находится в самом предгорье. Чьи это земли – трудно понять. Вроде бы мы находимся под рукой германского императора, который носит титул бургундского короля. Но императорские бальи далеко, где-то там, за альпийскими перевалами, а у нас всем распоряжаются вьеннские архиепископы. Есть еще вьеннские графы. Они окопались в Гренобле и воюют с архиепископом Вьенна и епископом Гренобля за каждый акр земли.

Отец был сервом графов Шалона, но еще в возрасте четырнадцати лет сбежал из дому в Лион, батрачил там на водяной мельнице полтора года и по закону «городской воздух делает свободным через один год и один день» стал вольным человеком. Еще пять лет он проработал управляющим на виноградниках, а когда овладел всеми тонкостями этого непростого дела, отправился в окрестности Дижона, разыскал у подножия Альп богом забытую расчистку и заложил там первую лозу.

Пока он корчевал обгорелые пни и ютился в землянке, никому до нас дела не было. Но как только начали собирать урожай да красное бургундское вино возить на ярмарку – сразу же откуда ни возьмись объявился граф. Земля, говорит, моя! Будет здесь теперь рыцарский фьеф. Оно понятно: кто же из благородных будет деньги тратить да целину поднимать – всем подавай сразу же доходные маноры!

Рыцарь, которому он подарить нас обещал, уже приезжал пару раз, указал, на каком холме будет ставить донжон, и даже договорился с владельцем ближайшей каменоломни, чтобы тот в счет доходов от продажи нашего вина доставил туда потребное количество строительного камня.

А нужно сказать, что император Фридрих земли наши не забывал, и раз в полгода – на Пятидесятницу и Рождество – в Дижон из савойских земель приезжал бальи, который собирал налоги, вербовал рыцарей в имперскую армию и чинил суд.

Вот мой батюшка – смелый человек, с графским произволом не смирился и в один прекрасный день в Монтелье после слов: «Нет ли жалоб каких у бургеров и пейзан?» – смело шагнул вперед и объявил, что его, вольного лонского бургера, притесняет граф Вьеннский, Колиньи-ле-Неф.

Тут же и сам граф объявился. «Какой ты, – говорит, – вольный бургер, раз на моей земле сидишь? Самый что ни на есть оброчный виллан!»

Бальи и отвечает: «А покажите-ка пожалованную грамоту на эти земли, ваша светлость!» Граф покраснел, потом побледнел, потом позеленел. В общем, вышло так, что ни у графа, ни у епископа никаких нрав на этот клин не нашлось. Вот бальи и постановил, что отец может на этой земле работать невозбранно, только должен платить самую легкую, подушную подать в имперскую казну. Старому графу с Фридрихом ссориться было не с руки – если бы не поддержка императора, то съели бы его епископы и не подавились. Вот он решение-то выполнил, но злобу затаил. Еще бы – земли наши искони крестьянские, живут тут в основном безропотные серпы, и чтобы благородного сеньора опростать – отродясь такого не было.

А батюшка не остановился на достигнутом. Завез три бочонка лучшего вина дижонскому нотариусу и точно определил, какие еще земли в жалованных грамотах не прописаны. Вот он за последующие четыре года под пятьсот акров лучшей лозы и заложил, батраков на заимку созвал да еще две дубовые рощи под выпас наших свинок прихватил. Каждые полгода он исправно выплачивал подушные, привозил вина в подарок бальи да лучшие, выдержанные сорта передавал подношением к императорскому столу. Граф зубами скрипел, да сделать ничего не мог и ждал своего часа. Не дождался, помер, но сыну своему, Гуго Второму, завещал отомстить за позор.

Гуго этот, тоже из Колиньи-ле-Нефов, оказался похитрее покойника. Он нанял парижского юриста, и тот откопал одну хартию, существующую еще со времен Каролингов…

Доходы от нашего хозяйства, ты уж извини, сир Робер, последние десять лет были почище, чем у многих франкских баронов. Жили мы почти как знатные господа, хоть и работы не гнушались. Отец наш оказался человеком предусмотрительным. Чтобы дело вести не хуже флорентийских и пьемонтских негоциантов, он меня, двух братьев и трех сестер в аббатство отдал, грамоте учить, а еще нанял ломбардского еврея, чтобы тот натаскивал нас по денежному счету.